Начало

  Никак не могу вспомнить момент появления на свет. Самое раннее воспоминание – керосиновая лампа, занавеска, отделяющая комнату от кухни. Я лежу в кровати-качалке, сооружённой отцом по случаю позднего, непредвиденного ребёнка. Лампа удивительно красива, витиевата и серебрится. Мама приходит из темноты и вынимает стекло лампы, комкает газетные листы, протирает стеклянную колбу и ставит её на место. Гладит меня по голове и даёт корочку чёрного хлеба. Утром просыпаюсь, и тело принимает уколы засохших крошек.
Мама позже смеялась:   
-Тебя иначе не уложишь ко сну!
Но однажды я, засыпая, просто из любопытства, плюнул в сторону лампы, и стеклянная колба, издав звук, напоминающий сухой кашель, разлетелась на осколки, абсолютно не соизмеримые друг с другом!
За занавеской стоит стол, около него казарменная табуретка (с прорезью для ладошки посередине). Потом  табурет на столе. На этой табуретке сижу я, и отец пытается ручной машинкой оставить мне чубчик. Я ору при каждом неудачном движении его рук и не понимаю, что через полвека эта причёска будет писком моды у молодых.
И более поздние воспоминания.
Кушка. Ко мне приходит приятель (если это понятие можно применить к трем годам моего возраста), его отец приехал из командировки на границу с Афганистаном.  Мы летим, как угорелые, к финскому домику (очень популярному строению тех лет) и я, с размаху, споткнувшись о порог на входе в квартиру, хлопаюсь носом об пол! Кровь – ручьём! Слёзы и прочие речетативы.
Успокоить меня очень просто: достаточно потрогать эфес огромного палаша, лежащего на столе. Рукоять огромна, ножны до простоты истерты. И ужасно тяжёл! Неимоверно тяжёл! Кровосток распускает блики и… всё.
Потом сплошной чёрный цвет. Мама в чёрном платке, соседки в слезах и офицеры в полевой форме.…Умер Сталин.
Там же, в Кушке, поход на стадион. За стадионом вокзал. Недалеко от него поворотный круг для локомотивов, поскольку железная дорога кончается, и наши новенькие грузовики идут в Афганистан своим ходом. А с другой стороны границы гонят отары овец.
На стадионе пограничники гарцуют на конях, рубят лозу, мотоциклисты демонстрируют искусство вождения. В памяти отчётливо отпечаталось, как они проезжали по доске, положенной на барьер в виде качели. На трибунах всё население гарнизона. Наверное, это связано с каким-то праздником.
И ещё одно воспоминание о Кушке. Я впервые в жизни увидел снег. Он выпал под утро. Солдаты умудрились откопать где-то две пары лыж и на них  спускались со склона, который начинался за нашим домом и вёл к штабу части. После этого события меня преследовала идея соорудить лыжи самому почему-то из досок от бочки.
Ранней весной пустыня буйно цветёт. Как-то Сашка (мама почему-то его называла Шуриком) взял меня с собой в поход за дикими тюльпанами. Скорее всего, не взял, а просто ему было велено приглядывать за мной. Мы долго бродили по сопкам, по пути обследовали каменный крест, который, по преданию, велел соорудить кто-то из правителей всея Руси, обозначая самую южную точку империи. У подножия этого сооружения был вход, обозначенный несколькими ступеньками, спускающимися к железной двери. И там было полно ящериц. Дальнейшее воспоминание всплывает в виде колючей проволоки, огораживающей блиндаж, из которого выбегает солдат с автоматом ППШ и усиленно рекомендует нам покинуть огороженную территорию, на которой растут тюльпаны удивительной силы и красоты. Почти по Высоцкому: - а на нейтральной полосе цветы…
Мы набрали по охапке тюльпанов и двинулись домой. По пути Сашка вспомнил о легендарном «молочке», добываемом из клубня тюльпана. Это молочко в процессе жевания должно превратиться в подобие нынешней жевательной резинки после многократного употребления. Короче, мы нажевались.
Остальное можно не комментировать. Приличная порка не состоялась по причине ужасной рвоты, одолевшей нас. Этот кошмарный таз с почерневшим содержимым так и стоит перед глазами.
В итоге, остался маленький букетик, который мама поставила в полулитровую банку, а остальные цветы были просто выброшены. С тех пор стараюсь не рвать живые цветы.
