То не ветер ветку клонит

... Немолодой, крепкого телосложения мужчина вышел из проходной завода, по привычке  настороженно оглянулся по сторонам и, попрощавшись со своими спутниками вялым взмахом руки, устало зашагал прочь по мокрому асфальту. Старательно обходя осенние лужи, мужчина подумал о том, что так и не удалось к зиме справить новые сапоги. Старые совсем развалились, а на работе вновь почти всю зарплату забрали по подписке на 3%-ный заём, оставив  лишь крохи на скудное пропитание. Какие уж тут сапоги! Надежда оставалась на зиму - вот-вот должен был лечь снег, неся спасение  вечно мокрым ногам. Но предпраздичный  ноябрь продолжал баловать людей ощутимым теплом, расстилая под ногами мягкий  разноцветный ковер опавших листьев. После многолетних лагерных мытарств  в далеком магаданском Синегорье тишина и спокойствие поздней осени тихого рабочего поселка располагала к неспешности и философскому отношению к бытовым невзгодам...

 «Была бы шкура! А все остальное – нарастет... Само собой...» -  легкая улыбка тронула   иссеченное глубокими морщинами лицо. Он посмотрел на видневшиеся неподалеку дома. Улица  была совсем молодой и всё на ней было новым – добротные трехэтажные кирпичные дома, новый, только что отстроенный пленными немцами, заводской Дворец культуры с большим зрительным залом, паркетными полами танцзала и мраморными колоннами бельэтажа, и первый в поселке асфальт. Протянувшаяся на целый километр среди поселковой непролазной грязи, от проходной завода до разбитого войной и еще не восстановленного вокзала, улица гордо несла свое название – Главная. Мужчина любил ходить этой улицей, где всё напоминало ему о городской жизни, сохранившейся далеким прошлым в его памяти. «Главная!» - подумал мужчина, - У каждого в жизни должно быть что-то свое, главное. Вот и поселок обзавелся своей Главной улицей, и теперь уже никогда не вернется к старой, зачуханной и замурзанной жизни по колено в грязи. А что теперь для меня Главное? Эх-ма, знать бы..."

... Его определили на работу грузчиком в заводской транспортный цех, который состоял из таких же, как он, горемык, попавших в молотилку коллективизации и индустриализации, борьбы с уклонизмом, троцкизмом и еще десятками «- измов», десятилетиями терзавших людей. Освобожденные, но не  реабилитированные, они в середине пятидесятых вновь попадали  под надзор органов и принудительно расселялись за сотым километром от крупных административных центров. Бывшие заключенные, политические и уголовники, воры и студенты, инженеры и проститутки именовались местным людом понятно и оскорбительно - «стопервые»...

  Миновав небольшую площадь, мужчина перешел на противоположную сторону улицы, и пошел вдоль парковой ограды, старательно вглядываясь в узоры кованной парковой решетки, явно напоминающей ограду Летнего сада в Питере. На центральной парковой площади фонтанный Самсон раздирал пасть льву. «С Петродворца слизали, черти! А Мишка и впрямь похож на Самсона, и лицом, и мускулатурой! Сколь они его уговаривали позировать!» - мужчина улыбнулся, вспоминая своего приятеля, кузнеца из соседнего цеха. – Силен мужик! Да и Верка, его подруга с обрубки литейного цеха, ему подстать!Бабу с веслом точно с нее лепили! Стоит себе, не сдвинешь! Сильные, красивые люди!...»

 Дойдя до колоннады Дворца, мужчина прислушался к негромким неумелым звукам балалайки, доносящимся из раскрытого окна второго этажа. Невидимый музыкант старательно разучивал мелодию старой  песни Варламова: «...То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит...»  Звуки балалайки, как лепет малыша,  колыхнули неуловимо родное в груди, и сердце зашлось в предвкушении чего-то особенного, того, о чем он и мечтать не мог  много лет. Недолго подумав, мужчина  открыл входную дверь. На втором этаже он остановился возле комнаты с номером «211», «Оркестр народных инструментов» - и решительно толкнул дверь, из-за  которой доносились растревожившие его звуки...

