Сквозь обман

Там, за горизонтом где-то,
Есть далекая планета,
Где живут такие же, как мы,
Скитальцы и слепцы.

Небо, как всегда, было в полосочку.
Черные частые линии, сливаясь из-за расстояния в размытые и редкие темные, пересекали свалявшийся катышами покров из белесых ватных туч, отчего небосвод был похож на полинявшую тельняшку. На ней повсюду были словно ножевые драные раны, в которых виднелось окрашенное королевской голубой кровью нежное мясо. Но полосы были и на нем, они навсегда въелись в измученное тело мироздания.
Линии впивались в горизонт, как упругие иглы китового уса, и пронзали мир, должно быть, насквозь, до самого твердого каменного основания.
Фонни открыла дверь. До неё донесся чуть слышный неприятный запах гари. Здесь, почти в центре города, это было немного необычно, но не более того - все уже привыкли к тому, что заброшенное святилище на центральной площади снова ожило. Сжигали, видно, быков или другой крупный скот - по воскресеньям боги любят предаваться чревоугодию. Криков, слава этим самым богам, слышно не было. На сильный шум как-то пожаловался сам префект города, теперь обреченных животных перед жертвоприношением прирезали. Зрелище от этого становилось куда менее интересным, но многим нравилось втихомолку подсмеиваться над жрецами, разряженными в пух и прах, как актеры. Завывая и закатывая глаза, они читали необходимые молитвы, шепеляво произнося режущие слух слова древнего языка, но смрад от облитых маслом горящих туш был так силен, что им приходилось дышать через платок, а разборчивость речи от этого приема улучшиться никак не могла. Но боги, известно, глухи и немы во время еды.
Мертвые груды черно-оранжево горели и тлели на алтаре, актёры-священники, потные от танцев, успокаивались, становясь солидными и авторитетными, приглаживали бороды и шли обедать. Для земных богов пищу жгли не так долго, она успевала лишь покрыться сморщенной дымящейся корочкой.
На улице было людно. Пахучими ручьями проплывали мимо шеренги торговцев с зеленью в корзинах-самоплетках. С утра растения уже успели подвясть, кончики свешивались с относительно свежих стеблей сморщенными лоскутками. Мощеные улицы отдавали ночное тепло прохладному дню, было душно, пыльно и грязно, - все предвещало вечернюю грозу. Сквозь приоткрытые губы облаков жарко дышало солнце. Можно было идти вдоль стареньких навесов, испытывая попеременно то тепло, то прохладу тени.
Девочка потрогала натертый за ночь замочком очков затылок. Сколько ни подкладывай между ним и волосами мягкой ткани, железо всё равно царапает кожу и постоянно давит. У взрослых там мозоль, будто кость, они и не замечают этой проклятой железки, а вот она, Фонни, всё мучается и мучается уже четырнадцатый год подряд.
Подхватив стоявший у порога средних размеров кувшин, она пошла к городскому роднику, за водой, стараясь не задевать идущих навстречу по узкой улочке людей в бледно-серых платках и опасливо обходя дурашливо дерущихся за косточку грязноватых псов.
На небольшой площадке, окружавшей бивший рассыпчатой прозрачной струйкой ключ, было грязно и шумно. По краям, в жиденькой недлинной тени каменных глухих стен торцов домов, суетливо игрались замусоленные дети; мокрые собаки, залезая лапами внутрь сложенной из камней небольшой чаши, в которой скапливалась вода, пили и задирали рядом же лапы - к этому фонтанчику ходили лишь бедняки, а сейчас почти все они были заняты на работах. Отгонять собак было некому.
Эти псы были незлобными: хотя Фонни и видела однажды, с какой яростью они рычали на ведомого по улице оборванного воришку-нищего (или на его стражей - кто разберет?), бояться их явно не стоило. Недовольно виляя хвостами, они расступились перед ней.
Вода в чаше была загрязнена жесткими выцветшими волосьями. Ее редко кто чистил - неблагодарная это и противная работа. Сквозь песок щетина не просачивалась вниз, потому дно чаши словно поросло шевелящимися склизкими водорослями. Надо было подставлять кувшин под самую струю.
