Шкаф

  Галина Балабанова
 ШКАФ
 (История, похожая на сказку)

 Жил-был на свете обычный трехстворчатый шкаф, в котором люди хранят свои вещи. И было тому шкафу ни много, ни мало сто двадцать лет. Несмотря на солидный возраст, он все еще прочно стоял на потрескавшихся квадратно-когтистых ногах и  намеревался прожить еще столько же. 

Жил шкаф в шестидесяти километрах от Москвы, в небольшой деревне Гореловка, в стареньком доме с покосившейся крышей, рассохшимися полами и малюсенькими резными окошками. 

В тот день, когда его привезли туда, он хотел покончить собой, потому что не мог и не хотел жить в таких ужасных условиях. Начавший жизнь с бальных платьев, изысканных шляпок и офицерских мундиров, шкаф не мог позволить себе превратиться в мусорное ведро.
 
Изъеденное молью пальто, промасленный ватник, потрескавшиеся колоши и прочие, вышедшие из употребления вещи, заполнившие благородное пространство, источая  гнилостные пары, душили его.

 Он, переживший несколько войн, революцию, всем сердцем болевший за судьбу России... нет, такая жизнь не для него.

 Шкаф скрипнул резными дверцами и, расслабив дубовое тело, стал выталкивать из пазов крепежи. Картины прошлого одна за другой поплыли перед затуманенным взором.
Воспоминания были такими яркими и подробными, будто это происходило вчера.

 Татьяна, потомственная княгиня, его первая хозяйка, ах, как она была хороша. Как он любил ее тонкие руки, белокурые волосы, ямочки на упругих щеках.  А какой у нее был вкус, какие она носила  изящные платья. А шляпки… это были не просто головные уборы, это были настоящие произведения искусств.

Шкаф тяжело вздохнул: "В каком же году это было?" Кажется, в 1914,  накануне войны. Это было чудесное время. А какие женщины окружали его, какие шикарные вещи они носили. Тут был и газ, и шелк, и муслин, и воздушные накидки на плечи. И во всей этой шелково-муслиновой прелести была «виновата» она, Айседора Дункан. Да, да, именно Дункан, великая балерина.  Она первая начала танцевать в прозрачном платье и шали, чем перевернула моду тех лет кверху дном.

 Женщины, подражая великой танцовщице, теперь были бледны,беззащитны, меланхоличны и, как лани, отстраненно пугливы. Шкафу это безумно нравилось. Он хранил их прозрачные и в то же время целомудренные одежды на своих крепких полках, и чувство ответственности за их нежные жизни буквально распирало его. Да, это было прекрасное время.
   
 Но все когда-то заканчивается. Закончилось и оно. Началась первая мировая война.

Это был один из сложных периодов, как для страны, так и для нашего шкафа. Теперь он вынужден был терпеть не только странных людей, окружавших его, но и непонятный запах, исходивший от одежды, противный его душе.

 Мундиры, рабочие халаты и прочие вещи, недоступные его пониманию, были небрежно развешены на его потускневшие крючки, сапоги и грубая обувь неряшливо валялись на полках.

 Но, что поделаешь? Приходилось и это терпеть.  Женщины тех времен, оставшиеся без мужчин, вынуждены были носить такую одежду. Работая в конторах, на подсобных военных службах и водителями трамваев, им приходилось надевать на себя даже мужские мундиры. Шкаф понимал, что изменить ничего нельзя и безропотно ждал лучших времен.

 Наступил 1917 год, буйный и непредсказуемый. Революция, изменившая жизнь целых поколений, изменила и жизнь нашего шкафа.

 В дом, в котором он прожил много лет, пришли новые люди, запахи и непонятная суета. Новый хозяин, по сути, был неплохим парнем, но больно уж неуживчивым и драчливым. Иногда доставалось и шкафу.

Однажды, обнаружив на полке дамскую шляпку и шелковый шарф, который супруга спрятала, прикрыв  картонной коробкой, революционер так разбушевался, что выбил на верхней дверце стекло. Второй раз, найдя в шкафу кружевные трусики, купленные женой на барахолке, сломал две нижние полки и вырвал  из дверцы крючок.

Но, как бы трудно ни было, прошли и эти странные времена. Наступил 1920 год. Жизнь страны постепенно менялась. Шкафу нравились эти изменения, и он начал мечтать о прежней, пахнущей духами муслиновой жизни, шикарных приемах, балах.

 Но мечты, увы, так и  остались мечтами.  Теперь его окружали совсем другие женщины. Это были эмансипированные коротко стриженые дамы, носившие преимущественно мужскую одежду. Они курили, громко говорили и лихо водили авто.

Революция полностью изменила образ жизни женщин тех лет, раскрепостив слабый пол до неузнаваемости.

В квартире, в которой он прожил столько непростых лет, появились две молодые задорные женщины. Шкафу совсем не нравился  образ жизни, который вели эти худосочные дамочки, но деваться некуда, и шкафу снова приходилось терпеть. Единственным утешением для него были платья из шелка и других благородных материалов, появившихся в том же 20-м году, которые носили эти бесшабашные веселушки.  Но это было всего лишь утешением, несерьезным и незначительным. Шкаф  впал в тоску, перешедшую в длительную депрессию. В таком состоянии дожил до 1941 года.
 
