Цветик аленький. Глава 7

– На последней перемене, – продолжила Светлана Павловна, – я отстала от группы и скрылась в дамской комнате. Встала
у окна, отвернулась от всего мира, стою и плачу. Да украдкой слезы вытираю. Они льются, льются. Представляешь, Кать, вот спроси кто меня в ту минуту, о чем реву, – не нашлась бы даже, что ответить; представляешь, я даже не могла сказать, что соринка в глаз попала и тушь потекла, представляешь?

– Почему?

– Да потому, что косметикой тогда еще не пользовалась! А чтоб с вопросами ко мне никто не лез, я окно открыла: мол, плохо мне – душно очень... И тут самый раз Юрку увидела. Он стоял перед входом в институт, как будто аршин проглотил,
и всматривался, всматривался в закрытые окна, как в глаза неприятеля. Такой смешной, такой родной-родной, о-ох!.. Меня как ветром сдуло. Как я тогда в этих лабиринтах культуры не заблудилась, до сих пор не понимаю, но только через секунду я уже рядом стояла. Он подхватил меня, закружил и на ушко все приговаривал: «Светлячок мой, Светик, Светик-семицветик...»
И вдруг поцеловал. Представляешь? Средь бела дня, на глазах у всего института!.. – Голос Светланы Павловны дрогнул.

Катька с тревогой взглянула на мать и не поверила своим глазам: перед ней была совсем молоденькая девчонка. Точь-в-точь, как на фотографиях! Как будто и не бывало никакой этой болезни, что, хоть на пару дней, да вернула ребенка в родительский дом, не было ни всех прожитых лет, развода – ничего не было или – вернее – было все, но было все, как в молодости: все еще впереди...

– А знаешь, Катька... – Теперь настал черед и Катерины выходить из оцепенения. – Если бы меня спросили: а когда это, Светлана Павловна, у вас крылья прорезались? – я бы, ни на секунду не задумываясь, назвала бы тот день и час. –  Светлана Павловна мечтательно вздохнула, немного помолчала и с грустью в голосе продолжила: – Моя несравненная бабуля той осенью сказала странную, как мне тогда показалось, фразу: «Вот и я, слава тебе, Боже, и дожила до светлого дня». Молодая была, не понимала ее, подумала, что радуется тому, что внучка не в судмедэксперты себя определила. Слова вроде и простые,
а зацепили меня – на душе вроде светло, а покоя не дают: гляну на бабулю – и слова ее  сразу вспоминаю. Я другими глазами что-ли на нее посмотрела и увидела, что она совсем-совсем старенькая. Маленькая такая, легонькая, как одуванчик. И так страшно стало мне, что потерять ее могу, что даже думать о чем-то дальше боялась.  А она каким-то своим чутьем ведь и нашу с Юркой свадьбу тогда угадала, оттого и радовалась, и жила надеждой правнуков поняньчить. Это я сейчас понимаю, что радость человеку жизнь продлевает, а тогда... Жаль, Катька, что ты ее совсем не помнишь. Хорошим человеком была бабуля... святым.

Катька прижалась к матери, и Светлана Павловна, словно баюкая малыша, стала похлопывать дочь ладонью по спине, так, как это делают все матери мира.

– Ты мне этого никогда не рассказывала... – Катька заглянула в глаза матери. – Как же?.. Почему тогда вы?..

Но Светлана Павловна не дала договорить дочери – прижала палец к ее губам:

– Тс-с! А ты никогда и не спрашивала.

Светлана Павловна нарочито бодро закончила разговор, чмокнула дочь в лоб и улыбнулась.

– У-у-у! – издала победоносный клич Катька. – Мамуль улыбается! Это уже серьезно – дела пошли на поправку. Мамуля здоровеет и здоровеет прямо на глазах. А не отметить ли нам сей момент стаканчиком теплого молочка? А?

– Ну, если вопрос стоит таким образом, – поддержала игру дочери Светлана, – тогда, милостивая сударыня,
не соблаговолите ли вы прошлепать на кухню и...

– Слушаюсь и повинуюсь!

Пока Катька грела молоко, Светлана отдыхала. Наконец-то в ее голове наступила желанная тишина, а в душе – покой.

– Мам, ты что? Опять поплохело?

– Нет, дочь, мне похорошело.

– Молоко готово... попей... и – спать, спать, спать! – подытожила Катька, снова взяв бразды правления в свои руки.

Она решительно собрала все письма обратно в коробку, взяла ее, потушила свет и вышла из комнаты. Светлана закрыла глаза,
а когда через минуту вновь открыла их, то увидела комнату, буквально всю залитую солнечным светом. Новый день набирал силу. Светлана поняла, что температура спала, она с удовольствием потянулась, в позвоночнике что-то щелкнуло раз, другой,
и ей нестерпимо захотелось жить: принять ванну, выпить чашечку кофе, выкурить сигарету, наконец, и – на улицу: бегать
по лужам, летать по небу...

– Катька-а-а! – протрубила она на всю квартиру. – Катерина!

В дверном проеме, свежая как огурчик, при полном параде появилась дочь.

– Звали, мама? – произнесла она на французский манер.

– А куда это вы с утра пораньше?.. Что, и чаю не попьете?