Стоять так, со все тяжелеющей посудиной в вытянутых руках, было неудобно. Фонни ступила ногами в воду, сняв с них предварительно сандалии. Пятки тут же свело от холода, стопы перестали чувствовать слизь под собой.
Детишки вяло посматривали на привычную для них картину. С другой стороны от струи принялись возиться неугомонные бродячие псы. Они тыкались блестящими носами в землю, делали вид, будто что-то зарывают, плешивыми мордами принимались кусаться,  в ярости проводили по шерсти гребешками зубов, ища скачущих в ней блох.
Какая-то рыжая с обвисшим после щенения животом сука принялась отряхиваться. Фонни закрыла глаза, защищаясь от брызг, и подняла плечи. Ногу повело на скользкой коварной опоре.
Затылком Фонни ударилась о неровные булыжники. Кувшин, выпавший из рук, прокатившись, как груша, по земле, чудом остался цел. Из шейки горлышка толчками пульса выходила вода, обманчиво блестя на солнце и волнами накатываясь на камень площади, вбирая в себя застаревшую пыль.
***
Фонни очнулась в какой-то подворотне. Здесь было еще больше пыли, грязи и духоты, чем на улицах. От земли отдавало влажной прелью.
Кто-то, целиком завернутый в простые серые одежды, в неловкой позе сидел чуть поодаль, подложив под себя мешок.
Солнце несколькими яркими клинышками лежало на земле, но, несмотря на это, было темно. Пылинки роями гонялись друг за другом, словно маленькие неуклюжие насекомые.
Завернутый склонился над какой-то книгой. Фонни подала голос, из её горла вырвался задушенный хрип.
- Ляг. Не вставай.
Фонни похрипела еще, облизала ссохшиеся губы. Человек повернулся. У него оказалось мягкое щетинистое лицо с несколькими бледными шрамами; на вид мужчине было лет тридцать. Коротко стриженные волосы почти не были видны из-за нависающего надо лбом капюшона.
Он зачерпнул в деревянную с трещинами кружку воды из бочонка и подал девочке. Бочонок тут же закрыл каким-то твердым блином.
Кружка отдавала горечью. Край у неё был заметно испорчен чьими-то зубами.
- Лучше?
- Д-да... Я... я упала, кажется, ударилась.
- У тебя шишка. И дужкой очков поцарапало слегка. Нет, не трогай, - девочка потянула руку за голову. - Больнее будет.
Он странно улыбнулся.
- Полежи немного.
Фонни оглядела себя, пошевелила ногами, поправляя длинное - до щиколоток, - платье. Затылок зудел, чувствовалось, как под кожей иголочками двигалась кровь, от которой набух небольшой болящий мешочек ушиба.
- И... сколько я так?
- Недолго. Я недавно тебя перенес, - человек забрал кружку. - Твой кувшин треснул, - задумчиво протянул он. - Другого дать не могу, полежи тут и иди домой. Не сильно болит?
- Так... - Фонни села. На пару секунд все вокруг потемнело, в ушах глухо зазвенела кровь. Она поморгала, и морок прошел - такое бывало и раньше. - А как вас зовут?
- Ноцри.
Он замолчал, разглядывая сквозь две пары зеленоватых округлых стекляшек ее глаза. Потом как-то слишком озабоченно повернулся к книге.
- Я - Фонни.
Она встала, помогая себе руками.
- Родник недалеко, за углом.
- Прощай, Ноцри. Спасибо.
Тогда они еще не знали, что скоро столкнутся вновь.
***
Вечером Фонни пришлось объяснять матери, куда пропал один кувшин. Жаловаться на шишку она не стала - ничего, кроме насмешек над неуклюжестью, не получишь. А то, пожалуй, и к врачевателю идти заставят.
Знахаря-врача знали в их районе все. Он лечил всё: и переломы, и порезы, и больные зубы, и ревматизм, и педикулез, а помимо этого еще и беременность.
Знахарю этому, конечно, всеми силами пытались противостоять как злые, так и добрые силы. Злые были представлены в широком ассортименте: от домовых и бесов до дьяволов и демонов. Добрые же были в основном священниками, считавшими, что болезни, особенно смертельные, дарят людям боги - чтобы нечестивые грешники могли искупить свои грехи на земле и не мучились в аду. Примерно так же дарят люди друг другу сифилис.
