Шепот в пустоши

В древней галактике, которая затерялась в темной бездне космоса, умирал старый шаман. Сила жизни уходила из него, растворяясь в пространстве вселенной. Миры начинали век за веком менять свои цвета на кроваво-красные, чувствуя приближение бури внутри своих пространств. В галактиках и планетах затаившаяся злоба с каждым мгновением все сильнее и сильнее кружилась вместе с пороками в многовековом ритуальном танце, заползая в души существ.
Обитатели миров, особенно те, кто был слаб, изначально и уже давно перешли линию, разделяющую добро и зло, остальные же, все еще находясь на мнимой границе, в своих снах и мечтах уже не однажды вовсю резвились в запредельном безумстве братоубийственного кошмара.
Зло само по себе не представляло такой уж страшной угрозы, но своей прелестью оно переманило к себе зависть. Зависть - одна из мерзких  вещей, которая отравила все вокруг в те времена, давая почву вторгнуться всей остальной мерзости. Миры сменили прославление света на  молчаливое потворство тьме, предаваясь усладам, когда наступал  мрак ночи, в  огнях, созданных  специально для разжигания в них самых низких чувств.
Все в  окружающем их мире менялось, заставляя не успевающих за мнимым прогрессом отмирать, намного раньше времени, чем сами они себе в свое время наметили. Либо выглядеть настолько смешно в  попирании своих, когда-то непоколебимых, как им казалось, взглядов, стремясь за новым поколением хищников, грызя друг друга, что бы самим не быть растоптанным поступью нового рода, стремящегося за властью. Это заставляло их  воевать друг с другом, вместо того чтобы всем вместе сбросить с себя всю накопившуюся внутри и снаружи  их гадость.
Сила шамана угасала, как когда-то угасло существование его предка. Мир уходил из-под ног, все, что когда-то было достигнуто, потеряло свое значение для него. Он видел, как более молодое племя пытается взять все в свои руки, как на далеких звездах шепчутся сплетни. А когда наступало самое темное время, в туманных уголках уже поблескивали молодые, слегка кривые зубы тех, кто рвался в бой за власть. Раскосые глаза его молодых слуг все меньше смотрели на него с былою лестью, в них уже появлялась та злость, которую нельзя  скрывать за  улыбками. Их тела еще услужливо преклонялись ему с вынужденной покорностью, но глаза, эти зеркала душ, сверкали яростью тьмы.
Он ослаб, очень ослаб в этой его форме жизни. С каждым веком  мгновения его жизни, он чувствует, как слабость все больше разрушала когда-то непоколебимое правление и само его существо. Слабость не давала ему снова взойти на арену былого времени.
Все стареют.
В мире миров также нет ничего вечного, как и на самых убогих планетах, которые крутятся где-то по границам вселенной около своих светил. Даже самые когда-то, казалось бы, вечные миры на сегодняшний день представляют собой лишь пыль, которая, странствуя по вселенной, иногда пугает современников, которые видят ее темные облака вблизи просторов своих миров.
Ветер пустоши все сильнее и сильнее звучал в его сознании. Голоса великих предков звали его перешагнуть черту и уйти в одиночное скитание для обретения той мудрости, которая не претерпевает редакции времени, но сила, не переданная сила, все еще держала его в этом измерении.
И смотря, как гонцы разносят вести о его скором уходе, он думал о том, как все это начиналось для него самого. Видел в профилях гордости тех, кто уже восходил на Олимп этой глупой войны, самого себя. И вспоминал тот нелепый крик того, кто был до него, да забудет время его имя как можно быстрее. В тот  миг, когда мир рухнул в Хаос новой воины, когда сотни, тысячи миров погрязли в кровавом пире бойни, чувствуя, как там, в небесах запульсировала энергия смертельной игры. Как буйство охватило вселенные, которые,  захлебнувшись кровью своих братьев,  снова сорвались вслед за всеми, давая насладиться мигом победы в битве только избранной мрази своих народов.
Его предшественник кричал так, что в храмах миллионов религий, сотен миров провидцам открывались видения, которые были полны ужаса существа вдруг принявшего всей душой  проклятие. В крике не было слов, был только дикий, ни с чем не сравнимый ужас. Ужас этот от того, что он понял, как много хорошего  могло быть сделано и как много плохого совершилось. Как упивались пороками миры вместе с ним вместо того, что бы идти к истине.
Крик того, кто был до него, теперь не давал ему покоя, даже в минуты короткого и нервного забвения.
Старый шаман корил себя за слабость большинства своих поступков. За то, что был, не так силен, как виделось ему вступавшему на пьедестал власти. За то, что он предал сам себя, не сдержав и не выполнив данные самому себе обещания. А как он клялся в момент  выпивания чаши победы, как воздавал хвалу самому себе, как выдумывал то, чего не случалось с ним, чтобы стать в своих глазах еще важнее и мудрее. И самое поганое, понимал он сейчас, стоя у ворот вечности, что он верил сам своей же лжи, он верил. Иногда он даже не мог определить, что было правдой в его жизни. Все перемешалось в его разуме, а бурная фантазия  воображения окончательно стерла границу вымысла и того, что действительно когда-то случалось. В ужасе он ждал то мгновение, когда его угасающий крик раздастся в вечности.
Что же он прокричит тогда?
Что это будут за слова?
И будут ли это слова?