Несмотря на то, что содержимое шкафа год от года менялось, он не мог выйти из состояния ступора. Ему нужен был новый хозяин, который бы ценил его, понимал и, может быть, даже любил. И такой человек нашелся.  Ольга Николаевна Берестова, хирург. Она переехала в квартиру в июле 1941 года, сменив бывших хозяев, рабочих завода, выпускавшего авиационные радиаторы. Они вынуждены были уехать в эвакуацию на Урал, в связи ежедневной бомбежкой завода, представлявшего для немецкого командования особо важный объект.

***
Шкаф влюбился в Ольгу с первого взгляда, с первого прикосновения ее прекрасных докторских рук.

- Какая красота! – воскликнула докторша, залюбовавшись резным узором, обрамляющим дверцу, и осторожно провела пальцами по запылившимся кленовым листочкам.

Шкаф подумал, что ему снится эта прекрасная женщина, но, когда она открыла дверцы и начала освобождать полки от пропахших нафталином вещей, понял, что все это происходит наяву, и эта необыкновенная женщина - его новая хозяйка.

 Докторша долго и тщательно протирала шкаф тряпочкой, пропитанной  мыльным раствором, подбивала мелкими гвоздиками отошедший от дверцы  узор, и разговаривала с ним, как мама с маленьким сыном.

 Шкаф был счастлив и ловил каждое ее слово, а от прикосновения теплых рук млел, как младенец, и разве, что ни пускал пузыри. Распахнутая душа его ликовала и пела, и женщина пела в унисон вместе с ним.

 Шкаф обожал Ольгу и все, к чему прикасались любимые руки: больничные халаты, пропахшие лекарствами, невзрачную одежду, гимнастерки и даже простые чулки, которые носила его любимая докторша.

 Во время войны шелковые и нейлоновые чулки были самым дефицитным предметом женского туалета. Ведь материал, из которого они изготавливались, включая шерсть, считался стратегическим и из него делали парашюты.

Ольга была не только хорошим доктором и замечательной женщиной, она была отличной портнихой. В свободное от работы время она перешивала вышедшую из моды одежду, создавая у него на глазах настоящие произведения искусств. Но в ход шло все, что можно было перешить или преобразить. Однажды из занавески она сшила нарядное новогоднее платье, а из одеяла красивый теплый костюм. А один раз шкаф увидел на голове у нее таджикский тюрбан из старенькой вязаной кофточки.

- Вот вам и хирург, хотелось крикнуть ему, и он бы крикнул, если б смог… но она поняла и, уткнувшись в полку с бельем, захохотала.

Веселая она была, Ольга, несмотря на то, что была серьезным хирургом. А потом ее не стало. Госпиталь разбомбили, и ее вместе с ним. В шкафу еще долго висел ее белый халат.

 Наступил 1950 год.
У шкафа появились новые хозяева. Людьми они были неплохими, но уж больно пресными и серыми, как и  одежда 50-х годов. С ними шкаф прожил долго и безрадостно, будто и не прожил, а продремал.

 1960-й год  - гимн юности, свободной, независимой и сексуальной.  В стране произошли революционные преобразования, которые прежде всего коснулись молодежи тех лет. Получив от родителей финансовую независимость, молодые люди покидали родительский кров и целыми группами переселялась в коммуны. Став невольным участником этого движения, шкаф тоже перекочевал в коммуну, где началась его новая жизнь.

Хозяйками его стали две молоденькие подружки, скромная Раиса и раскрепощенная во всех смыслах  Таисия. Девушки поделили шкаф пополам, и начали рьяно забивать его модными тряпками. И чего тут только не было: и мини-юбки, и водолазки, и круглые шляпки, и плоские сумочки, и даже парочка мини-пальто. Шкаф пребывал в состоянии эйфории, но радость его длилась недолго. Через пару месяцев Таисия связала себя узами брака с соседом по лестничной клетке и по требованию мужа вынесла его за порог.
 
За дверью шкаф простоял недолго. В тот же день его прибрал к рукам пожилой  нумизматом. Шкаф долго не мог привыкнуть к товарищу нумизмату, но, как говориться, хочешь жить – приспосабливайся. И шкаф подружился с ржавым гвоздем, который нумизмат прибил на дверцу вместо сломанной ручки.

 Гвоздь рассказал шкафу много интересных историй, а когда они закончились, замолчал навсегда. Гвоздь был простым парнем, он не был философом.

Через год, в связи с покупкой новой мебели, нумизмат вынес шкаф на помойку. Но судьба и на этот раз смилостивилась над ним. Повариха Катька в тот же вечер  перетащила его к себе в комнату и до упора забила простенькими, как она сама, вещами, принесшими шкафу очередные разочарования.

