Рождественские чудеса

Рассказывать о чудесах, известно, дело неблагодарное. Даже Гоголь с его «ночью перед рождеством» и великим мастерством воспринят был и до сих пор воспринимается как сказочник-юморист, не более. А ведь так хочется, чтобы тебе поверили! С детства это желание в нас сидит, помните? "Не веришь?!! Ах так!"... И до слёз… Ну почему не верят тебе?!

Потому приступаю с осторожностью и без большой уверенности в успехе.
Если только с Божьей помощью…

Лет семь тому назад собиралась я на вечеринку к приятелям. Новогоднее послевкусие ещё не выветрилось, шли праздники. И хотелось встреч с нарядными людьми, звона бокалов, улыбающихся и понимающих тебя глаз… Словом, чисто человеческие и понятные желания.
Ан нет – не судьба была мне в тот вечер их осуществить. Видимо, начиналась иная полоса моей жизни – с большим удельным весом  не совсем понятных желаний. И столь же непонятных событий. Они ведь обычно с новым годом связаны, перемены-то. Это классика.

А произошло тогда то, что матушка моя занедужила – давление поднялось, залихорадило её - гипертоник со стажем. И пришлось мне ехать к ней, делать укол, подежурить возле неё,  и заночевать там же – в небольшой двухкомнатке.
 
Трясусь, значит, я пригорюнившись,  вместо фуршета в зеркальной гостиной  на мерзлых сиденьях троллейбусного дизайна, но что делать?  Изучаю исподтишка публику уважаемую, сограждан своих разлюбезных. Одно из моих любимых занятий – пытаюсь угадать, о чем хмурятся, от чего куксятся, зачем улыбаются? Как себя душеньки в этих скафандрах чувствуют?
Смотрю – старушка возле меня прилепилась - беленькая такая, скромненькая. И посматривает на меня внимательно и чуть улыбаясь. Но молча. Вот думаю – я наблюдаю за людьми, а за мной оказывается, тоже ведется наружное… Хи-хи. Мысленно поаплодировала бабульке. Люблю людей, которые СМОТРЯТ, которым не параллельно… Которые живые.
Вот и станция назначения, встаю с места, и тут старушка молвит хитренько так (ну прямо как в сказке):
- Ты, милая, не расстраивайся, тебе скоро великая радость будет. С рождеством тебя…
Ну, спасибо на добром слове, бабулечка! А и правда, ведь рождество завтра…

Хм. Интересненько… Хотя, если честно, этот праздник, не имел тогда большого веса для  «авторши» сих строк.

Окунулась в привычную, тихую мамину обитель, делаю что положено, шприцами и тонометром орудую, чай с травой поставила, а сама представляю, как там народ веселится, мартини попивает со льдом и Наташкин торт «птичье молоко» смакует... Эх…

Но мамочка, знамо, дороже. А она чуток пришла в себя и давай  вспоминать, как мы в детстве с ней и с отцом в деревню ездили – к прадеду Василию Ивановичу и бабушкам, то есть, дочкам его. Как они вначале ее не приняли  - городскую невестку, образованную, но тощую да ледящую. Это значит, никчемную, в принципе не годную к  физической работе. Да еще после операции кисты. Как пришедший поглядеть на неё двоюродный дед Митя, считавшийся самым успешным в фамилии, изрёк безжалостный приговор: «Ничо с её ня будеть – раз у яё смолоду в кишках уже копались…»
Как она плакала за соломенным сараем, а папа тоже не мог защитить молодую жену –  против силы рода не попрёшь. Да и кто он был – безотцовщина, мать которого, то бишь моя бабка жила из милости в дому отца, деда Васи. А младшая сестра-невеста Вера считалась хозяйкой. Да уж какой придирой-занудой! И помыкала моей бабушкой Фросей-приживалкой как могла. Правда, звала её «нянь».
Замуж эта домохозяйка так и не вышла. А за кого? Война выкосила всех женихов-то. Зато стала старая девушка и баба Вера в одном лице не кем-нибудь – не дояркой-свинаркой, а главным бухгалтером  крупного колхоза «Путь Ильича»  - на минуточку. То есть, на тридцать лет почти. Личность была уважаемая, Вера Васильевна! Только так. Это когда всех остальных в селе Маньками да Шурками звали. А мою бабушку – Апроськой…

Обида мамина меня не сильно расстроила, ибо я знала, что она давно утешилась тем, что в конце концов – с появлением троих внуков, обретением ими самого высшего образования и почтительности к предкам,  ее, маму мою, вся деревенская родня оценила и приняла за свою  Звали уважительно «Лиль». А «Лиль» могла запросто и в дальний лес на гору одна сходить за шиповником и калиной, а заодно и орехов-лещины принести полмешка, и вечером за ужином о тайне перстня Веневитинова рассказать так, что полдеревни собиралось послушать.

