На Восток

               


Те, кто думает, что, идя в поход, мы сами ищем себе приключения, глубоко заблуждаются. Не так это. Даже наоборот, мы очень тщательно, заранее изучаем грядущий маршрут, чтобы избежать этих приключений. Такому изучению посвящается, всегда много времени  - зима целая. Именно зимой, в подвале, у  горящей топки под треск дров, мы обсуждаем  грядущее лето,  само путешествие,   его детали. Высчитываем вес рюкзаков,  раскладку продуктов по белкам, жирам,  углеводам,  схоженность экипажей, протяженность дневных переходов,  места ночевок и еще море всяческой информации. Делаем это на полном серьезе, буквально до мелочей. Если надо, и количество туалетной бумаги учитываем.
 Правда, при подготовке,  в теории всегда все хорошо и гладко. Всего хватает. Ничего не забыто – тишь и гладь. Другое дело жизнь, которую как не крути, а она к тебе всегда одним местом будет распложена.  Не фасадом. И, соответственно гадит на все расчеты и подготовку.
 Вот так, однажды, безудержная наша фантазия громко крикнула: «Даешь Дальний Восток!». Мы тут же сами себе ответили: «Даешь!» Моментально кинулись рыскать по картам, по книгам,  выбирать реку. Требований к ней было много. Первым условием была сложность порогов. Вторым, пороги требовались мало кем виденные. Третьим -  глухомани хотелось.  Сошлись на реке Селемджа. Кто умеет пользоваться географическим атласом, легко найдет ее  в районе Буреинского и Туранского хребтов. Хребты надо искать, примерно в двухстах километрах не доходя Охотского моря. Вот туда-то и захотелось. Не близко.
Так вот - о приключениях. Их никто не планировал, не звал, они сами появились. Прямо еще до первого дня похода.  Когда мы стали  брать билеты на самолет. Тут выяснилось, десяти билетов в один день до Комсомольска-на-Амуре во всем Аэрофлоте нет. Ни в амбарах нет, ни в сусеках. Сказали – в два дня полетите!  Потому, еще до похода разделилась наша группа на части, чтобы затем через восемь с половиной тысяч километров вновь слиться, на другом конце Земли.
Итак,  две группы. Я во второй. Имея в запасе день, не спеша упаковываю рюкзак. Подтягиваю ремешочки. Любуюсь на холодное пиво в холодильнике. Рассовываю всякие мелочи по закуткам и карманчика,  что тоже целое искусство. Во-первых, надо запихать в ограниченный объем рюкзака безграничное количество вещей. Во-вторых, запихать так, чтобы потом эти вещи не натерли хребет и поясницу. Но это лирика. Проза началась с междугороднего звонка, который хлюпающим голосом моей жены сообщил - паспорт она забыла дома. В самолет не пускают.
До вылета два часа, до Москвы 400 километров. Приехали! Как ей помочь -  не знаю. Орать бессмысленно, хотя желание есть. Кроме как  дойти до начальника службы безопасности и попробовать уговорить его, ничего не придумываем. Уж там будет видною. Трубка ложится на рычажки,  ругань оглашает окрестности. Пар со свистом вылетает из ушей. Даже на пиво смотреть не хочется.  Томлюсь ожиданием. Мечусь по комнате. Пять, десять, пятнадцать минут. Звонок.
- Как там?
- Нормально!
Выдыхаю облегченно – был не прав. Жена умница. Все решила.  Служба безопасности аэропорта сдалась  без боя. Начальник  ехал вместе с нашими в электричке, слушал,  как они поют бардовские песни. Песни ему понравились. Девочку, которая их пела, запомнил. Поэтому улыбнулся ей и сказал: «Лети!».
Следующим днем тронулись мы. Без приключений. Нет – вру. Приключения были. С весами. Проще сказать, со взвешиванием - с грузом, с рюкзаками. Ведь мы как? Как все русские люди, приехали в аэропорт и узнали, существуют некие правила перевозки  пассажиров и багажа. При чем в эти правила мы не вписываемся. Рюкзаки тяжелее, чем надо. За такой перегруз Аэрофлот просит немного доплатить. Пустяк просит. Мелочишку за каждый километр. Но когда мы эту мелочишку да на восемь с половиной тысяч километров умножили,  вышло денег надо больше, чем  сам самолет стоит. И вариантов никаких.
Теперь бесплатный совет: если нет выхода, обусловленного некими правилами, то надо еще раз очень внимательно прочитать те же правила. Выход именно там зашифрован. Но найти его, посложнее, чем с «Кодом да Винчи» разобраться. Пятнадцать минут мы впятером читали плакат с правилами. Параграф за параграфом, букву за буквой. Вычитали. За давностью лет номер пункта не помню, но гласил он примерно следующее: все, что одето на пассажире в счет веса не засчитывается, в еще руках можно иметь ручную кладь. Маленькую сумочку или пакетик. Вес ручной клади не указан. Этот пункт и стал нашей искоркой надежды. 
Почему? А потому,  надувные емкости для катамаранов мы клеили в ту пору из детской клеенки. Этих емкостей восемь штук. При совершенно диком весе места они занимали  мало. Мы их быстренько рассовали по пакетикам. Парами, одну к одной. Поднять этот пакетик за ручки было нельзя. Рвался. Но нести под мышкой кое-как было можно.
В результате манипуляций сорок пять килограмм веса выползли из  рюкзаков. Сделав первое, приступили ко второй части программы, ничуть не менее важной, но привлекающей к себе море внимания со стороны – к переодеванию. Каждый гидрокостюм весил более трех килограммов.  Плюс пара штанов, тужурка, каска. В сумме это давало  пять триста экономии на каждого. Единственная трудность,  надо это было надеть на себя. Вы  представляете, как выглядит  человек в аэропорту Домодедово в водолазном костюме. Чудесно. Плюс в тужурке еще, в каске,  плюс с веслом. Как мы будем входить в салон самолета такими,  не хотелось и представлять.  Но одеваться  начали.
Пыхтели. Посапывали. Помогали друг другу. Пассажиры и  встречающие их люди бесцеремонно нас разглядывали, давали советы, приводили на экскурсию детей. Хихикали. Особенно девушки. Пальчиками тыкали. Конечно, мужчины в обтягивающих тело гидрокостюмах, в касках, с веслами, в аэропорту - это что-то.  Кино и немцы! 
Мы почти облачились, когда подошел холеный, с безукоризненной выправкой джентльмен. В синей форменной одежде с множеством сверкающих золотом нашивок.  Дорогим парфюмом от него несло за километр. Плюс он обладал фуражкой с огромной кокардой.  Женщины, глядя на это великолепие,  падали в обморок.
- В чем беда? – поинтересовался мужчина, - Каким рейсом летим?
- На Комсомольск,  - ответили мы, - перегруз!
- Понял, - отчеканил он, и, обращаясь к весовщику произнес:
- Петрович! Этих пропусти без взвешивания. Мне клоуны в самолете не требуются! … А, вы, пожалуйста, - обратился к нам, - наденьте нормальную одежду и… до встречи на борту!
Козырнул. Мы уронили челюсти. Весовщики махнули: «Давай рюкзаки, грузимся!»
 Полет запомнился едой. Вернее специями и прочей мелочью, упакованной в маленькие пакетики и коробочки. Некоторые пакетики были блестящие. Яркие. В ту пору подобное было в диковинку. Их я попрятал в карманы, чтобы потом хвастать. Еще поразило солнце. Оно очень спешило скрыться за горизонт и так же быстро поспешило из-за него появиться. Смена день-ночь-день уложилась в три часа. Голова поплыла кругом, как так.  Но объяснилось все легко. Мы летели навстречу солнцу, на восток и смена суток шла с удвоенной скоростью.
 Комсомольск-на-Амуре потряс. Первое, что там увидели - это торгующего помидорами азербайджанца. В огромной, черной фуражке, с улыбкой из желтого металла, с носом. «Да-а-а, велика Россия, - мелькнуло в голове, - а торгашей все равно не хватает! И сюда пробрались!».  Потом проехали по БАМу. Посмотрели там жизнь. Не позавидовали. Жуть. Доехали, за сутки, прямо до станции  Ургал. Оттуда в Чегдомын, в аэропорт перебрались. Там узнали, на сегодня  рейсов нет. Поздно приехали, ждите  завтра!
