Два одиночества

               

      Более   шестидесяти лет прошло, как отгремели бои Великой Отечественной,  и  вместе с весной сорок пятого наступило долгожданное выстраданное время  трудовых будней, которое изредка, словно в награду за тяжелую работу и необустроенный быт, дарило людям яркие вспышки счастливых мгновений человеческой жизни: свадьбы и рождение детей.

         Они встретились  и полюбили друг друга в послевоенном Сталино. Они были такие похожие: своей молодостью и надеждами, трудолюбием и честностью, незатейливой простотой и  тяжелыми, голодными детством и юностью. Хотя именно последнее, их прошлое, не смотря на схожесть в отсутствии радости и сытости, во многом отличалось. Если Настя родилась в многодетной семье, то Иван вырос в детдоме, у девушки  были  еще  живы родители, и война оставила в живых двоих старших братьев, которые воевали, остальные были маленькими и на войну не призывались, у Ивана же не было не только родителей, но и братьев и сестер. Он  воевал сам, был трижды ранен, один  из которых тяжело, с контузией, много повидал смертей – убивали товарищей, молодых, как и он, которые хотели жить и мечтали о будущем…

         Через год  после простой картофельной свадьбы,  на которой кроме них, был только единственный гость – родная сестра невесты, которая и забрала к себе из деревни Настю, у них родилась девочка, которую та же сестра окрестила и дала ей редкое имя – Лидия. Через год ребенок заболел и очень тяжело, пришедшая по вызову, педиатр дала направление в больницу, где и обнаружили у ребенка свирепствующий в те времена полиомиелит. Настя, мать ребенка, легла в больницу вместе с дочерью, сказав, что она кормит ее еще грудью. Однако в больнице обман молодой женщины был обнаружен, и она была вынуждена  покинуть больницу, но она так расстроилась и к тому же  ребенок по прежнему находился в тяжелом состоянии, то врачи разрешили остаться ей вместе с дочерью, но при условии, что кормить мать больница не будет. Муж целыми днями был на работе, и только вечером, возвращаясь домой, нес нехитрый ужин женщине – чай и кусок хлеба. 

  Настя с дочкой пролежали в больнице два долгих месяца. Вначале была долгодлившаяся высокая температура, а потом  паралич нижних конечностей.  Такое было страшно видеть: только научившийся ходить ребенок теперь лежал, не двигаясь и плакал, плакал,… О чем думала тогда молодая женщина? Конечно, ей нестерпимо больно было видеть такой свою крошку. И естественно она переживала о будущем дочери, которое было неизвестным и пугало ее. Но, может, она тогда еще сожалела, что так рано стала матерью – нет? Постепенно начала двигаться потихоньку одна ножка, и только через месяц чуть – чуть другая. Их выписали из больницы. Но время словно отодвинулось назад: Лидочка была беспомощна и слабенькая, как новорожденная. Настя кругом таскала ее на руках: по больницам, где ребенку продолжали делать массаж и процедуры, по магазинам и даже по собственной однокомнатной квартирке, потому что девочка долго лежать не хотела, а ходить по- прежнему не могла. Еще в больнице Настя стала догадываться, что она снова беременна, а дома это подтвердилось. Она очень надеялась, что оттого, что девочка у нее все время на руках, и из-за  переживаний и недоедания у нее будет выкидыш, но плод держался крепко. Мужу она ничего не говорила, а посоветовшись с более опытной соседкой, решила сделать аборт. Да только аборты в то время были запрещены, да и срок был уже большой. И та же соседка пообещала, что приведет к ней бабку, которая за небольшую плату все быстро и легко сделает. Сказано – сделано. Когда Иван ушел на работу – соседка поехала за старушкой. Привезла ее, забрала к себе Лидочку, а Настю оставила наедине с гостьей. Та сразу взяла деньги и принялась за свою работу. Только что-то не заладилось. Аборт был сделан, бабка быстро ушла, а Настя продолжала истекать кровью. « Надо встать и кого-то позвать», – подумала  Настя, подымаясь. На полу она заметила лежащий плод, хоть он был и в крови, но что это был мальчик – она увидела. Сил идти не было, она почувствовала, что теряет сознание. Она готова была уже проститься с жизнью, но тут увидела – как стали подходить к ней соседка с врачами, муж…

    Иван пришел домой с работы, когда жену уже выносили на носилках бледную, еле живую.    
    – Что с ней?- только и спросил он. Врачи молчали, они спешно уносили истекающую кровью женщину. А  Настя,  слегка поманив пальцем его к себе, только тихо – тихо прошептала:
  - Там в комнате… Закопай… в подвале…

         Настя не помнит, что с ней делали врачи в больнице, но ее спасли. Говорили, что у нее была клиническая смерть и что ей влили много чужой крови, но все уже это ей стало известно  потом, после больницы. Как и то, что муж все эти дни возился с Лидой – он потом будет возиться с ней много-много лет и любить ее всю свою жизнь, наверное, больше, чем,  если бы она была здоровой… и еще он будет ругать жену за аборт, объясняя ей тем, что он  очень  хотел бы сына – сына он действительно хотел, но это была не вся правда. Он никогда никому не рассказал о том, какие он чувства испытал, когда придал земле маленькое тельце, и что из всех страшных смертей, которые он повидал из своей  прошедшей войну жизни смерть этой неродившейся  его кровиночки была самой страшной, потому что вина за нее ложилась  на их с женой  плечи.

