Анна Бестужева

ВИКТОРИЯ ГРОМАКОВА - http://www.proza.ru/avtor/victoriagrom

Серой дымкой через бархатные, золотисто-коричневые шторы вползло в опочивальню Бестужевых утро 26 июля 1743 года. Будто туманом подернуло тесненные обои на стенах, похолодевшую морскую волну на картине, расшитое белой и золотистой шелковой нитью тонкое постельное белье. Анна Гавриловна давно научилась просыпаться в заранее намеченное время, когда в том была нужда. Сегодня сон спорхнул с ее темных, густых ресниц с первыми порывами рассвета. Она разглядывала лицо мужа, немолодое, но приятное, а главное, трогательно-родное. Когда семь лет назад она похоронила своего первого мужа Павла Ягужинского, то и подумать не могла, что сможет полюбить снова. А вот пришло. Робкий, внимательный Мишенька пал на сердце.
- Миша, - позвала она, с нежностью касаясь его слегка шершавой щеки.
- У-у, - не открывая глаз, отозвался Михаил Петрович.
- Мне собираться ко двору нужно.
- Зачем? – спросил Михаил Петрович, таким тоном, как будто говорил: «Не уезжай», - и с мольбой посмотрел в карие, тепло блестящие глаза.
- Нынче  начинается подготовка к карнавалу, всем работа найдется – у статс-дам своя служба, - улыбнулась Анна Гавриловна.
- Служба. Бросить бы нам все, да жить вдвоем, никогда не расставаться, - грустно произнес обер-гофмаршал и погладил пшеничные волосы, лежащие на плече жены.
- Мечтатель! – рассмеявшись, воскликнула Аня и поцеловала мужа в губы. Он попытался удержать ее, но она вывернулась. Соскочила с кровати, на мгновение обернулась у двери, ведущей в смежную комнату, бросила с улыбкой, - постараюсь вечером приехать, -  и исчезла.
- Я буду ждать, любимая! – Михаил Петрович плюхнулся навзничь на подушки, с наслаждением потянулся и, казалось, на одно лишь мгновение закрыл глаза. Из мира грез и неги его выдернул голос лакея Тихона над ухом и надрывный плач Настасьи – падчерицы, где-то в отдалении.
- Барин, барин, проснись, беда, - тряс его за плечо Тихон.
- Что? – чувствуя внезапный холод, спросил Бестужев, поднимаясь.
- За молодой хозяйкой приехали, арестовывать, и девку ее….
- Кого арестовывать? – отрицательно затряс головой Михаил Петрович.
- Да, говорю же: жену вашу с дочкой… .
Михаил Петрович уже не слушал старого лакея, в одном исподнем бежал он в переднюю, где в окружении четырех гвардейцев рыдала Настя. Она была в домашнем, розовом халате, русые волосы плащом рассыпались по плечам, с мольбой и отчаянием смотрела на отчима.
- Что? Куда? Почему? – с вытаращенными глазами подскочил к ним Бестужев, не переставая мотать головой.
- Анна Гавриловна Бестужева и Анастасия Павловна Ягужинская подлежат аресту, - развернул гвардеец перед его лицом лист приказа.
- За что?! Это ошибка! – заорал обер-гофмаршал. – Она ни в чем не виновата – вы не смеете!
- Разбираться, виновата или нет, – не наше дело, - резонно заметил гвардеец, - наше дело – арестовать, коли приказано. Анна Гавриловна поехала ко двору – так?
- Да, как ты смеешь?! – схватил бравого служаку за отвороты кафтана Бестужев. – Ты знаешь, с кем разговариваешь, да я тебя…! – себя не помня, вскричал он.
- Приказ государыни, – вежливо ответил полицейский, аккуратно отрывая от себя ослабевшие руки обер-гофмаршала. Он сделал знак остальным, и они, подхватив под руки Настасью, пошли к выходу.
- Но почему? За что? – уже взывающим тоном вопрошал Михаил Петрович офицера. – Я поеду с вами, – с отчаянным смирением решил он.
- Вы не можете ехать ни с нами, ни за нами, - возразил начальник караула, - кроме того, вам и всем вашим людям под страхом смерти запрещается разглашать то, чему вы были свидетелями. За сим разрешите откланяться, - гвардеец резво кивнул головой и, круто повернувшись, направился к двери.
Бестужев на тяжелых, ватных ногах поплелся следом, но, дойдя до распахнутых дверей, остановился, проводил глазами отъезжающую карету. Сиятельный граф оперся локтем о лакированное, резное дерево дверной лутки и, опустив голову на руку, замер, тяжело дыша. Верный старый камердинер тихо стоял рядом. Наконец, Михаил повернул к нему свое лицо, как будто состарившееся за последние пол часа: глаза тусклые, волосы русые с обильной проседью всклочены.
- Карету мне. К Алешке поеду.
- Так ведь, под страхом смерти…, барин…, - напомнил Тихон.
- Не твоего ума дело, выполняй, - усталым, бесцветным голосом прервал его Бестужев, по-прежнему тяжело опираясь на стену.
- Как прикажете, Михайло Петрович, - ответил старый слуга. – А одеться желаете?
Михаил растерянно окинул себя взглядом: он стоял в ночной рубахе и кальсонах, кивнул Тихону:
- Давай все сюда.
Граф пошатываясь прошел через залу, неуклюже опустился на резной стул. Ему казалось, все вокруг медленно кружилось и плыло в густом, плотном дыму.