Уходя, служащие оставили нам ключи от аэропорта, попросили быть поаккуратнее и распрощались. Так мы стали хозяевами небольшого деревянного домика, огромного летного поля (без самолетов) и двух собак, с хвостами  бубликом. Подумав, сдвинули скамеечки вокзальные - сделали коечки. В лесопосадке, на костерке сварили ужин. Съели. Угостили собак и отошли ко сну. Следующий день встретили заспанными и опухшими. Разница во времени в восемь часов складками отразилась лицах.
Билеты дались легко. Вернее, исходя из того, что нас было десять человек, то под нас просто подогнали дополнительный АН-2 и объявили, через три часа вылет. Раньше нельзя - к самолету надо мотор еще прикрутить. Ну а нам-то что? Крутите раз надо! Мы на разведку – что тут милиция у всех ищет? Сведения, принесенные разведчиками,  не радовали. Сумки и вещи на выходе к самолетам проверял старшина. Нам его охарактеризовали – «зверь». Искал он и самое плохое находил,  тут же изымая  патроны, золото и спирт! Патроны, естественно, искал не охотничьи, не картонные, а настоящие, боевые, от карабина. Золото его интересовало не в виде кольца на пальце, а в виде песочка в коробочке. Спирт  интересовал любой.
Задумались мы. Головы начали чесать. Чесать было от чего. Спирта   десять литров. Немало, но если вы решили, что мы законченные алкаши, то  попробую  разубедить в этом. Кроме того, что спирт это полезный напиток, сытный и  приносящий организму 800 ккал энергии с каждыми 100 граммами,  спирт в тайге это еще валюта. Нанятый транспорт, хороший кусок оленины,  красная рыба, такого же цвета икра. Открытые двери в любой дом и радушие хозяев. Спирт в тайге -  все! Еще он - жидкость для медицинских целей.
Первое, что мы поняли -  десять литров  в походную  аптечку не помещаются. Второе:  весь спирт у нас в железных фляжках и металлодетектор, естественно, сразу завизжит, куда бы спирт ни убрали. Третье, спирт надо пронести, кровь из носу.
Пластиковых бутылок из-под «Coca-Cola» тогда еще не было. Идиотских предложений куда засунуть хватало. Но, через полчаса раздумий было произнесено волшебное слово «Грелка!». Грелка медицинская. С предложением все согласились, потому что времени до отлета оставалось немного.
Если бы мы знали, что будет после! Если бы могли заглянуть в будущее. Увы, мы этого не ведали, побежав по аптекам. Обежали все две аптеки. Грелок набралось пять штук. Мало. В одну, больше полутора литров не лезло.  Умным добавляю, растянуть грелки пробовали – не получилось. В грелки влезало семь с половиной литров спирта.  Оставшимся спиртом решили рискнуть.
Но это только присказка, а сказка заключалась в том, что прежде чем перелить спирт в новейшие грелки, их необходимо было отмыть от талька. Хорошо отмыть. Тальк смею вас уверить одно из самых наимерзостных изобретений человечества. Прости, Господи, изобретателя! Его привкус хуже, чем на пустой желудок глотнуть бензина или съесть гнилую рыбу с червями. Гораздо хуже.
Талька внутри грелок много. Его почему-то не жалеют. Горлышко маленькое. Пальцем не залезть. Наизнанку не вывернуть. Спешим к колонке. Битый час трясем грелки под напором воды. Продуваем. Полощем. Выжимаем. Реального успеха  нет. Изнутри идет вонь. Опять вода, тряска. Два часа, как проклятые. Все бестолку. Время вышло. Зовут на посадку. Плюнули, залили  спирт, в недомытые. Вздохнули, поежились. Ужас ведь! Кошмар! Да, простят нас, страждущие, но выхода другого  не нашли.
На табло наш рейс. Робко, бочком подбираемся к выходу на летное поле. Не пускают. Стоим у рамки металлоикателя. Ждем «зверя», то есть старшину. Сжались. Затихли. Вот и он. Интересуется, кто у нас руководитель. Представляюсь.
- Ножи есть! - спрашивает старшина.
- Есть!» - честно киваю я.
Чего тут врать – куда в тайгу без ножа. В голове мысль, отнимет. Нет, просто попросит показать пару. Как назло вынулись такие, только на мамонтов охотиться. Старшина размерам ножей не удивляется. Говорит надо достать все остальные, связать их вместе, чтобы лезвиями друг к другу. Потом упаковать в один из рюкзаков. Делаем. Смотрим на него. Он на нас. Молчим, ждем гадостей. Их нет. Есть улыбка и слова: «Все ребята! Вперед! К самолету!».
Вопрос: «Что, уже все?», - зависает в воздухе. Умнику, который  попытается спросить: «А досм…», -  успеваем засунуть в рот карамельку. Вместе с бумажкой. Жуй. Молчи. Других вопросов нет. И вот какая скотина назвала старшину «зверем». Сбрехнули  - классный мужик. А мы спирт в грелки.
Вышли на поле. Свой самолет узнали сразу. Он, конечно, повидал виды. Не то, что войну с фашизмом, а скорее всего, даже адмирала Колчака помнил. Но крылья его у него не отваливались, хвост радостно вилял, мотор издавал мурлыкающие звуки. Загрузили мы АН-2 доверху. Хрустнула машина. Закряхтела. Не рассчитывали ее на наши рюкзаки конструкторы, но  с судьбою смирилась безропотно.
Пришли летчики. Щелкнули тумблерами. От винта! – крикнули. Самолет коротко разбежался, подпрыгнул на кочке, хрюкнул мотором, и … полетел. Летчики уточнили, укачивает ли нас. Мы уточнили, можно ли играть в карты. Полученными ответами остались довольны. И поплыло под крылом самолета бескрайне море тайги. А какое оно еще – только бескрайнее. Зеленое-презеленое, с серебристыми речками, с ленточками желтых дорог. Которых у поселка было много, потом стало все меньше и меньше. Позже и вовсе не стало. Осталась тайга до горизонта и на тысячи километров после него.
 Минут через двадцать  стало болтать. Местного парня, который летел с нами одиннадцатым, вырвало. Глаза его покраснели. Лицом как-то позеленел. Опасаясь за здоровье парня,  сообщили о произошедшем летчикам. Один из них высунулся в салон, посмотрел на заляпанный пол, ругнулся и сообщил потерпевшему, что не дай Бог еще раз такое сделает,  выкинет за борт. Парня со страха стошнило по новой. Обозленный непониманием летчик прошел  по рюкзакам, отодвинул какую-то сумку, и открыл дверь самолета. Внизу была пустота. Облака плыли вровень с крыльями. Небо синело. Свистел ветер. Парень глянул туда, икнул и, падая на алюминиевый  пол, потерял сознание. Больше его не рвало.      
Летчик вернулся. Мы продолжали играть. Ругались, спорили, рассказывали пилотам анекдоты. Всем было весело, пока вдруг после странного чиха, мотор не заглох. Он еще пару раз попробовал трепыхнуться. Дернулся неуверенно. Потом замолк и совсем умер. Странная, звонкая тишина наступила в самолете. Заложило уши. Захотелось сжать голову руками. Свист ветра за бортом громче стал. Пронзительный такой. Примолкли все сразу. Либо падаем? Внизу за окном как назло сплошной лес и не единой дороги, куда можно приземлиться. Тишина в салоне – тревожней некуда. Лишь парень,  не тревожится. Спит в уголочке.
Смотрим на летчиков. Ждем. Те крутят гаечки, болтики, щелкают тумблерами, дергают рычажки. Время идет. Но вот самолет вздрагивает, как это говорится, с пол оборота заводится, радостно стучит мотором. Похрюкивает. Еще через полчаса наш крылатый друг ныряет вниз, к земле и оказывается в поселке золотодобытчиков Софийске. Правильнее сказать,  в чистом поле у сарая с надписью «Аэропорт. Софийск». На дверях огромный замок. От дверей дорога. До поселка  три-четыре километра.