Добрые духи изгонялись очень просто - с помощью денег. Деньги, которые, как известно, зло, действовали на священников подобно тому, как действует крестное знамение на нечистую силу. Только знамение остается со знаменателем, а деньги уносились, дабы «уничтожено было зло».
Злые же духи были отгоняемы и изгоняемы путем курения различных трав и благовоний, а также, в особо запущенных случаях, - путем трепанации черепа.
За благовония и сверление платил, конечно же, пациент или его родня.
Человеку свойственно совершать ошибки. Человек слаб.
Часто духи оказывались сильнее врачевателя. Тем большим чудом выглядели счастливые случаи исцеления, когда дырка в черепе благополучно зарастала, у «дурной боли» начинался «период сна», вши отступали перед блеском бритой чистой кожи и вонью полыни, а удаленные больные зубы переставали беспокоить пациента потому, что болеть было уже нечему (по тому же принципу отрезались пальцы с вросшими ногтями).
Поэтому Фонни, взяв другой кувшин, на этот раз благополучно набрала воды и вернулась обратно.
Грозы вечером не было. Лишь на горизонте в грязно клубящихся тучах иногда можно было увидеть сполохи молний да услышать слабые отплески грома. На закате все тучи ушли, небо очистилось. Яснее стало видно решетку. Она уже не была такой размытой, тонкие линии окончательно обозначились на всё светлеющем молочно-голубом фоне. Духота не рассеивалась. Небесная канцелярия славно позабавилась: обманула всех, заставила ждать, а обещанного ведра с водой и молниями не опрокинула.
На ночь, как обычно, читали вслух отрывки из Волшебной книги. Бедняга Виллина умерла от старости, так и не успев узнать секрет вечной молодости, а книга осталась. Теперь она показывала все, что в ней есть, а не отдельными предложениями, как раньше, по заказу.
Первые главы рассказывали о сотворении мира, человека, о дрязгах в Царствии Небесном, о междоусобицах Младших богов и Старших.
Больше всего Фонни запомнилась история о падении одного из младших богов.
Бог как-то нашел зеленый прозрачный камень невиданных размеров, чистоты и красоты.
Это был прекраснейший в мире изумруд.
На свою беду, бог решил показать его своим братьям. Те поначалу обрадовались, а потом начали завидовать. Один из них предложил поделить камень на кусочки, чтобы никому не было обидно.
«Но ведь это прекрасный большой камень! - воскликнул счастливчик. - Зачем его делить на множество мелких? Приходите ко мне и наслаждайтесь, я всегда буду рад гостям»
Нетрудно угадать, что последовало вслед за этим. Все разъярились, назвали бога «противником» - сатаной. Тогда Сатана взял камень и спустился на землю, к людям, сказав, что будет жить среди них. Но в падении камень разбился на много кусочков.
И дальше - о том, как боги оградили Землю решеткой, чтобы никто больше не смог подняться на небо.
Легенда оставалась легендой, но решетку видели все. И все понимали, знали, что им не подняться к небу, не погулять по Луне, не побывать на обратной стороне Земли, не стать богами. Все понимали, что они в тюрьме, что они ничего не могут сделать, потому что им мешают непреодолимые обстоятельства, силы природы.
Все считали себя Икарами - действительно, рожденный ползать летать не может.
***
На следующее утро Фонни вновь пошла к роднику.
В воздухе все еще висело предгрозовое томление, солнце палило, не переставая, из своего огромного раскаленного дула, покалывая кожу сквозь одежду; люди и животные жадно пили по возможности холодную воду, не обращая внимания на боль в порченых зубах, смачивали ею волосы, старались смыть с себя и одежды удушливую потную грязь.
На площадке Фонни встретила своего знакомого по детским играм - Норка Телефа, сына лавочника. Он выглядел согласно всем нашим представлениям о древних людях. Думаю, каждый сам представит себе его наряд. Не стоит описывать того, чего не знаешь сам, а одежду вообще трудно описывать.
