Девичий утес

В нашем ауле, на южной его окраине, есть небольшой двухэтажный домик. Как белый кораблик на морской волне, стоит он на пологой возвышенности. Небольшие четыре окна с голубыми ставнями первыми принимают лучи восходящего солнца, впуская в дом тепло и свет. Нарезные деревянные ворота с выходом на перекресток, всегда бывают открытыми, приглашая кунаков и друзей на сирагинский хинкал, который ароматно готовят гостеприимные хозяева дома. В этом доме живет сельский учитель, скромный труженик, ничем не отличающийся от других наших аульчан, кроме как высоким ростом и атлетическим телосложением. Этот рослый горец, очень похож на крепкий, видавший виды, дуб. Живет он со своей стройной, как чинар, русоволосой женой.
Односельчане называют его учитель Анвар, а его белокурую красавицу жену – доктор Нина.
Ни зимой, ни летом на голове у учителя Анвара, покрытой густой шевелюрой с проседью, папахи не бывает. Черные вьющиеся кудри с серебристой проседью окаймляют его высокий лоб. Говорят, Амирбег–ази не единожды сделал замечание учителю: «Сынок, Анвар, голова дана мужчине, чтобы папаху носить! Ты – не гяур. Оставайся мужчиной, сынок».
Говорят, учитель Анвар всякий раз покорно выслушивал замечание уважаемого Амирбег–ази, благодарил его за добрый совет, но папаху так и не стал носить.
Доктор Нина тоже предпочитает ходить с открытой головой. Её русые, гладко зачесанные назад, волосы спадают, как горный водопад, на узкие стройные плечи. Вокруг ее голубых глаз,  закрытых темными очками, и на ее лице молочного цвета, заметны тонкие паутинки морщин. Чуть вздёрнутый курносый нос выдаёт её христианскую внешность.
Очки, закрывающие небесный цвет глаз, вызывают у односельчан жалость и сочувствие. Сочувствие к молодой ещё женщине, подарившей свет и жизнь многим  новорожденным, но трагически потерявшей свое зрение.
— Жаль, что, с течением времени люди забывают добрые дела. Проходят годы, и события прошедших лет предаются забвению, —  не раз с сожалением вздыхала санитарка  Патимат, в доме которой раньше жила доктор Нина.
 В каждый пятничный день, приготовив вкусные мясные чуду и сварив вкрутую яйца, она выходит на дорогу, ведущую к утесу, чтобы раздать садака (милостыню). Становясь лицом к утёсу, она молится Аллаху, чтобы никогда больше в село не заходила беда.
Много горя видела Патимат на своём веку. Выросшая круглой сиротой, потерявшая всех самых близких людей, она бывала счастлива, если могла кого-либо утешить, кому-либо доставить радость. Для неё не бывало чужой боли, чужого горя. А на утёс она смотрела, то, как на друга, то, как на личного врага, причинившего боль близким людям.
Этот загадочный утес со странным названием Девичий  гордо возвышается над Кавказским хребтом. Он стоит как дозорный, охраняющий аул от холодных северных ветров и серых туманов. Стоит, как сокол, пряча под свое крыло небольшой аул, оберегая его от природных катаклизмов. Опоясывая этот утес, как широкая лямка опоясывает живот оседланного коня, к аулу тянется широкая грунтовая автомобильная дорога. Она связывает наш аул с дальними соседними сирагинскими аулами и с целым миром.
По обе стороны этой горной дороги растут молодые деревца: березы, тополя, чинары, сосны. Растут и кустарники облепихи, шиповника, смородины и вездесущей ежевики.
Из расщелины утеса бьет светло–голубым ключом родник с чистой журчащей холодной водой. В жаркие летние дни каждый путник утоляет здесь жажду ключевой водой, а отвисшая, как козырек, скала дарит прохладу и покой путникам, присевшим около родника.
Зимой родник не замерзает, а вода из него, даже в лютую морозную погоду, кажется теплой.
 В зимнюю стужу, когда расположенные вблизи колодцы замерзали, наши сельчане приходили сюда за водой. А летом, во время засухи, когда  колодцы высыхали, сельчане вновь приходили сюда.
Сельчане, отправляясь в дорогу,  кланялись роднику: «Ассаламу алейкум, родник». А, возвращаясь из дальних дорог, они  останавливались отдохнуть около него.
Останавливаются они  и сейчас, чтобы отдохнуть и помолиться. Здесь  путники угощают друг друга гостинцами, рассказывают дорожные новости. Здесь они делятся друг с другом радостью и бедой.
 Родник объединяет жителей разрозненных сирагинских аулов, делая их друзьями. Не зря говорят, когда сирагинцев спрашивают: «Ты знаешь такого–то Магомеда?», они отвечают: «Да, знаю. Я с ним у «Ассаламу алейкум, родник» и хлеб ел, и воду пил». 
Утес–великан оберегал родник от мутных летних потоков грозы покатой скалой, словно крышей, а зимой - защищал родник от лютых морозов.
В детстве я всегда удивлялся, почему этот суровый утес наши односельчане и жители других окрестных аулов называют «Девичьим утесом», а не «Мальчишеским». Когда я спрашивал, кто и при  каких обстоятельствах впервые его так назвал, даже моя мама меняла тему разговора. Я думал, сельчане и сами не помнят, кто и как дал утёсу название «Девичий».  Казалось, сельчанам даже дела нет до названия утёса.
 Каждый в селе живет–тужит по–своему, стараясь выжить в суровых условиях Сирагинских гор. Трудясь от зари до зари, сейчас наши односельчане и жители других аулов, теперь не обращают особого внимания на доктора Нину и тем более на учителя Анвара. Реже стали вспоминать и о том, как Нина лечила горцев и о том, как Анвар и Нина влюбились друг в друга.
 Такое впечатление, что теперь каждый живет своими заботами и тревогами. Будто им нет дела до другого человека.
Наверное, так бы и жили, по-своему приспосабливаясь к трудным условиям в горах, если бы не произошел  непредвиденный случай.
Однажды руководство сельского строительного комбината решило открыть каменный карьер у самого подножья «Девичьего утеса», чтобы добывать камень. С этой целью руководство  направило туда тяжелую технику.
У подножья утеса появились тяжелые тракторы, бульдозеры, большой экскаватор. И начались работы по добыче бутового камня.
 Не веря своим глазам, случайные свидетели–путники, возвращающиеся домой вдоль утеса, приходили в ужас. А потом невольно стали возмущаться, пересказывая увиденную картину своим односельчанам. Весть о том, что работники комбината собираются открывать каменный карьер у подножья «Девичьего утеса», взорвать не только родник, но и Место привала, молниеносно распространилась по всем сирагинским аулам.
Когда сельчане услышали весть о том, что скоро заложат динамит и взорвут даже сам утес, взбудоражилось все село, как пчелиный рой. Они вышли к утесу.
Я тоже, студент-практикант, решил не отстать от односельчан и тоже побежал к утёсу.
 Вооруженные вилами, топорами и просто палками со всех окрестных сел люди бежали к «Девичьему утёсу».
Когда сельчане увидели большой экскаватор, вонзающий огромные железные зубы в тело утеса, а большой трактор своим широким ножом снимал целину с подножья, как снимают в бойне шкуру с медведя, они возмущенно накинулись на работников комбината.   
Я крайне удивился, увидев, как разъяренный Осман набросился на экскаваторщика, уничтожающего кустарники шиповника:
— Али! Сын ты мне или не сын? Не я ли тебя вырастил? Откуда ты такой бессердечный взялся? Не из моего ли ты рода?
— Отец, чьим же могу я быть, если родился от тебя, и ты вырастил меня? — остановив экскаватор, Али выглянул из кабины.
— Ты – мерзавец! Вот ты кто! Мой сын не стал бы рубить дерево, на котором сидит!
Разве ты не понимаешь, что, уничтожая кустарники, деревья, растительность этого склона, ты уничтожаешь наш родник, откуда пьют воду твои односельчане и ты сам?
Уничтожая «Девичий утес» ты открываешь дорогу северным ветрам и снежным заносам! Хочешь наглухо закрыть привал, на котором отдыхают путники из 60 сирагинских селений?
Экскаваторщику стало неловко:
— Папа, извини, я об этом не подумал, — остановив экскаватор, Али вышел из кабины.
— Сынок, надо думать о завтрашнем дне, — немного успокоился Осман. 
Недалеко от экскаватора шумно работал бульдозер, металлическим ножом снимая целину вместе с кустарниками и растительностью. К вспыльчивому трактористу Вали ни один горец не осмеливался подойти, зная его буйный характер и медвежью силу. От этого толстошеего высокорослого великана  все старались держаться подальше. Когда большой острый нож бульдозера, срезав под корень, поднял куст шиповника, маленькая худая женщина перегородила дорогу «железному зверю». Резко опустив на землю огромный нож бульдозера, приглушив мотор, Вали сошел на землю.
— Мама, что ты здесь делаешь? — проворчал он, медвежьими лапищами обнимая женщину, как ребенка.
— Я тоже вышла, сынок, со всеми односельчанами, чтобы защитить «Девичий утес». Люди говорят, что твой начальник вроде хочет взорвать утес, а камни продавать…
— Мама, на какой черт нужен тебе «Девичий утес»? Ты что, на этом утесе огород сажать собираешься?
— Сынок, это земля твоих предков. Почему же твой начальник  один распоряжается этой землей? Ты знаешь, что сказала гадалка Саният?
— Что хорошего может сказать гадалка, привыкшая туманить  головы односельчанам?!
— Она сказала, что «Девичий утес» – святое место, где расположен родник с лечебной водой. Он - дозорный нашего аула. Если его разрушить, то аулу грозит большая беда.
— Ну, придумала же эта святоша: «Лечебный источник», «Дозорный аула».
— Не навлекай, сынок, на наш аул беду и несчастие, не один наш односельчанин сорвался с того утёса, дай Аллах им райского уголка в том мире! Я не хочу, чтобы и тебя коснулась беда… — глухо простонала женщина, тыльной стороной ладони вытирая слезы.
— Мама, ну что ты? Не плачь, мама, — взволнованность матери передалось и Вали. Он замешкался, не смея идти против материнской воли.
Этот суровый, как сам утес, молодой человек, только что готовый снести скалы огромным ножом бульдозера, увидев слезы матери, притих, как ребенок. Он развернул бульдозер, поехал в сторону комбината.
Неожиданно, в самый разгар  ссоры между работниками комбината и односельчанами, появилась белая «Волга». Она подъехала к тому месту, где стояли землеройные машины.
— Вот и сам Каркабек появился. Посмотрим теперь, что вы скажете? – саркастически улыбнулся Али.
Из «Волги» высунулась голова. Весенний ветерок поднял три негустые пряди его волос. Его почти лысый череп, обрамленный редкими волосами, стал похож на репку.
— Почему машины остановились? — крикнул он громко. – И что за сборище тут собралось?
— Каркабек, горцы, в первую очередь, здороваются, - сказал Залкип.
Директора комбината по добыче камня Абдуллу сельчане называют Каркабеком, то есть, «Каменной головой».
— Я вас спрашиваю, почему машины стоят? Может быть, оттого, что много денег получаете и не можете их израсходовать? — Абдулла в ярости пропустил мимо ушей замечание Залкипа.
— Да потому, что общественность села не разрешает, — промямлил Ника–Усман, подъезжая на большом грузовике к Абдулле.
— Тут не джамаат - директор, а я!  Думаете, что  выполнить план, намеченный райкомом партии, тоже джамаат поможет? Или же зарплату джамаат вам даст?!
Ника–Усман, ты же не жаловался, когда получал премию. Не говорил, мол, что джамаат не разрешает. — Абдулла  повернулся в сторону  своих работников. — Али, Вали, Осман, Иса, не забывайте о премии, которую вам дают нам в конце месяца!
— Уважаемый товарищ директор, против ветра плевать нельзя. Говорят, что джамаатское копье, хоть из войлока сделано, но пронзает. Наперекор джамаату мы тоже не сможем пойти, — возразил Иса.
— Даю на размышление – час. Вам и этим балбесам, которые собираются мешать выполнить план!
Если вы не начнете работу, я вас уволю!  Немало у меня людей, которые хотят занять ваше место. А тех, кто мешает  выполнить государственный план, угрожая «войлочными копьями», я могу остановить и сам. Когда приедут работники милиции, я посмотрю, как запоют твои односельчане, — свирепо сверкнув глазами, Абдулла посмотрел на Ису.
— Прежде чем уволить меня, верни мои пятьсот рублей, которые ты получил за то, чтобы трудоустроить меня на работу! Сначала верни мои деньги, а потом отдай машину, кому хочешь!