*   *   *

Анна Гавриловна в открытом экипаже ехала на приморский двор. На душе у нее становилось то пасмурно и тоскливо, когда вспоминалось о домашнем аресте подруги, то светло и радостно при мысли о явлении мужа прямо посреди ночи. И весь мир казался ей то бесцветным и хмурым, то вдруг наполнялся щебетанием птиц, запахом клумб и диких, придорожных трав, порывами морского бриза.
Проплыли распахнутые створки ворот царской резиденции, обвитые затейливым растительным узором, кованным искусными мастерами. Чистая, ухоженная аллея разворачивается извилистой скатертью, кокетливо постепенно демонстрируя свое зеленое обрамление. Предстают перед глазами пеших и каретных гостей двора хитро сработанные зеленые фигуры заморских животных, бесстыдные и прекрасные скульптуры обнаженных девушек и юношей. Все это великолепие пейзажа, равно как и вырастающий из-за зелени кустов и деревьев дворец, предназначено восхищать и радовать взор любого человека, ступившего на территорию царского двора. Графиня Бестужева смотрела вокруг с улыбкой, пряча вглубь души грусть и тоску. Она не могла, несмотря на всю внешнюю благосклонность к ней Елизаветы, избавиться от ощущения своей отрешенности и одиночества среди нового окружения трона. За двенадцать тысяч миль отсюда, в краю, где мерзлая, белесая земля, нелюбимая скупым, редким солнцем, не родит пышной зелени, а только убогие, жмущиеся к ней, низенькие деревца, да жидкую, чахлую травку, в краю густых, холодных туманов и плесени, где девять месяцев в году зима, содержится ее братик Мишенька. За что? За то, что судьба улыбалась ему при прошлых правителях. Но разве кто-то обязан добровольно отказываться от благосклонности капризной фортуны? Нынешнее правительство посчитало, что обязан, раз на троне тогда была не та императрица. Сжимается сердце, и мимо проносится танцующий, поющий, сверкающий огнями фейерверков праздник. Анна Гавриловна держала свою печаль в себе, улыбалась, флиртовала, танцевала на балах, на маскарадах принимала участие в шуточных конкурсах. Иногда забывалась беда, и Аня веселилась от души, но временами через силу. Только в кругу близких друзей позволяла она себе излить душу, разделить тоску. И становилось легче. Но вот теперь беда нависла над Натальей и ее семьей. И от того болит душа, и мысли тревожные бродят рядом, как ни гони. А ведь никто еще не знает, в чем обвинили Лопухиных, быть может, и ее не минует разрушительная сила начинающейся грозы. Анна не исключала возможности того, что не станет ей даром дружба с ненавидимой Елизаветой Лопухиной, и не ошиблась.
У самого крыльца догнал ее черный экипаж в сопровождении четверых конных. Выскочил из него гвардейский майор и протянул ей лист бумаги с гербовой печатью – приказ о ее аресте.
- В чем меня обвиняют? – спокойно поинтересовалась Бестужева.
- Не могу знать, - отрапортовал майор. - Вам сообщат на месте.
Анна Гавриловна безропотно пересела из своего экипажа в незатейливую тюремную карету. Заскрипели колеса, качнулась где-то под неструганным, деревянным полом земля, и судьба свернула на узкую тропу, ведущую в несулящую добра неизвестность. Через решетку на окне Аня заметила во дворе среди деревьев еще одну такую же карету, и с холодеющим сердцем подумала, что судьи взялись за дело с размахом и, возможно, она видит этот сад в последний раз.
*   *   *