          Жизнь шла своим чередом. Иван с Настей много работали, улучшали быт, подросла и пошла в первый класс дочка. Почти до школы приходилось девочку носить на руках. Ножки постепенно отошли, задвигались, но были слабыми, не одинаковыми, и девчурка быстро уставала идти самостоятельно.  Настя больше не беременела. Ее это не сильно огорчало. У  нее  был хороший муж, своя квартира, дочка. Правда, сестра, не устроив своей личной жизни, со своим ребенком вернулась  в отчий дом. Со временем  Лида все меньше и меньше стала нуждаться в посторонней помощи, хорошо училась, становилась самостоятельной. Настя давно уже пошла работать, где благодаря своему трудолюбию и врожденной энергии стала делать карьеру – заочно окончив техникум, стала  начальником ЖЭКа. И вот спустя четырнадцать лет после того страшного случая, что для нее было очень неожиданно – она поняла, что ждет ребенка. Она была не готова рожать, она привыкла, что не беременела, да и  в жизни все было так размерено – работа, дом, летом ежегодные поездки с Лидой в деревню к своим сестрам и братьям. К тому же ей уже далеко за тридцать – еще и располневшая – не легко будет выносить ребенка. И главное – словно с детства действовала заданная установка: там, где много детей – там бедность. Ей снова придется не работать. А вдруг – долго, как с Лидой? Но вопроса оставлять или не оставлять ребенка – не было, она давно, очень давно пообещала мужу, что обязательно родит. Он хочет мальчика. А что мальчик?  Это очень даже неплохо. Есть дочка, будет еще сынок и все хватит. Она сказала мужу о своей беременности, и они стали ждать.  Вторые роды были почему-то тяжелые, Настя долго мучалась – и  вот, наконец, крик ребенка, и врач говорит:
    - Поздравляем, мамочка, у вас доченька.

    Так появилась в семье вторая дочка. Выполнив свой материнский долг перед новорожденной, Настя  вскорости вернулась на работу. Первое время за младшим ребенком смотрела ее старшая сестра. Но постепенно она начнет отделяться не только от  Светланки, но и от всей семьи, а через несколько лет уедет и выйдет замуж. Родители работали, домой приходили уставшие, да и возраст давал о себе знать – особенно отцу, возраст и его военные ранения. Девочке они уделяли мало внимания. Благо, она не была больной. Накормлена, одета. Что еще – подумала б Настя, если б у нее кто спросил. Но  у нее   никто ничего не спрашивал. Да и сам ребенок не был капризным. Света пошла в школу, училась хорошо. Но она постоянно чувствовала как-то себя неуютно, тоскливо. Почему? Может, оттого что мама часто людям при ней рассказывала, что они с отцом хотели мальчика, а вот родилась вторая – и опять девчонка. Иногда  в редкие свои выходные отец брал с собой ребенка – на рынок, на стадион, просто на прогулку. Он рассказывал ей о своем детстве, а еще чаще о войне - ей нравилось слушать его рассказы.  Она очень любила эти редкие прогулки с папой, особенно она любила, когда  в холодные времена года папа брал ее озябшие ладошки  в свои теплые крепкие руки и согревал их, часто при этом приговаривая: « Какие у тебя холодные и худенькие пальчики!». Действительно, пальчики у нее были очень худенькими и длинными, что как- то не сильно пропорционально выглядело на фоне ее маленькой и упитанной фигурки.  Мама часто смотрела на дочку критически. И в кого она такая? У старшей вся беда – ее ножки, которые так и остались не одинаковыми,и то если присмотреться, а в остальном очень симпатичная девушка. Высокая, худенькая, с хорошеньким личиком, а главное – сколько  энергии, целеустремленности, уверенности в себе! После школы поехала в Одессу, где поступила в Институт иностранных языков. Ездила заграницу, умудрилась со своим недостатком выйти замуж и родить ребенка – молодец. А вот младшая совсем не такая: и  внешность самая обыкновенная, и какая – то тихая, медлительная, неуклюжая, может, оттого и полная. А пальцы, действительно, какие – то длинные, не по ней… Так думала Настя. Ни она, ни ее муж пока  не знали, что именно эти длинные тонкие пальчики сыграют в жизни девочки основную роль. Учительница музыки обратит свое внимание на ее слух и музыкальность и посоветует родителям отдать девочку в музыкальную школу.  Настя уважала учителей, так как сама не имела высшего образования, которого хотела иметь и послушалась учительницу. Она купила дочке фортепиано и отдала ее в музыкальную школу, хотя и не относилась к этому увлечению дочки серьезно. Тем временем Лида развелась с мужем и привезла домой сына. Какая радость  была для матери и отца воспитывать внука! Все любили Олежку, баловали. О десятилетней дочке совсем забыли. Светлана не обижалась. Она и сама сильно привязалась к малышу. Она давно поняла, что отец любит их всех: и Лиду, и ее, и, конечно, внука. Только мама опять снова и снова всем повторяла: « Нам Олежка как сын,  у нас же две дочки...»  Или:  «Мы очень хотели сына, а родилась Света.»   Через три года Лида вторично вышла замуж и забрала в  свою новую семью ребенка. Все стали скучать без мальчишки – непоседы. Родители в своей тоске по внуку словно объединились, но а у Светланки была ее музыка. Она научилась не только виртуозно играть, но и понимать и передавать через музыку свои чувства, с музыкой она не чувствовала себя одинокой. Тем более она делала успехи, ее стали посылать на конкурсы, где она хорошо выступала и нередко становилась Лауреатом. Ее будущее было для нее предрешено: консерватория. Но в выпускном классе в семье случилась трагедия: умер всеми любимый их папа, умер внезапно, от инфаркта.  После похорон отца Лида со своим мужем и сыном снова уехала в  Одессу, а они с матерью остались  в доме вдвоем. Было плохо без папы. Света видела, что не только она тяжело  переживает потерю, мама тоже – Настя была не похожа на себя. Дочке не раз хотелось утешить свою родную маму. И однажды вечером, когда они были вдвоем  и грустили, она, тихо приблизившись к матери, обратилась:
- Ма, можно я тебя поцелую?
 Настя опешила:
- Это еще зачем?