— Ты совершенно прав, Али! Мне 1000 рублей тоже не помешали бы. Верни их мне тоже, Каркабек! Я тоже готов отдать «твой» грузовик. В нашем колхозе есть достаточно кос и плугов, чтобы взять их без денег, – улыбнулся Ника–Усман.
— Ника-Усман,  я тебя,  как муху уничтожу! — Абдулла защелкал зубами, суровым взглядом посмотрел на Ника-Усмана, одетого в серый костюм, испачканный машинным маслом и дорожной пылью.
 Директор стал протирать носовым платком свою толстую красную шею.
- Подожди, что я тебе устрою, Ника-Усман…
— Сначала попробуй уничтожить свое вздутое пузо! — завелся Ника–Усман.
Салих робко завел машину.
— А я поработаю. Не смогу я прокормить свою большую семью, не работая с утра до вечера. У меня ведь семеро детей, — исподтишка, он посмотрел на односельчан,  и на директора Абдуллу.
Алибек схватил  Али  за руку и вытащил его из кабины, бросил его на землю.
Али, рассердившись, сжал кулаки и кинулся на Алибека. Женщины набросились на  Али.
— Стойте, джамаат! — вмешался Саид.
— Из–за уважения к твоей матери, я сдерживаюсь! Я тебе показал бы, если бы твоя мать не была сестрой моей матери!… — разъяренный  Али остановился возле машины.
— А ну–ка, сын мой  Али, ты хорошо подумай, сколько поколений жило в этих горах до нас, и сколько поколений   после нас будет жить. Эти утесы и скалы предки для нас сберегли. Если мы сегодня продадим их, уничтожив кустарники, деревья и сам, что мы оставим после нас всем твоим семерым сыновьям и их еще не родившимся внукам? Под тенью утеса спряталось твое село, дом, в котором ты живешь. В этом селении живут и твои сыновья. Быть может, их детям тоже придется жить всегда в этом селе. Где гарантии, что больше никогда не будут лютые стужи или невыносимые засухи. Мир не закончится одним нашим рождением и смертью. подумай об этом, добрый человек, —  степенно произнёс Саид.
— Да, какое дело Каркабеку до нашей земли? В селении он построил себе трехэтажный дом. Даже не просто дом, а крепость. Во дворе баня, бассейн, а в городе у него пятикомнатная секция. Есть у него «Волга», чтобы кататься, куда захочет! А ему все мало. Как же он расширит свои владения, что тянутся от его роскошного дома, если вы не будете добывать камни? – Алибек нервно махнул рукой.
— Не на твои деньги я построил дом и купил секцию, чистильщик улиц! — Абдулла захлопнул дверцу автомашины.
— Бессовестный! Утесы и камни, леса и родники – это наша общая земля. Ты не имеешь права единолично распоряжаться ею.
-  Ущелье не бывает без скал, гора не бывает без вершин. Мало ли тебе места, чтобы камни добывать, если не решишься уничтожить утёс,  под которой живешь?
- Ведь этот утёс защищает наш аул от бурь и туманов. Здесь наш родник, со студеной чистейшей водой, где уставший путник утоляет жажду и набирается сил!
— Мы,  Каркабек, у тебя ничего не просим, только хотим отстоять свои родные места!- У обычно спокойного и тихого Алибека из-за непривычной ссоры, задрожали руки, губы и даже веко левого глаза, - и мы отстоим их. Так и знай!
— Если мы сегодня дадим ему разрушить Девичий утёс, завтра Абдулла начнет продавать и надгробные плиты. У него нет ни совести, ни ответственности! — добавил Залкип.
— Пока мы живы, ни куска камня продавать отсюда не разрешим! — махнула рукой Сакинат, будто отгоняя назойливых мух.
— Я хорошо знаю Каркабека и его повадки. Он сейчас пошел в милицию. Он тоже не отступит, пока работники комбината не выполнят установленный правительством план. Зря возмущаетесь, - робко проговорил Иса.
- Ничего. Вытерпим всё!
- Вы попросту попадете в неприятные ситуации. К тому же урежут и ваши зарплаты. И все равно из утесов будут добывать камни. Абдулла просто так дело не оставит, — предчувствуя «грозу», Иса решил направить людское волнение в другое русло.
— Пусть только попробует! Скорее мы умрем, чем дадим уничтожить «Девичий утес», — перебила его Патимат.
— На какой черт нам нужна жизнь, если мы не можем защитить село и его окрестности? — поддержала её Салихат.
— Наши отцы и деды ушли из жизни, как отважные горцы, защищая их от врагов. Они проливали свою кровь за эти утесы и горы. Мы тоже защитим каменные скалы не только от Каркабека, но и от ста таких варваров! — Алибек потряс над головой кулаками, давая всем понять, что не намерен отступать от сказанных слов. 
На следующий день на помощь катанухцам вышли  удалые дуакарцы, всегда расторопные муккамахинцы, как грозовая туча, внезапно примчались и нахкинцы. Около родника «Ассаламу алейкум, родник» расширился круг защитников утеса.
- Мы с вами, катанухцы! Не дадим разрушить красоту, созданную Аллахом и обновленную нашими руками!
 - Десятки лет назад мы сами изменили облик нашего утеса. Благодаря труду наших рук тропинка горных туров, превратилась в автодорогу.
- Да! Это мы расширили щель между скалами «Девичьего утёса» и превратили ее в шоссейную дорогу! Не допустим, чтобы наш труд перечеркнул Каркабек!
 - Это же мы сажали у его подножия березовую рощу, саженцы сосен, тополя. Вы только посмотрите, как разрослись деревья, посаженные в тот памятный год…  Как можно эту красоту разрушать?
- К тому же эта дорога соединяет разрозненные горные аулы с большим миром! 
- Сколько ярких воспоминаний  осталось у нас о том памятном годе, о роднике, открывшимся в то время, как целебный источник. Без  него вряд ли мы выдержали жару того засушливого лета…
 - Нет! Никак нельзя допустить, чтобы этот райский уголок превратился в руины.
Да, дорогой мой читатель, много песен было спето во время прокладки этой дороги, много сказано было друг другу здесь самого сокровенного, немало было съедено здесь ржаного дорожного хлеба с брынзой. Немало было выпито холодной родниковой воды, освежающей голову и мысли! Эта наша история. 
Много песен о любви прозвенело в каменных стенах Девичьего утеса,  немало тайных признаний в любви они, суровые стены утёса, здесь услышали, чтобы дать разрушить свою «достопримечательность местного значения», как в шутку они называли этот утёс.
Да, дорогой мой читатель, это место у родника для   сирагинцев был караван-сараем под открытым небом.
Поэтому три дня шумели и бушевали здесь людские страсти. Бушевали, как горный поток. Словесная борьба между первопроходцами грунтовой дороги и руководством комбината три дня и три ночи то затихала, то возгоралась вновь. 
На четвертый день появились под прикрытием работников милиции большие начальники из самого района.
Вместе с ними был и мой давний товарищ, корреспондент районной газеты «Сельская жизнь» Запир. После дружеских рукопожатий и расспросов о жизни и быте, Запир попросил меня познакомить его с тетей  Патимат.
— Говорят, у нее дома проживала Нина. О жизни и деятельности первого на селе врача, по–моему, она хорошо знает. Наверное, она сможет рассказать нам и то, о чем не расскажет сама Нина, — говорит Запир.
И мы направились к дому тети  Патимат.
С костылем в руке, полусогнувшись, нас встретила тетя Патимат  и пригласила в дом.
— Я - сотрудник газеты «Сельская жизнь», бабушка. Не сможешь ли рассказать что–нибудь о девичьей жизни Нины, — говорит Запир.
— Конечно, могу, бахадур, – тетя  Патимат взяла с полки  тетрадь с черными обложками.
— На, бахадур, посмотри, может быть здесь написано, то, что тебя интересует, – она села на табуретку возле нас.
— Если можно, я хотел бы забрать тетрадь с собой, — улыбнувшись, Запир посмотрел на тетю Патимат.
— Только с возвратом. Моя дочка после того, как ослепла, перестала делать записи, – скорбно произнесла тетя Патимат. Она называла Нину дочкой.
Мне тоже стало интересно узнать, что же такого могла написать слепая женщина. Вернувшись к себе, домой, я начал читать записи вслух, чтобы и Запир мог услышать:
«…После окончания учебы, меня по распределению направляют работать на Кавказ. Я счастлива, что сбывается моя давняя мечта: работать на земле, воспетой русскими поэтами.
Мама вышла меня провожать. Смотрю на ее лицо, а в сердце никакой радости от предстоящей поездки не остается. Когда думаю о ней,  хмурые мысли тяжелым грузом давят на меня.
 Вытирая слезы, мама торопится отмахнуться от них. Заметив, что я переживаю, она улыбается:
— Обо мне не думай, моя ненаглядная. Мои слезы – слезы радости оттого, что ты стала взрослой. Не забудь написать письмо, когда определишься с местом работы, моя голубоглазая дочурка.
Мама обнимает меня, и целует. Ее нежный, теплый поцелуй напоминает мне детство.
Поезд тронулся. Мозолистая загорелая рука матери, которая машет мне вслед, постепенно исчезает в толпе народа.
На душе у меня становится тяжко: «Родимая, любимая мама  удаляется от меня все дальше и дальше. Каково ей будет без меня… Кто же ей поможет, если вдруг она заболеет…
Счастливо оставаться, родной город, – моя детская колыбель, друг моей молодости! Прощай, дорогая мама!  Ты мне подарила и жизнь, и тепло щедрой души! А я, неблагодарная, оставляю тебя одну, и еду навстречу неизвестности…»
Поезд спешит, как бешеный конь, скачет по рельсам, приветствуя встречные села, немного отдыхая в городах. Бежит железный конь по российской равнине. Оставляет позади дома с крышами из красной черепицы, а также высокие стройные березы с белыми стволами.
Укачанная равномерным раскачиванием вагона я засыпаю.
На следующий день рано утром перед глазами  мелькают высокие горы, которые упираются могучими плечами в небеса и выравниваются у моря небесного цвета. Море, как ребенок, обидевшийся на мать, будто плача, плескается волнами. Как будто для того, чтобы море и горы не слились в единое целое, между ними, по железной дороге, беспрерывно мчатся поезда.
— Уважаемые пассажиры, вы уже в столице Дагестана! — объявила проводница.
Мы вышли с поезда, а потом по направлению в кабине грузовика доехали до Дахадаевского района. А там местом своей будущей работы я выбрала селение Катанух. Это название села мне показалось романтичным и более красивым.
…  Шоссейные дороги и быстроходные машины остались позади. Чтобы добраться до места работы, даже старого грузовика не нашлось. Меня посадили на обоз и отправили в горный аул.
Была осенняя прохладная погода. Вершины гор покрыты были снегом. По извилистой, как змея, дороге волы медленно, но терпеливо, тянули обоз.
Старик–извозчик хмуро молчал. Чем выше мы поднимались, тем больше усиливался холод. Ноги  мерзли. Я сняла туфли и надела резиновые сапоги, которых я прихватила на всякий случай. Но и сапоги не грели ноги.
От дальней поездки я изрядно и проголодалась. От холода и голода всё тело стало дрожать. Старик, старательно наблюдавший за  дорогой, не торопил волов. Он почему-то ни разу даже не повернулся ко мне.
Кругом – одинокое поле. Куда ни глянешь, стоят высокие утесы, упершись в небеса. Молчаливые и угрюмые, как этот старик–извозчик, они наводят на меня жуткую грусть. Вся живность в эту осеннюю хмурую погоду, кажется, прячется от холода или находится  в сонном молчании.
Пройдя значительную дорогу, у подножья утеса, на южной безветренной стороне, старик остановил обоз. Освободив их от поклажи, он положил перед ними немного сена. А я, чтобы старик не заметил, что я дрожу, начала подпрыгивать,  ходить взад-вперед.
Старик украдкой  глядит на меня. Осматривает мою одежду.
Заглянув в мои, готовые заплакать глаза, оглядев мое съежившееся тело,  ему, видимо, становится жаль меня. Он снимает свою бурку и накидывает на мои плечи.
У меня совершенно окоченели руки и ноги. Я не могу пошевелить ими. Заметив это, старик помогает мне снять сапоги. Большими, загрубевшими ладонями растирает мне ноги, согревает их. Из сумки вытаскивает бумажный сверток. Там  ржаной, аппетитно пахнущий кусок хлеба и немного сыра. Он дает мне поесть.
Скупой на ласки, хмурый и молчаливый, грубый на вид, суровый человек вдруг проявляет ко мне отческую заботу. Теплота его души успокаивает меня и отгоняет все печали и уныния от дорожных трудностей.
Когда волы отдохнули, мы продолжили свой путь.