 Дорога тащится вдоль реки, там мы впервые видим настоящую драгу. Огромный агрегат, в котором моют золото. Драга  стара, но по-своему осаниста и величественна. Словно старая графиня, повидавшая за свою жизнь много чего: великолепие и блеск императорских салонов,  когда золото текло рекой,  нищету отлучения от дворца, когда тащили эту драгу по болотам и трясинам. Увиденное  нас впечатлило.
За час добрались до поселка. Сунулись к геологам. Надо машину просить, вверх забросится. Карту козырную на стол бросили. Спирт выставили. Ну, где машина?! А нам в ответ ниже пояса. Кулачищем – ах! В нокаут сразу. Не в цене спирт! Не нужен никому. Сегодня в Софийске он стоит ноль рублей, ноль копеек. Неделю назад, даже еще вчера стоил -  валютой был. Послезавтра станет валютой. Но сегодня  он ноль.
Сегодня в поселке Софийск геологам выдали талоны на водку. Отоварили бутылочками. Сегодня поселок готовится гулять. Готовится уйти в запой. Готовится серьезно. Из магазинов выметают закуску. Топят бани. В магнитофоны вставляют кассеты. Женщины красят губы. Мы на этом празднике лишние. Нам сказали: «Ждите два дня! Спирт будет востребован!»
Ждать не хотелось. Стали просить помочь. Убеждать. Взывать к человечности. Стали мешать  готовиться к празднику.  Надоедать. Тогда от нас решили избавиться. Выдали в распоряжение Зил-131 с бочкой вместо кузова. Вслед сказали: «Идите вы на … отсюда!».
Подъехала побитая и помятая машина. Старая, как мерин доходяга. Стекла в трещинах. Двери болтаются. Мотор кашляет в чахоточном в припадке. Выхлопная труба, выведенная выше крыши  коптит небо черным дымом солярки. Облезлая бочка скрипит. Лезем. Грузимся. Потом в дыму и верхом как на спине слона, едем. Нас раскачивает. Сбоку десять рюкзаков болтаются привязанные. Индия  отдыхает.
Конечно, я ожидал, что мы будем ехать по плохой дороге. Ожидал, что мы будем ехать по вдребезги разбитой дороге, похожей на Смоленскую, где зимой 1812 года отступал Наполеон. Я ожидал от дороги чего угодно, но эта превзошла что угодно – ее просто не было. Вообще не было. Была река. Была тайга. Было небо. И все. Где мы поедем, я не представлял.  Когда кончилась поселковая улица и появилась стена кустарника, быстро переходящего в тайгу, машина вдруг просто повернула в реку. Въехала в нее. Не замерла. По лицу водителя было видно, такое нормально. Транспорт, вопреки нашему испугу, не заглох, а лишь вздохнул тяжело и ринулся расталкивая колесами воду. Две огромных пенных голубых волны закрутились вихрем у кабины, рассекаемые невиданной мощью и напором.
Я помню, как в тот момент разлилось у меня по душе ощущение невероятной гордости. Гордости за страну, за эту мощь идущую наперекор стихии, за машину, за водителя, за тайгу. Да, все нам не почем! Вот это махина! Куда там западным! Это ж СССР! Увы, через два года моей страны не станет. Нас разорвут на части, гордиться  станет нечем. А мы тогда шли против течения, восторгаясь и не зная будущего.
Девять километров мы преодолели, прежде, чем машина начала буксовать, с трудом преодолевая каменные преграды. Они, раз от раза, становились  круче и круче. «Все!» - выдохнул водитель, - «Не могу больше!» Мы согласились - хватит. Посбрасывали рюкзаки. Достали фляжку неиспорченного спирта. Спросили: «Куда?». Водитель порылся в машине, но ничего кроме складного пластмассового стаканчика не нашел. Накатили стаканчик всклянь. Мужик засуетился. Как-то приспособить стаканчик на сидении, не получалось.  Ехать по реке, держа в одной руке хлипкую емкость, а другой управлять машиной, было из области фантастики. Придумать нечего. Водитель зажмурился, выдохнул воздух и сто пятьдесят граммов чистого спирта ушли в его желудок -  чтобы не расплескаться. 
Потом  прошло еще какое-то время, прежде чем рокот мотора затих. Затих не сразу, а поначалу, то пропадая на время, то возвращаясь. Ухо его еще  улавливало, слышало и лишь, позже он пропал окончательно. Все – теперь только тайга, река и мы. Главное - никаких звуков цивилизации. Нигде не играла музыка, не рычали машины, не было многоголосья улицы. Была тишина. Ветерок. Запах пихт и кедрового стланика.
Было уже достаточно поздно, но мы все же решили пройти несколько километров пешком. Это называется «встать под рюкзак». Дело важное,  надо опробовать себя и снаряжение перед длительными переходами. Сразу что-то натрется, что-то будет перетягивать, организм слегка втянется в ритм. Все можно еще будет поправить, переложить, подтянуть.
За вечер сделали три ходки по двадцать минут и обессиленно рухнули. Вес рюкзаков придавливал к земле. Ноги скользили по валунам, выворачивались, плечи ныли. Организм стонал. Мягко говоря просился: «Пошли назад!».  По нашим прикидкам за эти ходки преодолели не более двух километров. Всего-то два! И все рухнули мертвые. А ждали нас восемьдесят пять километров тайги и категорийный перевал. Носы пришлось повесить. Планы и расчеты рушились. Все не сходилось. Спать я залез в палатку без ужина и без песен под гитару. Уснул сразу. Снов не видел.    
Утром прикинули путь. Выяснили, чтобы пойти  такие километры за пять суток надо делать в день двенадцать ходок. Каждая по полчаса. Итого шесть часов ходьбы. Перерыв между ходками десять минут. Итого два часа. Всего восемь часов в пути в день. Оставалось это сделать.
Первым ориентиром  стала небольшая база геологов до, которой от поселка  порядка пятидесяти километров. Местные, такой путь осиливали за день. Но на легке, когда у тебя ружье, да чуть-чуть еды. Нам же после первого дня оставалось преодолеть  тридцать девять верст.
 Пошли. Пошли тяжело, к обеду выбились из графика. Десять минут отдыха не спасали. Перешли на двадцать. Отказались от обеда. Варка супа и все прочее отнимали около двух часов времени. Много. Первый день вышел комом. Итог  раздосадовал. Девять, ну максимум десять километров - вот и все, что преодолели.
 Я сидел, уткнувшись в карту, сверлил ее глазами, когда подошел Серега и тихо поинтересовался, как насчет ста граммов вечером. Ответом было бурчание, типа, что с такой ходьбой нам не то, что сто граммов, а и чай не положен. Серега отошел к реке. Постоял у воды,  потом двинулся куда-то к скалам. Минуты через две раздался чей-то тяжелый бас.
- Ты, че – перегрелся?! – я поднял голову  и увидел, что вокруг меня стоит почти вся группа.
- Ты, че Сереге сказал?!
- Да, ничего! Сказал, что пить не будем! – ответил я.
- А какой сегодня день, ты вспомнил? – наседали на меня.
- Вторник! – выпалил  тут же я.
- Хренорник! – поправляют, - Сегодня - второе августа!
Что такое второе августа до меня дошло сразу. В первую очередь, какая я сволочь – ведь сегодня день ВДВ,  Серега десантник. Я ему в душу нагадил. А еще сам прыгал с парашютом.
- Значит так, - произношу тихо, -  Делаем праздник! По полной программе! Вперед!
Вперед – это означало: хороший костерок, большой запас дров, дополнительная баночка тушенки плюсом в кашу, пряников побольше к чаю. Сделалось это быстро. После взялись за самую главную нашу задачу, и естественно, за самую ответственную, которую случалось делать людям. Взялись   за приготовления водки по рецепту академика Дмитрия Ивановича Менделеева. Именно от него пошли знаменитые сорок градусов.
Прежде чем приступить к смешиванию этилового спирта с водой и другими необходимыми компонентами нам предстояло избавить спирт от мерзкого бледно-молочного цвета, и еще - от запаха и привкуса талька. Хотя о привкусе талька было говорить преждевременно. Задачи-то надо решать по мере их поступления. По очереди.