Карета графа Бестужева, мягко раскачиваясь на пружинных рессорах, подкатилась к дому вице-канцлера Алексея Петровича. Вышел из нее прихрамывая Михаил Петрович, махнул рукой дворовому лакею, чтоб отворял. Прошел старший брат по широкой аллее к парадному с колоннами входу.
– Алексей Петрович дома? – спросил он слугу в богатой ливрее.
- Я доложу, - склонился холоп.
- Я так, - отмахнулся от него Михаил. - Он в кабинете?
- Да уж, как обычно, может, я все-таки доложу? – Лакей пригнувшись семенил рядом.
Михаил Петрович, не обращая внимания на него, шел по длинному светлому коридору.
В кабинете с лицом мрачнее тучи, встретил его угрюмый Алексей Бестужев.
- Что дождался, допрыгался?! – крикнул он старшему брату, едва за тем закрылась дверь.
- Ты уже все знаешь? – спросил Михаил, усаживаясь в кресло, крепко потирая ноющее колено. – Может, ты объяснишь, что происходит, за что Аннушку арестовали?
- Да, знаю уж! – вскочил с места Алексей. – Говорил я, не связывайся с ней, погубит она нас. Не слушал меня? – Вот получай! – Заговорщица – твоя Аннушка, с Лопухиными вместе. Лесток твердит, государыню они извести хотели, малолетнему Ивану трон вернуть! За что арестовали? А вот подожди, и за тобой приедут, тогда поймешь!
- Алешка, да ты же прекрасно знаешь, чего стоят слова этого пройдохи. Какая из Анны заговорщица? Она и мухи сроду не обидела. Скажи лучше, как вызволить ее. Может, у государыни милости попросить? Ведь совершенная нелепость – такое обвинение.
У государыни?! – прямо подпрыгнул Алексей Петрович, оббежал вокруг стола, стал над братом. – Ты, братец, видно вовсе ума лишился от любви своей. Будто и не юнец, так угораздило. Ты как думаешь, Лесток поразвлечься решил, или ему этот простофиля Лопухин с шалопаем-сыном понадобился? А?! – Алексей отбежал на несколько шагов, вернулся. – Или Наташка ему понадобилась? Это все люди не значительные – Лестоку от них ни холодно, ни жарко! – Махал он пальцем перед носом обер-гофмаршала, сверкая перстнями. – И чтобы их погубить, не стал бы он кашу заваривать. А вот Анна твоя ему значительно интереснее – не догадываешься почему? – Брызгая слюной, навис вице-канцлер над Михаилом. Не дожидаясь его ответа, рявкнул, - потому, как с тобой дураком повязана! Потянут за нее и тебя сцапают, а там уже и я-а-а, как на блюдечке. И ты собрался за милостью для Аннушки к государыне бежать, дурило? Нет, - снова замахал он перстом, - не цепляться за нее надо, а открещиваться, как от беса. Так, что думай, как убедить, что дела тебе до нее никакого нет. Мол, женился от скуки, или на спор, или, еще как хочешь…. А вообще, она сама по себе, а мы сами по себе. Понял?!
- Понял! – резко, с осуждением ответил Михаил, поднимаясь. – Понял, что нет у тебя сердца, брат! Зря я к тебе пришел – тебе ж, кроме себя, ни до кого дела нет. Без тебя Аню вызволю, – сказал он упрямо. Тирада брата разозлила его, но и встряхнула, вывела из оцепенения.
- Да подожди ты, не кипятись, - сменил тон Алексей Петрович, - сядь вот, послушай, - досадливо морщась, продолжил он. – Я погорячился тут, наговорил… Но как ты ее вызволишь? Сунешься только, а они тебя в крепость – чем ты оттуда ей помочь сможешь? А ты хитрее будь! – он понизил голос до полушепота. – Не подставляйся сейчас. Вот выясним, в чем там суть да дело, подумаем, как ей подсобить, опять же с какими словами к государыне идти…. Так вернее будет. А нынче: не зная броду, говорят, не лезь в воду!
- Может статься, ты и прав, - поник Михаил Петрович. – Что же, только ждать остается?
- Ждать, прислушиваться, приглядываться и думать, - Алексей приложил палец к виску. – А теперь ты, пожалуй, езжай к себе, Мишка. Нынче мне и с тобой видеться вредно, – развел он руками. – Не обессудь.
Подавленный и разбитый покинул Михаил Петрович дом младшего брата. Едва дотащил он непослушные ноги до своей кареты.
- Домой, - тихим, сорвавшимся на шепот голосом сказал он кучеру, и, только экипаж тронулся с места, уткнулся лицом в атласную обивку и заплакал.

