Диалог у рождественской елки

- Я боюсь, я страшно боюсь! – она подняла глаза от коктейля с соломинкой: в них правда расширенными зрачками звенел страх, как будто не соломинку она выпустила  из губ, а из рук  – последнюю надежду. И веснушки на смугло-загорелой коже вдруг напряглись и побледнели.
- Чего я боюсь? Боюсь остаться одна. Когда дома встречает тебя только кот, а с сыном и дочкой ты просто созваниваешься, даже каждый день. И подруг у тебя навалом, и их мужья – твои лучшие друзья, они берут тебя с собой на праздники, везут в зной на речку, а в снегопад – на лыжах. И роллы, и глинтвейн после мороза, и болтовня со смехом на весь подъезд у тебя дома («Да вы проводите досуг свой, мадам, в лучших традициях 19 века», – сказал мне один господин. А я ответила: «А то!» ) – это очень веселые друзья! С ними так классно, что хочется уже остаться одной. Я вообще люблю одиночество! Обожаю сесть на диванчик, поджать ноги. Погрызть кости, семечки, свои руки, посмотреть тупо в телевизор или в книжку – неважно, важно, что ни перед кем не нужно притворяться, выглядеть, держать спину, зашивать все дырки и зашторивать душу. Это классно! – один день. Два, три… А потом…
Однажды я встретила старую знакомую, которая недавно женила сына – отдала его в надежные руки: девочка-невестка прелестная, у молодых своя квартира. А мама посерела, поникла, как высохшая новогодняя елка, которой позволили достоять до февраля, до нового восточного года, а дальше? Как сохранить ее иголки? Где ее блестки? Как выживут без свежих сил шарики???
У тебя есть елка? Я не могу без елки, мало запаха мандаринов, мало; надо еще самой каждый раз вешать шарики, подбирать их по цвету и тону, по искрам и размерам. И каждый раз, когда ее надо развенчать, так жалко старушку…
Я боюсь, смертельно боюсь участи каждой елки.
Сегодня Рождество. Надо радоваться. Нельзя бояться! Но я боюсь.
Очень боюсь оказаться брошенной, как 3 года назад. Тогда Он, мой милый, единственный, лучший на свете (я сразу стала звать его мысленно Мой Король, как только узнала), написал мне: «Я нашел ту женщину, что искал. Я не могу ее обманывать. Поэтому возможна только переписка. Надеюсь на понимание». Я всегда была очень понимающей, понимаешь? Я понимала, как он был занят, я понимаю, как занят ты (ты помнишь, когда мы только знакомились, ты сказал, что очень занят работой, зато это не дает тебе возможности заниматься глупостями – я помню, я знаю…поэтому у нас так долго не было этого первого свидания. Я обожаю вас, мои деловые мужчины!). Я понимала, что сердцу его не прикажешь (а мое сердце вопило: он врет! этого не может быть! – и так и оказалось потом: он все соврал, просто чтобы избавить меня поскорее от боли)  В общем, это другая история, теперь неважная. Но твоему сердцу тоже не прикажешь, я понимаю: мы в разных…ммм… весовых категориях, ага? Я на десяток лет старше, чем тебе хотелось бы, а тебе хочется видеть рядом…ммм…
Ты еще не наигрался в поддавки с возрастом? Да, у тебя шикарное тело (много приходится изнурять его? моих 3-х раз в неделю шейпинга недостаточно, чтобы выглядеть так круто), и молоденькие девочки должны быть в восторге!
Но мы-то с тобой знаем, что энергия вытекает из нас, как песок из песочных часов, и это не остановить, как ни переворачивай, ни перелицовывай эту тупую болванку! Время упрямо – гораздо упрямее нас всех! И мои морщинки, от которых я готова была выть, как волчица, потерявшая своего детеныша, еще 2 года назад, никуда не избыть, и твою седину – можно, конечно, закрасить, но, милый, зачем? Ты знаешь, как ты интересен этой своей сединой? И я знаю, что мой лукавый взгляд, когда я не в тоске, так сияет и лучится, что плевать на все расползающиеся от него морщинки!!! Но… может быть, тебе не плевать? Этого я боюсь.