Смеркалось. Туман всё больше и больше прижимался к земле. Всё труднее становится различить дорогу, по которой едем. Однако волы, привыкшие к дороге, идут безошибочно, ровно.
Откуда–то из–за бугорка, доносится собачий лай. Волы, видимо, чувствуя близость дома, ускоряют шаги. Вскоре мы добираемся до села.
Старик  зовёт ребят, рассматривающих товар, привезенный в магазин. Он поручает старшему из мальчишек, чтобы он отвел меня к Али-ази, председателю сельсовета. Как только мальчуган берет  мой чемодан, ватага ребят  бежит впереди нас, сообщая каждому встречному новость: «Доктор приехала!»… «Доктор!».
— Вот здесь находится председатель сельсовета Али, — перебивая друг друга, чирикают они, как птенцы ласточки. Все, кроме моего «носильщика», торопятся сообщить новость тем, кто ее еще не услышал. А мой «носильщик», открыв дверь, сообщает: «Доктора привел».
Как только я вхожу, человек высокого роста встает из–за стола. Снимает с головы серую каракулевую папаху. Гладит бритую голову. Притронувшись левой рукой, поправляет свой пистолет, висевший на правом боку. Подойдя ко мне, улыбается, осветив смуглое лицо.
— Хашкелди, доктор, – протягивает он большую, с толстыми, как веревки венами, руку.
— Нина Ивановна Петрова. Направлена к вам на работу врачом.
— Меня зовут Али. А сельчане называют Али-ази. Очень хорошо, Нина Ивановна. Доктор нам  нужен, — он надевает папаху. Еще раз поправляет ремень вокруг пояса и пистолет, берет мой чемодан, проводит в комнату, приготовленную для меня. Хозяйка дома, Сайгибат, хоть мало–помалу, но говорит по-русски.
Мы быстро знакомимся. Она торопливо помогает мне снять верхнюю одежду, помогает умыться, и тут же ставит на стол стакан кипяченого молока и кусок хлеба.
 — Наверное, в дороге устала, проголодалась, кушай,  доченька, – улыбнувшись, она ласково смотрит на меня. после еды она приносит ведро с теплой водой  и ставит передо мной: «Ты с дороги вся посинела, доченька, согрей ноги в теплой воде. А я укрою тебя шерстяным одеялом».

*    *    *
Проснувшись утром, я увидела, как золотистые лучи солнца  играли искорками на стене. Вышла на крыльцо – и дыхание перехватило от красоты. В прозрачном, удивительно голубом небе ни единого облачка. Вершины гор, как будто засыпанные бриллиантами, искрились и переливались. От их яркого блеска глаза слезились и слепли. Туман, еще не проснувшийся от сна, заполнял ущелье, что тянулось от села и, петляя, исчезало за многочисленными склонами. Казалось, что не туманом заполнено ущелье, а огромными скирдами хлопка. Казалось, вот прыгни сверху – окажешься на мягкой ватной подушке.
 Шум реки, воюющей в тесном ущелье со скалами, с рокотом доносился  до веранды.  Но смотреть вниз было трудно: голова кружилась от большой высоты.
Глядя на оголившиеся березы, которые, кажется, с завистью  глядят на красивые, разряженные  как купчихи, сосны, что растут на противоположном от села косогоре, сердце  защемило: вспомнился с детских лет знакомый мне лесной аромат.
… Дорогая, белая береза. Любимица русского народа, и здесь на Кавказе ты растешь. Мысли полетели к матери. Вспомнились березовая роща и сосновый бор на окраине города, где протекло моё детство и юность.

*    *    *
Я еще не успела зайти в амбулаторию, как пришла старушка с громко плачущим ребенком. Она что–то говорила. Я ничего из сказанного не поняла. Пришла  Патимат и пояснила:
— У нас в селе есть обычай. Выпавший молочный зуб дети ломают, произнося волшебные слова: «Пусть мой зуб вырастет белый, а у мышонка – желтый». Затем этот зуб заворачивают в бумагу и прячут в щель каменной стены.
Оказывается, что ребёнок не успел поломать выпавший зуб. Курица его проглотила. Ребенок ревет, думая, что новый зуб не вырастет. Родители не могут успокоить его, и поэтому старушка плачущего внука к тебе привела.
Патимат недовольно накинулась на старушку:
— Врач – не нянька! Когда малый устанет плакать, сам успокоится. Что ты мелочными проблемами беспокоишь  нашего врача?
- Тётя Патимат, это не «мелочные проблемы». Ребёнок – важнее всего.
Но каким лекарством помочь ребенку, я и сама не знала. 
Старушка нахмурилась. Никак не могла поверить, что у меня нет средства от надрывного плача ребёнка.
— Я привела ребенка не за лекарством. Ты же ученая, доктор, поэтому и подумала, что внук тебе поверит, если поговоришь с ним, – взмолилась старушка.
Вспомнилась пословица: «Не лекарство лечит, а внимание врача». Взяла крупные драже витаминов. Погладила ребёнка по голове и, глядя ему в глаза, улыбнулась:
— На, мой хороший, эти лекарства помогут тебе. У тебя  вырастут белые, как жемчужины, зубки. Только не плачь, хорошо?
  Патимат перевела мои слова на даргинский язык.
Маленький пациент доверчивым взглядом посмотрел на меня и протянул открытую ладонь, чтобы взять лекарства.
— Если не будешь плакать и съешь эти лекарства, то у тебя вырастут самые крепкие зубы, — добавила  Патимат.
Мальчик улыбнулся, обнял меня крепко и успокоился. «Маленький пациент» и его бабушка стали благодарить на непонятном мне языке и собрались уходить. Патимат решила проводить довольных и счастливых посетителей.
- Одним добрым словом, доченька, человека можно осчастливить, – сказала  Патимат, и цвет ее лица посветлел.
— Вот какой он, мой самый первый пациент,  — усмехнулась я.
                ***

Ноябрь месяц.
Катанухцы готовятся к празднику. Чистят улицы, белят известковым раствором дома, словом, обновляют аул, словно готовятся к свадьбе. Выйдя на горку, что перед селом председатель сельсовета Али осматривает дома сельчан. Если окажется у кого–либо дом не побеленным, кричит громко:
— Патимат! Аминат! Почему у вас дома хмурые? Вам известки, что ли жалко или празднику не рады?
Я тоже перед ноябрьскими праздниками решила проверить состояние здоровья у детей. В один из таких дней зашла в школу. Классные помещения оттапливались железными печками, стоящими посередине класса. И всё же в помещении было прохладно.
Во время перемен дети собирались вокруг печки, грели руки, ноги, но тепла им явно не хватало. После уроков начала осматривать детей. Некоторые из них, чихали и кашляли. Некоторые температурили. А некоторые, может быть, из-за того, что были простужены, а может быть по другой причине,  казалось, не купались неделями. Я была потрясена. И сказала им, чтобы они чаще пили молоко и купались в бане.
— Чтобы искупаться в бане, мы в город должны поехать?  –  удивились ученики.
— А в селении бани нет? – удивилась я.
- Конечно, нет. Откуда нам баня?
 — А как, каким образом вы купаетесь? – Неожиданно для самой себя, спросила я.
— Летом ходим купаться к речке. Если речку покроет лед, то купаемся в тазиках около печки, —  усмехнулись дети.               
Я подняла глаза на учителя, а учитель на меня. Под моим пристальным взглядом он смутился:
- В нашем селе баню ещё не построили. - Его густые черные волосы, расчесанные в правую сторону, наполовину закрывали высокий лоб. Широкие  здоровые плечи, узкий стан и высокий рост – все это придавало ему вид сказочного богатыря. Большие голубые глаза, отличали его от других тёмноглазых горцев. «Чем-то он похож на русского»,- промелькнуло у меня в голове. Хотя видела я его впервые, он показался мне давно знакомым.
Забыв о том, что я уже спрашивала, я снова повторила: «Неужели, в селении нет  бани?»
— Никто из руководителей колхоза на строительство бани деньги выделить не хочет. Чтобы строить новые фермы, деньги есть. А для строительства бани их нет, — смущенно улыбнулся он. Лицо его при этом озарилось, будто я могла помочь осуществить его заветные мечты. 
Мы вышли из класса. Странные чувства влекли меня  к учителю. Мне хотелось, чтобы он говорил о селе, об односельчанах. Нравилось, что он, без акцента, говорил на русском языке.
— Однажды в нашем селении появился верблюд. Удивленный старик на годекане сказал: «Мне казалось, что я в своей жизни не видел настоящую баню. Но, оказалось, что я не знаю, и какой породы это животное, которое никогда не обитало в наших горах», - аксакал тростью указал на верблюда.
 Вряд ли можно найти сейчас человека, который не знал бы верблюда, хотя бы из школьных учебников. А вот что такое баня, доктор, до сих пор многие взрослые и дети не знают. Каждый моется и чистится у себя дома, в огромных алюминиевых тазиках. Может быть, доктор, вы нам поможете добиться средств, чтобы построили баню для всего села?  – он тепло  посмотрел на меня.
— Ты хочешь сказать, что без моей помощи баню вам не построить?
- Именно так, доктор.
Я поспешила освободиться от удивительно странного взгляда. Из школы я вышла нехотя. Мне почему-то приятно было смотреть на учителя, говорить с ним о своих планах, о предстоящей работе.
— Если вы зайдете в канцелярию, к нашему многоуважаемому хакиму Али-ази, - улыбнулся учитель, - то не забудьте, обратиться к нему от имени Народа и Советской власти. Он не любит слушать речи, где нет слов «От имени Народа и Советской власти», — напутствовал меня учитель.
Беседа с  сельским учителем пробудила во мне трудно объяснимую уверенность в себе и радость от того, в селе есть на кого опереться, если возникнет необходимость общаться с горцами, не владеющими русским языком. Учитель был единственным человеком, с которым я могла говорить без жестов и без переводчика…

*    *    *

Поздней осенью поля вокруг села, будто политые золотистой водой, заблестели желтизной. Всюду стоял аромат сухого сена и сжатой нивы.
Плененная приятными мечтами и тревожными мыслями, я закрыла глаза. Улыбка Анвара, именно так звали учителя русского языка, его светлое, необычное для гор, лицо,  таинственный взгляд его больших  голубых глаз – все это снова появлялось перед глазами. «Такие симпатичные мужчины, избалованные взглядами многих девушек и женщин, обычно бывают высокомерными. Им и любовь кажется игрой: если одни девушки надоедят, поиграют с другими».
Борясь с запутанными мыслями, незаметно я оказалась перед зданием сельсовета. Председателя сельсовета Али я долго убеждала в необходимости срочного строительства бани.
— У нас есть проблемы поважнее,- уклонялся он от ответа.
 — До решения ваших «проблем поважнее» у детей возможности нет соблюдать чистоту. У них могут появиться кожные заболевания. Сельчанам баня нужна, как свежий воздух, — настаивала я.
Сняв с головы серую бухарскую папаху, он положил ее на стол. Провел рукой по своей бритой голове.
— Повторяю, у нас есть дела, поважнее бани. Нужно построить новую школу, возвести каменную стену вокруг пруда, вымостить камнем сельские улицы… — председатель Сельского совета начал перечислять «важнейшие» дела.
«Обращайся от имени Советской власти. Без этих слов  Али не услышит тебя», —  вспомнила вдруг слова молодого учителя.
— Без здоровья никто вам не сделает ни новую школу, ни  пруд для водопоя. Кому нужна школа, если учиться туда не будут ходить здоровые дети? Сохранение здоровья человека – первейшая цель Советской власти. Наш народ не простит тому, кто намеренно идёт против оздоровления подрастающего поколения… — Я твердо посмотрела в глаза Али. Слова: «Советская власть» магически подействовали на него. Он быстро поднялся из–за стола, погладил свою голову, поправил рубашку.
— Ну, а кто же против бани! Покажи мне его! Вот этой рукой я убью проклятого гада! — он положил руку на пистолет. Он  подошел ко мне. Глядя в потолок, зажмурил глаза:
— Да, доктор, Советская власть для горцев много хорошего принесла. Облегчила  условия жизни. Человек и его здоровье для Советской власти – золотой клад. – Али-ази, как будто прислушивался к своим словам, и остановился. Потом улыбнулся мне и сел за стол.
 - Ты напомнила мне солдатскую баню. Такая была благодать! Черт побери, когда искупаешься, попаришься,  усталость, как рукой снимало. В мышцах восстанавливались силы. В жилах кровь кипела… — рассказывая о солдатской бане, у председателя грудь расправилась, выпрямились и сгорбленные плечи.
— Если дело только в бане, доктор, это мы сможем решить. — Ты из школы идешь?
