Звонок после собрания рассказ

- Алло, Сергеич, это Сергей, здравствуй.
- Привет.
- Я тут подработал положение об оплате работы скульптора по созданию памятника Пушкина, надо бы обсудить.
- Это прекрасно, Сергей. Когда, где, во сколько?
- Так... Сегодня что у нас?..
- С утра пятница была.
- Да, я знаю, тогда давайте в понедельник у меня в кабинете, как раз я Околова пригласил на десять часов и Степан Михайлович обещался забежать, а ты Сильченко пригласи, а то я до него никак не могу дозвониться.
- По какому телефону звонишь?
- Да, вот тут у меня записано... сорок один...
- Вот поэтому и не можешь. У него давно сменился номер.
- Да, а почему ты меня не информируешь?
Сорока, не реагируя на последние слова, продиктовал новый телефонный номер Сильченко, попрощавшись, положил трубку и задумался, размышляя: “Что-то Многословов заактивничал, засуетился после успешно проведенного конкурса на лучший проект памятника.”

Сергей, открыв дверь, спросил: “Можно?”

Многословов, не отрываясь от бумаг, бросил: “Нет, нет я занят, видите, у меня люди”.

В кабинете напротив Многословова сидел еще один сотрудник комитета по печати края и перелистывал районные газеты, что-то из них периодически выписывая, а в углу стояли два молодых человека и, потрясывая брошюрками, возмущались: “Виза же ваша была на издание политической литературы с демократическим уклоном. Мы издали, а нам не отдают тираж, говорят, нет вашей визы...”

Сорока, закрывая двери, громко произнес: “Здравствуйте!” Подошел к торцевому окну длинного узкого коридора с множеством дверей, на которых красовались таблички с фамилиями хозяев и только на кабинете Многословова не было таблички. Сергей посмотрел на часы, мысленно произнес: “Еще пятнадцать минут до десяти часов есть, схожу-ка я к Гордохлебову, да поблагодарю за обещанные, но так и не перечисленные деньги в фонд.

Гордохлебов, затягиваясь дорогой сигаретой, на приветствие, удивленно глядя на Сороку, ответил вопросом: “А мы разве знакомы?”
- Как же, Виталий Николаевич, вы же нам так помогли, на вашу тысячу мы две книжки выпустили из серии поэтических сборников к двухсотлетию со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.
- Ах, да, конечно, а как же мы Александра Сергеевича любим, поэтому какой разговор, если еще нужна помощь, то вот подождите, утрясется с этим кризисом и мы поможем в создании памятника.
Сорока, улыбаясь, подхватил:
- Вы уже знаете и о памятнике?
- А как же мы в курсе всех культурных событий в крае. Вот кризис минует...
- Я понимаю ваши трудности, но никакого кризиса я не вижу. У нас в стране всю жизнь кризис. Ну и что, что подорожал доллар? В деревне он не растет, а картошка как была картошка, которую надо посадить во вскопанную землю, прополоть, подгрести, окучить, прополоть и убрать, так оно и осталось. - продолжая подыгрывать Гордохлебову, который вспомнил его первый приход, когда Сергей представился, что он из деревни. Еще раз поблагодарив Гордохлебова за участие в осуществлении программы “Пушкин и Поэт...” Сергей, выйдя на улицу заулыбался, удивляясь тому, что и этот предприниматель принял благодарность, не исполнив своего обещания, как должное. Перейдя перекресток, он заметил подъехавшую “девятку” из которой вышел Сильченко и скорой, семенящей походкой, глядя себе под ноги, направился в комитет по печати. Сергей догнал его, тот, обернувшись, буркнул: “Здравствуй, Сергеич”.
- Здравствуйте, Николай Геннадьевич. Как съездилось в Рубцовку?
- А все бесполезно. Все затаились и ждут, что будет дальше. Вроде, по телефону договорился, а приехал, генеральный отказался платить даже за поставленную продукцию, которую с таким трудом добыл под честное слово у Аспопина.
Поднимаясь по лестнице, Сильченко все объяснял, с каким трудом он добивается выполнения сделок, а денег в фонд так и не поступает, все обещают, но никто не платит, хоть им продукция отгружена в счет погашения долгов за электроэнергию.
- Чо вы опаздываете!? - прозвучало откуда-то сверху. - Я вас тут уже минут пятнадцать жду.
- Еще пока без двух минут десять, здорово.
Степан Михайлович Перевралов глянул на Сильченко просящими глазами, показывая всем своим видом, как он страдает с похмелья, жалобно произнеся:
- Геннадич, червончик дай.
- Михалыч, нету.
Перевралов первым зашел в кабинет, но тут же вышел со словами: “Он пока занят, обсудим финансовое положение в фонде”.
Сильченко с Сорокой, не сговариваясь, пошли к окну. Оставшись наедине, Сорока спросил:
- Николай Геннадьевич, а он тебе вернул десятку, что в автобусе занимал еще в феврале, я даже дату запомнил, двадцать четвертое.
- А тебе отдал?
- Нет.
- И мне нет.
- Поэтому и червончика нет?
- Поэтому... я ему после того еще раза два давал и все без отдачи. Так что для него у меня и копейки теперь нет.

