Инцест

Инцест

Из серии Провинциальные рассказы



    Марина Валерьевна, стройная дама 37 лет, с тяжелой, рельефно затянутой в платье грудью, задумчиво наблюдала за детьми из окна своего кабинета. Последнее время, она предавалась меланхолии, невзирая на то, что казалось бы причин на это не было. Семья, какая никакая, бездетная, а у других и того нет. Карьера, не просто, а директор детского садика, член профкома, первые лица города готовы руки лизать. И не за так лизать, она ведь весьма недурна собой. Да, и не в этом собственно, дело. Назрела пора разобраться в собственных чувствах.
    Погода отнюдь не радовала. Небо над городом выглядело по-осеннему пасмурным, хотя детей это совсем и не смущало. Они с удовольствием разбрасывали кучи прошлогодней листвы, чем огорчали старого дворника детского сада.
    - Вот, я вас! – Грозно выбежал тот из-за угла и все разбежались с радостным визгом.   
    Пасмурное настроение напоминало затянувшуюся депрессию. Марина Валерьевна вплотную подышала на стекло и стала рисовать пальцем на запотевшем пятнышке линии, искоса наблюдая за окнами соседней многоэтажки. Не здесь конечно, но дома ей постоянно лезло в голову, что за ней тайно наблюдают в окно, когда она раздевается. Это просто какая-то навязчивая идея, но после этого всегда больно ныло внизу живота. А все от неприличных мыслей ее племянника, сына ее родной сестры. В этом году он впервые так заметно возмужал, стал говорить хриплым голосом настоящего мужчины и как-то по взрослому, возбужденно жестикулировать во время разговора руками, демонстрируя под мышками первые редкие волосы и разнося вокруг себя неуловимый запах животного. Она чувствовала, что у него есть тайное желание ее обнаженного тела. Когда они в прошлую пятницу, обернувшись простынями чисто по-семейному, вместе парились у них в сауне, у нее тоже было тайное желание, и одновременно казалось, что племянник знает о ее неприличных мыслях. Марина Валерьевна почувствовала на лице жар. Она наигранно закатила глаза и произнесла вслух:
    - Хорошо, хоть не видят подчиненные.
    Ей стыдно было признаться себе самой, что в тот день у нее были галлюцинации мужских органов после того как она застала собственного племянника без простыни, во время переодевания. Она сделала это намеренно, как бы случайно выходя из комнаты, с естественным желанием поухаживать за любимым ребенком. Раньше она испытывала стыд за других женщин с подобными намерениями. Тот стыд поражал, наводил на мысль о чем-то подавленном и непристойном, но здесь все было иначе. Когда племянник был еще милым маленьким мальчиком, его часто оставляли на нее, и они жили вместе целыми неделями. Во время купаний в ванной, она стыдилась своей наготы перед ним, но когда ложились спать, постепенно дошла до состояния, когда полностью раздевалась, не стыдясь его присутствия. И потом, они в течение нескольких лет спали в одной постели и показывались друг другу обнаженными перед сном. При этом она совершенно не стыдилась. Может, теперь она старается наверстать недостаток стыда с тех юных лет?
    Она неотрывно следила за бегающими во дворе детьми и искала причины любви к ним в своем большом и горячем сердце. Странным образом, ее настроение совпало с неприятностями в семье. После сауны, муж, при сестре, громко комментируя какую-то статью из старой газеты, с презрением высказался о людях с иной сексуальной ориентацией. Даже не понимая почему, она приняла это на свой счет. Она всегда была мнительной. И в определенный момент его рассуждений ей стало ясно, что ее предположения о презрении к ней соответствуют действительности. И тут сестра произнесла:
    - Если со мной случится что-либо подобное, то я легко отнесусь к этому.
    Надо заметить, что если сестра начинает говорить о своих идеалах, то трудно не заметить известной искусственности, которая встречается у одиноких стареющих женщин. Если она и пыталась это выставить даром своего высшего красноречия, то разговор ее должен был напоминать чистое серебро и нести удовольствие, чего, увы не наблюдалось. После этого стало ясно, что в словах сестры содержится прямой упрек, будто из всех родственников, именно она легкомысленно относиться к серьезным вещам. К тому же ее бросило в жар, а значит, она покраснела, и присутствующие не могли этого не заметить. В результате последующего разговора, сестра добавила, что мол, в каждой семье происходят вещи, которые скрывают, но если с ней случится что-либо подобное, то она так же отнесется к этому легко. При этом она сделала упор на слове семья. Стало понятно, что ее упрекнули. Конечно, сама суть фразы не давала никакого повода к такому заключению, но она запомнила интонацию, с которой это было сказано. Весь вечер ее занимали мысли об этом разговоре, и в конечном итоге, в ней поднялось возмущение по поводу сходства между обсуждаемой темой и ею самой, а так же относительно намеков о различных интимных моментах в ее отношениях с племянником. В начале брачной жизни в ней развилась сексуальная застенчивость, вследствие того, что были разбужены воспоминания о том времени, когда они с племянником играли в свою тайну. Она постоянно опасалась, что соседи через стену услышат