— Да,  я возвращаюсь из школы. С утра проверяла санитарное состояние, соблюдение личной гигиены детьми и их здоровье.
— И какое поколение ждать нам в будущем, доктор?
— Если такое положение останется, боюсь, среди детей будут больные различными инфекциями.
— Я же обещал, что баня будет. Насчет бани баламут Анвар, наверное, вас подослал? Он об этом мне все уши прожужжал. Однажды даже нагло заявил:  «Может быть, тебе хватает словесной бани, которую устраивают в больших кабинетах высшие начальники?»
В это время, приоткрыв дверь, санитарка Патимат заглянула в кабинет:
— Доченька, тебя ждут больные. У Али хабары не закончатся, а больные устали ждать, — она грозно посмотрела на Али.
— Я ее не задерживаю, пожалуйста, пусть идет, — Али начал оправдываться перед Патимат.
Тетя Патимат, конечно, не знала, как было мне приятно слышать от Али об учителе, как мне хотелось, чтобы эту тему не прерывали. Надо же было прийти сюда тёте Патимат именно в то время, когда сердце замерло в приятном ожидании. Мне так хотелось, чтобы председатель больше рассказывал о  мечтах и  привязанностях, об образе мыслей сельского учителя.
Самой странно: почему мне интересен разговор о незнакомом молодом человеке?
Тётя Патимат нетерпеливо ждала в дверях. Я должна была торопиться. Меня ждали больные.
С другой стороны приход тёти Патимат был как нельзя кстати: я хотела избавиться от мыслей, которые как назойливая муха, преследовали меня. Спешила освободиться от странных, непонятных чувств: ведь, я видела Анвара только раз. Мысли путались: то они пугали  своей загадочностью,   то приятно стучали во мне.
Я поторопилась к больным.
Зашел человек средних лет, чтобы перевязала рану.
— Эта рана с войны, а военные раны тяжело рубцуются, сестрица. С тех пор ноет и не заживает, и поэтому наш лекарь посоветовал зайти к тебе.
Я с трудом сняла кусочек овчинки, которая крепко  прилипла к ране и облегала ногу, подобно гипсу. Из проникающей раны я удалила и зубцы чеснока.
— Если ногу зафиксировать, то рана быстро заживет,  сказал наш лекарь. Как только снял с барана шкуру, наш лекарь  сразу замотал ею ногу.
— Да, странные методы лечения ран у вашего лекаря.
— Всю свою жизнь чабанил он, наш сосед. Он научился перевязывать раны мелкому рогатому скоту. Когда нет рядом врача, не откажется оказать помочь и людям.
Я удивилась, как же чабан научился «гипсовать» рану и  чистить ее чесноком. Да: много существует еще неизвестных нам народных способов лечения. Народную медицину мы не знаем. А надо бы…

*   *   *

Праздничный день.
Утром, когда в мою комнатку вошла Патимат с чашкой кипяченого молока и двумя сваренными яичками, вспомнилась мать. Вспомнились также аромат и вкусы готовившихся ею сахарных печений и пирожных, других сладостей…
Когда вспоминаешь праздничные мероприятия на улицах и площадях родного города с песнями и танцами, весельем и гомоном множества людей, сельская тишина и однообразие дел кажутся скучными. Привыкшая к празднествам, которые проходили в кругу друзей, сверстников, здесь я чувствую себя одинокой. В одиночестве, все четыре стены комнаты кажутся мне мрачными.  И я,  как осиротевшая, пытаюсь найти себе утешение: «Надо терпеть! Я сама захотела приехать на Кавказ. Сама выбрала самое удаленное от районного центра село. Мне самой захотелось набраться впечатлений – ведь мне всегда нравилось испытывать себя в экстремальных условиях. Не знаю, много ли я смогу тут выдержать, не зная язык этих горцев, не зная их обычаи. Придется выучить и их язык, и поближе узнать самих людей…».
И вдруг стук в двери. Приоткрыв ее, , улыбаясь, ко мне зашла соседка Саки.
— Дорогая Нина, поздравляю тебя с праздником, —  обняв, она поцеловала меня в щеку.
Саки - крепкая и здоровая девушка. Она всегда ходит, полусогнувшись, глядя в землю,  будто стесняясь своего высокого роста и пыщущего здоровьем тела. Странно, горянки почему-то стараются прятать свою привлекательность, свою красоту.
 Не зная куда положить и как держать свои большие руки, она старается спрятать их то за спину, то под платок.
 А когда она поет, движения ее так плавны, сама она преображается, что, кажется, вряд ли кто–нибудь останется к ней равнодушным. И мне нравится слушать ее пение – красивый голос, поет задушевно. Я ей завидую: были бы у меня, как у нее красивый голос, высокий стан, то, может быть, привлекла бы внимание многих, особенно Анвара.
— Что ты сидишь дома? Вся сельская молодежь собралась в клубе и веселится. Поют и танцуют, а ты одиноко сидишь и страдаешь, как сын Амирбека Магомед, у которого со скалы сорвался осел. А ну-ка, быстрей собирайся! Посмотри на  парней Катануха. Быть может, один из счастливчиков нарушит покой твоего сердца. Была бы я такой красавицей, как ты, я бы пленила всех носителей папах из овечьей шкуры.
— Если бы я могла, как ты, Саки, красиво петь, я бы тоже покорила их гордые, как горы, сердца.
— Жаль, Нина, что моя мама не смогла сделать руки мои немного изящнее, и тело нежнее. Да еще не одарила меня такой тонкой талией, как у тебя, и средним ростом.
Стесняюсь даже ровно стоять среди моих ровесниц, я на целую голову выше них. Когда говорю маме: мама, о чем ты думала, когда носила меня под сердцем?
 Ты знаешь, как мама мне отвечает: «Я думала сына рожу и по ошибке родила тебя». Хороша ошибка. Пока в школе училась, ребята дразнили меня, называя то «антенной», то « стоячей вешалкой». — Саки подошла к зеркалу, — хорошо, что хоть лицом я похожа на девушку, правда, нос немного сгорблен, но это типичный нос моего отца. Здесь маму винить нельзя: нос точно подарил мне папа. Но руки! Руки, как у пахаря с широкими ладонями. Не руки, а ручища… 
— Зато твое телосложение, Саки, красивое, спортивное.  А рослый, здоровый человек всегда красив. Не зря же говорят: «В здоровом теле здоровый дух», — я попыталась успокоить Саки. И на самом деле, она спортивно сложена, красива эта высокорослая девушка.
— Чтобы ты ни говорила, доктор, мама права. Она действительно ошиблась, когда лепила мне кисти рук с широкими ладонями, — Саки с завистью посмотрела на длинные, как у музыканта, мои пальцы, прошлась по комнате.
Мысли перенеслись в клуб. Мне захотелось еще раз увидеть молодого учителя Анвара.
 Его высокий лоб, обрамленный густыми черными волосами, коротко остриженными вниз от затылка. Голубые большие глаза. Прямой нос. Красивая улыбка с белым, ровным рядом зубов всё время стояли перед моими глазами.  Моя память как будто сфотографировала его, вычеркнув из жизни все остальные впечатления. Память в каждую свободную минуту напоминала, что он где-то рядом, что случайно ещё раз можно с ним встретиться. Чем больше я стараюсь удаляться, уходить от этих мыслей, тем настойчивее память напоминает мне о нем. Наверное, это какое–то наваждение.
А он, не старается встретиться, побеседовать со мной. Более того, иногда делает вид, что не замечает меня, даже тогда, когда проходит рядом.
— Здравствуй, доктор! — скажет и поспешит уйти,  будто куда–то спешит. А мое сердце и сегодня стремится в клуб ради того, чтобы посмотреть на него, узнать о нем побольше: о чем мыслит, что делает.
Удивительно, но когда я вижу этого парня, на душе становится светлее и теплее. Может быть, оттого что он голубоглазый, чем он и похож больше на русского, чем на кареглазых горцев…
Переодевшись, я собралась выйти. На последнем курсе института, ко дню рождения, мама подарила мне серое, как голубь, платье. А когда я переоделась в это платье, Саки восхитилась:
— Ах, если бы я была парнем, то немедленно похитила бы тебя и увезла, куда глаза глядят.
 Торжество было в самом разгаре. Как только мы  вошли в клуб, какой–то парень подлетел, как на крыльях, стал на колено и пригласил Саки на танец. Высокая, стройная, как тополь,  Саки расправила руки, как орлица крылья, пустилась в круг отплясывать темпераментную «лезгинку».
Заводила танцев, крепкий высокорослый старик,  начертил круг перед ногами собравшихся, вытесняя всех за черту, выкрикивая «шире круг». В круг, начерченный заводилой танцев, кроме танцующих пар, остальные не имели права  входить, чтоб не  мешать танцорам. Заводила ходил по этой границе и, не переставая, кричал: «Харс! Харс! Хлопать! Хлопать!».
Молодежь начала громче хлопать. Дружное рукоплескание, свист  в такт зурне и барабану сливались в единый ритм, вдохновляющий танцоров. От этих слившихся воедино  звуков зурны, барабана и хлопков зрителей и от огненных танцев молодежи, казалось, стены клуба дрожали.
Воодушевленный поддержкой молодежи, музыкант, игравший на зурне, встал со своего места и стал приплясывать,  направляя поющую зурну то в потолок, то под ноги танцующих. От ритмичных глубоких вдохов и выдохов у зурнача покраснели и вздулись и без того пухлые щеки. Заблестели и расширились его карие глаза, будто готовы были вырваться из орбит. Зурна то призывно звенела, приглашая к танцу молодых людей, то пела, лаская слух слушателей.
Барабанщик, глядя на зурнача, мотнул головой, отбросил папаху в сторону. Под стремительной дробью громче зазвенел барабан. Музыка завела в круг даже восьмидесятилетних стариков и старух. Воодушевленные звуками барабана, завороженные ритмом зурны, они пустился в пляс, будто к ним вернулась молодость. Старики, водрузив папахи набекрень, вставали на цыпочки. Как артисты цирка изящно и легко кружились  в знакомом с детства танце.
Заводила танца крикнул: «Хлопать! Хлопать! Давай молодежь!» Молодые люди дружно захлопали, подбадривая стариков. 
У старух, казалось бы, сгорбленных от непосильных работ, распрямились плечи. Они стали стройнее и выше. поистине музыка с человеком творит чудеса…
Девушки в разноцветных платьях, и парни в новых брюках и рубашках напоминали альпийские цветы, раскачивающиеся от дуновения ветра. И стар, и млад – все те, кто не танцевал, азартно хлопали в ладоши. И у меняющихся в круге танцоров, и у зрителей сияли лица, радостно блестели глаза. Люди, казавшиеся мне такими суровыми и мрачными, тут веселились, как дети. Круг стал сужаться.
Глядя на ликующих горцев, я даже заметила, как ко мне подошел подвыпивший Камиль. С первых дней, он искал встречи со мной. Каждый раз, когда встречался, он торопился рассказать мне о своей  любви, о пленении сердца моим взглядом. Когда он оказывался рядом, не знаю почему, но холодная дрожь проходила у меня по всему телу. Подойдя ко мне, не позволял никому  приблизиться ко мне,  не разрешал беседовать с кем бы то ни было. Никого из сельчан он ни во что  не ставил.
Меня  зло брало, когда, видя его выходки, все молчали, не давали ему отпор. Он вел себя так, будто он из избранной династии, будто в селении нет такого человека, который  мог бы остановить его. Он даже попытался несколько раз прорваться в мою комнату. Но тётя Патимат, обругав его, спасала меня.
— Этот дом не такой, чтобы можно было заходить пьяницам! Я твою, подобную пустой коробке, голову разобью, проклятый, если ещё раз появишься у моего порога! — кричала она.
Он торопился удалиться, кляня тётю Патимат:
— Была бы мужиком, я бы показал тебе, как разбивать голову!
Сегодня он опять подошел ко мне с лисьим языком.
— Здравствуй. Красавица моя!
- Здравствуй, красавчик,- решив, что при людях он не осмелиться приставать, шутя и спокойно, ответила я.
- Пошли танцевать, Красавица моя!
- Я не умею танцевать.
- Пошли, пошли. Ничего в этом трудного нет.
- Я же сказала, что не умею по-вашему танцевать.
- Не умеешь – научу. Пошли!
- Оставь меня! —  Чем больше я просила его отойти, тем яростнее он тянуть меня в круг.
— Гяур! Прикидываешься скромной? Знаю я таких, как ты «скромных», капризных, требующих большего внимания, чем вы этого заслуживаете. Только и ждёте, чтобы вас и в круг танца тянули и…  - Он резко толкнул меня в круг танца.