Из кабинета выбежали молодые люди, пряча на ходу в папки какие-то листочки. Из кабинета послышалось: “Заходите! Так, здравствуйте, рассаживайтесь, мне некогда, давайте оперативно решим с оплатой скульптору, я вот тут подработал, если вы не возражаете, я начну.
- Извините, что теперь вы, Сергей, председатель совета? - удивился Сорока.

Переглянувшись с Перевраловым, Многословов не смутившись, нагло глядя в глаза, продолжил: “А я думал, что на правах хозяина кабинета можно и без формальностей обойтись”.
- Нет, давайте, с формальностями.

Сорока, сев посредине на стул, так чтобы был виден всем, сказал: “Расширенное заседание совета фонда считаю открытым. На повестке дня один вопрос: “Оплата за работу скульптору”. Я предлагаю пригласить его на собрание учредителей и предложить ему выполнить эту работу в счет взноса в фонд, как это делает Марк Иванович Удалевич - патриарх российских поэтов, как работал заслуженный работник культуры, композитор Старников, я могу перечислять долго.
- Нет, так никто работать не будет! - простонал Перевралов.
- За работу надо платить, он же будет находиться как бы на основной работе, - подхватил Многословов.

Медленно открывая двери, в кабинет, крадучись, вошел Околов и с виновато-извиняющейся улыбочкой произнес:
- Я, конечно, извиняюсь за опоздание, но спохватился, когда доехал до старого базара, и вот... задержался.
- Нет, сегодня вы, считайте, не опоздали, всего три минуты как начался совет... после пятнадцати, двадцати минутных опозданий, сегодня, можно считать, вы пришли вовремя, - глядя в бегающие масляные глазки Ильи Анатольевича Околова, ответил Сорока и продолжил, - я считаю надо выработать общую стратегию фонда, не нарушая его идеологию, что памятник должен быть построен на народные средства, которые складываются из добровольных взносов и главное  в выполнение работ в счет взноса в фонд.
- Такого юридического понятия нет, - начал Многословов, - я имею богатый опыт работы в советских учреждениях, я все-таки до так называемых реформ был заместителем председателя... заместителем предрика и все юридические тонкости с оплатами труда творческих работников изучил досконально! - Многословов все убыстряя речь, перешел на визгливо надоедливый тон, постепенно переходя на крик. - Поэтому оплату надо привязать к оплате главного архитектора города, а она составляет три тысячи рублей, вот из этой суммы и надо исходить, то есть надо в месяц и скульптору, и архитекторам, и подсобным рабочим, где- то в пределах пятнадцати, двадцати тысяч рублей...
- Э-э-э... знаит, вполне подъемная цифра для нашего фонда, - воспользовавшись секундной паузой, розовея, вставил Перевралов. - Я больше того скажу, вот я был в профтехобразовании, они пообещали выделить нам бесплатно рабочую силу.
- “Бесплатно” - такого понятия в фонде нет! Я вам на протяжении двух с половиной лет втолковываю, что все работы выполняются в счет взноса в фонд, а это повыше любой оплаты.
- Да нету такого, с юридической точки зрения, формы оплаты... и я, работая заместителем предрика, о такой оплате ничего не слыхал.
- Это изобретение Сороки, поэтому и не слыхали. По такой форме оплаты выпущено, слава Богу, двенадцать номеров газеты “Поэт”, издано четыре номера журнала, изготовлена печать фонда, разработан устав фонда юридической консультацией номер семьсот пятнадцать, что на улице Пушкина.
- Э-э-э... напридумывал, а мы теперь расхлебывайся! - полупьяным голосом перебил Перевралов, все больше раздражаясь, продолжил, - ты сильно много на себя берешь, все решаешь в обход нас, не советуешься. Э-э-э... знаит, я предлагаю оплачивать работу скульптора не меньше пятнадцати тысяч в месяц и плюс двадцать тысяч на оплату нашего труда со Старниковым... э-э-э... за который, кстати, ты нам не заплатил ни копейки.
- Верно, копейки не платил, а тысячи вы получили и продолжаете получать.
- Э-э-э... где это мы получаем?
- На всех видах транспорта.
- Э-э-э...
- Да, да я имею в виду выданный вам военкоматом документ, позволяющий бесплатный проезд на всех видах транспорта как ветеранам Чечни.
- Э-э-э... так это же не ты, а военкомат выдал.
- Правильно, но по чьей просьбе?
- О чем речь, я никак не пойму? - оторвавшись от бумаг, взвизгнул Многословов.
- Э-э-э.. да ты его не слушай, он наговорит тебе, нету у меня никакого документа, у меня все утащили на пляже.
