Память Баренцова моря. глава 6

ГЛАВА ШЕСТАЯ

                ЛАСКОВАЯ БАЛТИКА.

            Говорят, что волны Балтийского моря имеют свинцовый оттенок. Вообще-то это зависит от угла зрения. Действительно, когда смотришь на море с высоты  Светлогорской кручи, море кажется суровым и холодным. Но стоит в горячий летний день сбежать к морю словно на крыльях, окунуться в  набегающие  волны, как проходит недоверие  к морю, легенда о холодности которого придумана избалованными людьми. Море  бодрит, освежает. Свежий, пахнущий водорослями  воздух переполняет легкие. Раскусишь найденный на полоске прибоя янтарек и рот полон  запаха смолы,  которой уже миллион лет. А повезет, найдешь  в слезинке янтаря муравья, который хоть и очень стар, но смотрится  как вчерашний. Ветер неугомонно перестраивает  огромные песчаные дюны и задаешь себе вечный вопрос, а для чего ветер построил эти песчаные горы с красивым названием дюны. Может быть от слова дунуть. Вот и дует неутомимый ветер, строит и разрушает как придирчивый архитектор. Позже к нам пришли новые слова -перестройка, ускорение. Их выдумал ершистый лидер, меченый как говорили о нем  в народе. Он начал  крушить созданное десятилетиями, чтобы затем что -то построить. Разрушить- то он разрушил. Для этого таланта много не надо. Но построить уже было невозможно. А ветер гораздо талантливее перестройщиков. Он строит каждый раз по- новому, хотя и материал и механизмы  у него одни и те- же песок да  движение воздуха.
            Когда движущийся корабль рассекает волны Балтики, то цвет  их становится совсем не тем, как в приклеенном кем-то определении. В провалах между волнами море темно зеленое. Такого цвета не подберешь на суше, не дашь ему определения. Его надо прочувствовать.
           Ближе всех  к раскрытию цвета моря подошел А.Беляев, а вернее его фильм “Человек -амфибия”. Уж лучше лежать на дне, в синей прохладной мгле, чем мучится на суровой, проклятой чужой земле. Будут идти года, будет шуметь вода и в синих туманах скроются черные города.
          Чувствуете, он не говорит о цвете моря, но очень точно передает цвет бездны. Море мистичное, море тайн. Туманы скрыли черные города, такие чужие и суровые, а на дне под толщей воды  тихо и спокойно . Там нет штормов, там вечный покой. Там лучше!
           Заплачет рыбачка, упав ничком, рыбак объяснить не смог, что плакать не надо, что выбрал он лучшую из дорог. Слышите, смерть рыбака это не конец. Это дорога к неизведанному, тайному, величественному. Нет смерти, есть вечное движение.
           Неутомимое море, неутомимый ветер. Пусть дети- сироты его простят. Путь и у них такой. Если рыбак не пришел назад, он в море нашел покой. Мы всегда откладываем, отодвигаем, не допускаем мысли, что привычный уклад жизни может измениться, и в самый неожиданный момент может придти что- то неожиданное, необъяснимое...
            Охваченный размышлениями о смысле и относительности жизни, Назаров ехал  к морю. Дизель как тридцать лет назад, стучал колесами, приближая его к юности. Совсем Дюма, тридцать лет спустя, думал с усмешкой Назаров. Но снова пришли забытые образы и стихи. Теперь уже  не вспомнить, свои или чужие.
            В дизель –поезде Вильнюс -Клайпеда рассверкался  размах окон. Едет женщина как обещано, на свидание с моряком. Назаров подумал, что серьезных стихов о море он не писал никогда. Да и все поэты почему- то писали о том море, что видно с берега. Может потому, что море и есть стихи. Слово Стихия близко по значению.  Передать стихи стихами невозможно. О море надо рассказывать благоговейно, веря в его силу и прося у него прощения.
           *  Когда свирепый шторм застал их эсминец со светлым названием Светлый у Фарерских островов, вряд ли кто- то восхищался исполинской энергией моря. Над его поверхностью  стоял рев, словно тысячи демонов орали в один голос. Чтобы что- то сказать, надо было наклониться к товарищу и также неистово орать на ухо. Рулевой вцепился в штурвал, словно в нем было спасение. Огромные водяные столбы смерчей один за другим шли по горизонту, который стал совсем близким и досягаемым. Вершины смерчей скрывались в облаках, их подножие было размером с футбольное поле. Молнии неистово освещали огромные крутящиеся воронки. Несмотря на ночь, над водой стояло какое- то жуткое сияние, то ли от непрерывных ударов молний, то ли по другой фантастической причине.
            Поверхность моря была покрыта сплошным слоем пены. Ее толщина приближалась к борту. Казалось, корабль находится с в огромной кипящей посудине, из которой нет выхода. Ее края заворачивались к горизонту, а середина   все выгибалась, словно затягивала корабль в пучину. Казалось, еще немного и гигантская воронка смерча опрокинется вниз у потащит под воду все живое и теплое.
