Свободолюбиво и весело - да подите же к черту

Вероника не знала еще, зачем проснулась сегодня. Она сидела на подоконнике у открытого окна, и кожа от морозного воздуха была вся в мурашках. Надо знать, что такое депрессия, чтобы никогда не относиться к ней легкомысленно. Надо знать, что такое прятаться во сне, потому что каждый раз, когда ты просыпаешься, необходимость жить наваливается на тебя всей своей безнадежностью, и ты задыхаешься под ее весом. И ты засыпаешь опять, и Вероника засыпала, пока сон не стал вязким, липким и неприятным.
 
Иногда ты абсолютно четко понимаешь, в какой момент начинаешь соскальзывать и что толкает в спину. Но самое невыносимое, это как теперь – абсолютная беспричинность. Пустота внутри и ужас перед каждым новым днем – а Вероника готова бросаться с криком на стены. И ничто не идет в голову, и стоит беспричастным мольберт, на фортепьяно возможно задумчиво нажать иногда только одну за один раз клавишу – вздрогнуть от неожиданности дисгармоничного звука и убрать руку.
 
Вчера был день на грани выздоровления – потому что Вероника уверена была, что это болезнь, - один из таких с сумасшедшинкой дней, когда чувствуешь себя особенной и отделенной. Она ходила в парк, сидела у ручья; ручей светился под зимним солнцем, а по берегам из-под снега даже выглядывала пожухлая, желтая, но все же трава. Вероника сидела на корне какого-то дерева и пела; и солнце золотило ручей; и трава выглядывала из-под снега - и казалось, что хочется улыбаться и жить! И только после стало понятно, что хотелось на самом деле лечь на промозглую землю, и умереть, улыбаясь, и живя, и впитывая в себя, и растворяя в себе последние капли ощущения спокойствия, тепла внутри и счастья. Жизнь должна была завершиться тогда же, сразу – и только тогда удовольствие стало бы оправданным.
 
А теперь часы мирно, уютно отсчитывали после одиннадцати; белело небо; морозный воздух наполнял легкие; железный подоконник за окном холодил босые ступни (Вероника то опускала, то приподнимала их). И зачем взбрело в голову просыпаться?
 
Больше всего Вероника боялась начать кормить все это нелепое страдание с ладони, как кошку, начать холить его, лелеять, хранить в себе, чтобы иметь бесконечную возможность продолжать жалеть себя и чувствовать себя от этого значимой и необыкновенной. Самое главное – говорила она себе, заваривая какао – самое главное не забывать, что я хочу радоваться, хочу, чтобы мне было хорошо, хочу спокойствия, хочу просто жить, и жить. А что, в сущности, - говорила она себе, заваривая какао, - плохого в том, чтобы перестать увязать в этой глупой тоске непонятно даже по чему, и просто заняться делом; выучить все недоученное, сделать все недоделанное, устроиться, наконец, опять на работу. Ведь и деньги уже кончаются, Бог знает, сколько их осталось еще на карте.
 
А за окном все в снегу, и просто удивительно, как это что-то может падать с неба: падать на дома, на дороги, на людей, повсюду, со всеобъемлющей зоной покрытия. Но раз уж проснулась, придется, наверное, выползти на улицу и пойти бесцельно шататься по паркам, курить в перчатках. Боже, плакать бы и плакать, и пробиваться в стену, и впиваться ногтями, и сжимать пустоту в грудной клетке.

***

В парке на лавочке сидела женщина. Лет пятьдесят, бесформенная какая-то шляпа, коричневое пальто и взгляд, бездумно нацеленный в пруд. Вероника даже приостановилась, глядя, как их с ней разделяют снежинки. Она пару месяцев назад купила маленькую цифровую безделицу, как раз для схожих случаев, когда хочется запечатлеть момент – но разочаровалась, моменты все равно не запечатлялись, мощности безделицы на них не хватало, и только редко что-то удавалось – все равно мутновато и чуть смазано – передать.
 
«И вот как я поступлю» - подумала Вероника и пошла к банкомату: общаться с Богом по поводу баланса на счету. Бог сказал, что деньги еще есть, но не так, чтобы много. Достаточно, чтобы со скромными ее запросами прожить еще сколько-то месяцев – или чтобы купить себе зеркальную камеру, и жить сразу же перестать.
 