- А потом кто вам организовал платные выступления на авиапредприятии?
- Э-э-э... мы по договору там выступали.
- Правильно, а договор заключал опять же Сорока. Так что я с вами за предыдущую работу в фонде рассчитался, вы три раза получили по приличной сумме на авиапредприятии. А Старникову еще и за две песни, по миллиону за каждую там же заплатили.
- Э-э-э... знаит, Старников же их написал.
- Я об этом и говорю, но на мои слова, приглянувшиеся командованию авиаотряда.
- Э-э-э... Я говорю из фонда ты должен нам заплатить по тридцать пять тысяч! - прокричал Перевралов.
- В фонде таких денег нет и никогда не будет, так как вы транжирите все, что привлекает Сорока.
- Э-э-э... что это мы транжирим? - по театральному задал вопрос Перевралов, хрипя и багровея.
- На конкурс израсходовали, когда я еще в девяносто шестом году предложил, чтобы над памятником работал скульптор Ульгачев, но вы же сказали только через конкурс. Провели, деньги израсходовали, а получилось так, как и замышлял два года назад Сорока.
- Э-э-э... ну и как же это ты замышлял?! - кипятясь, почти выкрикнул Перевралов.
- Я вам сразу предложил: памятник пусть делает Ульгачев.
- Нет тут ты не прав, Сергей, он правильно говорит, нельзя без конкурса, я вот когда был заместителем предрика, мы всегда проводили обсуждение различных вариантов.
- Э-э-э.. знаит, на конкурс дал Тенгелия сто пятьдесят тысяч, вот и деньги в фонде, а уговорили его мы со Старниковым.
- Как это вы? Вы же на собрании всячески убеждали, что нельзя брать деньги, нажитые нечестным трудом, голословно обвиняя уважаемого человека.
- Э-э-э... а так, мы и все, и перестань делить и выискивать, кто что сделал! - прокричал Перевралов, более тише законяил, - чего мы его слушаем, решим и все.
- Да нет решить такой вопрос вы без меня не сможете.
- Э-э-э... - смеясь начал Перевралов, - а кто тебя будет спрашивать, у нас есть исполнительный директор, правда же, Генадич?
- Я  по уставу в этих вопросах подчиняюсь председателю совета фонда.
- Э-э-э... ну тогда скажи, сколько ты рассчитываешь получить со сделки, которую мы тебе организовали со Старниковым?
- Если честно, то вы, Степан Михайлович, при совершении этой сделки только исправно пили за двоих.
- Э-э-э... - расплывшись театральной улыбкой, начал Перевралов, -  ну кто-то должен уметь делать и это.
- Вот я и говорю, если бы вы приняли предложение бомжа Валеры Лесина, который в своем обращении к жителям края написал: “Давайте по бутылке не выпьем, а деньги перечислим на памятник”, то сейчас мы бы не ломали головы, и не болели бы они у вас, и не искали бы где добыть деньги.
- Э-э-э... он мне еще будет диктовать, пить или не пить, может мне и есть не нада?!
- Почему же, кушать надо, но надо обеспечивать свои слова финансовыми средствами.
- Э-э-э... а мы и обеспечиваем! Тот же Тенгелия.
- Ты к Тенгелия в карман не заглядывай, это Сорока его отыскал, вот пусть он с ним и работает.
- Чего это ты о себе в третьем лице заговорил! - выкрикнул Околов, - ты пока тут не Сталин, и нельзя себя выше других ставииь.
- А кто сказал, что я Сталин. Я вам два с половиной года втолковываю, что я - Сорока.
- Ну и что?
- А то, что миссия у меня такая - поставить памятник.
- Без денег что ли?
- Да!.. За деньги и дурак может поставить.
- Э-э-э... знаит, это мы дураки?! - пунцовея, заорал Перевралов.
 
Подскочив сзади к Сороке, со всего маху врезал ему по уху, тот упал на пол. Поднялся и, как ни в чем ни бывало, глядя прямо в налитые кровью глаза Перевралова, смиренно произнес: “Спасибо, это надо полагать, ваша благодарность за все хорошее?” Поочередно обратился к каждому:
- Сергей, ты видел?
- Нет, ты видишь, я занят.
- Илья Анатольевич, ты будешь свидетельствовать в суде происшедшее?
- Сергеич, ты понимаешь, я спиной в это время сидел. Ну что-то там слышал... какой-то там шум... я думал, это Сережа хлопнул папкой об стол.

Перевралов было успокоившись, но видя что все делают вид, что ничего не заметили, подскочил вновь к Сороке и схватил его за грудки. Тот стоял опустив руки и без страха с нескрываемой жалостью смотрел на Перевралова, игравшего желваками и пытающегося оторвать его от земли, но рыхлое огромное тело Степана Михайловича, словно током пронизывало насквозь, и его усилия сводились к нулю, еще больше выводя из себя.

