Боль Глава NNN

Глава NN   http://www.proza.ru/2010/02/19/226


Даша смотрела на Сергея, и сердце ее сжималось. Прошло всего несколько лет, как они расстались, а кажется – вся жизнь! Жизнь, в которую вместилось так много, что ее хватило бы на несколько. Хаос и пустота царили сейчас в Дашиной голове. Мысли выпрыгивали клубочками из дальних глубин и тайников, пытаясь раскрутиться, но тем самым еще больше запутываясь и не давая понять ни одной из них.
 
Слова. Разве можно найти их, чтобы передать хотя бы часть того, что пережила за эти годы? Словно чье-то проклятие поселилось в ее жизни и преследовало, не желая отпускать. Может, права та бабушка, к которой привезли ее чуть живую? Едва посмотрев на свечку, изуродованную стекшими восковыми слезами, словно змеями обвитую, она подняла на девушку добрые, истертые временем некогда голубые глаза и со вздохом сказала:

– Кто же это тебя так невзлюбил-то, девонька, что рука поднялась такой молодой на смерть сделать? Все, что в моих силах, - попытаю, но деньги не возьму: не смогу я тебя вылечить – тот злодей сильнее меня.

Отрывками воспоминаний в ее взбудораженной их с Сергеем встречей душе плескались слова, лица, события, странным образом переплетенные между собой. Что-то помнилось ясно, отдаваясь не улегшейся  до сих пор болью, а что-то – стерлось ею же, видимо, пытаясь защитить от полного разрушения.

Разрушение. Его силу Даша почувствовала, как только переступила порог его дома, прежде, до приезда матери, такого уютного и принимающего ее каждым своим окошком, каждой половицей под ногами. Гнетущая тишина и испытующе-враждебные взгляды двух женщин – матери и сестры – встретили их. Первое же слово Сергея вызвало бурю негодования и возмущений, словно впервые слышали о свадьбе и не ради этого приехала мать из другого города.

– О какой свадьбе вообще может идти речь?! Нет! Нет! И нет! Разве я для того растила сына, чтобы пришла тут неизвестно кто и забрала его!? Я воспитала, образование дала, а ты – никто!

В ход пошли годами проверенные на сыне способы: демонстративно охая и ежесекундно хватаясь за сердце, она позволила уложить себя в постель, бросая на ненавистную Дашу уничтожающие взгляды победительницы. Сестра Сергея одобрительно подбадривала мать, сопровождая каждый ее вздох новыми всплесками истерично-категоричных выкриков:

– Что ты с матерью делаешь?! Посмотри! Ты доволен, надеюсь?! Как ты смеешь бросить ее, оставить совсем одну, когда ей так тяжело?! Ты – подлец!

Сергей растерялся. Всего пару дней назад он звонил матери – она обещала приехать, и ни в словах ее, ни в голосе ничто не предвещало такого развития событий. Категоричность родных была настолько неожиданной, что все мечты последних дней, наткнувшись на каменную стену безразличия, хрустальным звоном рассыпающихся осколков вонзались в самое сердце. Понять сразу, что все рушится, и принять это было невозможно. Он видел перед собой тех, кого любил, кто был дорог все годы его жизни. А по другую сторону этих воздвигнутых ими баррикад стояла Даша – его Даша и их ребенок! Он чувствовал себя раздираемым на части. Разве можно разорвать живое любящее сердце?! И как разделить любовь на тех, между кем приходится выбирать?  Слишком  жестокий выбор.

Он пытался хоть как-то достучаться если не до разума матери, то хотя бы до ее сердца. Но она не слышала его. Не хотела слышать. И не услышала даже спустя многие годы.

Даша, чувствуя все сильнее подкатывающие слабость и тошноту от беременности, старалась не думать о себе. Понимая, что происходит, и видя всю фальшь от так называемого сердечного приступа, она пыталась сначала хоть как-то изменить настрой своих потенциальных родственников: успокаивала, взывала к рассудку сестры, уговаривала мать, подносила воду, капли, предложила позвонить в «Скорую», чем вызвала еще больший взрыв возмущения. Мать, снисходя до ухаживаний девушки, распалялась все сильнее и, словно наслаждаясь ее бессилием, продолжала унижать ее.