- Здравствуйте! Можно войти, не помешаю? Мимо проходил, услышал инструмент, дай, думаю, зайду!– Он обвел вопросительным взглядом присутствующих оркестрантов и неожиданно узнав в мужчине с домрой в руках Николая, бригадира слесарей-инструментальщиков завода, еще раз поздоровался: - Здравствуй, Николай! Видимо, ты здесь начальник? Не возражаешь?

- Здравствуй, Женя, заходи! Какие уж здесь начальники! Учу вот ребят нотной грамоте! -  Мужчины обменялись крепким рукопожатием. – Хотим самодеятельный оркестр создать.  Давай, присоединяйся! Хочешь - на домре научу, хочешь – на балалайке или на гитаре! Через полгода будем на концертах выступать! Вот только с инструментом пока загвоздка – всем  не хватает. Но уже  заказали полный струнный оркестр! Мастерские Большого театра обещали сделать, через месяц поеду забирать!

- Они хороший инструмент делают! Только не с руки мне, Коль, с молодежью-то, неудобно как-то... старый уж стал, куда мне с молодыми... да и  руки – погляди! – Он показал огромные ладони с желтыми буграми старых мозолей. – Тачку такими руками катать...Разве сейчас такими руками сыграешь? Нет, Коль, уж, видно, теперь это не для меня...

- Теперь, говоришь? А что, раньше пробовал?– спросил Николай, с интересом разглядывая крепкую фигуру гостя. - Да и не старый ты.  Ровесники мы, наверное?

- Да нет, постарше я тебя... Пробовал ли, говоришь? Было дело, играл... – Женя протянул руку к молоденькой девушке, держащей в руках балалайку – Варламовская мелодия никак не хотела подчиниться неумелым рукам. - Девушка, родненькая, уступи-ка инструмент на минутку! Не бойся, не сломаю! – Его огромная лапища охватила корявыми пальцами лебединую шею балалайки-примы.

 Человек пять молодых ребят и девушек, рабочих завода, с интересом смотрели на гостя. Они-то ребята молодые, им самое время во Дворце вечерами делом заниматься! А этот, мужик уже в возрасте, сидел бы дома со своей старухой, да гонял чаи! Пришлепал, старый пень, поближе к молодым, в самодеятельность подался! Делать ему вечерами нечего!

- Не бойтесь, не сломаю! – повторил Евгений и нежно провел рукой по струнам. - Эх-ма! Бывали времена! - Он привычно устроился на стуле и прикрыл глаза. Почерневшие от тяжелой физической работы и разучившиеся разгибаться пальцы  нежно заскользили по  тонюсенькому грифу...
 «То не ветер ветку клонит,
  Не дубравушка шумит -
  То мое сердечко стонет,
  Как осенний лист дрожит...»  - Необычайно чистым и нежным голосом запела, закручинилась балалайка. Знакомая с детства печальная мелодия лилась из-под его огромных рук, завораживая слушателей. Николай, потрясенный, изумленно смотрел на Евгения – это было мастерское, профессиональное владение инструментом. Неожиданно смолкнув, Евгений коротко вздохнул и протянул инструмент девчушке: - Добрый инструмент! 

–Женя, ты... ты где-то играл? В оркестре?
 
- Работал, было дело, как-нибудь расскажу!   Ну, прощевай, Николай, спасибо тебе за приглашение! Обязательно приду...  Безрадостно мне тут  без музыки... Да и вам, молодежь, спасибо! Пойду я... - Горестно вздохнув, Евгений скрылся за дверью...

-Николай Александрович, кто это был? – та самая девушка, что отдала свой инструмент незнакомцу, недоуменно смотрела на руководителя оркестра. – Я его где-то видела на заводе!

- Это, Валюша, знакомый мой, Женя Быков, грузчик в транспортном цехе. Стопервый, сидел   много лет.  С год назад освободился, живет в домах за станцией. Говорят, воевал, а потом снова сидел... А вот кем был до войны – не знаю... Но не шпана... Да и видишь, инструментом владеет... Толковый хороший мужик...