*   *   *
Просторная зала с высокими потолками, демонстрирующими местами бурые концентрические разводы и похожие на лишаи участки поднявшейся струпьями побелки, когда-то предназначалась для торжественных приемов. Но прошло два с лишним года, как никто сюда не заходил. Кружевные занавески на окнах осыпались прахом, едва к ним прикасались. Паркетный пол где-то подгнил, где-то вовсе провалился. Сейчас в зале заседала следственная комиссия, организованная в связи с делом о государственном перевороте. И помещение, после долгой заброшенности узнавшее влажную уборку и хлебнувшее свежего воздуха из открытых окон, напоминало тяжело больного человека, которому после временного беспамятства вдруг стало легче, он пришел в себя и радуется, несмотря на слабость и истощение.
Анна Гавриловна на скрипящем колченогом стуле с разлезающейся мягкой обивкой сидела перед следователями, разместившимися за длинным столом с пузырящейся лаком поверхностью. Стол также скрипел и шатался: то ли стол был кособокий, то ли пол под ним неровный, но стоило кому-либо опереться на него, как он перескакивал с боку набок, постукивая тонкими ножками. Это сильно раздражало следователей. Они не раз бросали гневные взгляды на закрытую высокую дверь.
Допрос вел, главным образом, Лесток. Он елейно улыбался, начал с выражения своей надежды на благоразумие и добропорядочность графини, уверенности, что с ее помощью им удастся разрешить возникшую пренеприятную ситуацию с пользой для государства и всех присутствующих. Анна Гавриловна в тон ему заверила следователей в своей полной готовности сделать все, от нее зависящее, для пользы отечества.
- Для этого Вам нужно только лишь говорить нам всю правду, - развел руками хирург.
- С радостью расскажу все, что знаю, по любому интересующему вас вопросу, - с легкой улыбкой ответила Бестужева, она держалась ровно, руки расслабленно покоились на коленях. Только расширенные зрачки могли сказать лейб-медику о смятении, царящем в ее душе, но, то ли Лесток не знал об этом свойстве органа зрения, то ли сидела подсудимая слишком далеко, и карий цвет бархатно светящихся глаз скрывал тайну. Поэтому только она сама и Бог ведали об истинном ее состоянии. А судьи думали: «Глупая простушка, раз даже не боится! Похоже, получить от нее нужные показания будет не трудно».
- Рад, очень рад такому разумному решению! – воскликнул судья-хирург. – Скажите, бывал ли у Вас в гостях маркиз де Ботта? – Он внимательно смотрел ей в лицо.
- Да, маркиз приезжал ко мне из приятельства, - спокойно с бесхитростным выражением ответила Анна Гавриловна.
Демидов взял перо, чтобы записывать показания, макнул его в чернильницу, но толкнул стол. Стол взбрыкнул, чернильница опрокинулась, вылив содержимое на бумагу и бордовые с золотым позументом обшлага камзола князя Трубецкого. Никита Юрьевич вскочил с перекошенным в бешенстве лицом, залепил оплеуху секретарю. – Недоделок! – Бросился к двери, широко ставя стянутые ревматизмом и варикозом костлявые ноги.
- Трофим, паскуда! – заорал он.
В коридоре послышались торопливые шаги. И густой, круглый мужицкий голос.
- Звали, Ваша Светлость?
- Звали ли тебя?! Звали! Урод! – Из-за стены раздался глухой стук.
- За что, Ваша Светлость? – смиренно вопрошал голос.
- Ты, какой стол нам поставил? Какой, я тебя спрашиваю? – сквозь зубы цедил Никита Юрьевич.
Оставшиеся в зале невольно прислушивались с звукам безобразной сцены, происходящей в коридоре. Секретарь, обиженно искривив губы, молча растирал опухшее, топырящееся ухо.  Лесток рассмеялся.
- Распустились люди от безделья. Однако продолжим, - устремил он взгляд на Анну Гавриловну. – Говорил ли вам австрийский посол, что едет в Берлин и зачем? – слова его растекались маслом.