Жизнь в Катькином доме была суетной, пьяной и скучной, пахнущей пресловутыми щами и табаком. Шкаф впал в тоску и стал  понемногу разваливаться. Двери его с каждым днем скрипели все громче, инкрустация на дверцах трескалась и потихоньку отваливалась, делая его еще более неприглядным. Таньку это страшно раздражало, и однажды она решила купить новый шкаф. Но выбрасывать такую вместительную вещь был жалко, и она решила вывезти его на дачу, авось пригодится.   

***
 Желание шкафа покончить с опостылевшей жизнью было столь велико, что дверца, от которой он хотел избавиться в первую очередь, угодила в оконную раму и, расколотив стекло, повисла на крепеже, уперевшись углом в подоконник.

 В окно влетел колючий, порывистый ветер. Сорвав с окна занавеску, он с визгом пролетел по террасе и, забравшись под стол, затих, как нашкодивший кот. Звеня остатками стекл, шкаф развернулся боком к окну. На улице было серо и скучно,   ветер, лениво посвистывая, гонял по дорожке прошлогодние подгнившие листья. Умирать было не страшно. Шкаф бросил прощальный взгляд на выглянувшее из-за облачка солнышко, на березку у заброшенного колодца... Деревце было тоненькое, нежное и такое хрупкое, и ему захотелось его защитить. Березка стояла на пригорке и, качаясь от ветра, безжалостно срывавшего с тонких веток листья, готово было сломаться в любую минуту. Шкаф собрал последние силы и, зазвенев остатками стекол, почти целиком развернулся к окну.

 Так началась эта сказочная, необычная любовь – юной березки и старого  скрипучего шкафа. Береза, играя  изумрудными листьями, шептала ему о  любви, а он, звеня узорными стеклами, рассказывал ей о своей долгой, наполненной приключениями жизни.

 Незаметно пролетел месяц. Осень уступила место морозам. Наступила снежная и долгая, как сама жизнь, зима. Шкаф все больше влюблялся в березу и каждый день открывал ее заново. Вот она сбросила осенние листья и предстала перед ним в ослепительной наготе, вот надела пушистую белую шубку и кокетливо позванивает сосульками, протягивая к нему хрустальные ветки…

 Шкаф смотрел на нее и думал, что в мире нет ничего совершеннее, и  нет на свете большей любви, но наступал новый день, и он любил ее новой любовью. Это была любовь Восхищение, любовь Радость, любовь Откровение. Так прожили они до весны, до пробуждения природы и новых неизведанных чувств. Береза надела изумрудное платье, праздничные сережки… и стала еще прекраснее. Шкаф любовался белоснежным станом любимой, трогательными нежными листочками, длинными гибкими ветками, приветствовавшие его каждое утро, и ему казалось, что это счастье никогда не закончится.

 Но однажды случилось непоправимое… в деревню приехала Катька. Зайдя в дом и увидев разбросанные по полу вещи, разбитое окно и наполовину разломанный шкаф, она схватила топор и...

 Умирал шкаф  на глазах у любимой - долго, стыдно, мучительно, как приговоренный к четвертованию человек. Катька была женщиной сильной и по-мужски мускулистой, но разрубить с одного маха добротную вещь не смогла.

Топор безжалостно вгрызался в дубовое тело затупившимся жалом, вырывая из него остатки жизни, корежил облупившиеся крючки, уродовал крепко сидящие на своих местах тяжелые полки.

Щепки, вырванные из шкафа, шальными пулями разлетались по узкой террасе, впиваясь остриями в стены и в самого палача, доводя его еще до большего исступления, двери  вырванными крыльями с грохотом падали на пол, усыпая прогнившие доски узорчатыми кленовыми листьями и помутневшими осколками оставшихся стекол...   

Береза видела все, что происходило с любимым, чувствовала на себе каждый удар топора и умирала вместе с ним. Изумрудные листья, срываясь с опущенных веток, раненными птицами падали в молодую траву, белоснежный шелковистый ствол почернел, пушистая макушка оголилась и стала похожа на вилы...

На этом сказку можно было закончить, но мы то с вами знаем, что у сказки не бывает печальных концов.

Разбомбив шкаф, Катька стала думать, как избавиться от валявшихся на полу досок. Решение пришло неожиданно, когда она увидела на подоконнике спичечный коробок.

 Перетаскав доски за калитку, она сложила их недалеко от березы и, довольная проделанной работой, чиркнула спичкой. Но планам ее не суждено было осуществиться. Неожиданно начавшийся дождь заставил ее убежать в дом и к вечеру уехать в город, так и не завершив свое черное дело, которое за нее доделала гроза, правда не так, как она хотела.

Огненная стрела, пролетев над деревней, ударила в крышу Катькиного дома, и спалив избенку до тла, вместе с сараем, забором и новенькой баней, растворилась в небе, будто ее не было.

С тех пор прошло много лет... На том месте, где стоя Катькин дом разрослась прекрасная березовая рощица. Из обломков шкафа местные жители соорудили  скамеечки и маленький столик, а березку Катькин сосед выходил, отпоив ее колодезной целебной водой.

Вот так волшебно закончилась история старого шкафа и молоденькой кудрявой березки.

 Глупая, глупая Катька, если бы она знала, что выбросив шкаф на улицу, оказала влюбленным услугу, соединив их вместе и теперь уже навсегда.