Сказ 5. Иван и жар-птица

Отложила баба Яга спицы и вздохнула тяжко. "Совсем глаза к старости ослабли, уж мало им огонька лучины негасимой." - подумалось ей - "И то сказать, тускловата лучинка стала, едва-едва сумрак вечерний разгоняет. Надобно новую наворожить, а то до холодов Ванятке носков не довяжу!  …А где этого пострелёнка носит? С зарёю утренней убёг и всё нету. Ох, не к добру это!"
Не успела она толком встревожиться, как затрещали кусты и на поляну вывалился всклокоченный Иван. Оглянулся на лес, тряхнул буйной головой и скачком влетел на крылечко, аж ноги у избёнки подогнулись.
- Глянь, ба! Каку диковину в лесу добыл!
- Петуха, что ль споймал?
- Не! То не кочет! - а сам тряпицу стягивает, коей жар-птица укутана была. Только развернул, как разлилось сиянье по избушке, да такое яркое, аж глазам больно. В том свете даже лучина померкла, став искрой неприметной. Словно солнце красное в избу занесли.
- Ах ты ж пень-колода! - вскричала Яга, очи дланью прикрывая. - Хоть платок на неё накинь, негодник, покудова бабушку вконец не ослепил!
Укрыл Иван птаху, угас свет. Баба Яга и говорит внуку:
- Где же ты раздобыл чудо эдакое?
- В лесу нашел, стрелой пронзённую. Не серчай, бабушка, что я на неё водицы малость потратил, живой да мёртвой. Зато глянь: перо аж огнём пылает! Ни у кого такой нет, а у нас будет! - он вынул из-за пазухи сияющее перо. - Ты не подумай чего, я не драл, она сама сронила. Я его чичаз к потолку привешу… О, ты глянь, одно токмо пёрышко, а в горнице как днём светло!
- А с птахой как быть? Не гоже её завсегда в плат завёрнутой держать.
- Я её чичаз в сени вынесу, да на шесток усажу.
- Пшенички ей там сыпани, да водицы поставь!
- Ага!
Баба Яга встала с лавки, прошлась по горенке: всё видать, кажного таракана, что усами за печкой шевелит. И спицы видать, и нитку. Села она носки довязывать, да сама не заметила, как управилась. А при свете таком, глаза ; словно молодые, не устают ни капельки! Вернулся Иван, хохочет-заливается.
- Я на двор выходил, воды родниковой птахе зачерпнуть. Оглянулся, а избёнка наша лучами исходит, каждая щёлка в сенях сияет-полосит. Забавно, мы словно в решете живём!
На следующий день, сделал Ваня в сенях закуток для жар-птицы. Щели мхом заткнул, дабы не дуло, жердочку привесил, кормушку да миску с водою. Так и прижилась у них птица диковинная.

