Приезд на родину

Я встретил Дэна в баре «Катастрофа», где я проводил одинокие вечера,
– Иван! Будь я проклят! – обрадовался он. – Выглядишь, как иностранец! Извини… Кха! Возьму чего-нибудь...
И Дэн направился к стойке. В бушлате, заляпанном известкой, в скуфейке, надвинутой до бровей, и с деревянной стружкой, застрявшей в его длинных до плеч волосах, он был похож на монаха-плотника, забредшего сюда из средних веков. И было трудно узнать в этом постаревшем человеке ловкого и сильного Данилова десятилетней давности, того Дэна, который мечтал о кругосветке на яхте,  планировал достать со дна клад, чтобы построить новый город на месте бараков рабочей окраины, где мы обитали.
– Как же я рад, старина, что ты снова здесь! – вернулся Дэн с мантами, с бутылкой водки в кармане робы. – И очень не рад, что ты живешь за бугром, – после первых ста пятидесяти смотрел он мне в лицо слезящимися в паутине красных прожилок глазами, все еще голубыми.
– За Окой, на кладбище, лежит мой батя, – продолжал он. – Ему нравились твои картины. И он часто вспоминал тебя. Давай, Ваня. За отцов!
Мы выпили.
– Прости, плеврит замучил, – откашлялся Дэн. – Ешь, давай,  – пододвинул он мне тарелку. – Так вот, здесь тихо и духовно, и я отсюда – никуда. А скучать мне некогда. Я и экспедитор, и грузчик, и строитель…  Но мне дают кредиты, и я их отдаю. В срок! И все еще верю, что мир можно изменить, сделать его хоть чуточку лучше, но прежде всего изменить себя, братуха.Видимо, это меня и держит на ногах. Кха!Ну, а ты как? Родители? Давно что-то не встречал твоих старичков?
– К ним, собственно, и приехал. Поправил могилки. Помянул…
– Прости, Ванька, – ласково дотронулся он до моего плеча. – Царствие им небесное. Хорошие у тебя были отец и мать. А что дальше-то думаешь делать?
– Не знаю, Дэн, – признался я. – Не знаю. И здесь не могу, и там тоже не могу. Но там мои картины покупают. А здесь кому я нужен?
– Нужен! – стукнул Дэн кулаком по столу. И милиционер, дежуривший в баре, посмотрел на нас из своего угла.
– Я видел твою картину в интернете «Прогулка с Христом»... Ты – мастер. И это чудо, что ты сейчас, именно сейчас, здесь! Богомаз ты разэтакий! – обнял он меня, и его голова задергалась, будто его душили рыдания.
– Помнишь Ирину Дьяковскую? – вдруг спросил он.
Я помнил эту красивую девушку из нашей школы, где мы с Дэном учились, странную, ни на кого не похожую.
– А что? Как она? – спросил я.
Дэн задумался, уставившись в стену, на которой горел рухнувший на землю самолет, намалеванный местным художником.
– Помнишь, ты как-то сказал в шутку, – спросил  он,  – что я, мол, упертый шизоид? И как ни странно,  восемьдесят процентов моих навязчивых идей сбываются. Конечно!Но все это жуткой ценой. Ирине тоже нравились мои мечты. И то, что я стремился воплотить их в жизнь. Хотя был я далеко не ангел. Верно? – улыбнулся Дэн.
– Да уж, – сказал я.
– Но Ира мне все простила. И мы поженились...
– Вот как!
– Да, Иван, она была моей женой, – повторил Дэн.
И я с трудом выдержал его взгляд, без слов выражавший одновременно и горькую усмешку над судьбой, и боль.
– Я тогда занялся треклятым бизнесом, - сказал он, выпив водки.-  Прогорал, бандиты за мной бегали по всей стране, потом скрывался в Крыму у одного татарина, потеряв все. Наконец, когда страсти вокруг меня поутихли, вернулся домой. Но умер батя. Безысходность, скорбь, одиночество накрыли меня с головой. Не знаю, что бы со мной стало, если бы не Ирина...  Я встретил ее на улице... И вдруг понял, что кроме нее у меня никого нет. Я упал на колени, обнял ее ноги. И мы больше не расставались. Чтобы мне помочь снова начать свое дело, она, не раздумывая, продала свою квартиру, которую ей оставила мать. У меня была «двушка» на пятом этаже. И мы стали там жить. Я создал фирму. Продавал всякую дрянь. А в свободное время отыскивал информацию о затонувших испанских кораблях – глупая мечта разбогатеть и осчастливить человечество, не оставляла меня. Но в России разразился крах. И я снова попал – лопнул банк, где зависли все деньги.   Снова все надо было начинать с нуля. С утроенных долгов, с нервов. Ирина уговорила меня передохнуть. И мы рванули  к морю. Поселились в рыбацкой хижине. И стали жить, как Адам и Ева у совершенно пустого моря. Давай, выпьем...