            Удары исполинских волн заставляли  корпус стонать и вибрировать. Напряжение и боль  корабля чувствовались как у живого существа. Он боролся за свою жизнь   и жизнь людей, которых он принял под свою стальную защиту. Огромные длинные волны ставили корабль то посередине гребня, то на двух вершинах.  Прогиб  корабля чувствовался все сильнее. Еще немного и трещина пойдет по палубы  к  бортам, будет расти после каждого удара и словно разрезанный корабль расколется. Нет спасения!
          Назаров вторые сутки не вставал с высокого командирского кресла на ходовом мостике. Еда не лезла в   горло и кают-компания была пуста. Вестовой приносил  горячий чай, по полстакана, потому  что половина расплескивалось, пока он поднимался на мостик. Офицеры молча боролись за живучесть на своих боевых постах.  Путь  на палубу закрыт намертво. Да и палубы не видно. Волны заливали ее полностью, яростно бросались на ходовой мостик и били в стекла рубки. Крутящееся стекло перед командирским креслом непрерывно  стряхивало с себя водяную пену  и пыль. Попав под тысячетонную волну,  корабль с трудом поднимался на очередной гребень, силясь сбросить с себя невыносимую тяжесть. Не дай бог, встанет перегревшийся двигатель. Конец неминуем. Потеряв возможность держаться против ветра, эсминец развернет поперек волны,  и сокрушит под непрерывными ударами.
       *    Спасение сейчас только в одном. Нужно попасть в быстро перемещающийся глаз  циклона, несущегося к северу Атлантики. Который раз штурман определял место нахождения корабля  и метеоданные о циклоне. Курсы их пересекались, надо было только попасть и удержаться. Еще час, еще немного . Спасение придет. Сейчас надо идти полным ходом, чтобы не упустить точку  встречи , идти наперекор волнам и ветру. Надо держаться.  Бог выведет. Вдруг вспомнил  Назаров слова своей покойной бабушки. Атеист Назаров всегда в душе обращался к богу. Вслух говорить о боге нельзя. Атеисты-коммунисты,  ненавидящие  церковь, сомнут, выгонят из партии и снимут с должности. Назаров часто думал, что патологическая ненависть коммунистов к богу неслучайна. От дъявола их власть.  Ленин 
не человек. Слова молитвы пришли сами. Отче наш, иже еси на небеси.  Да святится имя твое. Да придет царствие твое. Да будет воля твоя!.Слова шли из под сознания, они росли из души. Они вызывали слезы и радость. И сник  гул волн. Господи, помилуй, господи помилуй, ГОСПОДИ ПОМИЛУЙ! Корабль, спасенный молитвой, вдруг  выпал из гигантских качелей. Огромный  светлый круг в центре бушующего моря. Спокойная вода. Солнце, ласковое и теплое. Вокруг  дъявольская  круговерть, рев и свист ветра, морская пена поверх воды, смертельные тиски, Теперь надо идти следом, оставаясь в центре глаза циклона. Бог выведет. Бог поможет. Берег, вдруг воскликнул  штурман. Корабль входил  в пролив между двумя зелеными островами. Вот и жизнь прошла, как Фарерские по пути прошли острова.  вдруг не к месту сказал Назаров. Жизнь начинается снова.  Не прошла жизнь! Мы победили море! .
          Вернувшись из похода, Назаров позвонил Ирине и попросил приехать в город, где он сейчас служил, в Лиепаю.Он так хотел, чтобы эта встреча изменила их жизнь, чтобы определились их отношения. Ирина приехала на выходные. Впервые попав в Латвию, она не уставала восхищаться соборами и чистотой улиц., благообразностью граждан и культурой их поведения. Вечер, проведенный в новом ресторане «Юра» поразил Ирину разнообразием блюд, высокой культурой обслуживания, настоящим рижским бальзамом.  Прижимая ее к себе,  в медленном танце, Назаров растворялся в воспоминаниях. Казалось, все прожитое снова ожило  в нем и зовет за собой в сказочную юность, волшебную любовь. Огрубевший душой, он оттаивал  и становился тем пылким юношей, которым он впервые увидел Ирину. Она поддалась его чувствам и глаза, огромные миндалевидные глаза Ирины ожили  и заблестели.
 Это была та же Ирина, но Назаров вдруг почувствовал, что- то чужое появилось в ней. Она словно делила с кем-то Назарова. Ночь прошла в полной гармонии.
Но утром самолет поднялся в небо и увез Ирину  на 20 лет. Осталась память о последней встрече и недоумение, может чем-то обидел или что- то не так сделал.  Назаров не мог понять эти перемены и думал только  о том, что их любовь остыла. Как он мог знать, что причиной этому был их общий сын.
           Еще много лет он будет жить он в неведении. Встреча случится только через двадцать лет. Двадцать лет как наказанье, двадцать лет как длинный перерыв в судьбе.
Любовь, как скрытый огонь, будет тлеть все эти годы, и, наверное, будет  нужен особый порыв, чтобы пробудить ее. Так бывает, огонек тлеет под слоем пепла, но свежий ветер разворошит остывшие угли  и огонек оживет и вырвется на поверхность, чтобы снова гореть мощно и светло.