- Что едет, не говорил, говорил только, что его туда назначили, но ему не хочется, - задумчиво, будто старательно припоминая, отвечала Бестужева.
- Нам известно о его намерении отнять власть у нашей всемилостивейшей императрицы Елизаветы Петровны и возвести на престол принцессу Анну. С Вами проговаривался ли он о сих злодейских планах?
Анна Гавриловна выслушала вопрос с удивлением, сокрушенно развела руками.
- Разговоров о сем деле он со мною не вел.
Лицо лейб-медика изменилось, стало строгим, голос похолодел.
- Но вам приходилось слышать подобные разговоры о возвращении принцессы от других лиц? Говорил ли с Вами кто о том, что король прусский намерен помочь в этом деле?
Бестужева на секунду задумалась, глядя в пол. Слегка пожав плечами, она качнула головой.
- Ни от кого не слыхала. – Тон ее был спокойным и серьезным, она открыто смотрела в глаза следователям.
Белый от злости вернулся Трубецкой, с маху уселся на стул, откинулся на его спинку, скрестив руки.
- В доме Лопухиных бывали?
- Да, неоднократно.
Вбежал тучный мужик в ливрее с разбитой губой и заплывающим глазом, принялся запихивать под ножки прыгающего стола деревянные чурбачки.
- От Натальи Лопухиной Вам приходилось слышать об упомянутых словах де Ботты, она обсуждала с Вами его планы? – не обращая на мужика внимания, продолжал допрос Лесток.
- Ничего такого ни от нее не слыхала, ни от других, соответственно ничего и не обсуждалось.
Трофим вытащил из кармана платок, стер со стола пролившиеся чернила и прихрамывая спешно покинул залу.
- Ваша дочь бывала ли при Ваших с Лопухиной разговорах? – Лесток говорил уже, поджимая губы.
- Не упомню, - после некоторой паузы, извиняющимся тоном ответила арестантка.
- А Иван Лопухин при сем присутствовал?
- Не припомню точно, может быть, и присутствовал, - покачала головой Бестужева.
- О принцессе Анне, какое Вы старание имели, или от других слышали?
- Никакого старания я о ней не имела. Правда, говаривала я не тайно: «Дай Бог, чтобы их в отечество отпустили», и того искренне желала, из жалости.
Лесток отдал лист с вопросными пунктами Ушакову, тот резким движением положил их в обитую черной кожей папку.
- Что можете добавить, по тем вопросам, о которых Вас сейчас спрашивали? – обратился к Бестужевой глава тайной канцелярии.
- Пожалуй, мне нечего добавить. – Анна Гавриловна в раздумье нахмурила брови, - нет.
- Жаль, Анна Гавриловна, несмотря на Ваши заверения, Вы нам ничем не помогли, – строго говорил инквизитор. – Мы будем рады, если Вы и в самом деле ничего не знаете, но если Вы утаиваете, то можете этим очень сильно себе навредить. Вы говорили правду?
- Да, - без колебаний ответила Бестужева.
- Прочитайте и подпишите, - взяв у секретаря листы, протянул их ей Лесток.
Анна пробежала бумагу глазами, спокойно взяла перо и поставила свою подпись.
- Уведите арестованную, – сказал Ушаков караульным. – Подумайте еще об этом деле, может, что припомните, – недобро улыбнувшись, добавил он, обращаясь к Бестужевой.
Анна Гавриловна кивнула и в сопровождении двух караульных вышла.
- Что вы об этом думаете? – спросил Лесток, разворачиваясь к Ушакову.
- Врет все, гадина упрямая, - со злостью отозвался князь Трубецкой.
- Держится очень непринужденно. Либо и в самом деле ничего не знает, либо совсем не так проста, как кажется. Не стоит забывать о том, что Ванька прямо показал, что с Лопухиной у них были разговоры. И если это он не просто со страху наболтал, то она хитра и хладнокровна – сложный тип,  – рассудительно произнес великий инквизитор.
- Но мы в любом случае получим от нее нужные показания? – испытывающим тоном обратился к соратникам хирург.
Князь прошипел зловеще, что-то невнятное.
- Разумеется, – не моргнув глазом, невозмутимо ответил Ушаков.

