БОЛЬ

ТРЕТЬЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ "ТАКОЙ УЖ ЭТОТ МИР"



        Что-то заставило меня повернуть голову направо. Ширма. Протянула руку, раздвинула цветные шторки. Там, на такой же деревянной подставке как и я  лежала женщина. Было в ее облике что-то неживое.
          – Наверное, умерла? – пронеслась мысль.
 Тихонько позвала:
          – Сестра! Сестра!
 Подошла невысокого роста  женщина в белом халате.
         – Чего тебе? – наклонилась ко мне.
         – Эта женщина, за ширмой, умерла? Или живая? – прошептала я.
        Медсестра наклонилась к женщине и быстро выбежала из комнаты. Я успокоенно закрыла глаза.  Короткий диалог утомил меня.  С облегчением подумала:
        – Ну, вот, успела. Успела еще одной душе помочь.
 Опять раздвинула шторки  ширмы и дотронулась до соседки. Она была еще теплая, но уже начали цепенеть мышцы, не  слышно было дыхания.
         В это время в комнату вошли шесть мужчин. Трое в белых халатах,  трое в зеленых. Они окружили женщину, о чем-то пошептались, и один из них сказал:
         – Ну, что ж давайте попробуем, несите утюжки.
         – Разряд! Еще разряд! Надо не так. Давай ты пробуй.
         – Разряд! Еще разряд! Передай следующему!
         – Разряд! Еще разряд!
         – Она же умерла!  Зачем они ее мучают? – с ужасом подумала я.
         – Ну, что, потренировались? Хватит. Медсестра, откуда эта баба?  Из Красногорки? Ладно, деревенская, никто ее  искать и рассматривать не будет. Увозите.
        Две пары рук выкатили  деревянную подставку в коридор. Закрылись двери. Тишина. Боль. Невыносимая боль. В груди.
        – Сестра! Сестра! – закричала я, но уже начала понимать, что может быть мне это только  привиделось.
        Подошла медсестра: – Что случилось?  Больно? Сейчас сделаю укольчик.
         – Нет! Нет! Куда увезли эту женщину, из Красногорки? Она умерла? Что с нею сделали практиканты?
 Укол. Провал.
        Утро. Открываю глаза. Лежу в той же комнате, но уже понимаю, что это больничная палата. Медсестра быстрыми движениями складывает бумаги на своем столе. Поправляет капельницы  больных, лежащих вдоль стены.
         Подзываю медсестру.
        – Где вчерашняя больная?
        – Ее перевели в другую палату. Не волнуйтесь. Спите. Вам необходим длительный отдых.   
Укол. Провал.
        Очнулась в другой палате. Пять кроватей. Я лежу на кровати. Рядом  на табурете дочь, то ли дремлет, то ли  сидя спит. Стоны. Храп. Вздохи. Ойканья.
          – Где я? Что случилось?  – зову дочь. – Лариса, а та женщина, умерла? Ты знаешь, ее убили практиканты. Ты скажи врачу.
          – Нет, никто не умер. Ты бредила. В реанимации  тебе было очень плохо. Тебя спасли. Сейчас ты в палате. Все хорошо.
         Потом очень долго меня убеждал весь медицинский персонал отделения, что никто из Красногорки не умирал, это мне привиделось, когда меня реанимировали, что сейчас я вне опасности.
         Боль потихоньку возвращалась. Болел правый бок. Жгло огнем область желудка. Мешали – трубка в носу, две с правого бока и  три сверху, одна внизу.
         –  Как ежик. – подумала  я. И от очередного укола опять провалилась в спасительное беспамятство.
         Каждое пробуждение было праздником. У меня ничего не болело. Я лежала в одной и той же позе.  Почти все время спала.  Просыпалась от  боли уходящей под кожу иглы.  Рук не чувствовала от ежедневных шести-восьмичасовых капельниц.   От бесконечных уколов  они были в желто-фиолетовых разводах.
          На седьмой-восьмой день почувствовала, что буду жить.  Хотелось петь, улыбаться, шутить, появилась говорливость, любопытство и чувство сопереживания к боли других женщин.
          У меня ничего не болело, но настораживала моя неподвижность и все увеличивающаяся слабость. Из ежика я превратилась в обычную больную с тремя трубками. Вот сняли нижнюю, остались две. Я попросила дочь проводить меня в туалет.