 Из обилия мнений, как довести жидкость до нормального цвета, было выбрано одно, наиболее приемлемое  в условиях тайги, а именно добавить в спирт растворимого кофе. Пара серебристых аэрофлотовских пакетиков у нас была в заначке. Оставалось провести соответствующие действия.
В очищенную от мусора металлическую кружку было влито  четыреста четырнадцать граммов спирта, крепостью 96,6 градуса и добавлено 10 граммов растворимого кофе. Именно такое количество спирта требуется для получения целого литра сорокаградусной водки. Затем смесь была старательно, в течение пяти минут, перемешена столовой ложкой. Ложка была моя, мельхиоровая, досталась от деда. Если бы дед увидел, что я ей делаю, убил бы. Результат перемешивания  опечалил. Запах талька не улетучился,  растворимый кофе не растворился. Плавал в кружке грязно-коричневыми комками напоминающие кусочки кроличьего г… . Некрасиво плавал.
 Второй попыткой стало добавление в жидкость естественных  ингредиентов, типа шишек, орешек, ягод.  Добавили  еще мелко порубленную траву. Рядом с кроличьими комочками стали плавать  не переваренные остатки какой-то пищи. Запах талька, естественно, сохранился, а к бело-коричневому цвету добавились  грязно-зеленые оттенки.
Наступивший вечер по-своему решил проблему цвета жидкости. В темноте-то, какая разница, какой у нее цвет. Ночью все кошки серые. От запаха - нос оказалось можно просто зажать.  Оставался привкус. Однако с учетом того, что две из трех проблем были успешно решены, к последней отнеслись философски. Игнорировали. Наплевали.   
Праздник голубых беретов удался. Кружки с металлическим перезвоном врезались друг в друга. Эхо из далеких ущелий крякало вместе с нами. Иногда икало. С учетом того, что в течение праздника мы еще дважды прибегали к своим познаниям в области химии, то ночная тайга долго и удивленно внимала бурным выкрикам: «Слава ВДВ!». С пониманием прослушала  песню о том, как наполняют синевой парашюты. Позже, в отсутствие городских фонтанов мы  искупались в холодной реке. 
Наступившее утро выдалось хмурым. Нерадостным. Может быть оттого, что тучи клубились на небе, может, от сухости в горле. Утренней гимнастики и звонких песен не было. Перекусили. Упаковались. Здесь же, на полянке оставили все лишнее. Запасные батарейки – в костер, вторые стельки  от кед – в костер, какой-то блокнотик – в костер. Рюкзаки облегчились настолько, насколько  возможно. Встали. Крякнули. Пошли. Вернее, наше «пошли» можно было  характеризовать некрасовскими строчками, как спотыкаясь вдоль реки плелись гурьбою бурлаки. 
На первом перекуре спохватились - Серега забыл штормовку на месте прежнего лагеря. Жалко вещь. Он лихо рванул назад. Бегом без рюкзака это быстро. Вернулся еще быстрее. Судорожно глотая воздух, бухнул: «Медведь!». Мы подпрыгнули: «Где? Как!».  Серега воды хлебнул из реки, отдышался и: «По следам нашим идет! Самого не видел! На отмели следы вот такие!»,  показал руками, размером с голову. Огляделись мы тревожно. Тайга сразу какой-то угрюмой и неродной  показалась. Ветки на деревьях зашевелились подозрительно. Звуки странные почудились. Поняли, мы здесь гости. Чужие. Стало боязно. А идти надо. Вот и пошли мы группкой поплотнее, да озираясь.
Медведь же себя не проявлял. Выглянувшее из-за облаков солнце прогнало пугающие таежные тени и наполнило мир теплом. Страх стал  забываться. Да и не до страхов, когда рюкзачина к земле давит. Когда нет ни тропочки, ни дорожечки. Когда одни голыши скользкие под ногами. Да река еще постоянно петляет, упираясь то в скалы, то в кряжи. Из-за этого мы постоянно лезем воду. По пояс реку в брод форсируем. Сначала думали  переправы наводить, а потом подсчитали сколько раз нам это делать, так и плюнули. Пошли как есть: в штанах,  в кедах, в носках. Больше восьмидесяти бродов за день сделали. Просыхать не успевали. К вечеру, когда оглянулись на соседние горы, то никак не смогли к местности привязаться. Отмерили по карте пятнадцать километров, посмотрели, где и что должно быть,  нет ничего похожего.         
  Мыслишка мерзкая тут же – сбились с пути. Пропустили распадок. Мозги возражают – да вроде бы  нет. Не должны. Кинув вещи, полез я на ближайшую горушку, чтобы получше все окинуть взглядом. Когда окрестности оглядел, то присмотрел неподалеку сарайчик,  лабаз продуктовый, да еще какую-то крышу. С тем и спустился. Выходило по всему,  рядом база геологов. Не верилось. Вчера-то всего десять километров прошли, а сегодня?
Но все оказалось правдой. И геологи, их там было двое. И база. И пройденные за день двадцать девять километров. Сами себе не верили. Да только до горного хребта, куда мы рвались, было рукой подать.
Рашид, молодой геолог, встретил нас приветливее некуда - предложил сходу  баньку, потом отужинать. Мы абсолютно – за! Дров напили, накололи. В печурку, сделанную из бочки, накидали. Загудел краснощекий огонь, раскаляя камни, которыми была бочка обложена, да температуру в баньке поднимая, чтобы в пот пробило. Дым из трубы повалил к небу. Весело было нам и радостно за сегодняшний день.
Пока банька прогревалась, Рашид рассказал, что добывают они здесь кварц. Огромные такие кристаллы. Один нашли, весил более семидесяти килограммов. Добывают  кварц, взрывая горы. Работяги нанятые там стараются. Не задаром само собой. Деньги в ту пору в тайге платили хорошие. Еще показал  кристаллы этого самого кварца. Дух  у нас захватило. Кристаллы были шестигранные, заостренные вверху. Красивые неимоверно. Некоторые прозрачные, некоторые не очень. Размеров самых разнообразных, от тех, что толщиной с карандаш, до тех, что толщиной с руку. Кристаллов в палатке хранилась  целая гора. Мелькнула у меня мыслишка темная, а позже выяснилось, не у меня одного, как бы спереть  на память.
Однако Рашид сказал, эти трогать нельзя и поманил нас из палатки. Показал  за палаткой, огромную кучу отбракованных отходов – бери, не хочу! Мы тут же в драку из-за кристаллов, кучу большую в миг разорвали на десять поменьше. Каждый свое, отбитое в бою, руками обхватил. Счастья-то было, как у детей. А прикинули, сколько  каждая кучка весит, так и сложили все назад. Да по пятку маленьких кристалликов в кулачках понесли - все равно счастье!
Кварцевые кристаллы куда-то в космическую промышленность отправляли. Но мы в  дебри научные и военные не полезли, а полезли в прогревшуюся баньку. Да с ядреным парком! Да с веничком! Да потом в ледяную речку голым задом прыгнули! Вот это был праздник! Вся усталость мигом пропала. С водой вниз утекла. В землю впиталась. Крылья у нас расправились. А потом уж ужин, гитара и фронтовые сто граммов – все у нас было.
Правда, с начальником геологической партии Санычем в тот день не свиделись. Мужик был суров, нелюдим. Ужин у него по распорядку в восемь вечера. Не секундой позже. Мы с баней и купанием к ужину не успевали. Тогда он распорядился Рашиду дожидаться нас, а сам, ровно в восемь, сел в столовой, отужинал в одиночестве и ушел к себе спать. Вот так!
Утром наши с ним дежурства по кухне совпали. Вернее, я дежурил не один,  вместе с женой, а потому с рассветом нас на кухне собралось трое. Желая показать себя, мы даже отправились на кухню не в шесть утра, как это обычно делается, в половине шестого. Однако, Саныч к этому времени уже возился с печкой. Мы кивнули друг-другу, познакомились,  он спросил:
- Что загрызем с утра?
