Диссективный паноптикум

     Я не хочу жить в этом идиосинкразийном монопаноптикуме, где каждый раз мне, имманентно познавая себя, приходится разрывать межнейронные связи, в то время как клетки бьются в истерике, грозясь оборвать непрерывный процесс рацио-апгрейда.
     Огонь танцующих эритроцитов, пораженных вакхическим отупением, гложет сомы, пока я готовлю божественный напиток забвения.
     Я пытаюсь убежать от себя, и так целую вечность, лишенную сладостной неги недосягаемого для  меня апоптоза. Вконец я понял, что бессмертия не существует: оно, по сути,есть все та же смерть, но растянутая на эоны.
     Для меня нет смерти, нет и свободы. Только тогда, когда расползаются швы вдруг обветшавшей реальности, между ними проступает нечто потаенное, скрытое, ранее не известное, а именно смысл, в погоне за которым многие теряют рассудок, захлебываясь вязкой, аморфной жижей безнадежности и потерянности, безграничного одиночества и заброшенности в мир.
     Заходясь в приступе экзистенциального ужаса, захватывающего тело и превращающего его в безвольную марионетку, человек абстрагируется от обыденности, отбрасывая повседневные проблемы как несущественные, обращаясь всей душой к ускользающему бытию, с роковой неизбежностью просачивающемуся, как ртуть, сквозь пальцы, он находит себя настоящего.
     На самом деле, полезно ощутить на своей коже обжигающее дыхание ада: страдание возвышает душу, а «тысяча наслаждений не стоит одной муки», как писал Петрарка. Но круглосуточно пребывать в раскаленном крематории больного разума, покрывающегося гнойными нарывами прорывающегося бессознательного, распространяющего вредоносные метастазы по сознанию, изъеденному червями меланхолии и отчужденности, губительно.
     Мы жаждем свободы, как глотка пряного летнего ветра во время холодной зимы.
     Иногда, когда невозможность вырваться из мира становится немыслимо очевидной, когда само наличие свободы в силу ее трансцендентности подвергается вполне здравому сомнению, смерть становится лучшим выходом, и представляется очень сложным убедить себя в необходимости дальнейшей борьбы.
     Бороться за несуществующую свободу – что нам еще остается?