Норк стоял на коленях и гладил какую-то не слишком облезлую собаку. Щеки и лоб у него были в пыли, по которой длинными ручейками скатывался пот, отчего лицо казалось полосатым. По-видимому, он недавно играл с той самой собакой, которая сейчас лежала рядом с ним и подметала землю хвостом от удовольствия.
Фонни подошла и наклонилась над ними. Норк наконец-то заметил её и поздоровался.
- И тебе… - на этом месте девочка вдруг остановилась, потому что почувствовала, что её что-то щекочет на переносице. Потом ей в глаза ударил яркий белый свет, и она негромко вскрикнула.
Очки, одной дужкой зацепившись за ухо, упали вниз.
Норк прижал руки ко рту от удивления. Первый раз видел он человека без очков! Он успел рассмотреть белые совиные полукружья, окружавшие глаза Фонни, карие - да-да, карие, тут же зажмурившиеся глаза, - и сверкнувшие на солнце стекла очков.
Поборов изумление, он притянул Фонни вниз и надвинул ей на глаза платок.
- Ты что, сдурела? Жить не хочешь?
- Я… я не специально, - промакая рукавом слезящиеся от света глаза, сказала Фонни. - Они сами. Это, наверное, из-за того, что я ударилась вчера.
- Ударилась?
- Упала. Затылком. Замок, может, сломался…
Норк подхватил очки и протянул ей.
- Одевай быстрее, пока никто не увидел. И аккуратнее теперь ходи!
Надвинув на глаза нехитрое сооружение, Фонни облегченно вздохнула, Норк вторил ей.
- Сходишь к Фараманту. Ночью. Попросишь новые. И никому не рассказывай, а то… сама знаешь, что будет.
- Ладно, - испуганно согласилась Фонни.
- И про меня даже ему не говори. Понятно? А то вдруг он…
- Чего?
- Ничего. Пошли пока воды тебе наберу.

Норк был хорошим другом, хоть и порядочно трусил.
Он проводил ее до дома. Про очки оба они забыли: Фонни - потому, что хотела забыть, Норк - потому что отвлекся. Разговаривали они о том, о чем обычно говорят дети тринадцати лет.
Фонни пару раз оглядывалась по дороге, ища кого-то или что-то, но Норк ничего не замечал, лишь окликал, когда думал, что она его не слушает, и рот у него почти не закрывался.
Вместо прощания он проговорил:
- Только обязательно сходи. Может… может, мне с тобой сходить? Ты из дома-то выбраться сможешь, не нашумев?
Фонни немного обиделась.
- Не надо. Справлюсь. Ты спи, спи, тебе надо спать, - с усмешкой ответила она. - Не заморачивайся.
- Ладно.
***
Над  городом разверзлись, наконец, тучи. Широкими ведрами носили они противную теплую водицу, проносились по небосводу из края в край, будто жуликоватые воришки, опрокидывая влагу и уносясь обратно к морю, за все новыми и новыми порциями жидкости.
Но некому было смотреть в этот час на затянутое синеватой пеленой небо. Город спал.
Луна, словно лампа в абажуре, стыдливо и приглушенно горела за мокрой тканью облаков, прикрывая ими свое выпяченное светящееся брюхо, покрытое рубцами растяжек. Потрясая постоянно возникающими и отрывающимися от тучного тела огромными кулаками, из которых вылетали надтреснутые, кривые от частого употребления копья молний, боги продолжали свои излюбленные игрища. Как гладиаторы за крепкой решеткой, они сталкивались друг с другом, отлетали и снова катались по полотнищу неба, на котором лежало уже немало выбитых зубов, ярко блестевших ясными ночами.
Но люди не любят смотреть вверх, особенно во время дождя. Некому было судить поединок, некому было решать судьбу проигравших и победивших, никто не кричал, чуя кровь. Некому было насладиться зрелищем.
Людей снова обманули, подсунув им вместо величественного грозового неба жалкие и нелепые бои рабов на забрызганной кровью и потом арене.