стоны и каждый производимый ею шорох. В конце концов, этот стыд превратился в недоверие к соседям. Она слышала их голоса, клеветавшие на нее. Они говорили, что у нее сомнительная репутация, что ее видели раздетой в ванной, что она покупает новое белье, чтобы показаться ребенку на глаза. Ночами ее постель набивали камнями, и она не могла уснуть. Она стала делать странные жесты, внезапно простирала руки перед собой, будто хотела кого-то обнять. У нее появились боли в спине от тайных порочных мыслей, которые проникали сквозь стены, а это могло означать только паралич или смерть. При этом ее посещали странные воспоминания. Будучи ребенком, племянник часто удивлял ее своими взрослыми вопросами, и хотя она чувствовала себя его матерью, и получала истинное наслаждение превосходства, давая перед сном целовать свою грудь, она восхищалась богатством его внутреннего мира и огорчалась тем, насколько он был непонятен ей. Как-то в особо яркую лунную ночь он спросил ее: - Куда уходят тени? - И она подумала, сколько же всего должен был передумать маленький человек, прежде чем спросить такое?
    Марина Валерьевна рассеянно развела тонкие ладони, театрально поводила головой и наконец, громко и с отчаянием спросила:
    - Как ты могла принять в себя постыдное желание?
Она подумала и недоуменно пожала плечами:
    - Я не знаю.
Ей не понравилась осуждающая интонация, с которой она это сказала, и красивым грудным голосом, словно перед аудиторией, она повторила:
    - Как же ты могла принять в себя столь постыдное желание?
    - Я не знаю.
Марина Валерьевна посмотрела на свое отражение в стекле, расправила плечи, и уже правильно, как ей казалось, с ударением на первом слове, сказала себе:
    - Как ты могла принять в себя столь постыдное желание?
На этот раз вопрос ей показался удовлетворительным, и она с удовольствием ответила:
    - Я не знаю.
И это было достаточно правдиво. Теперь она чувствовала, что важен не сам ответ, а его интонация, в которой содержится что-то еле уловимое и сокровенное. Обращенное только для посвященных. В глубине души она признавалась себе, что ее ответ предназначается для ее племянника. 
    - Значит, ты грешна? – С надрывом сказала она.
    - Да. – Согласилась она.
    - В чем же состоит этот грех? Ведь никакого греха не было.
Она понимала, что эта мысль двойственна для нее. Чем она провинилась? Чем она хуже других? Она обыкновенная женщина, что желает себе счастья. Это так! Упрямо наклонив голову, негромко, с нужной мягкостью и, стараясь как можно искренней, она произнесла:
    - Я не знаю.
Фразы оказались трудными, но они ее впечатлили. Она стала путаться мыслями, понимая, что загоняет себя в угол подобной исповедью, но не имела сил остановиться, желая дойти до конца, обнажить свой грех, и окончательно увидеть его сладкую плоть. Что это может быть такое, зачем она следовала многие годы словно рабыня? Неужели обыкновенная страсть?
    - Ты сознавала, что поступаешь дурно?
Но если это обыкновенная страсть, то тогда кто она, переступившая черту подобной безнравственности?
Она закричала:
    - Да, я всегда знала, что была не права.
    - Что же ты сделала?
    - Я желала. – С облегчением ответила она, чувствуя, что добралась до сердцевины, приняла ее в себя, растворила и успокоилась, и уже с достоинством, четко по слогам сказала:
    - Ведь нет греха в том, чтобы желать? 
    - В том греха никакого нет. Это племянник?
    - Да, это был мой племянник.
Она сказала это и сразу услышала, как с души горой сваливается огромная тяжесть. Она даже не ожидала, что настолько приятно быть свободной. Теперь можно было не бояться, и она с вызовом сказала:
    - Разве он тебя заинтересовал чем-либо?
    - Я его просто желала.
    - Но ведь это грех!
    - Нет, нет и нет. Никакого греха здесь нет.
    - Отчего же?
Оставалось вскрыть последнюю, самую маленькую ранку. Сделать чуть-чуть себе больно, уколоть и забыть.
    - Это моя семья и я счастлива в ней. А разве счастье бывает грешным? – Сказала она.
    - Счастье и грех, неразделимы. – Улыбнулась собственному отражению Марина Валерьевна, держа правильный наклон головы. Нет, не так. Лицо ее задергалось от фальши сказанной фразы. Она резала ей слух. Мягко, но уверенно, словно сотням сомневающимся прихожанам, пришедшим к ней покаяться, она повторила:
    - Грех и счастье, неразделимы.
Так звучало намного лучше. Она заламывала себе руки, чувствуя важность момента, и получая удовольствие от причиняемой боли и от того знания, что сумела быть оправданной, чистой и светлой, и тут боковым зрением увидела, что в открытой двери кабинета, стоит заведующая по хозяйственной части, тетя Вера.
Продолжая делать пассы руками, Марина Валерьевна с явно выраженной заинтересованностью на лице, спросила ее, как бы с трудом отрываясь от собственных дел:
    - Что у вас, тёть Вер?
Тетя Вера посмотрела в сторону и подала ей в руку листок бумаги:
    - Мариночка Валерьевна, нужно что бы вы утвердили праздничное меню.
Не меняя выражения лица, Марина Валерьевна, сказала:
    - Я посмотрю.
Стало тихо. Она закрыла дверь, медленно опустилась в кресло и на целую минуту потеряла дар речи.




Valera Bober, December 21, 2010