 -У нас вроде бы рис по плану, - ответил я.
- Пойдет! – согласился Саныч, - Своего только не тащи! Вы в гостях! Оль, литровой банки риса хватит?
Ольга кивнула. Саныч ушел за продуктами. Вернулся с пакетом риса и шестью полулитровыми банками тушенки. Банки скинул мне и буркнул: «Открывай!».
- Саныч, да это у нас не рис с тушенкой получиться, а тушенка с рисом! – улыбнулся я берясь за нож.
- А-а-а! пустое! –  отмахнулся он рукой. – Пить-то что будем? Чай или компотик какой?
- У нас кофе! – ответила Ольга и достала пачку кофе. Это был молотый кофе  «Золотой ярлык». Гадость в принципе, но другого в ту пору просто не было.
- Ух! – глаза у Санача вспыхнули, - Три месяца кофе не пили! Давай сделаем!
- Хорошо! – согласилась Ольга, - сколько засыпать?
Здесь надо прояснить, этой пачки запросто хватило бы и на ведро. По нашим прикидкам кофе мы должны были бы растянуть на четыре раза. Следовательно, расстаться с кофе вот так - было жалко. Ведь впереди еще триста километров глухой тайги без жилья. А, задавая этот вопрос, Ольга рассчитывала на ответ, мол полпачки на чайник будет как раз. Но Саныч от нее отмахнулся, сказав: «Делай, как знаешь!» Она же, не зная как поступить, спихнула эту пачку мне –  заваривай сам. Крайним стал я. И так не по душе мне было отсыпать там чего-то, отмеривать, плюнул я, распахнул пачку, и ухнул ее всю в чайник. Обертку  бросил в печку, с глаз долой. Гори огнем!
Завтракаем лихо. Каша в таком исполнении, производит мощное впечатление. Кофе еще большее.  Саныч в восторге. На суровом лице удовольствие. Глаза светятся детским счастьем - угодили.
Перемытая посуда прячется в рюкзаки. Курящие перекурили. Пора прощаться. Саныч запросил по рации погоду, сообщил о приближении тайфуна. Объяснил, где удобнее пройти через тайгу, а потом и вовсе вызвался нас проводить до четкой тропы. Но прежде позвал меня к лабазу стоящему на сваях. Распахнул дверцу, давай вовнутрь. Весь лабаз забит продуктами. Да такими, что у нас в магазинах в ту пору и не продавались. Там была  всевозможная тушенка,  какие-то консервы иностранные,  сгущенка ящиками,  всякие  желе, компоты. Чего там только не было!
- Добери продуктов себе. Хреновато я вижу у вас. И не отнекивайся!  - голос Саныча тверд.
 Я беру пару банок сгущенных сливок, килограмма полтора сахара.
- Все! Спасибо!
- Ты че! Ты че так мало! Я же сказал! –  Саныч багровеет.
- Не сердись! Не сердись! – отбиваюсь я, - Не дотащим мы, у нас еще перевал, а этого хватит…
Он вздохнул. Мы крепко пожали руки, а рука у него как клещи стальные. Да и сам Саныч сух и жилист. Рашид с вечера рассказал про него. Боксер  бывший. Авторитет его здесь непререкаем. Случился у них в прошлый год бунт. Пошли бичи на двоих геологов стеной с кольями да ножами. С угрозами лихими. Но снес кулаком Саныч первого, да снес так, что отдал мужик богу душу. И не шагнул больше никто вперед.
 Потом приезжал участковый, да авторитет местный. Всех выслушали,  распросили. Посовещались. Определили, Саныч прав. Мужика сказали в лес уволочить и закапать. И все – ни протоколов, ни допросов. Тут тайга! Правда, с той поры Саныч в этой тайге всегда при карабине, а Рашид с револьвером.
Мы же двинулись. Согнулись. Запыхтели. Запетляла наша тропа то по кустарнику, то между кедров, то между скал. Потащила в сторону от перевала уводя, в обход и сберегая нам силы и время. К обеду вышли к лагерю работяг, тянущих какой-то кабель по тайге. Передохнули. Чайку откушали. Уточнили путь и двинулись в гору. Один высокий перевал мы теперь обходили двумя низкими. От работяг с нами увязался якут, любитель помотаться по тайге. Маленький такой человечек, с почерневшим на солнце лицом и неопределенного возраста. С карабином, который был, чуть ли не с него ростом. Он сам вызвался проводить нас - прогульнуться.  Звали его Юрий Михайлович.  Кстати, у якутов, как правило, старинные русские имена и русские фамилии. Дерсу-Узала там не встретишь. Но больше всего меня поразило то, что настроившись на разговор с чукчей (конечно якут это не чукча, да и реальный чукча весьма далек от анекдотичного образа), типа «моя твоя не понимает», я был крайне удивлен если не образованностью якута, то его наблюдательностью, его памятью и аналитическим способностям.
Наверное, каждому случалось оказаться в большой незнакомой компании, где все давно знают друг-друга, а вы оказались впервые. Каждый из этой компании вам представился, назвал свое имя. Вопрос: сколько имен из десяти представившихся удастся сразу запомнить? Сколько имен останется в памяти через полчаса, если никто по именам к друг-другу не обращается? Дай, Бог  вам точно называть трех-четырех человек. Якут запомнил нас всех сразу, как только мы сказали свои имена. Потом, общаясь, не разу не ошибся. Сразу запомнил кто из нас кто. Умел очень красиво объясняться и даже якутский слог не  портил его речи, а украшал.
Более всего поразило меня то, что через два часа совместного пути по тропе на перевал он тихонечко подсел на перекуре и тихо спросил, зачем  я взял с собой чужие люди в тайгу. Вопрос был понятен - спросил он про тлеющий конфликт в группе между мичуринскими и тамбовскими. Первые огоньки конфликта мы кое-как закидали сырыми листьями, но дымок все же вился и жар огня под листьями не остывал. Он же, будучи с нами всего два часа,  увидел это. Я ответил якуту вопросом:
- Двое чужие?
- Нет, четверо. Но один совсем худой человек. Твоя будь внимательнее!
Мы замолчали. До этого разговора, я еще тешил себя мыслью, подванивает там от одного или двоих,  оказалось все сложнее. Вот тебе и якут.
Глядя на опечаленное лицо, он посчитал своим долгом отвлечь меня от тяжелых раздумий. Я узнал, что живет он один,  все близкие умерли, и что прошлой весной  его самого чуть не загрызла медведица. Уж как  он по весне не разглядел берлогу,  сейчас не помню, но начал якут снимать свой рюкзачок на перекуре, звякнул чем-то, наклонился к сугробу. А из-под подтаявшего снега огромная, отощавшая после спячки, свирепая медведица. Когтями страшными наотмашь по лицу. Сбила его с ног. Карабин якут повесил в стороне на ветку,  куда было теперь не добежать. Как выжить смекнул мгновенно. Прикинулся мертвым. В комок сжался. Подойдя, медведица долго обнюхивала его, перекатывала лапой. Из раскрытой пасти слюна капала и смрадным запахом смерти тянуло. Долгим показалось это время якуту. Но ушла медведица. Не тронула. Он же, так и остался с изуродованным лицом, да разорванным ухом. «Повезло!» - сказали ему люди.
  Когда мы с трудом заползли на первый, в общем-то совсем  несложный и невысокий перевал, я ощутил всю правоту Саныча, направившего нас по обходному пути. Те, крутые склоны, которые мы собирались штурмовать в лоб, скорее всего,  не пропустили бы нас. Либо пришлось там застрять на неделю, либо отходить. А тайга тут же преподнесла очередной сюрприз. Пока мы переводили дух на камнях перевального плато и откровенно мерзли под пронизывающим ледяным ветром, кто-то из наших прошелся метров на семьдесят в сторону, к полянке среди кустов. Оттуда засвистел, замахал рукой, зовя к себе. Мы нехотя стали перемещаться. Аккуратно переступая по курумнику, по крупным камням, дошли до полянки и рухнули на ковер травы. На траве было лучше, чем на камнях. Но это было еще не все. На полянке было жарко. Жарко настолько, что через десять минут мы поскидывали штормовки, свитера, потом майки. Еще, через несколько минут, стали искать тень, где можно спрятать голову. Потом до нас добралась жажда. Как раз, после того как мы перекусили сухарями с салом. Сало было соленое. Воды запить у нас не было вообще.