Николай Геннадьевич, подпрыгнув, сорвал огромные, но такие дряблые руки и оттолкнул Перевралова. Тот беспомощно грохнулся на стул и, подняв багрово красное лицо смотрел обезумевшими глазами на Сороку, улыбающегося, словно он не испытывал боли от такого удара, это еще больше выводило Степана из себя, но почувствовав отпор со стороны Сильченко сидел, тупо глядя в стену, сплошь покрытую паутинами.

Сергей все так же улыбаясь, собрал рассыпанные листочки с пола и аккуратно сложил их в папку и спросил у Сильченко:
- Николай Геннадьевич, видел?
- Да! - ответил тот и они вместе вышли из кабинета. Уже на улице Сильченко поинтересовался:
- Сергеич, больно?
- Понимаешь, я словно со стороны наблюдал все происходящее, слышал удар, даже свалился со стула, но не только боли не почувствовал, но я даже прикосновения не почувствовал.

2.
Как только закрылась дверь за Сорокой, Хопов, отложив газету, начал:
- Сергей Корнилович, вы не с того начали. Начальник отдела по культуре нам с вами поручил убрать Сороку с председателей совета фонда, а вы дали ему повод на предъявление судебного иска. Хорошо вот Илья Анатольевич правильно сориентировался и не подтвердил факт пощечины, хотя вы, Степан Михайлович, все сделали правильно. Я давно хотел ему врезать, еще когда он на ТиВи со мной сотрудничал, но сдержался.
– Э-э-э... да я помню, Владимир Ефимович, этот случай, вот видите, он любого из себя выведет своей улыбочкой.
- Мы поступим так, пока ничего не предпринимать.
- Но мы и так затянули, - все убыстряя речь, вступил Многословов, - нет, надо готовиться к собранию, я предлагаю изменить устав и там вместо пяти лет поставить срок два года.
- Э-э-э... а что это нам дает?
- Как что, как что? Получается, что его полномочия председателя истекли полгода назад, избираем Алексея Сергеевича и, как говорится, дело в шляпе.
- Э-э-э... но он даже не учредитель.
- Мы его примем в учредители.
- Но, Сергей Корнилович, учредитель это человек, насколько я понимаю, который что-либо учреждает, а тут все создано, фонд зарегистрирован, - высказался Околов с трепетным вниманием наблюдавший, как на его глазах разыгрывалась чиновничья интрига, на которой он присутствовал впервые за свои шестьдесят с лишним лет. Он не знал имен, которые не хотели видеть председателем совета фонда Сороку, у которого все получалось вопреки выступлениям влиятельных людей края против.
- Ничего ты не понимаешь, Илья. А ты, Степан Михайлович, слабовато выступил.
- Э-э-э... как слабовато? Врезал что нада! Все слышали?!.
- Слышать-то слышали, но надо было его спровоцировать на драку или, хотя бы на нецензурную ругань.
- Э-э-э... но я же, Сергей Корнилович, старался.
- Старался, да не достарался. Придется мне теперь пойти на изменение устава...
- А я, Сергей Корнилович, и вот, как вас звать?
- Владимир Ефимович.
- И вы, Владимир Ефимович, не беспокойтесь, все получится по-вашему, я Сороку знаю, он брыкнет и сам уйдет с председательства.
- И то верно.
- И все равно, Владимир Ефимович, мы должны все сделать, чтобы его убрать.
- Убрать мы его уберем, но пока, Сергей Корнилович, главного архитектора рановато, а то вдруг ничего не получится с памятником, и подставим Алексея Сергеевича.
- А мы пока вот Степана Михайловича изберем. Вы согласны?
- Э-э-э... знаит, мне подумать нада, у меня же еще театр, на мне считай держится, для пользы дела, я собственно давно представляю фонд на всех собраниях и совещаниях, фактически председателем и являюсь, - гордо вскинув голову, глядя мутными глазами поверх сидящих, с пафосом закончил Перевралов.
- Тогда в эту пятницу и проведите собрание учредителей и все решите! - подытожил Хопов.