Дождь стучал по крышам, его капли, - быстрые и тяжелые, увесистые капли, - расплющивались о камень, коронами-брызгами разлетались во все стороны. Вскоре умерших частичек дождя скопилось достаточно для образования луж. Нечистыми гнойниками вздувались они  на рваных ранах улиц, на ножевых длинных ранах пахотных земель, на ранах умерших в ту ночь на открытом воздухе людей и животных.
Фонни, которая должна была сейчас идти к Фараманту, Стражу Ворот, лежала под одеялом и не могла заснуть. Она решила никуда не идти по двум причинам.
Она боялась, что ей не поверят, будто бы она не снимала очков, что Страж, фанатично верящий во все, что говорили священники, поведет её к прокуратору (снявших очки или подозреваемых в этом страшном деянии всегда водили почему-то сразу к прокуратору), что ее признают виновной и казнят - казнят, конечно, тихо и скромно, ничего не разглашая, потому что детей казнить запрещается.
И была еще вторая причина - Фонни случайно взглянула на небо. Когда была без очков, когда непривычный белый свет ударил ей в глаза.
Решетки, уродующей и искажающей все настоящее представление о небе, не было. Это было так странно, что Фонни сняла очки еще раз, дома. Полосы снова исчезли. Они исчезли даже в отражениях неба - на воде, на масле, на блестящих лысинах торговцев. Вообще - везде.
Это было странно, это было непонятно, это было безумно.
Постепенно Фонни стала приходить к очевидному вопросу. Почему убивали всех, посмевших снять очки? Что за этим скрывалось? Неужели те, чьи корчащиеся в огне лица она не раз видела наяву и во сне, видели то же самое?
И как это понимать?
Фонни была обычным ребенком, запуганным взрослыми. И она решила, что все это правильно, что это было предсказано древними книгами. Что в ее глаза, беззащитные, не охраняемые волшебными очками, вселился бес, который искушает её.
  Ей было страшно признаваться в этом даже себе самой. Но мысль все время крутилась где-то рядом, не давала покоя, будто афта в полости рта - стараешься ее не замечать, но язык все время натыкается на что-то соленое и противное, постыдное, на то, что никому не хотелось бы показывать.
Девочка несколько раз смотрела на свое отражение в воде старого колодца с непригодной для питья водой. Незагорелые участки вокруг глаз полинявшими заплатками выделялись на золотистого цвета коже лица. Глаза казались маленькими, но их можно было рассмотреть полностью, до мельчайших подробностей, в настоящем цвете (ведь люди всё-таки не рождаются с очками, уж это-то Фонни понимала).
Фонни хотела еще посмотреть на изумруды, светившиеся на кончиках башен прокураторского дворца. Какими-то они будут?
В конце концов ее сморил сон.
Ей снилась неширокая бурная река в крутых, поросших травой и кустарником мягких берегах. Берега потихоньку осыпались, в нескольких местах обнажилась уже глина и камень.
На середине потока возникали и тут же исчезали небольшие эфемерные водовороты, иногда плескала хвостом рыбешка. На возникающие в мелкой ряби блики можно было смотреть вечно.
Фонни стояла на мостике, облокотившись руками о перила. Вода возникала где-то под ногами и исчезала в невидимой за песчаной косой дали. Мусор, мелкие щепки, покачиваясь и кружась, плыли вместе с водой. Реку не слушались лишь облака, отраженные в ней.
Вода текла, текла, уносилась вперед, заманчиво подмигивала и побулькивала, зовя к себе.
Вдруг перила куда-то исчезли, и Фонни стала падать, утекать вглубь, в животе что-то замерло. Она сильно испугалась и проснулась.
***
Кто-то тихо звал ее с улицы.
Фонни, которая заснула, так и не переодевшись с вечера, медленно встала. В глазах снова что-то качнулось, почернело.
В окно, закрытое ставнями и натянутым по углам шерстяным одеялом, бил дождь. Он просачивался сквозь щелки и мутными струйками с кружащимися в них частичками дерева и пыли стекал на пол. Фонни сдернула одеяло, приоткрыла ставень и тут же отошла внутрь комнаты, чтобы не били в лицо мелкие брызги.
На улице, весь промокший, стоял Норк.
- Ты уже сходила? - сразу же спросил он.
- Норк! Ты что тут делаешь? - прошипела Фонни. - Я не пойду к Стражу.