Разомлевшие от жары и жажды мы допустили оплошность. Вернее один, который был спец по травам. Не знаю почему, но якут определил, что он медик. Стал его так величать. Правильнее было бы считать этого человека, по образованию инженера, знахарем. Но слово «медик» нам понравилось. Втихаря, якут исхитрился выпросить у медика чуть-чуть спирта. Совсем немного, ну грамм тридцать-сорок. Не более. Медик нам потом клялся, что именно столько он и дал. Но якута было не узнать. Из рассудительно и серьезного, не доверявшего свой карабин никому, он  вдруг стал развеселым парнем. Сплясал цыганочку с выходом, забросил карабин в кусты, потом, когда карабин был найден, дал из него всем пострелять.  Потом попытался сделать стойку на руках. Ушиб падая, о камень, плечо. Потребовал еще спирта, облегчить боль. Ему не дали,  и он от обиды начал болтать без умолку. Рассказывая нам, как он хорошо знает японский и корейские языки, как понимает повадки зверей и политические игры Вашингтона. Что он в тайге парень номер один.
 Потом взялся дотащить любой рюкзак вниз с перевала. Поднять, правда, рюкзак не смог, поэтому пришлось нам положить ему на спину. Но ведь,  попер. На заплетающихся ногах. Кряхтя. Падал пару раз, но отдать рюкзак отказался. И дотащил-таки его до стоянки. Потом, когда хмель у него из головы улетучился, мы опять говорили за жизнь. Сидели рядом, ели обжигающий суп из мисок. Сопели. Якут предлагал мне уйти с ним на Джугджур. Это такой горный хребет в еще большей глухомани. До него от нас было около четырехсот километров.
- А че! – горячился якут, - Дней за восемь, мало-мало, дойдем! Там можно деньги на икре, на золоте сделать! Ты здоровый, много можешь чего по тайге перенести! Пойдем, а? Там еще кое-что поискать можно! – тут он огляделся и перешел на шепот. Мне стало интересно. Он рассказал, что когда ему было лет десять-двенадцать, они с отцом кочевали с оленями далеко-далеко. Ближе к центральной Якутии. В районе реки Алдан. Вернее, в долине одного из притоков этой реки, возможно Маи. Так вот, там их с отцом пригласил к себе в чум знакомый старик. Старик был шаманом. При этом эвенком, а не якутом. Мальчика уложили спать и он, засыпая долго слушал, как старик  рассказывал его отцу о предках, о долгой дружбе и о том, что старику осталось жить совсем мало-мало. Под этот разговор мальчик уснул. Проснулся внезапно поздно ночью. Кто-то вышел из чума и впустил внутрь холод. Костер  едва горел и мальчик с трудом разглядел фигуру своего отца. Отец курил трубку, глядя на угасающий огонь. Тут в чум вернулся старик, согнувшийся под тяжестью предмета завернутого в оленью шкуру. «Это она?» - спросил  отец. Старик кивнул в знак согласия. Они приоткрыли шкуру, и мальчик увидел там человеческую фигурку, скорее всего, женскую, тускло блеснувшую золотом в свете костра. Старик передал сверток отцу, и отец ушел с ним в ночь. Вернулся под утро. Ничего не объяснил. Тем же утром они уехали. Вернее, уплыли на лодке по Мае. Только когда проплывали мимо одного из распадков с небольшим ручьем,  отец сказал сыну, в верховьях этого ручья есть три пещеры и что их пещера дальняя. Что значит, «их пещера» отец объяснять не стал. Сказал «потом». Потом не получилось, так как мальчика отправили в школу учиться, а отец зимой отравился, выпив случайно попавшую к нему какую-то жидкость. Или неслучайно попавшую.
- Зачем же ты хочешь идти на Джугджур, ведь алданская Мая в другой стороне? – спросил я, изумленный рассказом и догадавшись речь идет о легендарной Золотой Бабе, либо  еще о чем-то подобном.
- Т-с-с! У  тайги везде уши! Здесь все и всё видят. Всё слышат! Твоя не говори ничего громко! – зашептал якут.
- А я-то тебе зачем? Ты же сам можешь найти! – не унимался я.
- Не могу! Моя видел этот распадок с реки. Там такие скалы, волны - не подступиться. Отец очень ловко управлялся с лодкой. Моя так не умеет. Твоя говорил,  вам по рекам пройти раз плюнуть. Провези меня по ней!  Провези с самых верховий!   
Тут к нам подошли, и разговор сам собою прервался. Отойти еще раз в сторону с якутом было бы очень наглядно. Перед самым расставанием, в сутолке, он сунул мне в руку клочок бумаги со своим адресом. Шепнул: «Попробуй на следующий год!». Потом ушел и растворился в сумраке вечерней тайги, наотрез отказавшись переночевать с нами в палатке. Свидеться больше  не пришлось.
С утра штурм нового перевала. С нашей стоянки он как на ладони. Три-четыре ходки - и все. Дорога  полегче. Больше звериных троп. Обошлись без бродов и купания в холодной воде. Только пылающее солнце. Бескрайние заросли рододендрона и дурманящий его аромат. Почему-то это растение у меня всегда ассоциировалось с югом, и тем больше оно поразило меня здесь, на севере. Поразило  своим обилием,  красотой,  тем, что мы шли по этим зарослям,  где, возможно, еще никто и никогда не ходил. К вечеру ушли далеко за перевал. И там, у первого ручейка, текущего от нас в другую сторону, заночевали.
Назавтра, хмурым дождливым утром собрали вещи. Наскоро перекусив, начали спуск. Я оглянулся на ручеек с руку толщиной, чтобы потом, когда река наберет силу, вспомнить ее исток. Где-то там, на юге, вдали еще виднелись и белые облака, и синее небо. Там было тепло, а мы уходили на север, навстречу косматым черным тучам, навстречу промозглому ветру. Прогноз Саныча сбывался. Там властвовал тайфун «Джуди».
Несмотря на то, что дождик сделал из тропы, колею с жижей, идти вниз было легче. Тропа петляла с берега на берег тощенького ручейка, и мы, не задумываясь, перешагивали будущею Селемджу, которая через полкилометра, стала  заметным ручейком. Еще через час перепрыгнуть через нее стало затруднительно. Она гремела трехметровым потоком, злобилась, бросалась пеной, пыталась ворочать небольшие камни.
В этот день, а шли мы уже пятые сутки в тайге, я обратил внимание, на привалах все говорят, в основном, только о еде. О поджаренной и натертой чесноком румяной курочке под майонезом. О прозрачных ломтиках тающего сала, о селедочке под вареную картошечку, о хлебе – о хлебе, которого у нас с собой не было вообще. Были сухарики. Эти сухарики, которые каждый приготовил в поход себе сам, засели у нас в печенках. Их поджаристый вкус преследовал даже ночью. Он постоянно горчил во рту. Отбивал запах любой еды.  Припасов нам пришлось взять в обрез, из-за веса рюкзаков и, теперь голод понемногу начинал давать о себе знать.
Иногда, по везению, мы натыкались на целые поляны, заросшие морошкой.  Мы поедали ее пригоршнями, но есть от этого хотелось сильнее. Вообще, август на Дальнем Востоке богат таежной едой. Это  княженика, ежевика, морошка, голубика с черникой,  это красная смородина, необыкновенно вкусная и ароматная, это  грибы, орехи нескольких видов. Но пока ты под рюкзаком, тебе не до чего нет дела. Перекуры коротки. И все же порой мы ломали все графики, бросали рюкзаки, падали в траву и объедались ягодой. Либо сидели в кустах красной смородины. Срывали, уминали сверкающие рубиновые грозди. Ветками не забывали хрустеть, чтобы с медведем нос к носу не столкнуться. Косолапые шума не любят. 