Кто–то поддержал меня за руку, чтобы я не упала. Меня такая обида взяла, что кругом стало темным–темно. Я повернулась и дала ему пощечину.
 Лицо Камиля страшно изменилось. Он ощетинился, как взбесившийся пес. Заскрежетал зубами и выругался на своём языке.
Увидев его, кривое от злости, лицо и как у бешеного быка красные глаза – я испугалась. По всему видно было, что он не стерпит пощёчину  и ударит меня.
 Я посмотрела вокруг, ища глазами помощь. Вдруг сердце моё переполнилось радостью: кто–то, стоящий ко мне спиной, выворачивал поднятую на меня руку хулигана. А потом, словно высохшую шкуру, он бросил Камиля в центр круга.
Музыка остановилась. Все люди повернулись к молодому человеку, пришедшему мне на помощь. Это был учитель Анвар. Его голубые глаза тепло смотрели на меня. Не обращая внимания на Камиля, стряхивающего с себя пыль,  он отвел меня в сторону, поближе к пожилым женщинам, и отошел. Рядом со мной мигом оказалась и Саки. Она обняла меня, всхлипывающую и захлебывающуюся от слез: 
— Успокойся, родная, больше никто тебя не обидит.   Если бы ты видела, как изменился Анвар, когда Камиль поднял на тебя руку! Я думала, что он вот–вот разорвет Камиля.
— Если бы на моем месте была другая девушка, то Анвар заступился бы, наверное, и за нее, — сказала я, впервые произнося его имя.
— Ты думаешь о нем так, как будто давно его знаешь.
Я тоже удивилась. Но сердце говорило, что он заступился бы за любого.
— Хорошего человека с первого взгляда можно узнать, — сказала я.
— Да, Анвар – хороший парень, — вздохнула Саки. —  Чтобы Анвар устроил скандал, в селении такого еще не было. Не было и случая, чтобы он человеку плохое слово сказал. Сегодня я впервые увидела его таким сердитым.
— Скажи честно, приятельница, ты  влюблена в него?
—  Ой, Нина, пока я не знаю, что такое любовь, но  мне он больше  всех ребят нашего села нравится. Он – красивый, благородный. И, кажется, я бы не отказалась пойти с Анваром и в огонь, и в воду. Но, таким, как мы, мечтать о нем – грех. Еще с малых лет его родители сосватали ему Зурият. Ты видела Зурият?
— Не видела.
— Если увидишь ее, будешь знать, что мечтать об Анваре  напрасно... – Она посмотрела на меня  многозначительным взглядом.

                ***
 Каждый год в конце мая, когда горы цветут, со всех сирагинских селений и хуторов собираются люди на праздник цветов. На этом празднике выбирается самая красивая девушка Королевой сирагинцев. А победившего в соревнованиях парня называют чемпионом гор. Саки пришла звать меня на праздник:
- Сегодня ты увидишь и наших красавиц, и наших чемпионов…
— Анвар, наверное, тоже чемпион? — улыбнулась я.
— Да, последние пять лет он держит титул чемпиона. По метанию камня, по прыжкам на шесте, он самый сильный парень. Поэтому его считают Первым парнем на селе,  – невольно опять вздохнула Саки. Вдруг она умолкла, как будто забыла, зачем зашла ко мне. Уставилась в одну точку, как будто   в мечтах унеслась в далёкую даль. — А Зурият - бессменная Королева гор…
Мне захотелось увидеть Зурият. То ли оттого, что она - нареченная Анвара, или же оттого, что она -  избранная сирагинская красавица. Не знаю, почему, но я предчувствовала, что мне с ней придется столкнуться.
 Быть может, я стремлюсь к нему? Стройные красавцы,  наверное, и меня завораживают. Даже Саки покорена его красотой, мужеством.  Странно всё устроено в жизни. Иные готовы подарить тебе и целый мир, и сердце, но ты их не замечаешь, а мечтаешь о том, кто даже не хочет знать тебя…
 Каждый день я всё больше и больше думаю о нём.   Возможно, он тоже неравнодушен ко мне? Если бы не так, то зачем ему было заступаться в клубе за меня?
Эх, Нина, Нина,  пойми ты горцев. Если, хоть немножко совестливый парень, и при нём оскорбляют  женщину, даже незнакомую, молчать не станет. Если бы на твоем месте была   другая, Анвар поступил бы точно так же. Эх, Нина, Нина,  не мечтай о том, что тебе не суждено.
 Посмотреть бы на эту незнакомку Зурият… Услышать ее голос, посмотреть, как она ходит, как одевается, найти повод поговорить с ней. Ой, наверное, я сошла с ума? Она же засватана за учителя. Странные люди – эти мусульмане, сватают детей с пеленок, а потом - подросшие молодые люди и не смеют ни на кого другого и взглянуть…–  Я усмехнулась своим запутанным, борющимся мыслям.
Сославшись на неотложные дела, я поспешила в амбулаторию. 
Не зная куда податься, что делать, я стала нервно суетиться. Забыв даже надеть халат, остановилась, глядя на извилистую улицу аула.
Стук в дверь. Зашла девушка с красивыми очертаниями лица, одетая нарядно. Сердце начало биться сильнее. Увидев необычной красоты девушку, я удивилась. «Наверное, это и есть Зурият», - подумала я.
Вспомнив тайные мысли, я покраснела. Стало стыдно. Если бы могла спрятаться под землю, я, наверное, не отказалась бы уйти туда в этот момент.
— Здравствуйте, доктор! – улыбнулась она. И между красивыми белыми, как фарфор, зубами блеснул один золотой зуб. Маленькая черная родинка на левой щеке сдвинулась. Белый, как снег, лоб и лицо стали еще светлее.
 Ее узкие длинные брови взметнулись, как раскинутые крылышки ласточки. Лицо улыбнулось, но большие, черные глаза посмотрели на меня холодно.
 Черные, как смола, локоны были завязаны на затылке в большой, красивый узелок. Цветастый платок с красной каймой покрывал её ровные прямые плечи. Ее стройное тело, как у молодой березы, облегало красивое синее платье. И мне показалось, что сирагинцы выбрали ее Королевой гор не зря.
В сердце закралась хмурая неприятная грусть. На глаза чуть не навернулись слезы.
Собрав все силы, я постаралась не показать свое состояние. Она с усмешкой посмотрела на мой платок, завязанный бантиком вокруг шеи, и на мое ситцевое платье. Осмотрела шкафы, в которых лежали лекарственные препараты.
— У матери голова болит. Нет ли у вас лекарства, — спросила бархатным голосом.
Я поторопилась завернуть таблетки анальгина в кусочек бумаги.
— Спасибо. Я, конечно же, зашла не только за таблетками. Захотелось увидеть доктора, из–за которой сегодня молодые парни чуть не убили друг друга. — Она осмотрела меня с ног до головы, как бы читая мои мысли.
Я вздрогнула: «Вот, оказывается, с какой целью зашла ко мне эта красавица».
— Доброго дня, доктор. Горные дороги опасны. На крутых поворотах не забывай замедлить ход! – саркастически улыбнулась она и быстро вышла.
Упершись головой о шкаф, от души дав волю слезам, я выплакалась. Как головка подсолнуха, влюблено тянущегося к лучам солнца, никнет после его захода, так и моя голова поникла после ухода Зурият. Разбились мои мечты, как разбивается стеклянный  сосуд с водой при морозе.
Не постучав, тихо приоткрыв дверь, ко мне зашла старушка.
— Доктор, дочка моя больна, пришла попросить, не сможешь ли прийти и осмотреть ее.
- Конечно, смогу, - обрадовалась я возможности развеяться от грустных мыслей. – Что же случилось с дочкой?
Как бы боясь тратить время на разговоры, она как зашла, так же поспешно и выбежала за двери. Взяв сумку, я тоже выскочила за старушкой.
Комната с низким потолком была слабо освещена  крошечным окошком.
 «О господи, а комнатка такая низкая, что Анвару здесь пришлось бы пригнуться, чтобы не стукнуться головой о потолок», - пронеслось у меня в голове. «Что это я все время думаю об Анваре? Как будто весь свет на нём клином сошёлся» я отчаянно пыталась прогнать мысли о нем.
Тахта из досок занимала один угол комнаты. Лежавшая на ней больная была плохо  различима, так как глаза еще  не привыкли к слабому освещению комнаты. Немного освоившись в комнатушке, я увидела больную. Её розоватое лицо  совсем не было похоже на лицо заболевшей.
- Ну, здравствуй, милая!
- Здравствуй, доктор!
 - Как тебя зовут?
- Хава. 
Когда она подняла голову, мне показалось, что в её глазах не было и тени болезни.
— У меня ничего не болит. Не было надобности беспокоить тебя. Мама позвала, боясь, что я умру,- тихо прошептала девушка.
— Тогда зачем же ты лежишь, собрав всех женщин села вокруг себя.
— От того, что родила ребенка, — сказала женщина, опустив голову.
— Где ребенок?
— Муж… унес его, чтобы похоронить,- разрыдалась роженица.
Старуха, подняв обе руки,  прикрыв глаза, чтобы не проронить слёзы, стала читать молитву.
— Пожалуйста, не плачь, успокойся. Я тебя очень прошу, - чуть не разрыдалась я тоже вместе с ней.- Почему ты не позвала меня до смерти ребенка?
— Я чувствовала, что он мертв. Не знаю, как я его родила. – Она беспрестанно вытирала упрямые слёзы.  – Плод давно не шевелился…
—  Как ты себя чувствуешь? – Я участливо заглянула ей в глаза и подняла одеяло. Начала осматривать пациентку.
— Не надо, доктор. У меня ничего не болит. – Дрожащими руками она натянула одеяло к груди и укрылась.
— Не стесняйся. Здесь никого нет, кроме твоей матери. Я тоже женщина. – Когда я насильно отодвинула одеяло, она посмотрела на меня с мольбой.
Я попросила выйти всех женщин из комнаты. Осталась только старушка, которая пришла звать меня. Когда я подошла к больной она повернулась к матери. Мне показалось, что у нее есть секреты и от матери. Я попросила старушку оставить нас наедине.
Молясь Аллаху, она, нехотя вышла.
Я не ошиблась в своих сомнениях: больная совсем не была похожа на роженицу. В ее организме тоже не было никаких признаков или изменений, характерных для роженицы.
— У тебя, дорогая, нет никаких признаков, присущих роженице. А ну–ка, рассказывай, что случилось!
Женщина не произнесла ни единого слова. То ли не хотела признаваться, то ли не могла сказать правду.
— Ты обманула всех этих женщин. Я расскажу об этом и твоей матери и твоему мужу. Скажи, откуда взялся ребенок, которого твой муж похоронил?
— Ради Аллаха, доктор, не говорите мужу об этом, иначе разрушится моя семья, – заплакала она и села на тахту.— Прошло три года, как мы поженились. Ребенок у нас не родился. Родные мужа сказали: «Женщина, которая не рожает детей, в нашем доме не нужна. Разводись с ней, женись на другой! Если и в этом году  не родится ребенок, разведись».
Муж с отарой был в горах. Поверь, доктор,  своё гнездо, свитое с любовью, разрушить я не смогла. Не вынесу я развода с Мусой… 
Обычно, с приближением осени  отары спускаются с высокогорья на равнину.
Зная об этом, глаза мои беспрестанно смотрели на дорогу, с тревогой и волнением на этот раз я ждала возвращения мужа. Вспоминая о слове, данном Мусой своим родственникам, сердце моё разрывалось…
 Скажи–ка, уважаемая доктор, как мне родить ребенка, если Бог не даёт, из теста что ли сделать? Или из глины сотворить? – по лицу молодой женщины тихо катились слёзы. Она утирала их кончиком платка.
— Чем разводиться, я предпочла умереть, поэтому, доктор, я поднялась на вершину утёса. Решила броситься со скалы. «Зачем,- думала,-  мне нужна жизнь, если судьба разлучает меня с любимым?»
 Сердце содрогнулось, когда во дворе соседские дети закричали: «Мама!» Мне показалось, что это закричал мой, ещё не родившийся ребёнок… Слушая звонкий детский хохот, я подумала: «Я ведь ещё молода, есть ещё время родить ребёнка. К тому же не все средства родить ребёнка ещё исчерпаны…»
Там, на утесе встретилась мне женщина, которая искала свою потерявшуюся корову.  Она, узнав о моей печали, посоветовала пойти к Шайтан–Хамис, которая «сделала талисманы Бике из верхнего села.  Та через десять лет после замужества стала матерью».
 Я выслушала односельчанку, и на следующий день мы с ней пошли к Шайтан–Хамис. Как только соседка рассказала о моем горе, знахарка зашла  в заднюю темную комнату и закрыла за собой дверь. Я хотела зайти за ней, но соседка не пустила:
 — Она беседует с шайтанами. Будет спрашивать у шайтанов, как быть с тобой.