3.
Околов пришел в главархитектуру в половине восьмого и ждал появления главного архитектора, чтобы попросить его не начинать заседание комиссии по созданию и строительству памятника, пока не закончится собрание учредителей. Алексей Сергеевич Бажанка прошел около Околова, опустив голову вниз, будто и не знаком был с ним. Илья побежал за широко шагавшим Бажанкой и догнал его перед дверью в приемную, окликнув:
- Алексей Сергеевич!
Тот оглянулся, сделав удивленное лицо, произнес:
- А-а-а... Илья Анатольевич, здравствуй, что хотел.
- Да вот, понимаете, меня попросили, ну вот я и жду вас, а вы так быстро...
- Давайте, Илья Анатольевич, побыстрее, мне некогда, ждут главные архитектора районов.
- Да вот, понимаете, мне Сергей Корнилович поручил, чтобы я вам... чтобы я вас попросил, чтобы вы подольше занимались с архитекторами, пока не закончится собрание учредителей.
- Занимайтесь, только про мое устное заявление напомни Сергею.
- Обязательно, Алексей Сергеевич, собственно, мы уже устав изменили, осталась формальность, проголосовать за изменения и вас приняли, считайте, в учредители, как рекомендовал начальник отдела по культуре.
В приемную входили все новые и новые люди и каждый подходил к секретарше уточняя:
- Принимает главный архитектор?
- Да, да. Сейчас закончится совещание с районными архитекторами и Алексей Сергеевич всех примет.
Вошедший в приемную главного архитектора города Удалевич, осмотрелся, мягко поздоровался со всеми присутствующими и подошел к Сороке, задав сразу вопрос:
- Комиссия скоро начнется?
- Сейчас у него, - и Сорока показал на плотно закрытую дверь главного архитектора, - идет планерка с районными архитекторами, после обычно заходим мы.

Толпившиеся учредители фонда и приглашенные бурно обсуждали появившуюся статью в местной газете, большой по объему, но мизерной по содержанию, но превозносившую последнее заседание оргкомитета, ставя ему в заслугу, что на нем заместитель главы администрации края провозгласил: “Памятнику Пушкину на Алтае быть!”

Перебивая друг друга говорили Перевралов и Многословов с Околовым явно рисуясь перед пришедшими на прием посетителями, всячески подчеркивая заслуги краевой администрации в том, что сдвинулось с мертвой точки создание памятника, особенно восхищался Околов. Жестикулируя длинными руками, так не вязавшимися с его росточком. Он старался произнести пафосную речь, но его перебивал Многословов пронзительно визгливым голосом подчеркивая, что это он повлиял на оргкомитет, став работать в комитете по печати. Ему вторил Перевралов, артистически произнося, даже без его обычного звука перед словами “э-э-э...”: “Вот видите, я же с самого начала говорил, что памятнику в Барнауле быть, и все идет, как я сказал еще три года назад, не зря же я с начальником отдела по культуре встречаюсь каждую неделю.”

Удалевич, посмотрев на часы, тихим голосом заговорил. Его голос, вначале утонувший в громких словах разговаривающих, вдруг окреп и словно подавил остальные голоса, которые стали быстро стихать. И в наступившей тишине он произнес: “Друзья, давайте не будем зря терять времени, а зайдем в кабинет заместителя и решим один очень важный вопрос для дальнейшей судьбы фонда?!”

Сорока с благодарностью посмотрел на Удалевича, отметив: “Не забывает, что обещал”.

Секретарша молча встала из-за стола и тут же открыла пустовавший кабинет заместителя.

Сорока, пропустив вперед Удалевича, сел рядом с ним.

Многословов, довольный, что все получилось само собой, и никто его не заподозрит в злом умысле, не дожидаясь пока все рассядутся, начал: “Пользуясь правом секретаря комиссии, собственно которую я и открываю, пока занят председатель, у него планерка с районными архитекторами, а мы порешаем некоторые вопросы.
- Вы, Сергей Корнилович, чересчур уж многословны.
- Все, все, Марк Иванович, я начинаю собрание учредителей, как раз нас тут присутствует... пять человек.
- Как пять? - удивился Удалевич, - Вы что, до шести разучились считать, или уже решили без Сороки обойтись?!
- Да нет, нет, я предлагаю председателем собрания избрать Степана Михайловича.
- А что, председателя совета фонда, разве нет на собрании? - вновь удивился Удалевич.
- Есть, но собрание учредителей ведет избираемый на каждом собрании.
- Вы что, уже отстранили председателя совета от должности, на которую мы с вами его единогласно избрали, когда никто не знал с чего начинать и как подступиться к памятнику, когда руководители всех рангов отвергали саму идею создания памятника?
- Нет, нет, Марк Иванович, никто не собирается его переизбирать, но надо привести устав в соответствие с юридическими нормами и устранить разночтения в вопросе сроков. Я являюсь председателем ревизионной комиссии фонда и в мою обязанность, чтобы все знали, входит, в том числе, и проверка устава на соответствие изменившимся условиям и своевременно изменять его и дополнять.
- Наверное вносить предложения?
- Да, да, Марк Иванович, я оговорился.
- А насчет председателя собрания тоже оговорились?

Сорока наклонился к Удалевичу и сказал: “Марк, пусть они потешатся.”