А неподалёку село одно было. Богатое, большое, что на перекрёстке дорог торговых стояло. Много дворов в том селе было, а в дворах тех, акромя баб с ребятишками, мужиков да парней дюжих. Все рослые, сильные, но вдруг ставших жадными да завистливыми.
Стали они втихомолку землицу окрестную к рукам прибирать и ладно бы пустошную, ничейную. Так нет, на соседскую позарились. В округе-то, лишь деревеньки малые да хуторки. Вот они где покос отберут, где выпас, а то и пахоту займут.
И совестили их, и грозили, и к судье мировому ходили, а всё бестолку. Селяне ему пару свиней пригонят да мучицы, медку, вот он в их пользу дело-то и повернёт! Силой свой кусок тоже не отстоять - сколь на хуторке мужиков? Раз-два и обчелся. И на тех бабы с ребятишками виснут: - "Не ходи! Не ровен час, убьют, куда мы без кормильца?"
Увидал раз Иван плач такой в деревеньке, что за речушкой. Подошел, расспросил, погоревал с деревенскими. Но слезами горю не поможешь - стал смекать, как селян окоротить. Долго ли думал, нет ли, но надумал таки. Решил Ванька им забот подкинуть, дабы недосуг селянам было на соседское зариться.
Сговорился он с жар-птицей. Ох и намаялся же! У той головёнка маленькая, мозгов в ней с орех, не больше. Битый час Иван птахе втолковывал да обсказывал, аж взопрел весь от натуги, но своего добился. Поняла  жар-птица, чего от него надо.
И вот, когда ночь за полночь перевалила, да разбрелись по избам последние гулёны, мелькнула в ночной черноте  жар-птица огненной стрелой. Пронеслась над селом и юркнула в самый большой курятник.
От яркого света петухи спросонья заголосили, с солнышком попутав. Куры им вторят, цыплята и те щебетом зашлись! А вслед этому курятнику и остальные в селе пробудились. Носится волнами истошное "кукареку" от околицы до околицы.
Подхватились мужики с полатей да лежанок и ну на двор проверять, почто куры растревожились. Видят, что от курятника, из каждой щелочки, свет льёт слепящий. Тут кто-то возьми да крикни: - "Пожар!". И понеслись над селом вопли "Горим!", словно в набат ударили. Ведь испокон веков на Руси нет ничего страшней пожара!
Всё село пробудилось да на улицу выскочило. Кто с багром, кто с топором, кто вёдра тащит. Щедро курятник поливают, словно утопить хотят. Льют воду, льют, а сияние с петушиным ором всё не кончается. Наконец самый смелый рванул дверь птичника, да вовнутрь. А жар-птица оттуда на волю! Сверкнула в темноте, огнеборцев ослепив, да к Ваньке.
Проморгались селяне: ночь, тьма, токмо куры квохчат, успокаиваясь. Никакого пожара и в помине нет. Стал народ по дворам разбредаться. Только задремало село, как петухи вновь заголосили, уже зарю утреннюю встречая.
А на другую ночь опять жар-птица прилетела, на третью - сызнова. И на четвёртую ночь нет сна селянам! Бродят по дворам квёлые, сонные, едва-едва с хозяйством управляясь. Нет им покоя от жар-птицы. Пару раз, глаза от света прищурив, бросались вслед улетающей птахе. А та, Иваном надоумленная, таков путь выбирала, чтоб над ручейком иль над речушкой пролететь. Бегут мужики, да во тьме в воду и ухнут! Намокнут, перемажутся. Пока на сухое выберутся, глядь, а жар-птицы и след простыл! Так, не солоно хлебавши, и возвертаются. А тут заря, новый день, новые хлопоты.
Видят селяне, что сами не в силах совладать с гостьей ночною, стали думать, куда за помощью податься. К мировому? Зряшно! Птаху к нему на правёж не потащишь. Царю челом бить? Да пока достучишься. К соседям? В обиде окрестные соседи. Вспомнили о лесной ведунье - бабе Яге, к ней ходоков послали.

А баба Яга уж третий день ворожила, дознаться пыталась: с чего люди в селе злыми стали, да завистливыми. И так, и эдак зелье запарит, того добавит, этого. И по всему выходит, что Кащеево чародейство тому виной. Его запашок доносится.
Катнёт ведунья яблочко да по тарелочке и с Василисой Премудрой про ту загадку совет держит. Вот так, что Яга прознает, что Василиса в книгах вычитает, кусочек к кусочку, а решили они таки ту задачку!
Оказалось, что дело энто давнее. Сирина с Алконостом кто на Русь заслал? Кощей! Навёл на птах сон-дремоту, да связал верёвкой наговоренной с узелком хитрым. Кликнул орлов своих железноклювых и велел им отнесть птах спящих. А над самой серёдкой державы Русской узелок-то и развязать!
Так орлы и сделали, а развязав, верёвку наговоренную попросту бросили. Полетел Сирин в одну сторону, Алконост в другую, а верёвка на село злосчастное упала! Долго сочилось из неё колдовство Кащеево, отравляло завистью души мирян. Покуда вконец не отравило.