Спустя довольно–таки продолжительное время, открылась дверь задней комнаты. Шайтан–Хамис показалась на темном пороге. Она накинула черную чухту на глаза, подняв  обе руки вверх, к потолку, она стала шептать молитвы и причитывать:
— Пусть твои родственники зарежут черного барана, затем, не сдирая шкуру, не отделяя ни один орган, закопают на  поле,  что расположено  у родника…
Когда будете совершаться этот ритуал, посторонний человек не должен быть рядом с вами. Если об этом кто–нибудь узнает, ритуал будет бессилен. Пусть, кроме вас двоих, никто не узнает о вашей тайне… Иначе,  это средство не поможет.
— Мы же - обе женщины. По мусульманским обычаям, мы не имеем права барашку резать?— Забеспокоилась соседка.
— Барашку зарежет любой мужчина. Просто нет надобности, сообщать ему, зачем зарезали барана…
Мы сделали то, что говорила Шайтан–Хамис…
Она написала нам и причитания. Вот они, закрепленные под рукав рубашки. – Она показала талисманы. Однако, дорогая доктор, эти талисманы тоже мне не помогли. Ребенок у меня так и не родился. Я не стала матерью…
Не оскудел бы белый свет, если бы Всевышний Аллах дал  мне маленькое существо, которое произнесло бы «Мама!» – Из глаз женщины потекли слезы. Она немного умолкла и вновь заговорила:
 — Соседка, которая ходила со мной к Шайтан-Хамис,  то ли оттого, что поднимала тяжелые мешки, то ли беременность была с патологией, разрешилась преждевременно мертворожденным ребенком. Зная о нашем семейном скандале, она принесла к нам тельце, завернутое  в материю:
— На, положи и его, и сама ложись в постель. Я всем скажу, что ты родила ребенка, только он родился мёртвым. Испокон веков горянки-роженицы сами резали пуповины детей, сами пеленали. Не поверит тебе люди не смогут, если и я подтвержу факт рождения ребёнка… Дадим родственникам твоего мужа похоронить его, как будто ты родила мёртвого ребёнка. Может быть, хотя бы на время успокоятся родители твоего мужа… — сказала она.
- Разве можно такой грех совершать? Я не могу родственников обмануть,- запротестовала я.
- А разрушить семью хочешь?
- Нет, не хочу. Но я не смогу их попросить его похоронить.
- Какая разница, кто закопает в землю мертвого ребенка? Имя-то ему можно не давать…
Я испугалась, долго не могла на такой обман решиться.  Но соседка всё шептала:
— Хава, пойми, я только добра тебе желаю. Муж тебя тоже любит. До вашей женитьбы о вашей любви ходили легенды. Ему тоже нужен повод, чтобы и родителей не обидеть, и семью сохранить.
 Чтобы помочь вашей семье, ради вашей любви, я согласилась бы отдать и живого ребенка. На, держи, пусть похоронят его, как подобает по традиции…- это соседка наша созвала всех женщин, - умолкла Хава. Я не знала, что ей и посоветовать.
- Ой, доктор, - вновь заговорила Хава,- тот, кто падает с горы, хватается за колючки, говорят в народе. Я тоже, к своему несчастью, согласилась с предложением нашей соседки…
Я смотрела на её хрупкое тело, на лицо, ещё не утратившее детских черт, на глаза, полные скорби, затуманенные  беспокойством, и удивлялась: «Как же много приходится переносить  бедным горянкам, безропотно покоряющимся вековым традициям. Хава даже понятия, видимо, не имеет, что в бездетности может быть повинен и муж. А попробуй её мужу предложи обследоваться, возможно, в селе меня возненавидят и на смех поднимут. А это молодая женщина терзается, чувствуя  себя во всём виноватой». 
— Сколько тебе лет? — спрашиваю  я её.
— Двадцать один.
— Глупенькая, ты же ещё молода, придет время и тебе стать матерью. Если болеешь чем-либо, не скрывай, вылечим болезнь. Я думаю, и в твоем доме тоже зазвучат детские голоса.
— Неужели, доктор, у меня тоже будут дети?
— Конечно, будут. Ты тоже станешь матерью. Бог даст,  станешь и бабушкой,- ответила я, хотя сама сомневалась в своих словах. Как врач, я не имела права отнимать у неё надежду.
     — Поселится ли счастье в дом такой несчастной, как я?
— А ты не сомневайся. Думай о хорошем и верь, — сказала я в надежде, что мои слова сбудутся.
Таинственная радость разлилась по ее лицу.
Вошел её муж.
—Здравствуйте, доктор!
- Здравствуйте. Ваша жена, оказывается, чуть не умерла при родах.  Сейчас для нее самое лучшее лекарство – это покой и ваша тактичность. Лишние разговоры, громкие крики, шумы, неприятные новости не должны волновать её. – Я это сказала так громко, чтоб услышали женщины на крыльце. – Жена ваша – крепкая женщина. Она скоро встанет на ноги. Правда, же, Хава?
- Да, да, - потупила глаза горянка.
- Скорейшего выздоровления! - Я поторопилась удалиться из этого дома.
 Как только я вышла на улицу, лицом к лицу столкнулась с Камилем.
— Ага,  голубка, потерпи, когда–нибудь я поставлю печать на твои губы. Наверное, ты думаешь, что закончилась наша «беседа», которая прервалась в клубе? Я и твоего Длинного заставлю согнуться, держась за живот! Куропатка, на которую Камиль положил глаз, легко не освободится!
— Нина! – услышал я зов тети Патимат, вышедшей на крыльцо. Красными от спиртных напитков глазами, Камиль зло посмотрел на нее.
— Нина, где ты, доченька, есть посетители. Поторопись,  пожалуйста. Наш Анвар пришел перебинтовать рану на руке, — прошептала она. С того дня, когда Анвар заступился за меня,  тётя Патимат стала относиться  к нему  с особым уважением.
Я обрадовалась. «Странное дело, человек поранился, а я радуюсь!» - промелькнуло у меня в голове. Мне стало так стыдно,  как будто кто–то подслушал мои мысли.
Возможность встретиться с ним наедине, пусть хоть и перевязать рану, настолько обрадовала меня, что ноги, будто не касаясь земли, заторопились в амбулаторию.
Рана у Анвара была не такая уж большая. Случайно порезанная кисть руки была туго замотана бинтом, предварительно закрыв рану листом конского щавеля. 
— Здравствуй, доктор, извини, что побеспокоил тебя из–за небольшой раны. Порезал осколком стекла. Нечем было обработать рану, поэтому пришёл наложить повязку. Твоя санитарка – внимательная работница, оказывается. Она сказала, что доктор непременно должна осмотреть рану.
Мне хотелось посмотреть на него, заглянуть в его голубые глаза, но я не могла поднять глаз. Хотелось говорить с ним, но язык почему-то не поворачивался. Видимо, растерялась в приятном наваждении. Перед глазами на миг исчезла реальность. Мне казалось, что я во сне.
Тетя Патимат, видимо, поняла, что я в замешательстве. Собрав тряпочкой тампоны и остатки  ваты, запачканные при перевязке кровью, она вышла из кабинета. Мы остались вдвоем. Не о такой встрече мечтало мое сердце. Сколько дней и ночей я думала о нём? Мне казалось, что многое ему скажу.  А тут молчу, как инвалид, потерявший дар речи.
Пальцы у меня дрожали, когда бинтовала рану. Предательски громко стучало сердце. Пронзительный взгляд учителя, обращенный на мои волосы, ослаблял меня. Странная тишина привела в замешательство и Анвара. Как только я закончила накладывать повязку, он сказав: «Спасибо твоим нежным пальцам», поспешно удалился. Оглянувшись добавил: «Доброго дня!». Улыбнулся. Осветил всю комнату, как лучами заходящего солнца.
Прячась за занавеской, я провожала его взглядом и думала: «Если сейчас он не оглянётся, значит, ему нет дела до меня». Как будто поняв мои мысли, Анвар оглянулся. Посмотрел на окно.
Испугавшись, что он заметит моего взгляда, я отшатнулась. Когда он скрылся за переулком, я выругала себя: «Дура - я! Дура! Почему же ничего ему не сказала? Может быть, он специально поранил руку, чтобы зайти ко мне? А я даже не расспросила, что случилось с рукой. Промолчала, как будто язык проглотила. Дура - я, дура!»
 Из коридора послышались звуки шагов. Смахнув непрошенные слезы,  я начала копошится в шкафу. Зашла тетя Патимат.
— Быстро же ушел молодой  человек. Может, ему не понравилась наша амбулатория? – Спросила она с любопытством и посмотрела мне в глаза. Большой жизненный опыт помогал ей догадаться, что творится в моей душе.
— Может быть, не понравились работники амбулатории, тетя Патимат, — выдавила я сквозь слёзы.
— Анвар, дочь моя, - не любитель лишних разговоров. В нужном месте произнесёт весомое слово, которое стоит быка. Работу тоже сделает, как богатырь.
Когда он был маленьким, был беспокойным шалуном. Вырос и он, до неузнаваемости изменился и его характер. – Тётя Патимат взяла веник, собираясь подметать. – И жизнь меняется в какую-угодно сторону. На земле не меняется только смерть. Сын мой Иса, если бы остался  жив, сейчас был бы, как Анвар. –  Опустив нахмуренное лицо, она стала подметать пол.
Я вышла на улицу. В голове беспрерывно кружились тревожные мысли: «Может быть, он придумал повод, чтобы встретиться со мной? Тогда почему же Анвар так быстро выскочил из амбулатории?»
 Перед глазами появилась ухмыляющаяся красавица Зурият: «Вряд ли прилетит ко мне гордый орел, оставив сирагинскую Королеву. Какому парню не хочется пленить сердце избранной красавицы? Притом нареченной невесты? А Зурият этого стоит…»
Однако, такому умозаключению сердце не хотелось верить. Почему-то верилось, что в сердце Анвара есть место для меня. С утра было предчувствие, что удастся встретиться с ним. И встретилась. Мечтала, чтобы он стал моим пациентом. Мечта сбывалась. Не зря я радовалась, когда сказали, что учитель пришел на перевязку раны.
«Пусть не попадётся мне на глаза твой Длинный!» — просвистели в ушах слова Камиля. «Мой Длинный?» если бы только он был моим… Не будет же этого никогда.  Чем я, русоволосая примечательна для горца?
«Когда не застал тебя в амбулатории, подумал, что ты куда-то уехала», –  вспомнились мне слова Анвара. Странно… Может быть, он тоже мечтал увидеть меня? Всё возможно!  А чем я хуже горянок? Ничем! Не слепа, не глуха, не уродлива. Очень часто за красивой внешностью скрывается пустота. Почему я должна думать, что недостойна Анвара? Поживём, увидим, что нам в жизни суждено… От этих мыслей и земля, и люди, окружающие меня, показались красивыми, несмотря на их нищету. Сердцу хотелось болеть их горем, радоваться их радостям.

*    *    *
Конец ноября.
Прислали мне помощницу. Когда я увидела её в первый раз, мне показалось, что она станет мне обузой. «Её маленькое хрупкое тело вряд ли выдержит суровый горный климат», - думала я. – Но её короткие волосы, причесанные по–мальчишески, ясные большие глаза, её пристальный взгляд, проникающий в душу, говорили о непреклонности характера. Что бы она ни делала, ее тонкие руки двигались ловко и умело. «Да, она рождена стать медсестрой»,- обрадовалась я, немного понаблюдав за ней.
Её улыбка, напоминающая распустившийся под лучами солнца цветок, выдавала ранимость её души. Но, тесно прижатые друг к другу кривые зубки, создавали впечатление, что она - парнишка.
А неприхотливый, довольный достигнутым, характер Зары делал её по-своему привлекательной. Даже маленькие дети, которые боятся врачей, с распростертыми ручонками тянутся к ней, как пчелы к цветкам.
Как старая знакомая, Зара тут же побеседует и с горянками, и найдет общую тему для разговора и с ребятами.   Искренняя натура, она входила в душу человека, с которым знакомилась и тут же узнавала то, затаено в его душе... Шустрая, быстрая, трудолюбивая, стремительная, как горная река, Зара не проводит время впустую. Как только закончит работу в амбулатории, берется вязать чулки, варежки. При этом она или поёт, или с хохотом рассказывает что-то смешное.   Она, как юла на льду, вся в движении.  Мне показалось, что с её приходом вся жизнь в селе стала ярче и милее.
Был обычный трудовой день. Я осматривала больную женщину, слышу голос тёти Патимат.