А разве маму мою, Лилю, лесом удивишь-напугаешь? Если она в тайге родилась, а с восьми лет одна дома  с младшими оставалась в криминальном донельзя Черемхово, где беглые зэки «составляли большинство», и  конкретных воров однажды отогнала прочь от окна, в которое те уже одной ногой влезли?
Разве напугаешь ее, которую мать во время войны ночью брала с собой в поле, чтобы остатки картошки подобрать и с голоду не умереть четырем сиротам (дед расстрелян был в 37-м), а Лилю с ведром в это время прятала … где вы думаете? А в могилке разрытой - неподалеку кладбище было. И приходилось порой ей там сиживать часами. Посвещение проходить. Картошку-то выбирали тщательно ещё до них…

Вот так мы с мамой провели тогда вечер семейных мемуаров и долго бы еще сидели, но притомилась больная, задремала в спаленке своей. Но сначала, как всегда, - молитвы на сон грядущим. Железно: кесарю – кесарево, а Богу – Богово. Это у неё стало привычкой после потери сознания в конце девяностых…  Трансформация произошла в ней, сначала нам мало понятная, раздражались даже: «Мама, ну какая там еще церковь? Что за отсталость? Изучай лучше Интегральную Йогу!». Однако это отдельная история (Примеч. уже описанная в рассказе «Я вернулась!»).

Размышляя обо всём этом,  устроилась я в глубоком кресле под  девочкой-елочкой, поискала чего-нибудь стоящего по телевизору, но не найдя ничего, адекватного моему настрою, взяла в руки блокнот, решив записать мамины рассказы. Огоньки мигали подслеповато, но от этого не менее волшебно, тишина сгустилась хвойно-медовая вокруг. Время подбиралось к полуночи.

И вдруг… Да, именно вдруг (хотя можно заменить на внезапно - щедр на наречия русский язык, коему и служила всю жизнь моя мамочка Лиля),  мои поднятые от странички глаза увидели  в полутьме комнаты розоватое свечение. Оно шло от иконки Спасителя – древней такой, привезенной из той самой деревни, и из той самой избы-хаты, где проживали  свою долгую жизнь дед Василий Иванович, главбух ныне уже не существующего колхоза Вера Васильевна, бабушка "Апроська". Из той самой хаты, где они отошли в мир иной...

Иконка была тёмная, без оклада и стояла в глубине стенного шкафа, скромно, без всякого позиционирования. Перед ней не было лампадки или даже свечи. Но зато сколько лет на неё с мольбой смотрели голубые выплаканные глаза моей бабушки Фроси! Я помню, я видела это вечерами, в  закопченной от печи кухне, когда не могла уснуть от непривычной пуховой перины и  упрямого тиканья  настенных ходиков. Я слышала бабушкин шепот «Господи, помилуй, Господи помилуй!» И в этом шепоте было столько надежды!... 

И теперь эта дощечка, слегка выпуклая, мрачноватая - засияла! Будто откликнувшись на наши воспоминания, что ли... Не веря такому чуду, точнее, не доверяя самой себе, я подошла ближе к ней: слегка размытая, но яркая звездочка горела в левой стороне груди Спасителя. А прямо вниз от неё струилась золотистая полоска – масляная краска? Фосфор? Отблеск невидимого огня? Я не знаю, как точно идентифицировать то, что мне довелось тогда увидеть Но оно повергло меня в шок, ступор, изумление – крайней степени.
Помню, что я прижала ладони к лицу, замотала головой, закрыла и открыла веки несколько раз, поменяла ракурс – видение не исчезало. Первым желанием было позвать маму – показать ей это необыкновенное свечение. Но вспомнила, что она больна. А ещё вспомнила, что сегодня – Рождество! И бабульку из троллейбуса… И тогда я просто рухнула на колени перед иконой моей бабушки Фроси. На ковёр. Просто так было лучше видно. И заплакала.
 
Сколько прошло времени – трудно сказать. Странно, но я совсем, то есть, абсолютно не помню, что было дальше. И где я была тогда... Пришла в себя уже утром, на краешке дивана,  когда мама  звонким и вполне здоровым голосом позвала меня к себе.

Иконка больше не светилась. Только едва заметную точку цвета зари можно было различить в области сердца Спасителя. Но чудо, если  бывает,  оно уже никогда не проходит. Как и любовь.  Чудо - осталось. А с ним и великая моя, непреходящая  радость… И стихи, без которых теперь ни дня.

- С добрым утром, мамочка, солнышко! С Рождеством тебя… Христовым! –  войдя к маме, ответила я. Я знала, что она обязательно поверит в мой рассказ.