*   *   *

Казематы Тайной канцелярии – каменные мешки в подземельях Петропавловской крепости. Даже в камерах, примыкающих к наружной стене и имеющих узкие окошки под потолком, заключенные сходили с ума от давящей тесноты помещения, от пустоты времени, когда, отравленные отсутствием смысла или хоть каких-то перемен, минуты и часы были равны по длительности, а дни и ночи сливались в единую бесформенную  глыбу. Единственным средством, позволяющим сохранить человеческое лицо, могло стать упорядочение скудной жизни. Как можно упорядочить пустоту? – На этот вопрос графиня Бестужева дала ответ в первый же день заточения. Решение было простым: нужно придумать себе, как можно, больше занятий. Это нелегко, когда нет ни книг, ни бумаги с пером, ни рукоделия. Но кое-что все-таки есть: есть кадка с водой – можно умываться, мыть руки; есть гребень и заколки для волос – можно делать прическу; есть два метра пола и нары – можно делать гимнастику; в конце концов, есть стены – на них, если станет невмоготу, можно что-нибудь нацарапать. Важно помнить – каждое дело драгоценно, и выполнять его медленно, тщательно, извлекая все скрытое в нем удовольствие.
Но главное в другом. Может быть, кто-то и думает, что у нее – узницы отняли почти все. Однако с ней ее душа, вобравшая и впитавшая в себя весь мир, когда-либо видимый. Когда-нибудь: вскорости или нет, - перестанет существовать, истлеет и станет прахом ее тело, но не может исчезнуть душа, как не может быть остановлена мысль. Человек мыслит всегда: наяву, во сне, в беспамятстве. Анна Гавриловна тяжело переносила беременности, которых у нее было четыре. И ей часто случалось впадать в обморок. Но и тогда мысль не прекращалась – она это чувствовала, хоть и не могла ничего припомнить. Возможно, это были только образы, не облеченные в слова. Но они были. Сомнений нет, душа ее останется и после смерти. Вот только останется ли она обособленной или сольется в единое облако с другими? Ведь это тело – земная оболочка – стремиться к обособлению, делит все на свое и чужое. Душа же ищет понимания, гармонии, единства. А может быть, души людей, завершивших земной путь, объединяются с Создателем? Тогда станут понятными все перипетии бытия, в том числе, и земного. Какой разной была до сих пор ее жизнь. Много счастья: родиться в знатной семье у любящих родителей, выйти замуж за яркого, сильного Пашу Ягужинского, родить детей. И горя немало – потери близких, отнятых смертью и политикой. И сколько суеты: стремление к радости, благополучию. В этом стремлении, не преступила ли она черту, за которую заступать нельзя. Взять хоть их брак с Пашей. Он начал оказывать ей знаки внимания, еще не развенчавшись с первой женой. Несчастная Анечка Хитрово – не ее вина в том, что была она безумна. Ухаживания Павла Анна Гавриловна отвергла, но мотивировала это тем, что он женат. Понимала ли она, что подталкивает его к разводу? – Положа руку на сердце – да! И более того, что лукавить самой себе, желала этого. Желала счастья себе, ценой страданий другой, и без того, несчастной женщины. Не за этот ли грех, запоздало наказывает ее судьба? Впрочем, разве остался бы Паша рядом с первой женой, если бы она – Анна Головкина, лишила его всякой надежды на взаимность? Вряд ли. Тогда в чем ее вина? Только в ожидании счастья? Но разве Господь не завещал людям быть счастливыми? И не стала ли она благом для той же Аннущки Хитрово, заменив ее детям мать? Со вторым браком тоже не все гладко. Как ни крути, а обратила она внимание на Мишеньку Бестужева, давно робко влюбленного в нее, только с мыслью об облегчении участи братишки. Думала, пофлиртует, добудет помилование для брата и легонько отвадит Михайлу Петровича от себя. И ведь ни разу совесть и не встрепенулась от такой игры с чужими чувствами. К счастью для Бестужева и для самой Анны Гавриловны, робкая нежность Михаила Петровича разбудила в ее сердце огонек, угасший со смертью Павла, казалось, безвозвратно. И снова улыбалось Солнце, и музыка играла в душе. – Недолго. Теперь бы не утащить его, милого, доброго, за собой в разверзшуюся под ногами пропасть. Что до нее – то к чему роптать на судьбу. Судьба была к ней добра и одаривала часто, когда сама она подарков и не ждала. Может быть, и в будущем еще будут светлые дни. В народе говорят, все что ни случается – к лучшему, ведь не исповедимы пути Господни.
Такие мысли занимали и утешали Аню, и будущее уже не казалось беспросветным.