— Ты, похоже, хочешь быстрее узнать состояние здоровья всего села, Зара. Если и руки твои, как язык, будут живо работать, в горах не останется никаких болезней.
— В народе говорят, кто ростом не взял, тот взял длинным языком, тётя Патимат, – рассмеялась Зара.
— Хватит вам болтать! Вы  не даете мне послушать дыхание в легких, – прикрикнула я на них, поправляя фонендоскоп.
— Извини, доктор. – В миг замолчали они обе, чувствуя себя виноватыми.
Как только дописала рецепт больной, резко постучали в дверь. Учащенно дыша, зашел мужчина средних лет. Лицо его было белым-бело.  Его искаженное тревогой лицо говорило, что надвигалась беда:
— Пусть тебе Аллах даст долгую жизнь и здоровье! Уважаемая доктор, пожалуйста, поторопись к нам. Умирает мой единственный сын.
— Что с ним случилось? – его волнение передалось и мне.
— Не знаю. Дней пять лежал с больным горлом. Я пас отару. На него посмотреть тоже времени не было. Сегодня пришли за мной: «Сын умирает, не может дышать, задыхается». Смотрю, лицо посинело, как у утопленника.
 По словам жены, позавчера у сына появились судороги в мышцах рук и ног, лицо его искривилось. Она позвала Шайтан–Хамис. Хамис, написав причитание, прикрепила талисманы в подмышку. Жена успокоилась, думала, талисманы спасут сына. Но сын не может дышать.
— Почему же сразу, как только заболел мальчик, не вызвали меня?
— Доктор, уход за ребёнком - это дело женское. Поверив словам соседей, жена побежала к знахарке… 
Двор был полон женщинами. Некоторые из них вытирали слёзы. Когда увидела хмурые лица и слезы, испугалась, думая, что опоздала. Поспешила зайти в комнату.
— Дайте докторам зайти! – крикнули с веранды. Все расступились и повернулись к нам.  Когда мы вошли в комнату, сидевшая около мальчика старушка, забормотала недовольно:
— Что могут сделать врачи мальчику, который попал в состояние транса? Достаточно и того, что сделала Хамис. только Аллах сможет помочь ему. И вообще, зачем вызвали врачей сюда?
— Хватит роптать! Моему сыну после вашего лечения только хуже стало! – резко напал на нее отец больного ребёнка.   
— Сколько ему лет? – спросила, я приблизившись.
— Пять лет. Семь дочерей у нас и он, один-единственный сын. Пусть Аллах даст мне все болезни, чем заболеет кончик ногтя у моего сына, — запричитала мать ребёнка и залилась слезами.
— Хватит, не плачь! У других тоже болеют дети,  дай докторам подойти ближе, – прикрикнул недовольно на нее муж.
Ослабевший мальчик, хватая ртом свежий воздух, дергался в руках матери. Он сделал знак, чтобы его посадили на постель. Тело ребенка было покрыто бусинками пота. Дыхание  учащалось. Он не мог дышать, видимо, воздух не доходил до его легких.
 Губы синели. Руки–ноги были холодными. Все грудные мускулы и ребра были напряжены. Горло отекло, покраснело. Миндалины были увеличены, на них появились тонкие пленки серого налета. Мне показалось, что у мальчика дифтерия. Пока я проверяла, мышцы ног и рук начали судорожно сокращаться. Дыхание остановилось. Лицо еще больше посинело. Изменился цвет глаз.
— Вай Аллах, умер мой мальчик! –    разрыдалась мать. Отец ребёнка изменился в лице, просящими глазами смотрел на меня.
— Прошу тебя, доктор, помоги. Вай, мой сын! 
Женщины с плачем и криками собрались зайти в комнату. Закрыв перед ними дверь, отец ребёнка снова посмотрел на меня.  Я была в ужасе, ничего не могла делать от растерянности, в голове кружились тысячи мыслей. «Круп при дифтерии!» – подумала я. Мальчика душили кусочки налета, которые скопились в отечном горле. Спасти его от смерти оставались одна возможность и несколько минут. Если смогу оказать помощь за десять минут, то сумею спасти ребенка. Десять минут! Десять минут и жизнь!
«Сделать надрез горла и вмонтировать трубку в него» — вспомнила я слова профессора и оглянулась кругом. Передо мной тихо, безмолвно стоял отец ребенка.  В грудном кармане его пиджака была ручка с железным ободком. Я вытащила ее быстро, удалила края, приготовила трубку. Взяв в руки кровоостанавливающие зажимы и скальпель, подошла к лежащему без дыхания мальчугану. Его отец и Зара беспрестанно смотрели на меня.
«Ну, доктор, неужели бессильна медицина?» – говорили все четыре глаза.
«Успею ли?  Смогу ли?», - сомнения выводили меня из себя.
 «Ты должна успеть! Обязана спешить! Давай, доктор,  освободи дыхательные пути, и ты спасёшь ребенка! Это твой   долг, доктор! Давай же спаси ребёнка ради этих, верящих в тебя людей», — кружились мысли в голове.
Под плечи мальчика подложила подушку, сделала надрез горла. Мать мальчика увидела кровь и запричитала:
— Вай Аллах, ты наделала, проклятая гяурка!  Ты же  зарезала моего сына! –  она, раскинув руки, как орел свои крылья, напала на меня. К счастью, муж остановил её и увёл из комнаты. Закрыл за ней двери.
— Доктор, я верю в тебя! Знаешь ли ты это? Верю! понимаешь? – захрипел голос отца ребёнка.
Во дворе заголосили женщины. Стукнув кулаком о стекло, кто–то разбил его. Самые нетерпеливые пытались войти через окно. Я подала знак. Чтобы никого в комнату не пускали. Те, которые думали, что я «зарезала ребенка», увидев ожидающего чуда, спокойного отца больного, облегчённо вздохнули. А я дотронулась до пальцев Зары, которая испуганно смотрела в окно на ревевших женщин.
— Тампон!  Шелковая нить! – приказала я.
Восстановившееся дыхание вытолкнуло из горла мальчика мокроту с мутными пленками и кровью, и запачкало мне лицо.
— Платок! – вскричала я от неожиданности.
Зара вытерла мне лицо.
Как только  горло очистилось, маленькие легкие, жаждущие воздуха, начали глубоко дышать. Цвет лица мальчика стал принимать светло–красную окраску. Ноги, руки потеплели. Перебинтовав рану на горле ребенка, обессиленная, я   присела на стул. Из моих глаз катились слезы радости. Это была настоящая, самая первая моя победа над смертью.
Отчего-то усилился шум-гам женщин. Они, видимо, решили, что мальчик скончался. Посмотрев на мальчика, лежавшего спокойно в постели, хозяин дома улыбающегося открыл двери. Женщины вопросительно смотрели то на меня, то на него. А он, сияющий от радости, отец ребёнка, снял папаху и подбросил ее к потолку:
- Слава Аллаху! Мой ребёнок дышит! Слышите, дышит!-  Сев на пол, он рассмеялся сквозь слезы. Удивляясь случившемуся, он качал головой. Затем, сжав кулаки, поднял обе руки над головой:
— Эй, люди, наша доктор оживила моего сына! Мертвого сына оживила! Оживила, понимаете! Она спасла его!
Женщины, не в силах верить его словам, ворвались в комнату. Окружили мальчика, который еще находился в коме. Мать ребёнка тихонько пощупала сына, не веря, что он живой.
 Увидев глубоко и спокойно дышащего мальчика, она встала на колени перед лежанкой. Нежно поцеловала лицо, руки сына.
 Опасаясь, что он не выживет, взяла его на руки, ощупала с головы до ног. Как только увидела в его глазах, открывшихся с трудом, признаки жизни, на её глаза навернулись слёзы и, обгоняя друг друга, покатились по щекам. Измученное тело женщины, борющееся до сих пор с угрозой смерти сына, расслабилось. Тихо, боясь, что он проснется, нежно обняла сына и затем, держа его на руках, присела с ним на тахту.
Казалось, что её дыхание и даже сердечное биение остановились, прислушиваясь к сыну. Глядя на успокоившуюся мать, люди с восхищением и благодарностью стали смотреть на меня. Я и  сама удивлялась тому, как мне удалось спасти почти уже неживого ребёнка.
 В это время ко мне приблизилась та самая старушка, которая говорила, что лекарства и доктора ему не помогут. Глядя на мои вздутые вены и ослабевший после нервного напряжения вид, ее взгляд потеплел. Держа в шершавых ладонях мою руку, она прошептала:
 – Спасибо тебе, родная!
 Отец мальчика взял кувшин с теплой водой, нагретой в очаге, помог мне вымыть руки, с благодарностью наливая воду на мои дрожащие руки. Подавая полотенце, он улыбался, не зная, как еще мне угодить.
— В нашем доме, доктор, теперь ты - почетный кунак. Хозяин дома наливает воду на руки только самому почетному кунаку. Мы никогда не сможем забыть то, что ты сделала для нас сегодня, – восхищался он.
Я поторопилась в амбулаторию. Открыв «Справочник врача», стала читать статью об операциях по вскрытию горла. Дочитав до пункта «о возможных ошибках», я испугалась. Всё тело задрожало: «Если бы я ошиблась? Если бы этот ребёнок скончался с надрезом в горле? Вряд ли его родные посчитали, что медицина невсесильна. Вряд ли я сама себе простила. Какое счастье, что всё обошлось благополучно.
Хорошо, что я тогда не засомневалась, а то вряд ли смогла бы сделать операцию.
 А разве можно забывать о возможных ошибках?» -  Прижав книгу к груди, я на мгновение задумалась, потом стала дальше читать: "Если углубиться налево на один миллиметр, может открыться пищевод. Если направо отклонится, скальпель может задеть кровеносный сосуд». Я закрыла глаза... Острый кончик ножа мог слегка отклониться. Мог коснуться кровеносного сосуда, могла потечь кровь. «Ты зарезала нашего сына!» – вспомнился крик матери. – «О господи,  как я смогла решиться на эту операцию? Если бы меня попросили сделать надрез в горле ребёнка, я бы, наверное, ни за что на это не решилась бы. Это просто чудо, что всё обошлось благополучно», -  я  пыталась сбросить с себя ужасные мысли.
«Руки хирурга должны быть мягче детских рук, бережнее рук златокузнеца, нежнее рук матери, мощнее рук борца»,– прозвенели в ушах слова преподавателя.
 «Да, об этом немало написано, а также сказано. Если бы все хорошо и легко получалось, если бы все врачи лечили одинаково, то любой специалист потерял бы свою особенность. Врачи были бы похожи друг на друга, как будто залитые в формочки. Боясь допустить ошибку, человек не смог бы развиваться. Развитие, продвижение наук тогда происходит, когда человек поняв, что ошибся, работает над исправлением ошибок. «Если бы хирург умирал, как сапер, когда ошибался, то его ошибок было бы меньше», – вспомнились  и  слова заведующего хирургическим отделением. - Нам, врачам, ошибаться нельзя. Наша ошибка стоит жизни другому человеку».
— Зайди, зайди, сынок. – Услышала я голос тёти Патимат, которая  убирала коридор. Снаружи открылись двери:
— К тебе больной,- сообщила уборщица с улыбкой.
Разбинтовывая на ходу руку, зашел Анвар. Мой дорогой учитель! Ты появился в самое нужное для меня время…  Если бы только ты знал, сколько у меня новостей, как хочется   рассказать о первой в моей практике операции, о моей нелегкой победе.  Может быть, ты и не слышал о том, что удалось мне сделать. Наверное, ты и не интересуешься ничем, кроме  своей литературы и правил по орфографии…. Что поделаешь, дорогой – каждому свое.
— Молодой человек, ты поторопился снять повязку. Думаешь, что мы не сможем это сделать? Нет необходимости раскидываться бинтами на ходу, — сказала Зара, отрываясь от своих записей. – Сядь, молодой человек, на стул, дай, я сама и руку разбинтую,  и повязку тебе наложу. Завязывая, развязывая такие раны, мы зарабатываем себе хлеб…
 Ты, наверное, учитель? -  улыбаясь, Зара осмотрела Анвара с головы до ног.
— Как догадалась?
— Я умею отгадывать профессию человека, посмотрев на его ладонь, — сказала Зара.
— В таком случае, ты - волшебница.
— Если хочешь, ещё скажу: «Ты еще не женат».
-  Я вижу, ты уже успела все новости села разузнать.
- Ничего я не разузнавала. Просто интуиция у меня сильно развита. Могу я сказать, кто сделал эту рану?
— Будет интересно, – улыбнулся Анвар.
— Ты сам! – сказала Зара.
 А я испугалась. По лицу и телу прошел жар. Я вспотела.
— Ты хочешь сказать, что рану сделал я себе сам?