– Ну, какова я? Хороша ль чертовка? – красовалась перед матерью Катерина, с королевской грацией вышагивая
на высоченных каблуках, игриво демонстрируя себя в новом, нежно-розовом брючном костюме.

– Ух! Пантера!

– То-то! Знай наших! – рассмеялась Катька и плюхнулась к матери на кровать. – Знаешь, мамуль, ты уснула вчера,
а я до рассвета на кухне письма ваши читала. И нашла, между прочим, адрес теть Юли.

– Знаешь, мам, а я ведь все-все помню. И про то, как ваш Санечка неуклюже за Юлей ухаживал, и про глупую их ссору, после которой он пропал на целый месяц, и как теть Юля плакала потихоньку, стараясь, чтобы вы с папкой ее слез лишний раз
не видели... А я сегодня даже стихи ее вспомнила.

Катька, легкая, как пушинка, подхваченная ветерком, соскочила с кровати, пролетела по комнате, вернулась к окну, чуть ближе к углу от которого начиналась фотоэкспозиция, замерла, словно артист перед выходом на сцену, и вдруг вспыхнула, зарделась алым светом так, что Светлане привиделась ушедшая с годами огненная рыжинка волос дочери, а в негромком голосе услыхала нотки грусти школьной подруги, Юльки.

                Не гляди на меня, не гляди,
                когда мимо тебя прохожу.
                Все давно позади.
                Ты не веришь?
                Смотри: вот смывает вода
                твое слово «люблю» с речного песка,
                не гляди мне во след, не гляди...
                Но пройдет ледоход, и в моей судьбе
                кто-то счастье свое найдет
                на забытом тобой этаже.
                Не гляди мне вослед. Не гляди.

То, что творилось на душе у Светланы Павловны, пока дочь читала стихи, навряд ли можно выразить словами. Что-то необычайно светлое, незаметно вытесненное годами на задворки души, всколыхнулось, выплеснулось за край, зазвучало голосом дочери.

– Мам, мне тогда так жалко было теть Юлю, так жалко, что на пару с ней реветь садилась.

– Ага. Так вот в чем причина тех безутешных слез. – Светлана не узнала свой голос: удивительно сочный, наполненный восхитительной мягкостью и... ароматом. Ей богу – ароматом!

– А то! – снова задиристо защебетала дочь.

– А мы-то все в толк взять не могли: стоит тебя на полчасика с Юлькой оставить – ты на слезы вся изойдешь! Сидишь
в уголочке, точно мышонок, ладошкой слезы по личику растираешь, носом шмыгаешь – ничем не успокоить. Юлька домой уже уйдет, а ты все твердишь «тетюля» да «тетюля». Уже потом, когда заметили, что ты безошибочно ее по стуку в дверь узнаешь, а не успей она зайти, ты к ней летишь как шальная, – только тогда мы догадались о том, что эта загадочная «тетюля» – Юля Батьковна наша.

– Мам, – Катька хитро взглянула на мать, – а ты знала о том, что то первое письмо, которое вы получили от дяди Саши
и которое потерялось самым загадочным образом, все четыре года, пока дядя Саша в военке на моряка учился, у тети Юли
в сумочке хранилось? Не знала?! Надо же! Точно слово сдержала! Это ведь я его у вас умыкнула и теть Юле вручила, взяв страшную клятву с нее, что никому не скажет про то и с письмом не расстанется до самой встречи с дядей Сашей. Вот это да!
 
– Катя?!

– А об чем мы бы с ней всякий раз секретничали бы? Она мне то письмо показывала и такой красивой делалась, какой я ее больше никогда не видела, даже на их свадьбе с дядей Сашей она не такая была, как тогда, когда мы с ней письмо
из сумочки доставали... А когда я увидела дядю Сашу, вернее, его огромные сияющие пуговицы парадного мундира – ну, все сразу поняла: вот от чего тетя Юля по своему Санечке так убивалась! Честное слово, внутри до сих пор все трепещет, когда военного вижу. Дыхание перехватывает, а сердце так и заходится: сей-час, сей-час... вспыхнут ярче солнца все его пуговицы
и увезет меня бравый лейтенантик в заоблачную страну счастья. Так-то!

В комнате образовалась неимоверная тишина. Она длилась секунду, ну, две, но и этого оказалось достаточным для обеих, чтоб соприкоснуться с вечностью.

– Вот, значит, как, – выдохнула из себя Светлана Павловна, – маленьким девочкам про любовь рассказывать... А как же Миша?..

– Ма, ну ты даешь! Миша это МИША, это мое ВСЕ. Я об этом сегодня ночью тоже думала. Потому-то я и при параде: муж мне свидание назначил!.. О, господи! Он же меня уже полчаса как за углом дома дожидается! А я тут с тобой время зазря трачу... Мамулечка! – нараспев прошептала Катька. – Хорошо-то как, правда? Жизнь продолжается!!! 


Через неделю Светлана Павловна получила сразу три письма от сына, а еще через полгода встречала и самого солдата. Встречала со всей своей семьей: с зятем, внуком Данькой, Ба Томой и, конечно же, с Катькой, своим цветиком аленьким.

И в доме Светланы Павловны был настоящий праздник.