          – Нет! Врач запретил тебе подниматься, – остановила дочь мои попытки встать с кровати.  Но я упрямо пыталась встать и уговорила ее довести меня до туалетной комнаты.
          Дойти - мы туда дошли, а там закружилась голова, и я, потеряв сознание, упала на оперированный бок.  В палату меня еле довели, и больше я долго не пыталась вставать. Но меня начало  мучить чувство голода. От желания что-нибудь съесть  я буквально теряла сознание. На следующее утро при обходе выяснилось, что все восемь дней мне  не добавляли  в капельницы глюкозу: забыли.  Я потеряла почти  десять килограммов, и немудрено –  не есть в общей сложности около десяти дней. Подключили  глюкозу. Жить стало веселей.
         Ночью в палату поселили женщину с  приступом панкреатита. Юля ужом вертелась в кровати от боли, материлась вначале  шепотом, затем вполголоса, а затем от ее матов  проснулась вся  палата.
          – В чем дело, Юля? Вызвать врача?
          – Нет, курить хочу, а врач запретил. – нервно  ответила она.
          – Ну, если невтерпеж, выйди и покури.
          – У меня нет сигарет! И никто уже не дает. Говорят, самим не хватает.
          – Тогда потерпи до утра. Твои придут и принесут. Они же знают, что ты куришь?!
        –  У меня никого нет. Только квартирантка. Но она уехала на неделю.
        – А ты брось курить.
        – Заодно и материться. – присоединилась ко мне вторая соседка по палате, Раиса.
        – Я столько раз бросала, – со вздохом ответила Юля. – Но это выше моих сил, да и работаю я в таком месте, где все матерятся, курят, выпивают.
       – Так,  с  этой минуты ты не материшься и не куришь. Посмотри на себя. Красивая женщина, молодая, а рот откроешь и вся твоя прелесть исчезает. Сразу возникает неприязнь к тебе. Давай договоримся: ты не материшься, получаешь сигареты. Бросаешь курить – получаешь от нас подарок.
       Юля - молодая женщина тридцати пяти лет с печальной судьбой. Крупная, высокая, она производила приятное впечатление. Милое лицо портило отсутствие зубов,  постоянно небрежно   накрашенные  яркой  помадой  губы  и очень короткая  неаккуратная стрижка.
          Юля  рассказала, что почти до двадцати лет жила с отцом. Мать умерла. Она училась в техникуме, занималась спортом - толканием ядра. Отец умер внезапно. Техникум окончить не смогла. Бросила спорт. Пошла работать. Один мужчина, второй. Одна рюмка, вторая. Один прогул, второй. И покатилась Юлина жизнь, как перекати поле в ветреную погоду.
             Перемежая свою речь витиеватыми матами, рассказала, что сейчас работает в троллейбусном парке кондуктором на первом маршруте. В больницу попала по пьяни:  раздавили с подругой бутылочку под хороший шмат сала, а у нее сахарный диабет и панкреатит замучил. Попросила у меня  взаймы три рубля, чтобы съездить  домой за  необходимыми гигиеническими принадлежностями. Одолжила и подумала: "Пропьет или вернется в норме?" Всю ночь ее не было. Вернулась лишь к утру. Трезвая.
           Приподнимаюсь. Смотрю по сторонам. Справа лежит Аннушка. Законная так называемая "жена-рабыня". Они с мужем из Бендер. Уехали в Москву  подзаработать денег. Повезло. Муж удачно занялся бизнесом. Стал олигархом.  Ее скоро выпишут, и она с двумя малышами уедет к мужу  в далекую Москву. Тяжелая операция позади, сложная жизнь впереди. Сколько еще выдержит эта девочка? Кухня, уборка, дети, грубость мужа, постоянные гости, бесконечное стояние у плиты и вместо  благодарности:
          - Корова,  сегодня будут гости, неряха, наведи порядок в доме и приготовь хороший стол.
          С жалостью думаю,  что таково счастье большинства  сельских девочек. Домработницы в золотой клетке.