К обеду, когда спустились в долину,  где река стала достигать ширины шести-семи метров,  мелькнула мысль, через час можно будет собрать маленький катамаран, поставить на воду. Тогда все рюкзаки бросить на него, и жизнь сразу заулыбается нам как весеннее солнце. Но жизнь не заулыбалась, она расхохоталась над нашими мечтами. Река, выскочив в долину, ударилась в гряду камней и … пропала. За камнями ее не было. За камнями была сушь. Даже ручейка, толщиною с маленького ужика, и того не было. Хотя каменистое русло присутствовало. Оно, извиваясь, уходило в таежные дали. Да, но это была каменная река. Без воды! Мы оторопели. Никто ничего сказать не смог. Все руками разводили, как немые.
Догадливые, бросили палку в воду перед камнями. Палка крутанулась в воде, встала торчком и исчезла. Вот-те на! Тогда я прильнул ухом к камням в сухом русле и сразу услышал глухой рокот многотонной массы воды,  ощутил дрожь и напряжение камней под собой – там гудела целая река. Я ощутил могучий бег этой подземной реки, услышал всплески волн, скрежет камней, которые вода волочила с собой. Стало жутко.
Пять часов мы шли по сухому руслу реки. Пять часов смотрели, как сбегающие с гор ручейки пропадают в камнях и нигде больше не появляются. Почти пять часов  шли по старинному, мощеному из этих же камней «царскому тракту», на который нас вывела река.
«Царский тракт» представлял собой две колеи шириной по полметра, неизвестно откуда и в никуда ведущие. Я не знаю, как и когда его построили. Не знаю, для чего сделали. Но сделали очень добротно. По отрывочным сведениям этой дорогой вывозили в одну сторону золото, а в другую гнали каторжан. Тысячи людей, десятки тысяч. И, похоже, те люди так густо полили эту дорогу слезами, потом и кровью, что, за восемьдесят лет не то, что деревце не проросло в этих колеях, а но даже травинки, даже пятнышка лишайника мы там не увидели.
 Дождь, который к обеду было иссяк, вдруг разыгрался с новой силой. Его притащили черные, изодранные в клочья тучи. Они начали методично заливать все вокруг. Сначала не стало видно неба,  потом пропали за струями воды горы и деревья, русло реки. Потом пропало все. Остались две колеи, да косые струи дождя. И мы - медленно бредущие, одни на десятки километров вокруг.
Река из-под земли появилась так же внезапно, как и пропала. Сразу заполнила все русло, запрыгала по камням. Потом, метров через сто, к нашей речке добавилось еще две таких же. Они слились, и дальше по камням заплясал двадцатиметровый поток, да с волной приличной, да глубокий. Не перейти уже. Решили,  лучше вернуться назад и пересечь ручейки по отдельности, так как нам обязательно на другую сторону реки надо было попасть. Все,  отпрыгались мы через русло. Дальше не ручей,  Селемджа течет.
На другой стороне реки, куда мы перешли, поманила нас уютная полянка. Ровненькая с травкой. Вокруг молодые сосенки. Поняли мы, дошли! Дальше сплав! Не поверила спина сразу, когда свалился с нее рюкзак. Пар от нее клубами повалил к небу, да, дождь слегка охлаждал пылающие плечи. Дошли!
Ставить под проливным дождем палатку - дело веселое. Сначала поставили тенты. Под ними развернули палатки. Укрепили их. Потом, раздевшись до нельзя, нырнули внутрь, в сухость и тепло. Уснули мгновенно, насмерть измотанные и голодные. Правда, перед этим у кромки воды вбили столбик мерный, да засекли уровень воды. Так ведь и смоет ненароком, если не контролировать. Вода до восьми вечера прибывала. Дежурные за ней следили. Ночью, когда в разрывы туч вдруг вывалились звезды, россыпью алмазов и сапфиров  вода понемногу начала сходить.
Утром мы пели песни. Даже если бы в этот день на небе были одни тучи, пели бы все равно. Нам больше не надо было тащить рюкзаки. Не надо было брести по пояс в воде, скользить по камням и проклинать все на свете, взваливая рюкзак на спину, и произнося «Четвертая!»  зная,  кроме этой впереди еще восемь, целых восемь ходок. Даже когда звучало «Одиннадцатая!», радости это не добавляло. Впереди была  «Двенадцатая!».
С утра  сквозь сосны пригревает солнышко. Рассвет, опускаясь с гор, пробирается к палаткам, играет бликами в волнах, будоражит утренних птиц. Они стараются на все голоса. Воздух свежий, сочный, упругий. Дышалось им как-то по-особенному, размашисто, полной грудью. А уж когда костерок весело затрещал, поедая наколотые щепки, жизнь вообще разулыбалась. Но попросила поторопиться. Водомерный колышек, который мы вбили в воду, стоял на песке, в метре от кромки. Вчерашняя бурная река заметно сузилась. От страха, что река обмелеет, что снова раздастся команда: «Под рюкзаки!» - все дружно бросились строить первый катамаран. Нести рюкзаки было уже не возможно.   
Катамаран был собран и накачан за сорок минут. Еще за десять его погрузили. Еще через двадцать четыре секунды он закачался на волнах и двинулся вниз по течению. Четверо счастливцев на нем, а остальные «каштанками» по берегу. Давай, тащи нас к большой воде. Правда, по пути к этой воде  раз пять пришлось разбирать завалы на реке из бревен и деревьев. Пилить их, расталкивать, разрубать, по-всякому. Лишь через пятнадцать километров река набрала такую силу и мощь, убедившую нас, теперь-то она не обмелеет, не пересохнет. Так впоследствии и случилось.
Не смотря на, тайфун, который носился где-то вокруг, погоду нельзя было назвать, ни плохой, ни хорошей. Дождичек и тучи сменяли веселое солнце и небо с кучерявыми облаками. Было тепло. Ветерок северный пропал. Но все ж временами, становилось жутковато, когда черные тучи вдруг начинали окружать, наползая со всех сторон. Они выглядывали из-за гор и сопок, изучали нас, готовили нападение. Не решаясь, расползались.  Однако с каждым разом кольцо из туч сжималось все плотнее и плотнее.
Мы сплавлялись четвертый день, когда внезапно, к обеду, задул пронизывающий, ледяной северный ветер. Закружил вокруг нас. Заметался. Тучи ринулись одновременно. Чернота сомкнулась над  головами. Слышно стало, как впереди застонала тайга. Как этот стон двинулся на нас. Увидели, как согнулись и затрепетали деревья. Вода, сбитая ветром с поверхности реки, стеганула плетью по лицам. Раз, другой. Следом, опрокинулась на нас стена жуткого дождя. Не струями,  сплошным потоком.
Собравшиеся было прибиться поближе к берегу, в затишье, мы вдруг увидели, как огромные сосны и ели, стоящие у кромки берега стали валиться в воду, нелепо взмахивая ветвями. Увидели, как уставшие биться со стихией, деревья вдруг вздрагивали всем телом, замирали на секунду, а потом, с протяжным скрежетом, рушились. Макушки их, описав в полнеба дугу, со страшной силой били по воде. Падая, вековые деревья ветвями топили все, что попадало под них. Вывороченные, с землей корни крошили берег. Такие падения были то с одной, то с другой стороны. Вперемежку.
Пришлось  держаться строго центра. В самых волнах, да под ливнем, под ветром. Следить чутко. Вздыхать облегченно, если далеко или мимо. Главное, держаться подальше от совсем уж огромных елей. Но не попало в нас ни разу. Повезло! Везло целый час, пока тайфун не сдвинулся в сторону и не отправился по берегу крушить тайгу. Стала лес понемногу стонать все дальше и дальше. Деревья стали падать реже. Потом все успокоилось как-то. Только дождик моросил, да мы дрожали промокшие. Река, знай себе текла, журча на перекатах. Деревья поваленные по ней плыли. Плыли пни, коряги. Бревна, то выныривали из черной пучины, то уходили вновь в глубины.
Через час мы увидели завал. Вернее даже сразу и не поняли, что увидели. Не осознали. Вроде бы как вдалеке, не то  лесопилка, не то лесозавод какой. Вместо воды, насколько глаз хватало, горы деревьев. Скорее кладбище деревьев. Иссохших, выбеленных временем, истертых друг о друга. Они лежали, где-то в обнимку, где-то подобием рядов, где-то просто сваленными в кучу.
