Собачье vol. 2

- Слушай.. а м-ожет.. не надо? Ну его.. а? Пойдем.. д-до-омой, а?
Он заикался. Кажется, это от холода. А может, от страха. Боялся, видимо, что снова срыв будет. Или что-то еще в этом роде. Растягивал гласные - смешно так. Пытался рычать иногда. Но, спохватившись, зажимал рот ладонью и отчаянно мотал головой. Не смирился еще, нет. Пусть и делал вид. Но не смирился, хотя наружу было все это.. все это гордое, напыщенное хвастовство - вот он я, подавитесь, не сломался, справился, хрена вам, а не подавленный Марс. *** вам, а не убитый-живой Гримм.
- Айрон, ну.. пойдем.. умоляю.. холодно же.. ну.. прошу..
Уже шепотом. и даже, кажется, скулит. Вот он. Весь. Сейчас. Передо мной. Чуть ли не хвост поджал. Еще бы чуть-чуть - и прижатые к голове уши, поджатые лапы и хриплый скулеж. Но нет. Пока только - мольба в глазах. Какая-то уже звериная, что ли.
Три недели прошло. Три. А он держался. Три. Охуительно долго, если честно. По записям, сделанным после тщательных наблюдений за некогда страдавшими так же "больными" - да он уже должен был рычать во всю, лаять, грызть, на четырех бегать и кидаться на все, что попадалось под руку. Лапу. На всё живое, пульсирующее, с кровью. А он, чтоб его, вон, болтает еще. Только..
Тонкая, но прочная цепь поводка натянулась. Ошейник сжался, прекращая его беспрерывную, бессвязную болтовню, заставляя дышать часто-часто, что бы наглотаться колкого зимнего воздуха. Пацанёнок, страдающий редким в это время, неизлечимым недугом. Какая-то разновидность ликантропии. Что-то, что передается только магией. И ведет к неотвратимой, мучительной смерти. Человек, - хотя уже не человек вовсе, - разрывает себя изнутри, старательно, кромсает по кусочкам, издыхает морально, а затем и - физическая оболочка от нехватки чего-то душевного.
Темноволосый мальчонка вдруг рывком преодолевает разделяющее нас расстояние натянутой цепи. Сует мне под нос лапы, - нет, руки, тонкие, бледные руки, - и хрипло, трясущимися губами шепчет: «Смотрр-ри. когти растут. Тебе не кажется? И ш-шерсть.. она тоже.. ты не видишь, разве?..» И в глазах, о боги, в темных разноцветных радужках плещется что-то не то. Не нужное. Неправильное. Как будто это не болезнь его съедает. А он её. Проглатывает кусками. Нет, нет, так не должно быть. Никак. Ни разу.
Фыркаю. Что за глупости, говорю, нет там ни когтей, ни шерсти. Обыкновенная рука. Ручка. Лапка. Прости, прости, шепчу, не хотел, сорвалось. Ручка, конечно же ручка, что ты плачешь? Ну, перестань, глупенький, уговариваю его, перестань. Пойдем лучше в дом. Там тепло, и плед, и камин с огнем. Ты же любишь, да, спрашиваю, лежать у камина? Я с тобой побуду. Ну, пойдем же..
Разноцветные радужки скрываются за ресницами. Гримм затихает, успокаивается; тянущее ощущение от поводка в ладони затихает. Парень прижимается ко мне, еле заметно дрожа, согласно кивает и тащит меня к двери дома. Как хорошо, что на заднем дворе заговоренного особняка нас никто не увидит. Ни меня, ни связанного со мной зримо и незримо паренька на поводке, другой конец которого основательно намотан на мою ладонь - звенья впились в кожу и, кажется, останется след.
Скоро новый год.