    И Света, как уже было принято, снова отправилась к  фортепиано. Горе, которое казалось, должно было объединить мать и дочь, навсегда их разъединило. Теперь  свои раны они залечивали по одиночке. Свете помогала ее консерватория, куда она поступила и где ей очень нравилось учиться, потому что там были ее единомышленники, Насте – ее работа и  сослуживцы.  Занятия музыкой ее дочери  для Насти было чем-то непонятным и чужеродным. Не смотря на то, что ей было приятно перед коллегами отмечать успехи дочери и говорить, что та учиться в консерватории, где-то в глубине души она думала, что ничего хорошего из этого не выйдет. После учебы дочка стала преподавать в музыкальной школе.  Света все больше и больше становилась замкнутой, ни с кем не встречалась, не выходила замуж. Ну что ж, рассуждала Настя, - это даже хорошо, никого в дом не приводит. Она постепенно отошла от потери мужа, работала, общалась с коллегами и подружками, ездила на курорты и в Одессу к дочке и внуку, она по-прежнему чувствовала себя энергичной и работоспособной, и совершенно не задумывалась о старости, которая была уже не за горами. Но старость тоже бывает разная. Насте повезло: она не умерла рано, так и не дотянув до пенсии, как ее муж. И не повезло также: она не умерла быстро, как он, в одночасье, – ее старость была долгой. Очень долгой. Постепенно старея и отходя от дел, вначале от руководства и работы, потом от улиц и магазинов, приобретая одну за другой болезни и теряя попутно одну знакомую за другой – умирали  ее подружки, их мужья, соседи по дому, с которыми она прожила очень долго и умела ладить, она становилась одинокой, ворчливой и вечно недовольной. Она не была приучена к одиночеству ни в своей многодетной семье, ни с мужем, которым любила  помыкать, ни в обществе людей, где умела заводить знакомства, знала свою работу, и ее за это уважали. Но теперь не было ни работы, ни мужа. Осталась с ней только одна Света, в обществе которой она особо никогда не нуждалась, чьими делами она никогда не интересовалась. Чужая, как будто неродной ребенок. Но она была под руками. Поэтому свое недовольство от этой новой, тяжелой жизни, в которой были болезни и грустные мысли о приближающей смерти, жизни, в которой не было ни знакомых, ни друзей, она выплескивала все на ту же Светлану. Тем более было за что. За непрактичность и вечное витание в облаках, за неумение зарабатывать деньги, за неспособность найти хорошего мужа и хозяина в дом, где все рушилось, за ее непутевое увлечение музыкой, которое, как и думала Настя, ни к чему хорошему и не привело. В новой стране не было места ее классической музыке. Стали закрываться музыкальные школы. На первых порах она еще как-то удерживалась на работе, но, в конце концов, и ее не минуло сокращение. Старшая дочь Лида, которая с детства была инвалидам, и то более твердо  умела стоять на своих слабеньких  ножках. Но она была далеко.  Настя уже лет двадцать к ней не ездила, да и Лида стала приезжать очень редко. Ей уже под шестьдесят, болеет сама, и муж у нее больной, дети, внуки – забот много. Одна радость у Насти – это когда они звонят ей – Лида и ее любимый Олежка. А что Света одинока и ей тоже по-своему тяжело – об этом Настя не думала. Она всегда была такой. Да и кто ей в жизни виноват? Сама выбрала себе эту глупую профессию. Ее лично, Настю, всегда эта музыка раздражала…