 Пока мы разевали рот, течение подтянуло нас практически к завалу, где вода с хлюпаньем и резким ускорением, устремлялась под бревна, утаскивая туда все, что могла утащить. Поспешили отгрести, поближе к берегу. Огребли, но берега не обнаружили. Вернее береговая кромка из деревьев была, а вот самого берега не было. Он был скрыт разлившейся водой. Втиснулись на катамаранах в лес. Там увидели сплошное море воды и залитую тайгу. Настолько, насколько хватало взгляда.
Обсуждение нашей ситуации было недолгим. Вариантов  немного. Потому, катамараны, один за одним, ушли в лес. Аккуратно, находя себе дорогу меж деревьев. Метр за метром, забирались в глухомань, стараясь держаться наиболее сильного потока. Поначалу удавалось. Но дальше в лес - к проблемам ближе. Деревья встали сплошным строем. Катамараны застревать стали. Когда варианты иссякли, взялись за топоры. Начали рубить. Рубить, стоя по грудь в холодной воде.
Работалось тяжко. Все щепки, в лицо. Мокрый топор из рук удирает. Вода под гидрокостюм забирается. Штанишки в ненужных местах подмачивает.   Первое дерево, подрубленное со всех сторон, немного постояв, как петух, на одной ноге, вздрогнуло, заскрипело, потом, шумно вздохнув, рухнуло в воду. Качнулось в воде отошло, освободив проход. Тронулись. Одолели  семьдесят метров. Вновь сосны. Снова топор, щепки. Чуть проскочили. Уткнулись еще раз. Топор опять. Шестнадцать мы его доставали.
Когда свалили последнее на пути дерево, и я сунул пылающие руки в воду, то от них пошел пар. Горели огнем. Покрылись волдырями, гудели. А река нехотя, ручейками, выползала из тайги, собираясь в большое русло. С одним из ручейков вырвались на свободу и мы. Снова простор,  снова река, снова небо без туч. Да только уже вечереющее.  Солнышко едва-едва выглядывает из-за сопок. Ночь спешит с востока, да из дырявого мешка звезды роняет. Они вспыхивают радостными огоньками, тьму подзывают,  путь ей указывают.
Пристали спешно к ближайшей полянке. Палатки расставили. Костерок оживили. Котелочек настроили. Сварили себе двух рыбин, пойманных с утра, которые назывались ленками и были граммов по шестьсот-семьсот. Спустя много лет, побывав на всевозможных приемах и званных обедах, побывав даже в Италии на ужине в замке у герцога Савойского, я никогда не ел рыбы вкуснее, чем та, что была в тайге. Я помню все: и тот дразнящий аромат ухи, и сочные, упругие ломтики рыбы, и то, как они таяли на языке, и как хотелось этой рыбы еще и еще. Но помню я из того вечера совсем немного. Уху. То, как я ем рыбу. Как пью бульон. Как опускаю голову на рюкзак в палатке. И все. Потом сразу яркое, голубое, солнечное утро.
Где-то, еще километров через пять вся река собралась в одно русло и почти двухсотметровым потоком зазмеилась сквозь тайгу, катая нас на небольших волнах. Лишь изредка, там, где реку сжимали отвесные скалы, она неслась бурным потоком, вздымаясь ненадолго трехметровыми волнами. Но совершенно неопасными, безвредными. Дождик как-то стал реже нас навещать, а после и вовсе покинул, и до окончания похода не объявлялся. Мы, просчитав оставшийся километраж, решили поторопиться и удлинить свой сплавной день до максимума, часов до двенадцати. 
Вышли следующим днем в предутреннем сумраке, когда алая заря, балуясь и играя, водила своей кистью на востоке, а плотный туман стелился молочной пеленой в долине, сливаясь с рекой и лесом. Было свежо, тихо. Пахло сыростью, страшно тянуло в зевоту. Мы плыли, понемногу подремывая, и вскоре потеряли из виду  берег,  тайгу, и вообще все на свете. Остались маленькие волны, несшие нас куда-то, они плескались вокруг катамарана, но видно их было не далее чем на два метра. 
Как в мультфильме про ежика в тумане  видели иногда смутные очертания берега, очертания деревьев. Иногда проносились беззвучные тени птиц. Плескалась какая-то рыба.  Потом опять наступала звенящая тишина. Мы даже весла не опускали в воду, чтобы не нарушать этой тишины звяканьем или стуками. Не говорили. Просто вглядывались в пелену тумана и ждали, что оттуда может появиться. Оно и появилось. Вернее - он. Лось. Огромный, как скала. Именно скалой  нам он и показался поначалу. Потом мы разглядели его огромную голову,  могучие рога, края которых были на расстоянии не менее двух метров друг от друга. Бороду, с которой стекали капельки воды. Глаза, черные и внимательные. Лось шумно вздохнул, вгляделся в нас, втянул ноздрями воздух, мотнул головой и, разбрызгивая воду, бросился к берегу. Вспененная вода, через секунды выровнялась, пелена тумана вновь сомкнулась. 
Этот туман более-менее рассеялся часам к десяти. Тогда река раскрылась на всю свою ширину. Заискрилась солнечными бликами на голубизне. Еще через час мы разглядели на берегу огромное существо. Стоявшее метрах в двадцати от берега, на самой кромке тайги, и внимательно разглядывающее нас. Существо  было не менее двух с половиной метров роста. Слегка сгорбленное,  могучего телосложения, с крупной, похожей на голову гориллы головой. Кисти опущенных, длинных рук скрывали прибрежные кусты, и было ощущение, в руках у существа что-то есть. То ли копье, то ли дубинка – не знаю.
Снежный человек! Все подумали в этот момент только об этом, только о нем. Потихонечку потянулись руками к рюкзакам, к фотоаппаратам. Развязывать тесемочки, расчехлять оптику, взводить затвор. Каждую секунду со страхом думая, одно лишнее движение и существо, испугавшись, исчезнет. Один шаг назад - и оно в тайге. Тогда все! Поди потом рассказывай, кого ты видел. Но существо не испугалось. Даже не переменило своей позы. Лишь,  слегка повело головой.
Повезло нам. Удалось сделать по нескольку снимков, прежде чем катамаран, увлекаемый течением реки,  провез нас мимо. А когда мы отложили фотоаппараты, то увидели, существо прямо на наших глазах начинает исчезать. Нет, оно не растворилось в воздухе, не убежало, не спряталось. Оно просто стало другим. Катамаран наш проплыл и солнечный свет упал с другой стороны, и все изменилось - все увидели огромный пень. Пень, заросший плотным зеленым мхом. 
Потом была теплая встреча с сотрудниками, метеостанции более полугода не видевших людей,  очень жалевших, что мы не можем пожить у них. Но даже соблазн ночной ловли тайменя  не переубедил нас. Потом, к вечеру следующего дня, отмахав более ста километров, мы наткнулись на двух рабочих у лесопилки, узнав от них, что поселок Экимчан, наш финиш, за поворотом. Минут пятнадцать - и все!
Мужики, внимательно оглядев нас, тут же достали из рюкзачка две буханки белого хлеба. Две таких огромных, с хрустящей корочкой и таким душистым запахом, от которого можно было потерять сознание. Они угостили нас. Мы отломили каждый по маленькому кусочку. Вдохнули запах, где был и аромат каких-то далеких полей,  горячих печей,  чьих-то добрых рук. Хлеб растаял во рту, растекся по всем клеточкам. Чуть не заплакали, как он был вкусен! Главное,  отломили-то по маленькому кусочку, а руках у мужика ничего не осталось.
- Сколь ж вы без хлеба? – только и спросил он.
- Да, почитай три недели!
- Н-да! – протянул мужик, - Не мало! –  потом развязал рюкзак, вынул еще две буханки хлеба и банку сгущенки. Протянул улыбаясь. Вот такой и запомнилась мне тайга: улыбающийся, бородатый мужик, белый хлеб, река и кедры - именно такие, которые вонзаются в небо. Как в песне.