          Слева – Валентина.  Большая умница. Живет с  дочерью. Вся пенсия уходит на лечение дочери, которая  лежит дома парализованная.  За ней присмотреть некому. У самой приступ острого панкреатита. Прооперировали.  Заплатить врачам  не может. Нечем. Ей 76 год. Стоит на вещевом рынке, чтобы заработать дочери на лекарства. Мимо ее кровати  проходят, как мимо пустого места. Процедуры – только по крайней необходимости. Нет подарков - нет ухода. Она работала ведущим инженером на большом предприятии, коллектив ее уважал. Проводили на пенсию. И забыло о ней предприятие, а она забыла во-время умереть. Унизительные просьбы обезболить, унизительные слезы непреходящей боли, съедающие человеческий облик сильной в молодости женщины.
  - Сжальтесь, сжальтесь и убейте ее или помогите. Не могу смотреть на эти слезы. Матерь Божия, укрой ее покрывалом своим. Хоть на минуту  избавь ее от боли.
 На восьмой день ее выписали. А кому она нужна?! Засыпаю.
 – А-а-а! Не клюйте меня! Больно, больно! Скорее прогоните ворон, -  выползаю из кошмарного сна. Все спят. Надо мной склонилось милое лицо дежурной медсестры:
          – Сейчас сделаю укольчик. Все пройдет. –  Провал. Утро.
          Привезли бабулю с острым приступом холецистита. Успокоившись после обезболивающего,она заинтересовалась жизненно важной проблемой: сколько и кому платить?
          – Определенной таксы нет, бабуля! Но хирургу до ста зеленых, за наркоз – двадцать, медсестрам  – от пяти до пятнадцати. Можно – больше. Меньше тоже можно. Можно вообще не платить, но ...
           Кто-то из больных подначил бабушку: – А Вы спросите у доктора?
           В это время в палату вошла врач-нарколог и наивная бабуля адресовала ей свою  головную боль: сколько и кому платить и как быть, если денег у нее нет.
         Закатывая рукав рубашки, чтобы измерить бабушке давление, молоденькая врачиха не растерялась:
         – Бабулечка, Законом республики определено, что медицина у нас бес-плат-ная. Но   в том же  Законе определено – нам зарплата, а вам пенсия.  Вот и считайте.
          Минутное молчание.
          –  Так, что же, деточка, мне домой идти, или еще полежать?  Палата взорвалась смехом.
          Бабулю увезли в операционную. К нам она вернулась из реанимации только на четвертые сутки и все волновалась, что у дочери не хватит "зеленых", чтобы заплатить  за труды врачам и медсестрам:
        – Это надо ж такую работу бесплатно делать, – сокрушалась старушка. Никогда в жизни не болевшая, не могла она  поверить, что врачи не работают бесплатно, что у них есть зарплата и побольше, чем ее пенсия.
         Нет! Врачи не требовали и не просили  взяток. Но очень заботливо, по два-три раза за день,  справлялись, как себя чувствует после наркоза больной, а получив мзду, тут же забывали о его существовании. И сам хирург напоминал, что в этот день именно он оперировал. Медперсонал объяснял, что они в карман к больному не лезут:  все сегодня живут на копейки, но и мы люди и  жить хотим  «по-людски».
          Врачей и медперсонал было жаль. Поэтому, даже при срочных  операциях, а тем более при плановых, больные покупали  все необходимые лекарства и больничные принадлежности для проведения операции и послеоперационного выхаживания за свои деньги.  Кроме того, сами добровольно платили "зелеными" по определенной таксе врачам и медперсоналу, тем самым обеспечивая  своим спасителям покупку иномарок и безбедное житье на нищенскую зарплату.
          Пришла в себя от громкого плача.
          – Это по мне дочь плачет?!  Наверное,  я умерла? – повернула голову, подвигала ногами, – Нет! Как будто жива и дочь вот рядом.
          Напротив, горько плакала с причитаниями новенькая. Молоденькую женщину  готовили к срочной операции: перекрут ножки кисты. Дома восьмимесячная дочь, сынуля девяти лет. Муж на дежурстве в охране Президента.Представительница современной молодежи у которой все схвачено, везде есть нужные люди.
          – Не надо операции! Не надо операции! Не надо наркоз. Я кормлю доченьку.