- Не надо уже. Я договорился с одним человеком, Га-Ноцри. У него есть лишняя, неучтенная пара очков.
- Га-Ноцри? А кто он?
- Бродяга. Он живет… ночует рядом с нашим домом, в сарае.
Фонни вспомнила Ноцри, виденного ею вчера.
- И что он требует за них?
- Ничего. Он… юродивый. Сумасшедший немного. Бормочет постоянно всякие разности. Сказал, что «добрые люди» должны помогать друг другу.
- А он не мог через тебя передать?
- Нет. Он сказал, что хочет увидеть тебя лично. Не знаю, зачем… Собирайся, он ждёт! И я промок. До рассвета надо успеть вернуться и просушиться.
Девочка быстро завязала на икрах веревочки сандалий и вылезла на улицу сквозь проем окна. Аккуратно закрыв ставень, она побежала вслед за Норком, стараясь не шлепать по мокру слишком громко.
Одежда быстро промокла, отяжелела и липла к телу, как будто его охватил гигантской присоской кальмар или спрут. Ноги скользили по грязи, приходилось осторожничать. Гром чиркал по небу одну за другой свои спички, луна горела свечкой с неподвижным в заоблачном безветрии пламенем, звезды гаснущими в песке искрами рассыпались рядом с ней.
Дождь то утихал, то вновь становился сильней. Когда дул ветер, капли были холодными и летели косо; когда начинался перерыв, капли тяжелыми теплыми гирьками отвесно били по макушкам.
Насквозь мокрые, Фонни и Норк протиснулись в низкую дверь с перекошенным от старости и будто бы от злости плоским телом. Та яростно скрипнула.
Стены сарайчика были темными, склизкими от влаги. В углу грязной грудой лежала солома, на ней такой же грудой лежал человек. Возле него коптила сырым масляным дымом плошка с жиром. Видимо, солома настолько промокла, что пожара он не боялся, хотя Норк и сделал ему замечание.
- Как вас лучше называть: Га-Ноцри или просто Ноцри? - спросила Фонни. Бродяга начал вызывать в ней какую-то неприязнь - опять читает книгу, опять лицо скрыто капюшоном, опять щетина нелепо торчит в стороны.
- Ноцри, - он присмотрелся к девочке. - А-а, я тебя узнал.
- Я вас тоже.
Норк встрял в разговор:
- Вот, это она. Боится идти к Стражу…
- И правильно делает. Норк, нельзя ли попросить тебя уйти пока в дом? Заодно переоденешься, будет меньше шансов заболеть.
Тот удивился, но ничего не сказал и покорно вышел через другую дверь к себе во двор.
Ноцри обернулся к Фонни.
- Садись, - он подвинулся. - Сколько тебе лет, Фонни?
- Тринадцать.
- А-га… А очки раньше ломались?
- Нет, ни разу… А…
- А ты не заметила ничего необычного?
- Нет, - испуганно ответила Фонни. - Глаза заслезились, очки я тут же подобрала.
- Чего ты боишься? Одного того, что они вообще были сняты, хватит для «справедливого» приговора. Расскажи, что в этом такого?
- Я ничего не успела увидеть.
Ноцри вздохнул. Потом спросил:
- А Норк твой хороший друг?
- Да. Но он привел меня сюда, и я боюсь, что…
- Ничего. Смотри, - Ноцри двумя пальцами взял свои очки у переносицы и снял их. Под его глазами тоже белели пятна.
- Ужасно, да? А теперь…
Быстрым движением он ухватил очки Фонни, стащил их и положил позади себя. Фонни зажмурила глаза и потянулась, чтобы отобрать их. Руки слепо шарили по соломе, но ничего не могли найти.
- Отдайте! Отдайте! Норк!
- Тебе придется открыть глаза, - жестко произнес Ноцри. - Никто ничего не услышит, бесполезно кричать.
Фонни опомнилась.
- Ты собака, Ноцри. Грязная бродячая собака, - и посмотрела на него из-под опущенных век.
- Ты смотрела на небо, я знаю. Скажи мне, что ты видела - и я дам тебе новые, целые очки. У меня есть ключи от них, могу показать, скажи мне!
