Выпив коньяку

                Сусальным золотом горят
                В лесах рождественские елки;
                В кустах игрушечные волки
                Глазами страшными глядят.
               
                1908

   Беспорядочно и нездорово подмигивала красным лазерным глазом мышь.
   «О-о-у-у-у!» – сказал кот и повалился навзничь возле своей переполненной миски, изображая голодный обморок.
   «Ни фига! Уже Новый год?» – сказал я себе и плавно и размеренно налил коньяк, стремясь ощутить консистенцию капель на стенках бокала. Лимон ждал.
   Выпив коньяку, я понял, что у меня накопились вопросы к Правительству и мне нужно срочно выйти в прямой эфир. И я вышел.
   В прямом эфире присутствовало необходимое для живых существ количество кислорода и достаточно миллиметров ртутного столба давления, чтобы не уносило в пространство. Было сухо, тепло и почему-то очень мало света. Доносился запах алкоголя и табака и, судя по ароматности, дорогих сортов. «Надо бы приобщиться к истокам этих ароматов, – подумалось, – для начала, а там глядишь...» Где-то невдалеке шуршали собой женщины, ступающие легкой и неторопливой походкой. Звучало подобающе. Силуэты плавно двигались в сумеречном освещении.   
   «Приобщиться», – подумалось снова. Я вспомнил о своих затянувшихся поисках идеальной линии бедра и захотел хотя бы немного света. Может быть, это случится здесь, и я встречу её – линию. Свет, звуки и запахи говорили об элитности места и в перспективе сулили приятность действа.
   «Что это Вы всё об одном и том же, и в который раз, – в контры подумал сам себе, – ну на что она сдалась, линия эта, что Вы будете с ней делать-то?»
   «Ну, уж... Значит, нужна, – слал я ответ своей контре, не имея пока весомых аргументов, – это же идеал, он просто нужен, им любуются, он как памятник».
   «А потрогать не хотелось?» – ехидничала контра.
   «Как тебе сказать...» – протянул было я.
   «А так и скажите, мол, за коленку идеал хочу потрогать. Для начала. А запахи здесь какие! И коньяк, должно быть, хорош», – наседала контра, совсем распоясываясь.
   «Так, хватит, у меня вопросы к Правительству. Прения прекращаются путем удушения одной из сторон», – решительно изменил я соотношение сил и контра, захрипев, умолкла.
   В пространстве вдруг образовался слегка раздраженный женский голос и произнес:
   – Наговорились уже? Вопросы задавать будете?
Я заторопился:
   – Буду, буду, конечно.
   – Пожалуйста, а то у вас всё линии какие-то, коленки, коньяк. Здесь всё серьезно. У вас одна минута, говорите, – строго сказал голос и отщелкнулся в тишину.
   В голове вдруг произошёл мягкий звук, словно из шкафа разом вывалили на пол  его содержимое, и я начал судорожно искать в этой горе вещей то, что нужно найти именно сейчас. Из пространства вылился ослепительный свет и стал страшно мешать. За светом кто-то ворчал словно на непонятном языке и поторапливал в интонациях.
   В голову полезло:
   «Кто более матери-истории ценен?» – нет, рано.
   «Кто виноват?» – абсурд.
   «Liberte, Egalite, Fraternite?» – вы что, гражданин?
   «Нет, нет, все не то», – вскипало внутри, я лихорадочно пытался отыскать искомое и очень важное, отчего и захотел выйти в этот прямой эфир. Оно не находилось и решил тогда просто по порядку, авось важное здесь и выплывет.
   – Почему в IKEA не продают лыжи? Вроде, все шведюки так ловко на них бегают в телевизоре, а в магазине своем не продают, только селедку в горчице. Секретный товар?
   – Будет ли нынешнее поколение советских людей жить при коммунизме?
   – Почему Генеральные Штаты так давно не собирались? Вот, как сейчас. Встает некто очень важный, в развесистом парике и...
   – Какой маршруткой Ленин ездил в Разлив?
   – Аборигены съели Кука?
   – Где похоронен олимпийский Миша?
   – Успел ли штандартенфюрер Штирлиц дослужиться до группенфюрера? Ведь должен был успеть. Столько полезного для страны сделал.
   – У мента и жены-то нет, Ну какая еще жена, у мента? Если от роду двадцать лет, И  кругом-то, вообще, война... – ой, с чего бы это?
   – Как у фокусника в шляпе помещается столько кроликов?
   – А было ли?..
   Щелкнуло вокруг, и голос остановил:
   – Заканчивайте!
   – Татарское иго... – неуверенно протянул я, обретая дыхание.
   – Ваши вопросы приняты, – дав мне вздохнуть, успокоил женский голос, – через три месяца ожидайте ответы по почте в письменном виде.
   – А Новый год? – я замер, вспомнив цветные коробочки с конфетами и шоколадкой, и мандарины, и монпансье в жестяной коробочке, огоньки вращающейся ёлки, черно-белый телевизор с улыбающимися людьми. Тёплое и лёгкое окутало сердце и стало ясно, что не нужно спешить. Пушистый заяц, стоявший под ёлкой, оказался уместен именно сейчас. Двигавшиеся в сумерках женщины, вдруг, сделав соблазнительное движение бедрами и спиной, плавно обернулись и в их улыбках увиделись девчонки из твоей школы, которых толкал в сугроб и в которых влюблялся и так глупо себя вел иногда. – Как же Новый год? – какая-то детская обида вдруг не дала договорить.
   – С наступающим! – смягчился, потеплев, голос и добавил, уже, чувствовалось, с улыбкой, – ответов Вам хороших.
   – Искренних, – вздохнул я и мы оба убрались из всей этой потусторонности.
   – А расскажите-ка мне стишок, – услышал я вдруг за спиной и, в ужасе обернувшись, увидел рядом с моими мышью и котом Деда Мороза, сидящего возле стола и печально вопрошающего меня сквозь глухую бороду. – Подарок для Вас имеется, – добавил он, покосившись на коньяк.
   Ужас схлынул, вдруг стало легко внутри, и я не стал раздумывать и сомневаться в уместности происходящего:

                Сусальным золотом горят
                В лесах рождественские елки;
                В кустах игрушечные волки
                Глазами страшными глядят.

                О, вещая моя печаль,
                О, тихая моя свобода
                И неживого небосвода
                Всегда смеющийся хрусталь!

С выражением произнес я.
Дед Мороз прослезился и немедленно выпил. Мы обнялись. Всё было кстати.