          Больная, успокойтесь. Муж прислал соседа- врача гинеколога. Он будет Вас оперировать. Наркоз щадящий, уже вызвали вашего знакомого нарколога Ивана Ивановича из гинекологии. Все свои, как Вы и просили. Через пару дней будете кормить дочку.
           Укол.  Желанная тишина. Последняя мысль перед провалом в сон: – Почему  будет оперировать сосед, а не врач? Надо предупредить  девочку, а то убьют, как ту из Красногорки.
          Пришла в себя от стонов и слез, что нет ног, не чувствует их от талии. Помогите! А-а-а-! Помогите! Прибежала медсестра. Пришел врач с объяснением, что наркоз был частичным, что сейчас все пройдет. Истерика. Укол. Тишина.
          Мы с дочерью договорились отблагодарить  врачей и медперсонал только после твердой уверенности, что останусь еще пожить на этом свете. Выжила. Уже хожу. Завтра рентгеновский контрольный снимок. Йодную воду закупили.         
          – Все, девочки!  Я пошла на первый этаж в рентгенкабинет. – Дочь  меня сопровождала. Ничто не предвещало беды.
          Ложусь  на стол. Прикрыли  резиновым ковриком. Набрали двадцатимиллиметровый шприц. Вставили шприц в канюлю.
           Потемнело в глазах. Липкий страх пополз по телу. Стало холодно.
           - Мне плохо. Уберите, все уберите, я ухожу! Спасите меня!
          Темно. Провал. Позднее дочь рассказал, что внезапно из  рентгенкабинета выбежала медсестра. Белая, как простыня.
         – Какой телефон в хирургии? Телефон! Телефон! Звоните. Она уходит! – зачем-то схватила половую тряпку, лежащую перед дверьми и понесла в кабинет. Следом вбежала дочь и увидела, что медсестра пытается накрыть меня этой тряпкой. Отняла у нее тряпку, начала кричать. Вбежал врач из хирургии.  Пощечины! Одна. Другая.
          – Что Вас болит? Где плохо? Скажите, Говорите! Спокойно! Не волнуйтесь!
          – Давление. Измерьте давление! Ого! Капельницу срочно. Внутривенно! Да, срочно же!!
         –  Откройте глаза! Вы меня видите? Темно? Успокойтесь. Сейчас включим свет. Спокойно.
         – Как давление? Падает? Все! Возвращается. Сколько ввели йода? Десять кубиков? Попробуем снять на пленку(
        –  Снимок нечеткий. Нужно еще хотя бы пять кубиков! Валентина? Умница! Все хорошо. Не бойтесь, спокойно.
         Проваливаюсь!
         – Все! Прекратите! Повторяем снимок. Видно ясно? 
         - Нормально.
         - Перекладываем на каталку. Поехали.
          По дороге пришла полностью в сознание.
         – Что это было?
         Дочь смеется и плачет.
         – Все позади. Просто ты испугалась. Бедные врачи. Они не бегали. Они летали с первого этажа на третий - с хирургии в рентгенкабинет и обратно.
          Ночью, лежа без сна в ожидании очередного обезболивающего – думала.
           – Мне не жаль  тех денег, что отдала медперсоналу, подарившему мне в очередной раз жизнь. Но почему, почему их приучили унижаться ради этих  дополнительных рублей? Почему за достойную работу не платить достойную зарплату?  И опять текли слезы бессилия и озлобленности на тех, кого выбираем в надежде на лучшее, а получаем … как всегда.
          Как-то в доверительном разговоре  моя заведующая  сказала:
          – Знаешь, Валя, была допущена большая ошибка, которую сегодня невозможно исправить. Нищенской зарплатой мы приучили учителей, врачей, весь пласт чиновников к дармовым деньгам. И сегодня, какой бы высокой ни была зарплата,  взятка будет слаще.
         Домой меня выписали не на второй день после рентгена, как обычно предусматривалось лечением, а лишь через неделю после злополучного рентгена. Оставшиеся дни всей палатой, с добавлением смешных и грустных деталей, обсуждали мое приключение  в рентгенкабинете.
           За время, проведенное в больнице, палата стала моим домом.  И было немного жаль остающихся женщин,  врачей и медперсонал, ставших родными.
         И осталась боль за них  –  обвиняемых и без вины виноватых, унижающихся  за рубль и оскорбляемых  этим рублем.