И ещё. Во дворе, рядом с дувалом, отгораживающим военный городок от аборигенов, рос замечательнейший дуб (довольно распространённое дерево в южных широтах.) Кстати, на Грушинке  тоже  растут дубы вдоль Волги, где мы с тобой гуляли по утреннему туману. Так вот, этот дуб однажды умудрился получить среди бела дня молнию, по полной программе! Это было зрелище! Расщеплённый ствол у основания и остальное -  во всей своей цветущей красе на раскалённом песке.
А потом традиционная встреча возвращающихся с учений  отцов. Жители военного городка стоят вдоль дороги и выглядывают колонну студебеккеров с орудиями на прицепе. В кузовах рядами сидят бойцы, а в одной из кабин мой отец. Он обязательно прикажет притормозить и втащит меня в кабину. После, по приезде, будет подписывать какие-то бумаги, ходить по кабинетам, звонить по телефону (так я впервые увидел телефонный аппарат), раскручивая рукоять эбонитового ящика.
Рыбалка тоже заслуживает внимания. Только сейчас понимаю, что отец, как любой выходец из сибирской деревни, в душе был рыбаком. Если к этому прибавить его опыт жития на Амуре, на Камчатке, на Сахалине и т.д.
Однажды (это ещё было в Кушке) он нас с Сашкой повёл на реку (тоже Кушка) порыбачить.
Всё оказалось очень просто. Берём взрывпакет (брикет, похожий на прессованные опилки с торчащим шнуром), поджигаем шнур и бросаем в речку… ничего не получается! Повторяем, но подожжённый пакет кладём в пустую консервную банку и запускаем по реке. Ждём взрыва. В итоге: приезжают танки (очень похожие на Т-34), форсируют многократно бедную реку. Она отвечает тем, что съедает их гусеницы камнями, которые, наверное, ещё помнят копыта конницы Александра Македонского.
Потом мы уехали в Мары. Странно, но этот период почти не отпечатался в памяти. Помню только бескрайнюю пустыню, покрытую ковром из маков, Сашу и Лиду, приносящих черепки от кувшинов из кургана. По преданию, курган был насыпан из осколков разбитой посуды на могиле какого-то знатного покойника. Насчёт покойника не знаю, но черепки были настоящие.
Итак, настало время для Тахта-Базара. Чем он примечателен? Тем, что с этого момента почти вся моя жизнь, вернее моя память, приобретает некоторую осмысленность.
В этом населённом пункте я научился читать. Когда тебе идёт пятый годик, это уже не плохо! Там же я впервые внимательно посмотрел на себя в зеркало и увидел, что конопат до изумления. Особенно весной.
Именно в этом городишке, простиравшемся вдоль железной дороги, стоял наш традиционный финский дом, через дорогу от которого был тот же самый глиняный дувал, отделяющий туркменов от нас. Мы часто сидели на кухне у окна (Лида, Сашка и я) и пели пионерские песни тех лет, глядя на огоньки проходящих поездов.
И вот появился Джек. Отец вернулся из командировки и привёз его. Тогда я ещё не знал, что он (отец), работал в составе Государственной комиссии по пересмотру Советско-Иранской границы. (кстати, об этом - потом).
Джек – обычная пограничная овчарка, списанная по ранению с границы. Папа вёз ешё щенков в телятнике, где и сам соседствовал с погранцами, но щенки убежали на одной из внеплановых остановок в пустыне.
У нас было крыльцо, небольшой палисадник, на одну четверть дома, две комнаты, кухня и чугунная ванна на улице, где родители купали нас водой, нагретой на солнце. В этой ванне томились сомы, пойманные в Мургабе.
Мы, словно привидения, сползаем с джипа (не сегодняшнего, а из тех, что показывают в военной кинохронике), бредём через протоку, и бросаем снасти в желтую, взбаламученную воду. Взяли пару маленьких сомиков (не более десяти дюймов). Возвращаясь, видим, что река поднялась и к машине надо идти вброд через приличный поток. И, как сейчас помню, мужики сбрасывают одежду и, белея в ночи телесами, перетаскивают нас через протоку.
Наутро сомы в ванне. Мама разжигает керогаз и готовит хворост. Я впервые в жизни вижу живую рыбу в воде. Приходит папин денщик и вытаскивает этих рыбёшек.
Вкуса я не помню.