«Значит, нужна работа» - подумала Вероника; привычно погладила уютно прижившееся внутри чувство безразличия и безысходности и пошла домой.
 
И снова два дня в постели. О, как расхолаживает, как расхолаживает – когда есть возможность, когда увязаешь… Но как-то не так уже искренне. И вроде уже не от страха, а из лени и нежелания шевелиться. И на третий день, посмотрев задумчиво в стену, Вероника завернулась в плед, осторожно спустила ноги на пол и с самым независимым видом подошла к компьютерному столу.
 
Сначала все шло неплохо. Вероника с головой ушла во всевозможные статьи об аналоговой фотографии и об аналоговых же фотоаппаратах; и хотя время от времени возникало желание, склонить недоуменно голову набок и воскликнуть «что за белиберда!», по большей части все эти термины, невероятно романтичные слова и непонятные рассуждения на тему «оптика 18-135 или 18-200 и что-то еще с фиксированной светосилой» - завораживали.
 
И все же к моменту «цена вопроса» она оказалась ожидаемо не готова. Работа. Работа, надо искать работу, и надо искать ее в любом случае, и даже без фотоаппаратуры, и даже без «пройдут же когда-то эти сколько-то месяцев, и что за несправедливость, что человеку непременно нужно есть и все время платить за что-то». В этом не хочется себе признаваться, но работа нужна, чтобы просто жить. Чтобы постоянно надо было заниматься чем-то с ответственностью, и иногда через силу. Без нее не будет выходных, не будет усталых вечеров заполночь, когда завтра рано вставать. Отпуска. Работа, как сон, забирает у тебя огромную часть жизни, но без нее оставшейся частью все равно нельзя насладиться в полной мере.
 
И все это Вероника понимала прекрасно, но как пережить осознание того, что снова надо будет проходить собеседование, а потом день за днем утомительно ждать вечера в офисе, заставлять себя заниматься делами, и эти дни встанут перед ней уничтожающим постоянством, бесконечной чередой – она ассоциировалась у Вероники с запахом нашатырного спирта, который вдыхаешь, и воздух с ним проходит, кажется, не в легкие, а куда-то за пазухи носа, внутрь головы и насквозь…
 
И ведь надо же еще выбрать, кем ей работать. Незаметно прошли две недели, и выбрана была уже камера, и всеобъемлющие курсы аналоговой фотографии, и нарисована в уме картина темной комнаты в ванной – но всякие поиски зарплатно-прибыльного дела заканчивались ничем. В то время, как всех ее друзей однажды настигло таинственное жизненное призвание или хотя бы просто интерес к какой-то практически пригодной области, Вероника по-прежнему смотрела на оплачиваемый мир с недоумением. Рекламщик по образованию, она работала и по специальности, и организатором праздников, и менеджером по продажам и даже как-то раз секретарем. И в любую из этих профессий можно было бы сейчас вернуться; и ни в одну не хотелось. А между тем, каждый день, прожитый теперь, отдалял ее материально от мечты, и в ней проснулись снова своеобразная жадность и скупость, которые саму ее раздражали и к экономии все равно не приводили.
 
В турагентство? Или переводчиком? Она неплохо знала испанский. Но все же, пожалуй, не настолько хорошо. Может, официанткой?
 
Вероника опустилась с головой в теплую пенную воду.
А что ж, и пусть на этот раз будет официантка.
И никакого офиса, и собеседование – простая формальность. И при своей квартире жить можно. И не будет проблем с тем, чтобы выкроить время на курсы.
 
- Привет, - Вероника беззаботно улыбнулась голосом в трубку.
- О, кто появился снова на свет! – ответила трубка с доброжелательным деловым упреком,- Ты ожила?
- Да, я ожила, - Вероника продолжала улыбаться, - Я ожила, и я абсолютно довольна, и я устроилась на работу, и как твои дела?
 
И вот когда три темные и одна светлая голова склонились каждая над своим меню, и сделали заказ, и закурили, – не куря поморщились гадливо, - и начали говорить.
 
О том, что Веронике уже 25 лет, и она сошла с ума, и почему в клуб, почему не раздавать листовки у метро, и ты же человек с высшим образованием, и что на этот раз, фотография – да когда же ты придешь в себя!
 
Вероника слушала с легким счастливым восторгом, прикрыв ладонями улыбку; и было так смешно, и сказала свободолюбиво и весело, всплеснув руками:
- Да подите же к черту!