– Давай.
– Так вот, море... И мы на пустом берегу... Кха! Месяц пролетел, как одна жаркая ночь любви. Вернулись. Среди почты – письмо от тещи. Пишет, что болеет. И моя любовь засобиралась к матери. Я проводил ее на вокзал. Поезд тронулся, а я все руку ее держу... Чуть было не бросился вдогонку. Кха! Пришел домой. Иду на кухню и залпом выпиваю стакан водкт. Курю на балконе. И где-то противно кто-то подвывает... Вдруг понимаю, что вою я... Тут – звонок. Хватаю трубку. Звонит Людмила, давнишняя подруга Ирины. Приходи, говорит, раз все равно бездельничаешь... И я пошел... Такая вот навалилась тоска...
Дэн умолк. Испытующе посмотрел на меня.
– Нет, Иван! – отрезал он, хотя я не произнес ни слова. – Не было у меня  ничего с ней!  Ведь ты об этом подумал, верно? Да и не могло быть. Но... Выпили, и я, что называется, засиделся. А она возьми, да и упади мне на грудь, разрыдалась: «я, мол,  тебя люблю и все такое. Что делать? Стал успокаивать.  Гладил ее по голове, как ребенка. Она задремала, и я ушел. Где же Николай, – взглянул Дэн на часы. –  Он должен уже прибыть...М-да...
– И что было дальше?- спросил я.
– Дальше? Да ничего. Какой-то собачник увидел меня, когда я уходил под утро от Людмилы. Так что Ирина еще с поезда не сошла, а ей уже должили, что я тут, без нее, погулял. И когда мы с ней встретились, она была чужой. Улыбалась, но как-то механически. Поцеловала меня холодно. И так она была красива, что я едва сдерживал слезы от обиды. Не понимал, отчего у нее такой отчужденный вид. – «Милая, что с тобой?» – «Ничего, я просто устала и хочу спать». Страшная это была ночь. Я лежал один, в другой комнате. Сердце мое больно стучало. В голову лезли разные мысли. Мои муки усиливались еще и оттого, что я вдруг понял, что моя душа наполовину состоит из грязи...
– Да уж, история, – вздохнул я и налил нам еще водки.
– Завтракали мы молча. Я не понимал, что же ей нужно и что надо сделать, чтобы она снова почувствовала себя счастливой. «Слушай, Ира, – озарило меня. – У тебя – отпуск, так?  Да и я свободный... ». – «В последнем я уже убедилась!» – перебила она, и я увидел в ее глазах слезы.  Господи, озарило меня! О, как же я обрадовался. Так вот оно что! Мне бы, дураку,  тут же и объясниться, но я не стал оправдываться. Даже обида взяла. Короче, решил не пороть горячку. А вечером устроить сюрприз,   когда все разъяснится!  Я предупредил компаньонов, что уезжаю на пару-тройку дней к морю. Примчался домой. С шампанским, с цветами... И моя жизнь закончилась...
Дэн порылся в карманах. И протянул мне вчетверо сложенный, замызганный  листок:
 – Вот, что она оставила…
«Ты такой же «дяхан», как и все прочие. Прощай»,  – прочитал я.
 – «Дяхан»! – спрятал Дэн записку в карман. – Смешно, да? Но «дяхан» – это приговор,.. Конец всему, мечтам, надеждам, любви. В ее и в моем понимании. И весь ужас в том, что ей пришлось вынести его мне… Понимаешь?
Он замолчал.
– Ты нашел ее?
– Минуточку, – усмехнулся Дэн; он поднял руку, а другой поднес ко рту стакан и допил его. Потом, все с той же загадочной улыбкой, хранившей горькие воспоминания, сказал: – Я ее не нашел. Теща, ныне покойная, сказала, что Ирина закрылась в монастыре...
– Не понимаю, –  сказал я, превращая зевок во вздох. 
– Я тоже не понимал, – сказал он. – Но теща показала мне фото. На нем Ирина в монашеском одеянии. В тот же день я снял со своего счета все бабло и пустился по монастырям. Напрасно! Только в Боголюбове одна монашка, посмотрев на фотографию, сказала мне, что Ирина некоторое время жила в тамошнем монастырском приюте, а потом попросилась в какой-то дальний скит. И я бросил поиски. Ну, а потом... пьянство, работа на стройках, полоса мордобоев в кабаках. Кха!