Беру свою сумку (папа её называет старшинской, поскольку она из кирзы), и приступаю к ревизии своих богатств. В этой сумке целая коллекция. Гильзы от трехлинейки с обоймами, учебные патроны от СКС, обоймы с гильзами от АКМ-47, учебные гранаты (РГ-41, Ф-1).
Расставляю войска в отрытых окопах и начинаю военные действия.
Ничего удивительного, мой отец прошёл по войне с1937г по 1945. И, как он сказал мне потом, много лет спустя, никогда не хотел возвратиться к прошлому, породившему его. Имеется в виду его деревенское прошлое.
Итак, Тахта-Базар! Совершенно удивительный городишко, созданный для военных. Дорога в часть, где служит отец, проходит мимо огромного (по меркам моего роста) котлована. Карабкаться по лесам, устроенным внутри него, - это не просто подвиг, это удовольствие на грани самоутверждения! Полковой плац обрамлен плакатами, иллюстрирующими приёмы из строевого устава. Параллельно им плац окантовывают деревья тутовника. Тутовник трёх сортов: белый, розовый и чёрный (хотя ближе к фиолетовому).
В части две площадки. Одна зимняя в клубе, где на заднике сцены огромный портрет Сталина. Он стоит на набережной Москвы-реки в долгополой шинели, сапоги надраены до зеркального блеска и в правой руке неизменная трубка. И погоны уже генералиссимуса.
Я уже знаю, что офицеры пили пиво на выборах за Маленкова, но Диснеевские мультики (послевоенный подарок штатов) берут своё.
Вторая площадка – летняя, там, обычно, солдаты приносят табуретки из казарм, а скамейки впереди для офицеров и членов их семей.
С этой площадкой у меня воспоминания в виде «слайдов». Вот я взбираюсь на сцену и танцую « яблочко», потом на полотняном экране завораживающий мультик (чёрно-белый), а после сеанса, когда народ толпится на выходе, я начинаю орать басом. И бойцы аккуратно расступаются, давая дорогу маме, ведущей меня.
И еще одно. Я пытаюсь научить бабушку читать. Объясняю ей, что буква о похожа на хомут, а буква п похожа на ворота. Видимо, я сегодня в чём-то похож на неё.
Вернёмся к Джеку. Прекрасный овчар, абсолютно не умеющий лаять (служба была такая). Мама в нём души не чаяла. Иногда проезжали мимо дома на ахалтекинцах чабаны-туркмены и просили маму продать собаку. Матушка  отшучивалась. Пёс был удивительно умён. Мы никогда не закрывали входную дверь. Джек позволял войти, но никого из чужих не выпускал. Однажды утром мы не увидели его у крылечка. Он просто исчез. Мама плакала и не понимала: как могла пропасть удивительно умная, опытная и преданная собака.
Прошло два дня. Я проснулся по солнцу, которое в Средней Азии не спрашивает разрешения на восход. Пробуждение в детское утро удивительно прекрасно! Мир настолько красочен и ярок, словно заново открыт!
 С этим явлением связаны самые приятные воспоминания о том, что мир вечен, я почти бессмертен и небо существует только потому, что живу я!            
На крыльце, у мамы на коленях, лежит голова Джека, вся в шрамах и в крови. Его украли, и он отбился от охранных волкодавов, разгрыз привязь и пришёл домой. Потом у нас с ним было небольшое приключение. Дело в том, что он никогда в жизни не видел кошек. На пограничной заставе это вполне реальная штука. И я, как послушный сын, пошёл его прогулять на служебном поводке. А служебный поводок есть не что иное, как очень длинный шнур.
Я добросовестно намотал поводок на руку и вывел собаку за пределы его территории. На мою беду, он увидел кошку из соседнего дома. В итоге, этот парень загнал кошку на стену её родного финского домика, дождался, когда она упадёт и, настигнув её в арыке, распорол ей брюхо. После чего успокоился.
Вокруг дивизиона, где служил отец, был отрыт арык (видимо очень давно, поскольку предметов находили в нём немало). Мы с Сашкой нашли в нём боевую гранату Ф-1 (лимонку), что не было новостью, поскольку там же мы находили вещи поинтересней.
У меня хватило ума заглянуть в «Пособие для солдата пехоты», изданное сразу после войны, и узнать оттуда, что это граната оборонительная и её поражающие возможности распространяются до двухсот метров.
Мы с братом закопали  эту железяку в том же арыке, где Джек задрал кошку.