- Решетки нет… - прошептала Фонни.
- Да. Так и есть. А зачем тебе  носить на себе лишний груз? Он давит на уши, на нос, мешает видеть… У всего появляется один оттенок, преграда в небе давит на сердце.
- Дайте очки.
- Ты хочешь снова ослепнуть? Посмотри, какие яркие цвета вокруг, - Ноцри повел рукой вокруг себя и сконфуженно замолчал. - Посмотришь днём. Бери.
Фонни торопливо нацепила протянутые ей стеклышки с металлической оправой. Тихо щелкнул ключ в замочке.
- Иди. Ты будешь жить, зная, что преград нет, что ты сама их создаешь. Тебя замучает досада.
Снова яростно скрипнула дверь. Чуть позже - другая. Из нее появился Норк, одетый в сухое.
- Вы всё? - он оглянулся. - А где…
- Ушла. Только что, - сухо отозвался Ноцри. Потом пробормотал себе под нос: «Главное, чтобы она на чем-то стояла. Неважно на чем, все поверят, даже киты подойдут. Никому нет никакой разницы, на чем стоят какие-то невидимые неведомые рыбы - главное, что Земля не в воздухе, не в пустоте висит…»
Норк все смотрел на него.
Га-Ноцри резко вскочил и осмотрелся вокруг, словно что-то припоминая. Потом наклонился к соломенной лежанке,  подхватил с нее что-то продолговатое, тяжеленькое, - и, не дав Норку опомниться, быстро выскочил в непогоду.
Норк ударил плечом в захлопнувшуюся от удара дверь и вылетел за ним. Он едва успел увидеть заворачивающего за угол бродягу во вспышке молнии и бросился вперед.
Ноцри бежал, не оглядываясь. Вскоре Норк понял, что бегут они куда-то в центр города, то ли на площадь, то ли к зданиям прокуратора и прочей городской верхушки. Он все больше отставал, задыхался, несколько раз поскользнулся и потянул ногу, ушиб колено и хотел уже остановиться, когда за очередным поворотом перед ним раскрылось хлюпающее пространство центральной площади, площади без названия - старое не понравилось первосвященнику, а нового еще не подобрали.
Молнии несколько раз заливали все вокруг резким бледным светом, ударяя в верхушку колокольной башни, отчего на камнях появлялись мгновенные слепящие тени.
Норк потерял из виду бродягу. Тот то ли скрылся за каменными колоннами, апостолами окружавшими алтарь, то ли зашел в какую-то дверь, ведомую одному ему. Оставалось только стоять и ждать - или возвращаться.
Площадь с одной стороны полукругом окружали дома знатных горожан, с двух других - здание ратуши, колокольни, храм. Напротив домов расплющенно раскинулся дворец прокуратора. Все это было сложено из белого камня, цветом напоминающего выбеленную ветром и водой кость.
Задушенной птицей пролетел над городом крик. Норк вздрогнул, начал  напряженно выискивать его источник.
Минутой позже раздался другой, третий крик, оборвавшийся. Норк побежал туда, откуда он, казалось, раздавался.
У стены какого-то дома он остановился, перевести дух, осмотреться - и тут совсем рядом возник Ноцри. В руке он зажимал короткий клинок, с кончика которого капала дождевая вода и темная густая кровь. Ноцри не видел Норка, он смотрел в другую сторону, о чем-то напряженно размышляя. До мальчика донеслось бормотание.
- Да, это… она… какого чёрта… сюда… приходить… уходить… надо…
Фонни в это время уже уплывала куда-то далеко-далеко, в невидимую даль. Мышцы ослабели, тело куда-то скользило. Ей было немного страшно, сердце сладко замирало в груди, пока совсем не затихло. Река несла ее, вот уже скоро поворот, сил грести назад нет, да и хочется поскорее узнать - что же там, за песчаной наносной косой?
Смерть подмигнула девочке и унесла с собой.
Норк нашел ее уже мертвой. Очков на девочке почему-то не было, скулы бумажно белели в темноте.
А из раскрытого рта, словно из переполненной чаши фонтана, лилась перемешанная с кровью дождевая теплая вода.