Дэн закашлялся и умолк. В его горле что-то клокотало, булькало.
– До сороковника вряд ли дотяну, – показал он мне сгустки крови на своей ладони. И я почувствовал отдающий мертвечиной запах поражения.
– Иван, послушай, – сказал Дэн, облокотившись о стол. Он смотрел на меня в упор и улыбался жесткой юношеской улыбкой, но глаза его не могли спрятать, ни страха перед смертью, ни такой же неистовой жажды жить: – Ирина хотела, чтобы в городе был храм. И я его построил. Ну, почти построил. И предлагаю тебе... Кха! Короче, завтра у нас на храме толока, то есть  работа всем миром. Будем устанавливать купол на церковь. Приходи на бывший крипичный завод, церковь там... Уверен, ты примешь мое предложение. А?
– Какое предложение? О чем ты?
– Фу ты, ну ты! А я разве не сказал? Короче, надо расписать церковь. И я предлагаю тебе сделать это. В помощь я дам тебе богомазов из Владимира... Ага, вот и Николай! Эй, Коля! – замахал Дэн рукой вошедшему в бар долговязому юноше, одетому, как и он, в рабочую одежду. – Греби сюда!
– Это Иван! – представил меня Николаю Дэн. – Художник из Ирланди. И он вернулся!
– Курганов, – протянул мне руку Николай.
Я пожал раскрытую и жесткую ладонь парня.
Николай присел за наш столик. Они с Дэном стали обсуждать смету. Я почувствовал себя лишним, попрощался с ними и вышел на воздух.
Уже стемнело. Сеялся мелкий дождь. Я закурил сигарету. Мои пальцы дрожали.
– Вот это да!  - бормотал я вслух  в сильном волнении.- Церковь, значит, расписать. Ну и ну... Как граффити...
Но мне было не до шуток. Ирина, церковь, толока, не выходили из головы. От мысли, что я должен остаться здесь или отказаться от храма, я моментально ослабел и привалился спиной к дереву. Сквозь черные стволы деревьев, наверху размыкавшиеся кругом, взгляду отворялось небо с мерцающими в глубинах вселенной звездами. «Гори, гори, моя звезда...» – вспомнился любимый романс моей матери. И я вдруг почувствовал себя круглым сиротой. Совершенно одиноким в мире. Где никто меня не любил, никто меня не ждал. И это ощущение моего сиротства было настолько внезапным, острым и страшным, что из моего горла вырвался в ночь сдавленный крик...
Потом я брел во тьму; карабкался через мрачные заборы, изранив ладони о колючую проволоку. В жажде подвига бежал по полю, продирался сквозь чащу, пока не преградила мне путь река, потерявшая в темноте свои горизонты. Я разделся и бросился в реку...
Час спустя, дрожа от холода, я стоял среди развалин кирпичного завода и смотрел на белую недостроенную церковь, освещенную матовым прожектором. Рядом с храмом, на усыпанной листьями земле, лежал голубой с золотом купол, увенчанный крестом. Щит, вкопанный в землю, гласил: «Здесь возводится церковь в память святой великомученицы Ирины. На личные пожертвования».
Я был не один. Неподалеку в  бывшей заводской теплице копошился дед. Я подошел к нему. С помощью зубила и молотка он очищал годные кирпичи от раствора.
– Инструмент в бытовке, – откинул он капюшон плаща, решив, что я послан  на подмогу. – Как величать-то?
– Иван.
– Селюгин Василий. Сын Ивана.
Посмеялись.
По приставной лестнице я поднялся в вагончик, где, по словам Селюгина, дневал и ночевал Дэн. Включил электричество. На стене над лежанкой висел в рамке портрет Ирины Дьяковской. Узколикая красавица с удлиненными, как у египетской жрицы глазами, но уже какими-то неземными. Топилась буржуйка. На веревке, протянутой в углу, сохла рабочая одежда. Я подошел к столу. На столе лежала тетрадь. На ее обложке было написано «Рабочий журнал». Я открыл тетрадь на последней записи: «Сегодня очистили от раствора 600 кирпичей, замуровали три лишних окна. Завтра будем поднимать, и устанавливать купол краном Кото. Чтобы построить купол, пришлось заложить мою двушку, но дело того стоит. На освящение купола приедет отец Петр…».
– Пора отмывать кисти от засохшей краски, – подумал я, согреваясь.