Удалевич хотел было возразить, но посмотрев на лицо Сороки, на котором словно было написано: “да оставь ты их в покое”, все-таки высказал:
- Сергей Корнилович, вы уводите собрание в сторону. Дайте слово Околову, он сформулирует вопрос, который нам, учредителям фонда, необходимо обсудить и принять решение.
- Э-э-э... нет, я, как председатель собрания должен сказать как бы вступительное слово, - не глядя ни на кого, произнес Перевралов и продолжил,- э-э-э... мы сейчас находимся на самом ответственном этапе и делить, кто что сделал, знаит, не годится, тем более вносить внутри себя раскол. Э-э-э...
- Да вы дайте слово Околову, - не выдержал Удалевич.
- Э-э-э... Марк Иванович, я должен направить собрание в нужное русло, знаит, я и говорю, что когда мы переломили ситуацию в свою пользу, когда у меня состоялась беседа с заместителем главы администрации, после которой он смотрите как нас поддержал по всем вопросам.

Удалевич вновь хотел возразить, понимая всю абсурдность сказанного Перевраловым, но Сорока тихо сказал ему: “Марк, пусть наговорится”.

А Перевралов тем временем продолжал:
- Э-э-э... не нада вносить разночтения, знаит, и если они появляются, то их нада устранить.
- Хватит, Степан Михайлович, представьте наконец слово Околову! - не сдержался Удалевич.
- Э-э-э... знаит, слово предоставляю Околову.
- Я не буду вставать, хорошо?
- Э-э-э... - посмотрев на Многословова, Перевралов наконец продолжил, - конечно, Илья Анатольевич, сидите.
- Вобщем мы тут поговорили, посоветовались и, как говорится, пришли к коксенкусу.
- К чему? - переспросил Удалевич.
- К коксенкусу.
- С кем это вы пришли к консенсусу?
- Э-э-э... Марк Иванович, я прошу не перебивайте оратора.
- А я как сказал? К коксенкусу, что я хочу сказать, мы с вами все вместе начинали и все у нас складывалось, о фонде вон как уважительно заговорили.
- Вы, Илья Анатольевич, все вокруг да около, вы скажите коротко.
- Я к тому и подхожу.
- Длинно и не содержательно, - вставил Удалевич.
- Вобщем предлагается обсудить нравственно-этическую ситуацию, сложившуюся в фонде.

Минутное замешательство Многословова перед деловым настроем Удалевича, который старался повернуть собрание к обсуждению случившегося в фонде, внезапно сменилось чиновничьей напористостью и он, видя, что Перевралов не знает что же делать, разразился потоком ничего не значащих фраз, неожиданно закончив:
- Ну что, Степан Михайлович, представь слово Околову.
- Э-э-э... знаит, так я ему представил уже. Э-э-э... Илья Анатольевич, продолжайте.
- Вобщем, мы с вами осуществляем высоко духовное, находясь в фонде “Пушкин и Поэт...” Одно имя великого Пушкина должно в нас будить высокое нравственно чистое чувство, а мы с вами скатываемся до базарных торговок. Вот у меня как-то закончились деньги и я понес на базар продать помидоры, чтобы подзаработать на хлеб насущный, конечно, то, что случилось в фонде... да и сам Сергей Сергеевич виноват в этом. Он и со мной так разговаривает, все требует, чтобы я делал, но не понимает, что фонд-то у нас общественный, поэтому мы в нем работаем в силу своих возможностей, а он требует раз сказал, то сделай, не понимает, что кроме фонда есть еще дом, работа.
- Дайте мне слово! - не сдержался Удалевич.
- Да, да, Марк Иванович, - в один голос произнесли Перевралов с Многослововым.
- Вы, Илья Анатольевич, с такой позицией, как ни старайтесь, никогда не напишите стоящих стихов, не получится. Да и не получается. Вы все вокруг да около, вы же, как и я, получили письмо от председателя совета фонда.
- Да-а-а, получил, - мигая маслянистыми глазками, протянул тот.
- И у меня такое письмо есть, - словно вколачивая гвозди, произнес Старников.

Удалевич, достал вчетверо сложенный лист и, разворачивая его, проговорил: “Я сейчас его всем и прочитаю”. Зачитав письмо, Удалевич, обратившись к Перевралову, продолжил:- Степан Михайлович, при всем моем уважении к вам, так поступать вы не имете никакого морального права, можете доказывать свою точку зрения, а в своем бессилии расписываться непозволительно, вы же артист и должны уметь обуздывать свои эмоции, интеллигентные люди так не поступают. На колкость можно ответить колкостью, но доходить до рукоприкладства в любой форме непозволительно в обращении с любым человеком, тем более с тем, кого мы единогласно избрали председателем совета фонда.
- Он сам.
- Вы должны извиниться перед Сергеем Сергеевичем за публичное оскорбление так же публично.
- Э-э-э... почему это я, знаит, должен извиняться?! Пусть не выводит! Э-э-э... вы же, Марк Иванович, не присутствовали там.
- Но я, во-первых, верю Сороке, а во-вторых, я вам уже делал замечание, когда вы на него накричали у меня в рабочем кабинете, а там он справедливо требовал от вас отчитаться за вынутые деньги из урны, чего вы не сделали до сих пор. Я понимаю, что там небольшие деньги, но мы же учредители фонда, мы же все вместе провозгласили цель - создать и построить памятник великому Поэту.
- Э-э-э... я хочу сказать, Марк Иванович, вы же не были в кабинете у Старникова, когда он своей улыбкой довел его до того, что тот два раза убегал из своего кабинета и чуть было не вышел из учредителей. Э-э-э... я его уговорил, чтобы он не делал этого.
- Улыбка это еще не повод, чтобы бить по уху.
- А он, Марк Иванович, посмотрите и сейчас улыбается ехидно.