            Платили в музыкальной школе всегда мало. Но, работая там, Света имела связи и возможность находить себе подработку. Иногда занималась репетиторством, иногда приглашали аккомпанировать – женщина не от чего не отказывалась. Более того, она любила музыку, любила играть – ей все время хотелось экспериментировать. Одно время она даже сама писала музыку – она могла часами сидеть за фортепиано. Она делала свою работу с радостью, тем более другой радости у нее никогда в жизни и не было. Застенчивая, где-то даже закомплексованная, очень мечтательная и романтическая, она привыкла, что влюблялась без взаимности – в школе, в консерватории, и когда она впервые столкнулась с любовью постельной, без романтики – это ее сильно напугало и оттолкнуло навсегда. Она продолжала заниматься своей музыкой и работала с начинающими музыкантами. Это ей нравилось, и она по- своему была довольна жизнью. До того периода пока ее не сократили с работы. Она уже несколько лет готовилась к этому, все шло к этому, она понимала, но все равно, оказавшись без своей любимой работы, она осталась как у разбитого корыта: куда теперь идти? Центр занятости, где ее поставили на учет, работу предложить по ее специальности не мог. Еще раньше, по дороге домой, она часто встречала артистов, которые подрабатывали пением в транспорте, однажды увидела знакомую, бывшую сокурсницу там же, в трамвае – она продавала газеты. Это было ужасно! Теперь она в таком же положении. Ей уже за сорок – а  везде возрастной ценз! Берут только реализаторами. Ей не нравилось торговать, она не хотела – и даже боялась! – связываться с чужими деньгами, но другой работы она найти не могла. Когда она увидела, что требуется продавец газет и журналов в киоск – она пошла, все ж лучше, чем по трамваям газеты разносить. Понять маму она тогда не могла: вроде и переживала та из-за нее, когда сокращали, но когда пошла на новую работу, мать чуть ли не злорадствовала. Почему так? И вообще стала попрекать ее консерваторией, музыкальным образованием, запретила ей играть теперь дома на фортепиано. Света не возражала. Она и сама все меньше и меньше хотела играть и вообще вспоминать и говорить о музыке и о своем прошлом. Надо жить дальше. Мама стала болеть. Света водила ее по врачам, покупала и подавала ей лекарства, кормила ее и купала, и все равно она чувствовала себя виноватой. Не сколько перед ней, сколько перед Богом. Она не могла стать ее подругой и единомышленником, как когда – то не смогла (или не хотела?) стать ей подругой мама, хотя она видела, что больше всего, больше чем из-за болезней и старости, мама страдает от одиночества. Она то сама к нему давно привыкла, если вообще к этому можно привыкнуть! После работы, которая была ей в тягость, она шла к себе в комнату и закрывалась. Настя кричала ей вслед: « Ты не хочешь со мной разговаривать!» Да, она не хотела. И не знала о чем. Разве не ее, матери, это вина, что она, дочка, не привыкла ни о чем с ней ни разговаривать – ни советоваться? Она и сейчас бы хотела обнять и поцеловать маму, где там! - иногда даже поплакаться ей, оттого, что все у нее так не складно в жизни выходит –ни мужа, ни детей, ни друзей. А мама бы ее пожалела… ведь она же мама!    Но Света помнит, как она бежала навстречу к ней, когда та возвращалась с работы, ребенком лет  пяти- шести, обнимала ее, уткнувшись в подол юбки, а мама ее отстраняла: « Ну, все хватит, иди гуляй!» Нет, не обида говорит в ней сейчас, ни в коем разе, просто привычка  и еще … воспитание. Настя хотела видеть ее самостоятельной –  и она стала скрытной и молчаливой, мать учила ее быть сильной – и дочь научилась прятать свои мысли и чувства. Она понимает, что случись с мамой что-то сейчас – ей будет плохо, очень плохо еще и потому что всегда будет считать себя виноватой. Но быть другой она сейчас уже просто не может. Может, она действительно, слабая, но она такая есть, и кому, как не маме, это понять и принять. « Эх, мама – мама, милая моя мамочка, если бы только знала, как всегда мне тебя не хватало!»