Пришли ходоки сельские к ведунье, пожалились на своё горе-кручину. Выслушала их баба Яга сурово и молвит:
- Это вам кара за жадность вашу! Покудова не возвернёте соседям отнятое - палец о палец не ударю, чтоб беде вашей помочь! - с тем ходоков и выпроводила.
А сама в ступу и к селу. Отыскала в кустах Ванятку с жар-птицей, растолкала. Они же ночь шкодят, а днём дрыхнут-отсыпаются. Вот. Растолкала и говорит:
- Ты, Ванька, сходи в село, да унеси оттуда верёвку наговоренную. Токмо голой рукой не хватай - голицу одень иль рукавицу. Вот тебе прутик, он тебе ту верёвку и укажет.
Пошел Иван в село. Долго бродил, пока прутик верёвку не почуял - село-то большое, широко раскинулось! Видит: висит та верёвка на стене амбара, в кольца заботливо скручена. Он к хозяину - продай, мол, верёвку! А тот в ответ такую цену заломил несусветную, что Ванька только охнул. Давай он торговаться, да зряшно: ярится хозяин, слюной брызгает, ни на грош уступать не хочет. Его-то колдовство куда как сильней остальных проняло, ближе всех он к той верёвке был.
Видит Иван, что по-доброму не выйдет, не сговорятся они, развернулся да и прочь пошел. Обсказал всё бабе Яге. Та задумалась.
- Посиди тут, подремли, - говорит - а я в округе поброжу. Травки пособираю, да меж тем и подумаю, как нам колдовство это изъять, чтоб без урону.
Ушла. Лёг Ванятка, а сон не идёт. Думы в голове роятся. "Вот бы сейчас на ковре-самолёте туда, да на лету ту верёвку-то и ухватить! Токмо ковёр в сундуке, а сундук в избушке." И тут его взгляд упал на ступу…

Никогда доселе он сам не пробовал на ней летать. Видеть-видел, а не приходилось. Слова заветные знал - бабушка от него не таилась. И как с помелом управляться, то же примечал. Долго ли надо пострелёнку, чтоб решиться? Миг, а он уже в ступе!
Слово шепнул, метёлкою взмахнул резво… Через чур резво - взвилась ступа в небо стрелою, да под самые облака. Ивана аж на дно скинуло, так вдавило тяжестью неподъёмной! Замерла ступа чуть ниже облака стоячего, висит, качается. Ни жив, ни мёртв высунул Ванятка голову из ступы. Глядь вниз: а земля-то далече! Давай он помелом ворочать, но уж сторожко, бережно. Видит - послушна ступа, летит туда, куда он её метёлкой правит.
Осмелел Иван, давай шустрее метлой махать. Облетел село стороною, изловчился и канул вниз по дуге пологой. Ветер в ушах свищет, сады-огороды внизу мелькают, сливаясь в сплошную полосу. Пролетел он над селом, едва крыши не снося, да и подцепил ту верёвку кончиком метлы. Ой, зря он это сделал!
Почуяв вражью ворожбу, помело словно взбесилось разом. Дрожит, мечется, из рук рвётся, скинуть верёвку пытается. А вслед за метёлкою и ступа ходуном ходит, скачет-прыгает. От тряски той у Ваньки аж зубы лязгают! Вцепился он в помело обеими руками и к лесу правит. Куда там! Метла как живая, так и прыгает в ладонях. Осталось село позади, всё ближе лесная опушка, а ступа всё ниже и ниже, уж дном по колоскам ржаным стрижет.
А Ивану и то в радость: подальше от села, да от погони! Хозяин-то на дворе стоял, видел, что добра лишился. Кликнул псов и за ступой в догон, а за ним другие селяне потянулись. Бегут, галдят, граблями да косами машут.
Зацепилась тут ступа за край борозды и завалилась набок. Вывалился Ванька, да кубарем по земле, рожь подминая! Встал, стряхнул с метёлки верёвку. Разом успокоилось помело, затихло. А Иван с себя кушак снял, в кольца верёвочные просунул, за концы ухватил да в ступу полез. Поднялся едва-едва над травою и, пригнувшись, в сторону правит, верёвку следом волоча. Так, за рожью да бугорками скрываясь, и утёк подалее, погоню со следа сбив. А там и до бабули рукой подать!
Ох и ругала баба Яга Ивашку, ох и  корила, когда прознала, что он на ступу влез да летать дерзнул! Знать, спужалась за внучка-то! Ну да ладно, сделанного не воротишь. Спалили они ту верёвку, да в избушку воротились. Баба Яга наказала было жар-птице ещё седмицу ночью в село летать, но не пришлось - опомнились селяне, вернули соседям отнятое.
На том бы и сказки конец, да вот жар-птица…
Отъелась она у бабы Яги с Иваном, отошла от ран. И всё бы хорошо, но заскучала птаха, сидит, горюет, домой просится. Опечалились бабушка с внучком, да делать нечего, снарядили они жар-птицу в дорогу дальнюю. Гнёздышко ей сделали уютное, шерстяным платком выстланное. Водрузила то гнездо баба Яга на ковёр-самолёт и увезла птаху в края заморские, откуда та родом была.
Токмо после оказалось, что это птах, а не птаха. Вон откуда перо красно да дивно!