Посмотрев на Сороку, Удалевич возразил:
- Не ехидная, а снисходительная. Если честно, то нам всем надо признать, что Сергей Сергеевич сделал за это время гораздо больше, чем все мы вместе взятые. Двенадцать номеров газеты выпустить не мало нервов надо потратить и побить ног, собирая материалы для нее, а бумага, а печать, корректура. Больше того, вы же не знаете, когда в прошлом году я уже хотел закрыть свой журнал, я попросил Сороку и мы сходили к исполнительному директору “Полиграфиста” и за пять минут решили все вопросы без денег, он убедил директора, что журнал надо выпускать и нашли форму оплаты, которая звучит необычно, в счет взноса в фонд, но директор тут же согласился и по такой схеме мы еще четыре номера выпустили. А кто, как не он привлек средства Тенгелия, который уже заявляет, что больше не перечислит ни копейки, если мы так бездумно будем тратить, как мы истратили, организовав никому не нужный заказной конкурс, самое поразительно то, что заплатили троим участникам по три тысячи каждому.
- Э-э-э... Марк Иванович, это он вам врет, знаит, мы со Старниковым привлекли Тенгелия, а Сорока нам доказывал, что, если памятник не будет стоять в огороде Тенгелия, то он денег не даст, знаит, мы его уговорили...
- Да, я могу подтвердить! - выкрикнул Старников, - правильно мы воспротивились, а зачем мы в его огороде будем воздвигать памятник Пушкину?!
- Во-первых, не в огороде. Во-вторых, и там, где сейчас решено вам его не поставить без Тенгелия, так как таких денег у вас отродясь не было и не будет, а этот человек, решился на такие расходы. Но такое поведение Степана Михайловича наверняка охладит и Тенгелию.
- Я что хочу сказать, чтоб все знали, - переходя на высокие ноты начал Многословов, - у Сергея Сергеевича есть напор, но он слишком превозносит свою персону, заявляя: “Я как сказал, так и будет” и шантажирует нас, что распустит фонд.
- Ни разу я такого от него не слышал. Он вначале поэта Базана, а потом и меня уговорил не выходить из фонда. Но если он не будет председателем, то вы сами распадетесь. Не надо забывать, что название фонда “Пушкин и Поэт...” придумано Сорокой, а значит, он обладает авторским правом, простите за тавтологию, вправе будет не давать согласия на существование фонда с таким названием.
- Так, кто у нас еще не высказался? - воспользовавшись секундной паузой, произнес Многословов, тут же его подхватил Перевралов.
- Э-э-э... еще не говорил Николай Геннадьевич.
- Но он не учредитель фонда, - вставил Многословов.
- Да, я не учредитель фонда, но я был свидетелем этой стычки. Удар, конечно, был приличный. Меня поразило, с каким безразличием к происходящему отнесся в тот момент Сергей Сергеевич, он не хотел ничего этого поднимать, это я ему сказал, что так оставлять нельзя, обязательно надо поставить в известность Марка Ивановича - гаранта нравственности в нашем коллективе, который и предложил обсудить происшедшее на собрании учредителей. Но он ставил вопрос об исключении Перевралова из собрания учредителей, но Сорока категорически восстал против такой постановки вопроса и Марк Иванович с ним согласился, - тяжело вздохнув, заключил, - я сам не могу никого ударить по лицу, но и терпеть не могу такого отношения к другим.

Сильченко сел на стул и отсутствующим взглядом стал осматривать кабинет, словно в нем никого не было.

Перевралов смотрел на Многословова, прося поддержки, и тот начал:
- Я не знаю, кому он еще написал письма и какого содержания, но чтоб вы знали, обычно такие письма пишутся под копирку.
- Это обычно, а тут писал Сорока и потому не под копирку, а лично каждому в зависимости от его действий при нанесении мне оскорбления. Вы, например, великодушно не заметили, я так и написал.
- А ты, что, для запугивания указал фамилию председателя комитета в котором я работаю?
- Нет! Раз указана фамилия, значит тому и направлено письмо.
- Ну от того, что он узнает, тебе легче будет? А у меня могут быть неприятности, но чтобы все знали, это отразится на работе фонда, так как я не смогу на нее влиять через комитет.
- Вы, Многословов, точно соответствуете своей фамилии. Все предельно понятно - председателю совета фонда нанесено оскорбление, а поэтому я требую, чтобы Степан Михайлович извинился публично перед ним.