*   *   *
В тот день пробуждение Ани было мучительным. Но была в характере графини одна особенность: обладая легким, покладистым нравом, чувствительная и беспечно-веселая в обычной жизни, в тяжких ситуациях она внутренне подбиралась, становилась сдержанной и твердой. Она и на дыбе, превозмогая адскую боль, смогла остаться рассудительной и логичной в ответах. Не сдержалась Анна только в том, что позволила себе выразить свои чувства.
- Ваша жестокость не будет оправдана, – сказала она, глядя в глаза Лестоку. – Я не стану возводить напраслину на себя и других.
Лесток удивленно поймал себя на том, что не знает, куда пристроить взгляд, но быстро погасил глупое смущение. – Вы сами, сами нас к этому принуждаете, - он изобразил сожаление холеным лицом, - если бы Вы не упорствовали в своем запирательстве! Повинитесь – этим Вы облегчите свою участь.
Бестужева молчала.
- А не кажется ли вам, что она не прониклась изумлением ко всей ситуации?! – сумбурно выкрикнул Трубецкой, с рвением глядя то на Ушакова, который до этого углубленно изучал листы дела, то на Лестока.
Подсудимая была родной сестрой покойной жены Никиты Юрьевича, что его сейчас сильно заботило: не дай Бог, заподозрят в сочувствии!
Коллеги услышали его.
- Возможно, ее собственной тяжести недостаточно, - шепнул Лесток Ушакову. Тот подал знак. К ногам Ани привязали тяжелое бревно. С сухим треском разорвались, не выдержав нагрузки, связки левого плеча. Женщина потеряла сознание. Палач отнес ее в камеру без чувств.
Но Анна Гавриловна не умерла. Теперь она с трудом села на лавке. Левая рука висела, как плеть. Не только пошевелить ею было невозможно, любые, даже пассивные перемещения причиняли невыносимые страдания. «Нужно что-то делать», - подумала Бестужева. Она наклонилась. Правой, хоть и ограниченно, но все же, действующей рукой и зубами оторвала полоску ткани от подола нижней юбки. Завязала края в узел, в получившийся хомут продела больную руку, оттянув его кверху, просунула голову. Так, подвешенная на шее, рука была менее подвижна. Но этого было не достаточно. Оторвав еще один длинный лоскут, Аня обмотала его вокруг себя, предварительно расстелив на нарах. С третьей или четвертой попытки удалось завязать и стянуть повязку, прижимающую руку к телу. Уперевшись лбом в холодную стену, Аня тяжело дышала, как после долгого бега. «Теперь нужно отдохнуть», - подумала она, медленно опускаясь на гнилые доски. Но, полежав немного, снова, стиснув зубы, встала, подошла к кадке с водой, намочила тонкий, уже довольно грязный платочек и приложила к поврежденному суставу. Так, ей удалось заснуть. Она понимала – силы ей еще понадобятся.