...С той встречи пролетели два года... Колонный зал Дома Союзов с трудом вместил зрителей заключительного концерта лауреатов и дипломантов Всесоюзного смотра художественной самодеятельности. Со всех концов страны в Москву приехали люди, посвятившие себя творчеству и прошедшие жесточайший отбор профессионалов - музыкантов, хореографов, мастеров сцены.

- Струнный дуэт готов? Ваш выход – следующий!  - Красивая статная женщина, ведущая концерта, строго взглянула на Евгения, зажавшего в побелевших пальцах гриф балалайки. – Расслабьтесь, друзья, и  не волнуйтесь! Сегодня очень хороший зал! Поверьте мне, всё будет хорошо!

 ...На сцене...  лауреат конкурса...  дуэт струнных народных инструментов... коллектива художественной самодеятельности... машиностроительного завода...  Римский-Корсаков, фрагмент из оперы «Сказка о царе Салтане»,  «Полет шмеля». Исполняют... Балалайка... Гитара...

Зал недоуменно вздохнул - «Полет шмеля» в исполнении этих двух мужиков в допотопных шевиотовых костюмах?!... На балалайке?!...  Да такими-то руками?! ...Невероятно!...Ишь, музыканты нашлись!... Самодеятельность!... Не каждый день  услышишь такую наглость!...Но ведь объявлены как лауреаты?  Изумленный зал, словно многоликое существо, пошептавшись, замолк в недоверчивом ожидании, пытаясь рассмотреть вышедших на сцену музыкантов. В наступившей абсолютной тишине чуть слышным шелестом воробьиной стайки пронеслись над залом осторожные покашливания. Нервы музыкантов напряглись до предела - всё, пора начинать... Легкое, едва слышное, касание струн, почти неосязаемый диссонанс...Первая струна тоже волнуется! Чуть поправить! Снова легкое касание, еще немного... Вот так! Унисон! Всё, можно начинать! Кивок головы, и из-за такта!...

 ...Неуловимые движения кисти и... Стремительный пассаж неудержимым вихрем ввинчивает мелодию в зал, заставляя его замереть в неподдельном восхищении!  Закрыв глаза, Евгений Быков,  музыкант от Бога, летел над прожитой жизнью. Он, бывшая первая балалайка оркестра струнных инструментов академического русского народного хора,  отмотавший  по  58-й статье УК  пятнадцать лет колымских лагерей и определенный на поселение за сотым километром от Москвы, творил необыкновенное чудо. Перед глазами  стремительной чередой проносились годы жизни, загубленные  во мраке лагерей, за гранью жизни и смерти, в холоде и голоде Колымы.  Нервы готовы взорваться лопнувшей струной... Не сожалей о прошлом, его не вернуть – стремись к мечте! Как когда-то, в той жизни нечеловеческого напряжения сил...

 Последняя нота... Отсеченный светом рампы зрительный зал  безмолвствовал. Его звенящая тишина  проникала сквозь одежду, сковывая тело всепроникающим неземным холодом.  Подняв голову, Евгений неузнавающим взглядом посмотрел на Николая, на его расплывшееся в улыбке лицо. Они медленно встали, и в этот момент зал взорвался неистовой овацией! « Браво! Бис!» скандировал зал, не отпуская музыкантов со сцены. «Бра-во! Бра-во!»

Ведущая беспомощно развела руками и жестом пригласила музыкантов занять свои места.  Зал мгновенно затих, казалось, он подался вперед, сюда, на сцену, став на мгновенье руками и душами музыкантов... Вопрошающий взгляд, кивок головы... И вновь со сцены полилась удивительной   красоты мелодия. Балалайка пела свою печальную песню, а руки, огрубевшие от непосильного труда, ласкали тонкие струны ее нежной души. Они пели вместе, ведя грустный рассказ  о загубленном таланте, о годах, проведенных на грани жизни и смерти:

... То не ветер ветку клонит...