В кабинете повисла тягучая тишина. Присутствующий скульптор с уважением смотрел на Сороку, с лица которого не сходила снисходительная улыбка. Архитектор в удивлении с широко раскрытыми глазами слушал и никак не мог понять, за что же обвиняют Сороку.

Молчавший до сих пор Орлов попросил слова:
- Я вам расскажу один случай из заводской практики. На совещании начальник производства, распекая мастера, обозвал его, извините, “мудаком”. Тот ничего не ответил, но после обеда заглянул в кабинет начальника, где проходило совещание с начальниками цехов, и громко крикнул: “Сам мудак!” После этого случая начальник никогда и ни при каких обстоятельствах никого больше так не называл. А требования председателя такими жесткими и должны быть, иначе ничего с памятником не получится.

И вновь повисла пауза..
.
Сорока, выждав полминуты, встал и твердо, спокойно, с уверенностью в голосе произнес:
- Я извиняюсь перед вами за произнесенные мною в ваш адрес в пылу полемики слова, оскорбляющие ваш тонкий слух творческих личностей, но от своих слов не отказываюсь и всегда буду повторять, что не подготовив финансовую сторону, не заявлять в публичных выступлениях, что мы сделаем то, мы сделаем это. Обеспечив средствами сделайте, а потом объявите - я сделал. Вам, Марк Иванович, огромное спасибо за поддержку и неоценимую защиту моего достоинства. И вам, Николай Геннадьевич, спасибо за мужественное поведение в момент нанесения мне оскорбления и за честную позицию здесь.
Как только Сорока закончил, Удалевич твердо сказал:
- Степан Михайлович, я требую, чтобы вы публично извинились.
- Э-э-э... да, да, Марк Иванович, знаит, - глядя в пол, начал Превралов, - я прошу извинения у Сороки, - вскинув голову, продолжил, - н-но!
- Никаких но! - оборвал его Удалевич.
Сорока, протягивая руку, произнес:
- А теперь надо обменяться рукопожатиями.
Под аплодисменты всех присутствующих он пожал огромную, неприятно влажную рыхлую ладонь Перевралова. Еще раз поблагодарил Удалевича за его строго доброжелательное отношение к нему.

После собрания. Когда Сергей пришел домой, вдруг раздался телефонный звонок. Подняв трубку, он услышал уставший голос Поэта Марка Удалевича:
- Старик, ты меня извини, но я посчитал, что сейчас не время нам менять заместителя председателя, так что придется тебе терпеть его до открытия памятника. Но я настоятельно советую тебе, не вступай с ним ни в какие отношения, все делай строго по протоколу. И не доверяй больше ему выступать на совещаниях в администрации края и города, да и на телевидении и радио сам представляй фонд.
- Марк Иванович, но тогда надо изменить протокол, по которому мы решили, что везде фонд представляет Перевралов.
- На следующем собрании все приведем в соответствие с уставом.
- Спасибо, Марк Иванович, за...
- Да брось ты, старик, все нормально, я никогда никого не предавал, как твой лучший друг Околов, ты его защищаешь, а он тебя сразу предал.

Сорока что-то проговорил в оправдание Околова, но услышал:
- Таких людей, старик, защищать не надо. Теперь ты понял, почему у него не получаются стихи?
- Да...
- Жена как к этому отнеслась?
- Она говорит, таких артистов надо метлой гнать из фонда.
- Правильно говорит. Старик, я, наверное, поторопился, высказав, что готовлю статью, которую хочу опубликовать в том случае, если мы все-таки памятник поставим. Весь смысл ее в том, что памятник создавался вопреки администрации края, хочу описать все, как они отрицали даже саму идею установки памятника Пушкину в Барнауле, ссылаясь, что никакой связи у Пушкина с Сибирью не было. Они просто невежественные люди и не знают истории. Как раз Пушкин, как никто другой из писателей и поэтов девятнадцатого века был связан с Сибирью через друзей декабристов.
- Да, конечно, рановато, Марк Иванович.
- Высказаться не рано, только вот они могут мои слова передать чиновникам.
- Ну и пусть передают.
- Да нет, старик, не хотелось бы, а то только навредит нашему делу, ну да ладно. “Бог не выдаст, свинья не съест”, бонжур, покедова, Оле привет.

Сорока долго сидел около телефона, надеясь, что хотя бы один еще кто-то из учредителей позвонит. Но так и не дождавшись лег спать, даже не посмотрев любимую информационную программу НТВ “Сегодня”.