*   *   *

Эшафот воздвигли на берегу канала у здания двенадцати коллегий. Обтянули черным сукном деревянные борта, расстелили красный ковер – экзекуция знатных особ должна проводиться с лоском. Театр!
Анна Гавриловна казалась спокойно-усталой. На душе же тоска. «Оттолкнуть охранника, спрыгнуть со ступеней и бежать, бежать отсюда без оглядки!» – мелькнула в голове детская, отчаянно ищущая спасения мысль. Но она, дочь вице-канцлера Головкина, вдова любимца Петра I Павла Ягужинского, жена обер-гофмаршала Михаила Бестужева, была не девочкой, а взрослой, рассудительной женщиной, и выдержку обнаружила, какую и сама в себе не чаяла. Поднявшись на залитый и пахнущий кровью эшафот к палачу, открыто, с обреченным спокойствием посмотрела ему в глаза. Он был зол, от него шел отчетливый запах пота и алкоголя. Но, встретившись взглядом с большими, карими глазами жертвы, в которых не было ни ненависти, ни мольбы, ни даже явного страха, а только вопрос: «Кто ты? – Ведь человек, не зверь? Я не должна бояться тебя?», - вдруг смутился, отвернулся в сторону и снова искоса, исподлобья, с непривычным чувством неуверенности посмотрел на приговоренную. Она сняла с себя золотой, сверкающий бриллиантами крест, протянула руку. «Это Вам» - ее голос был ровным и грустным, со вздохом: так говорят, передавая нечто ценное тому, кому доверяют. Рука ее не дрожала. Дрогнули пальцы опытного заплечного мастера. Загнанные в отдаленные ниши души, казавшиеся давно забытыми чувства стеснили грудь. «Закончить все быстрее, прийти домой и залить вином, прогнать от себя то, с чем невозможно жить…». За все время экзекуции он больше не посмел взглянуть в эти глаза. Но кнут ложился на спину мягко, едва рассекая кожу. Захватывая в щипцы краешек языка, палач мысленно молил: «Только не дергайся и не кричи. Ради Бога, не кричи!». Анна Гавриловна не кричала.

*   *   *

Их привезли на постоялый двор в десяти верстах от столицы. Ввели в большую комнату на первом этаже.  Вдоль стен – четыре кровати. Разрешено отлежаться до приезда родственников. Им позволено приехать и проститься. Навсегда.
- Анна Бестужева, к вам прислуга. Вы можете использовать этих людей только на отведенной территории. Ни с какими поручениями отсылать их в другие места без разрешения начальника охраны нельзя, – казенно-четким голосом объявил он.
В дверях показались люди. Первая ворвалась большая и пышная престарелая кормилица Ани.
- Чадушко моё! – навзрыд крикнула она с порога и, вытянув вперед руки, подбежала к Ане. Схватила ее лицо в большие мягкие ладони, поцеловала в щеки, в лоб. – Дитятко моё! Душенька моя горемычная! – причитала мамка. – Да что же это!
Наташа встала, освобождая няньке место, отошла к своим. Аня обняла кормилицу, уютную, теплую, и расплакалась. В первый раз с момента ареста. До сих пор, как бы худо ни было, она не могла, будто слезы были заперты. Горе, страдания накапливались и спрессовывались внутри и не имели выхода, давили тяжелым грузом. Но только прочнее становились запоры. А сейчас склеп души распахнулся, и Аня не могла успокоиться, пока не выплеснула все, что собиралось в течение месяца с лишком.
- Ты не думай, девочка, тебя не позабыли, - кормилица, плача, гладила Аню по волосам, - доченек твоих и Сереженьку брат Михайлы Петровича повелел в деревни отвезти сразу, как тебя схватили. Они, поди, и не знают ничего. А сам Михайла Петрович под арестом. Но ему-то что, его выпустят скоро… Бедная ты моя! Ничего. Я за тобой ходить стану, выхожу…

*   *   *

Анна Гавриловна Бестужева умерла в Якутске в 1761 году.
Дома ее не ждали. Михаил Петрович Бестужев-Рюмин, полностью оправданный, во многом благодаря тому, что жена всячески выгораживала его на допросах, уехал за границу в качестве посла. Он уехал из России. Однако как убежать от самого себя, от неизбывной тоски по любимой женщине и от презрения к самому себе за то, что фактически предал ее, бросив на произвол судьбы.
Тем не менее, он нашел утешение. Утешение в объятиях другой женщины – госпожи Гаугвиц. Его новая любовь желала быть женой, и Михаил Петрович не мог ей отказать. Но как быть, ведь он женат. Тогда он предал Аню во второй раз, еще более низко, чем в первый. Он начал забрасывать императрицу письмами с просьбой разрешить ему повторный брак, а главным аргументом приводил тот факт, что первая его жена приговорена была к смерти и помилована. Только вот, почему же милость императрицы должна быть ему наказанием? Нет, его не нужно считать женатым, его нужно считать вдовцом!
Императрица, хоть и не сразу, признала его второй брак, в котором он, впрочем, скоро овдовел.
В ссылке рядом с Анной Гавриловной были верные ей люди и новые друзья, которые сохранили о ней добрую память.



Этот рассказ, а также рассказы "Жизнь на излете" и "Есения" являются отрывками из романа "Гроза"