Боюсь не забыть эту трехлетней давности историю и остаться с ощущением потери, потерянности, брошенности… Вот видишь – я опять вернулась к этому противному слову? А попробуй-ка выбей из себя  ночи кошмаров, в которых никак не согреться под солнцем слепящим: солнце-то есть, и море, и искры глянца. А тепла – ни грамма! Холод! Да что там – стужа! Я собираю какие-то шмотки: чужие шали, разодранные в лохмотья; чужие пальто, разрезанные на лоскутья; чужие обноски – ничего своего! Претендую на место жены чужого мужа… Он знакомился со мной, как свободный человек. А потом выяснилось: ничуть не свободный – чужой муж. Я боюсь: вдруг ты тоже – чужой? Даже если не муж, а просто – чужой??  Но у тебя такой мягкий взгляд! Обожаю эту дымку теплой зелени во взгляде, как в море. Море держит нас и позволяет летать, правда? Ты станешь моим морем?
Я самого страшного тоже боюсь. Помнишь: если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой? У моей старшей коллеги недавно погиб муж. Да, так, словно в бою погиб, на посту. Он всегда стоял на посту – наш бывший директор, настоящий полковник… Нет, глупо о нем – так, пошло. Он просто – настоящий мужчина. И странно так говорить о нем – был… Кажется, заходишь в его кабинет – и вот он, галантный с дамами предельно. Выдержанный всегда. С юмором -  иногда на грани, но всегда – только на грани, не за гранью. Как мы без него? Как она – без него?..
Она выла у гроба, как древние жены Ахматовой, или Цветаевой…
Когда ему сделали операцию - подозревали онкологию и отмели, - она летела по улице, из больницы, скорее к нам, поделиться: все прошло! Беда миновала! Она хотела обнять весь свет, прокричать на весь свет, чтобы весь мир радовался: беды больше нет!
…А наутро мы не знали, куда прятать друг от друга глаза, как дальше жить, как поверить - неужели там не ошиблись? Из больницы позвонили и сказали, что ночью у него остановилось сердце…
Она сильная. Бог оставляет жить тех, кто сильнее. Но это так страшно – быть сильной!!!
Я очень боюсь.
И оказаться слабой – разбиться, разлететься, расползтись по постели от немощи, а тебя оставить сильнее – еще сильнее боюсь. А у меня вены на руках, не смотри, какие…
И еще боюсь, что ты не набылся один, как я, что мы просто по времени не совпали – у каждого ведь своя пора, и каждому овощу – свой фрукт. Вдруг тебе до сих пор комфортно одному дома (подумаешь – 3 года развода?)? И то правда, ведь не 3-хлетний же ты ребенок, и чудища не стоят у тебя в громадном доме за каждой дверью, и головы всем им ты давно посрубал  волшебным мечом, и у тебя есть камин со священным огнем, в котором все страхи горят без следа. Это я плакала в нашей новой квартире, когда мама ушла и оставила меня-маленькую одну, и из-за каждой двери – кладовки ли, комнаты ли, балкона – я их не различала, пялились на меня чудовища, до смертельного плача пялились, до маминого прихода испуганного (я головой уже билась в отчаянии в пол, потому что куда-то спрятался волшебный меч, и священный огонь не горел…). И все кажется: я - та девочка... А ты – большой мальчик, правда? И каждый вечер палишь огнем все страхи, глядя в камин. Так здорово сидеть у огня, верно? Тогда и весь мир за окном тёпел или… Да просто неважно каков!
Я очень боюсь, что тебе так хорошо у этого огня, что нисколько не трудно самому запечь себе курочку в рукаве, или рыбку на гриле, или… тоску с кленовым сиропом – запечь и съесть: ам – и нету! И встать рано утром одному – такой кайф! Ничья чужая голова не отлежала руку…
И еще страшнее я боюсь, что все это время, что я знаю тебя, на ковре у камина, у этого теплого-претеплого огня лежит она: молодая, красивая, свежая, вовсе не рыжая и вовсе не я! Она не умеет печь курочку в рукаве – но ты это с успехом делаешь сам; она не варганит по утрам вкуснейшие бутерброды – но и это не трудно тебе; она не умеет страдать, тосковать и петь – только плясать, змеино выплескивая свою тень рядом с камином, а тебе это и славно!
Но она еще не знает, что поддавки со временем – это дохлый номер. Она еще не научилась не бояться его – нашего времени, и не знаю, научится ли. А я – хорошая ученица. Знаешь, я уже ничего не…
Она подняла глаза от соломинки.
Из зеркала на нее смотрела, сияя зрачками, рыжая Лиса-Алиса – не ведьма; а просто с воспрянувшими веснушками женщина.
Она отрепетировала весь диалог у рождественской елки и отправилась на свое первое свидание с Ним совсем без страха. Совсем.
P.S.
 - У меня не было меча,  и я тоже страшно боялся дверей, - раз.
У камина нет ничьей тени, - два.
Твои лукавые глаза и веснушки я боюсь теперь потерять – три.