Как разрубить этот гордиев узел? И надо ли? Имеет ли Даша право на это? Ведь в нем – переживания и боль человека, искренне любящего мать и потому не видящего ее ничем неприкрытого шантажа.   
Непримиримость женщины, идущей на что угодно, лишь бы добиться своего, привела к тому, что Даша, не в силах далее участвовать в этом спектакле, опрометью выбежала из ставшего ей вдруг чужим дома.

Она не помнила, как через некоторое время Сергей догнал ее, как они вместе поехали к ее родным, ждавшим их всех у накрытого стола. Не помнила, как провожала Сергея в командировку, как звонил он ей оттуда, а, вернувшись, привез огромный пакет вишни. Он держал их за хвостики, она ловила губами вишенки и счастливо смеялась, надеясь, что все страшное уже позади, и не зная, что лишь через несколько дней их жизнь круто изменится.

И эти дни – дни разрушения, она отчетливо помнила: каждую мелочь, каждую деталь. Помнила, словно кадры из фильма.
Ее несостоявшееся счастье вспорхнуло и улетело легким облачком, будто и не было. Вместо него в голове вдруг начал звучать чей-то голос: «Ты не должна с ним быть, ты должна избавиться от всего, что связано с этим человеком. Иначе – ты будешь уничтожена!».  Этот голос преследовал ее, не давая ни думать, ни чувствовать. Она переставала быть собой, подчиняясь чьей-то злой воле и все больше ощущая себя как зомби. Странное раздвоение, не поддающееся объяснению, вселяло страх и наводило ужас: казалось, что она сходит с ума. Ее слова, поступки перестали быть ее – она словно видела себя со стороны, не в силах ничего изменить.

Она уже сказала Сергею, что между ними все кончено. И когда он снова пришел к ней в институт, они вышли на площадь рядом со зданием, он вновь говорил и говорил, убеждая ее, что мать уехала и никто не сможет помешать их свадьбе, но она чувствовала то разрушение, которое началось еще тогда, в его доме – оно продолжалось, с неумолимой силой охватывая ужасом ее душу. Все внутри превращалось в лед, холодом выплескиваясь наружу и осколками ледяных слов разрезая по живому сердца.

Сергей видел, что с его Дашей происходит что-то страшное – он не узнавал ее, не понимал, что можно сделать, чтобы вновь услышать ее смех, увидеть прежние Дашины глаза вместо этих льдинок с плещущейся в них болью. Он стоял на коленях, обхватив ее руками, боясь, что как только отпустит хоть на мгновение, то уже потеряет навсегда, и в то же время с ужасом ощущая, что это уже произошло.

– Самое лучшее, что ты можешь сделать, – никогда больше не встречаться на моем пути.

Слова, бесстрастно произнесенные не Дашей, а кем-то другим, вонзились, не оставляя ни единого шанса на надежду. Он видел, чувствовал, что она, прежняя его Даша, уже не слышит его, словно ее самой больше нет.

Часы, запущенные чьей-то неумолимой рукой, отсчитывали не только последние секунды их так и не начавшейся совместной жизни, но и последние минуты той жизни, что, еще не успев появиться на свет, уже никогда не сможет увидеть его.

Вернувшись в институт, Даша почувствовала, как разрушение, только что расправившись  с их любовью, все той же ледяной хваткой принялось за их малыша, скрутив неимоверной болью низ живота, кровавыми каплями выдавливая его из нее.

Она лежала на операционном столе, не чувствуя ни пронзительной боли от вонзающихся в нее по живому инструментов, ни сил, чтобы понять и осмыслить происходящее. Ее глаза были безжизненны, как и она сама. Просто тело, с которым кто-то что-то делает, равнодушно кромсая на части их жизни.
 
По белой бесконечности стен и потолка ползала муха, залетевшая сквозь открытое окно на запах крови. Муху, отрывавшуюся от стен и зудящую над распростертым телом своим противным жужжанием, хотелось прогнать, убить – она словно возвращала к реальности, о которой лучше было забыть. Забыть о самой жизни, лишиться ее – она казалась теперь ненужной, никчемной и пустой.