— Да, товарищ учитель, утверждаю, что эту рану ты сделал сам себе, точно. Наверное, рассердившись на кого-нибудь или по другой причине. Но рану ты нанес себе сам.
Глядя на опущенную голову Анвара, на его кудрявые волосы, скрывающие глаза, я убедилась, что интуиция меня не подвела: значит, он сам причинил себе рану, чтобы встречаться со мной? Сердце у меня учащенно забилось.
Как было бы хорошо, присев на корточки перед ним,  положив руки на его колени заглянуть в голубые глаза, смотреть и смотреть на его красивое лицо, – подумала я.
— Человек - не ящерица, уважаемая медсестра, чтобы калечить свой собственный организм.
—  Ты прав, ящерице и в голову не придет поранить себя, чтобы встречаться с любимой. – пристально глядя на меня, Зара улыбнулась.
Я вздрогнула, будто обухом ударили меня по голове:
- Зара! Что ты говоришь?
- Ничего особенного. Просто рассуждаю вслух.
- Ты можешь «рассуждать» молча?
- Могу и так.
 Прежде чем Зара рассмотрит изменившийся цвет моего лица, я  повернулась к окну.
На оконном стекле были видны отражения Анвара и Зары, перевязывающей его руку. Улыбнувшись отражению Анвара на стекле, я показала ему язык.
— Ты, наверное, занимаешься на турнике. Скоро рана зарубцуется. Можешь продолжить работу. Как перевязка? Не туго я тебе забинтовала? – Зара вопросительно посмотрела на него.
— Нет, спасибо. Только встретиться с таким человеком, как ты – дело опасное. Все секреты человека раскрываешь, как волшебница. Иметь такую помощницу, видимо, на руку вашему доктору? – Он взглянул на меня.
Я вспыхнула от смущения и не смогла ничего ответить. Растерялась, как ребенок, которого застали врасплох. 
— Спасибо вам всем, особенно тебе, сестра Зара. Ты – молодец, из тебя получится хороший психолог, – Анвар вышел за дверь.
— Не стесняйся, учитель. Заходи к нам. Если настроение испортится, мы - неплохие утешители, — сказала Зара и лукаво улыбнулась.
Как только вышел Анвар, я подошла  к Заре.
— На самом деле, как ты узнала, что этот  парень – учитель?
— Потому, что на его пальцах были следы мела. На пальцах агронома бывают следы земли, от врача идёт запах лекарства. Следы мела – значит, учитель, — засмеялась она.
— Логично. А как ты догадалась, что он не женат?
— Молодая и любящая его жена вряд ли допустила бы, чтобы на его рубашке не было пуговицы.
— Зара, ты - Шерлок Холмс.
— Я в детстве мечтала поступить на юридический.
Хотелось задать еще несколько вопросов, не дающих покоя моему сердцу уже несколько дней, однако, постеснявшись, я промолчала. 
— Сказать тебе, как узнала о ране? – спросила  Зара, будто читая мои мысли. Она закружилась на месте, улыбнулась и посмотрела на меня, как будто изучала, что происходит у меня на душе.
— Да, интересно. А ну–ка, скажи.
— Внешний край раны был поверхностный, внутренний – глубокий. Рана нанесена осторожно, будто тот, кто наносил рану, старался не причинять боль. Случайная рана или рана, нанесенная ударом постороннего человека, не бывает такой. 
— Гениально мыслишь, сестра. – Обрадовалась я и обняла Зару. «Неужели, эту рану он нанес себе специально? Ничего себе повод, чтобы зайти ко мне!
- Нет, без причины человек сам себе рану не наносит. И притом, такую значительную рану. Может быть, ты ошибаешься, Зара?
- Возможно, и ошибаюсь. Это ведь только предположения мои.
Я задумалась: «Неужели, со стороны так заметно, что я неравнодушна к Анвару? Видно, и Анвар неравнодушен ко мне. Иначе Зара не стала бы делать выводов».
Я успокоилась, словно развязала узел сомнений. На душе  отчего-то стало легко, почему-то хотелось петь и кружиться в вальсе.
 Взяв за руки тётю Патимат, которая стояла в середине кабинета, я закружилась вокруг нее. Патимат испуганно посмотрела на меня, но через минуту, догадавшись о причине моей радости, улыбнулась.
— Осторожно, упадешь! – сказала и нежно потянула меня к себе. Обняла, как мать. Посмотрела в глаза, стараясь убедиться в своих догадках.
— Сегодня, дочка, ты – прекрасна. Тебе идет улыбка. Когда ты улыбаешься, на лице играют солнечные лучи, а в глазах отражается семицветная радуга. Как было бы хорошо, если бы тебя постоянно посещали только приятные новости.
— У улыбающегося цветка, тетя Патимат, жизни хватает  на одну весну, а человеку надо жить и встречать весну сотни раз.
- Поэтому, тетя Патимат, в жизни человека рядом с радостью бывает печаль, – сказала Зара, развивая философские мысли.
— Вы же сами, медики, говорите, что радость продлевает человеку жизнь.
— Не всегда, тетя Патимат. Непомерная радость тоже может стать причиной смерти, – добавила Зара.
— Ох, и остроумная же ты, Зара. «Кто много смеется, тот поздно стареет, говорят в народе, — не сдавалась Патимат.
— Не верь, тетя Патимат, в теоремы ученых. У людей, улыбающихся часто, на лице появляется  глубокие морщины, и поэтому выглядят они старше. Не потому ли в человеке остается больше человеческого, что к нему приходят последовательно радость и печаль?
— Смотри–ка, доченька, хотя ей нет еще двух десятков лет, она мыслит, как большой философ, – Патимат, улыбнувшись, посмотрела на меня.
Я опасалась, что она задаст вопрос об Анваре. Но она перевела разговор в другое русло:
— Нина, неужели, это правда, что люди говорят? По слухам, ты сегодня оживила мертвого мальчик.
- Не совсем мёртвого мальчика, тётя Патимат.   Он был в коме. 
- Удивительно, как ты смогла воскресить умершего мальчика, разрезав ему горло?
Этот случай ошеломил всех сельчан. Раньше у нас такого не было. За всю свою долгую жизнь я даже не слышала ничего подобного.
  Слышала о том, что Ахил–кади с помощью магии, заставлял человека уснуть. Слышала, что Залиха колдует волков, чтобы они не нападали на отару. Но о том, что можно оживить мертвого мальчика, я впервые слышу.
— Действительно, тетя Патимат, что говорят люди, верно. Кухонным ножом она решилась на операцию. Если бы она ошиблась, женщины, взбешенные от горя, могли бы нас уничтожить.
— Зара, у меня не было другого выхода. Отказаться помочь  я не могла. Чтобы спасти жизнь мальчика, эта была   последняя возможность.
— Что бы сейчас ни говорила, Нина Ивановна, это был невероятный случай. Как бы там ни было, будь я  на её месте, не смогла бы пойти на такой риск. Когда я увидела лица женщин, переменившихся после слов «…зарезала моего сына!», я чуть не потеряла сознание. От рёва женщин, голосивших во дворе,  у меня с макушки до пяток  прошла холодная дрожь.
— Если будет очень нужно, Зара, ты тоже сможешь сделать то же самое. Наш врачебный долг – бороться за жизнь человека до последней его минуты. Этот долг врач должен нести, как крест, — сказала я, убеждая, прежде всего, себя саму, чем Зару. Ведь в моем теле пока еще оставалась дрожь от преодоленного страха.
—  Я радуюсь тому, что ты становишься настоящим  врачом, - улыбнулась тётя Патимат.



*    *    *

После того, как я проработала врачом в Катанухе несколько месяцев, меня впервые вызвали на приём в соседний хутор.
 Посланный за мной мальчик, держа узду, вёл коня, поминутно оглядываясь на меня. Мы двигались по тропинке тихо. Дорога в хутор была не такая уж длинная, но довольно-таки опасная. Это была даже не дорога, а тропинка между скал, проложенная ногами животных, так называемая «Козлиная тропа». Если тут встретятся два всадника, они не находят места разминуться.
 Не ездившая до этого верхом на коне, я дрожала, прижимаясь к седлу. Боясь смотреть на  тропу, петляющую направо и налево, я  прятала глаза в гриве коня. Конь то опускал голову, то приподнимал её, выбирая копытами место для  движения. С непривычки, на получасовой дороге, я устала, как будто была на скаку полдня.
Пока мы не дошли до хутора, мой спутник не произнес ни одного слова. Я даже не успела  разглядеть цвет его глаз и очертания лица. Звать  меня, оказывается, он пришел сам, из–за своей соседки-старушки.
Я удивляюсь сплоченности здешнего народа. Будь то в хуторе, или же в ауле, если у кого–нибудь заболит голова, то все хуторяне или сельчане спешат ему помочь. Каждый старается оказать посильную помощь. Стараются, словом и делом, облегчить его боль. Приносят, не поевши сами, то фрукты, то сладости. Готовы отдать ему то, чем богаты.
Вот и сейчас мой поводырь сам вызвался помочь старушке: у пожилой женщины, упавшей со ступенек, был перелом ноги. Оказалось, когда она заходила ночью в темный сарай, чтобы посмотреть на отелившуюся корову, соскользнула с гладких бутовых плит и упала.
Маленькая комната, где лежала пострадавшая, и двор, вымощенный бутовыми плитами, были полны хуторянами. Я спросила у мальчика, сопровождавшего меня, не родственница ли она ему и кем приходится собравшимся здесь людям эта старушка.
— В хуторах не бывает человека, который  не приходился бы кому-либо родней. Какая разница, кто бы он ни  приходился, если он коренной хуторянин. У нее два сына и муж погибли на войне. Больше у нее никого из близких родственников нет. Любого человека, когда ему трудно, хуторяне окружают вниманием и заботой. Так ведется с древних времен по традиции наших отцов и дедов.
Да, горцы правы. Вряд ли смогли бы двор выжить в этих суровых горных условиях, если бы не было такой близкой связи.
Сидящие у постели женщины поклоном головы поприветствовали меня и дали пройти к пострадавшей. До моего прихода кто-то зафиксировал поломанную ногу дощечками и подложенной ватой, чтобы нога не двигалась в суставах, и туго обвязал лоскутом белой бязи. Когда я развязала повязки,  и решила осмотреть ногу, подошла женщина средних лет:
— Извини, доктор, если я что–то не так сделала. Мне и раньше приходилось вот так накладывать шины пострадавшим. До вашего прихода хотелось хоть немного облегчить боль соседке.
— И правильно сделала. От первичной помощи старушке хуже не стало, зафиксированная нога меньше беспокоит, — улыбнулась я ей,  желая успокоить душу и той старушки, которая слушала меня, притаив дыхание. 
— А теперь помоги мне поправить и посадить поломанные кости на свои места. – Смотри, как деформирована голень…  Это означает, что кончики костей не сходятся друг с другом. Так кости не срастутся или же срастутся криво.
Сделав обезболивание, с помощью той же местной знахарки подсоединила кости и заново забинтовала ногу.
Пока я не вышла из комнаты, оказав помощь пострадавшей, все хуторяне были в напряженном ожидании. Увидев меня, женщины стали звать к себе в гости.
Вежливо отказавшись, попросила их разойтись по домам. Горянки всё тянули меня к себе, но, сказав, что больные ждут меня, уже неудобно было поддаваться на уговоры.
Я заторопилась обратно. Мужчины проводили меня до околицы. Самый старший из них поручил тому же мальчику, который меня сюда привёл, отвести меня обратно.
Но я отказалась и от сопровождающего, сказала, что дорогу  уже знаю и не хочу беспокоить мальчика, который всю дорогу шел пешком, в отличие от меня, ехавшей на коне.

Осеннее небо спрятано серой скатертью облаков. Влажный холодный воздух с ароматом сухого сена щекотал нос.  Печально дремлющие утесы вызывали поток странных мыслей: «Вместе с одинокой старостью к человеку пришла беда. Не знаю, как в других местах, но здесь, в горах, и одинокий человек не чувствует себя одиноким. На вид суровые, как каменные утесы, но добрые, сочувствующие друг другу, горцы готовы подать руку помощи любому земляку. Наверное, из-за их взаимовыручки и доброты эти горцы, кое-как сводящие концы с концами, казались мне душевно красивыми людьми.
В приятных мыслях об окружающих меня людях, которые согревали мне душу и приятно ласкали слух, я прошла по узкой горной тропинке большую часть подъема. задумавшись, я даже не почувствовала усталости и страха, как тогда, когда на коне ехала по тропе.
Когда спустилась в овраг, конь остановился у речки напиться воды. Неожиданно перед конем, как столб, появился Камиль.
У меня перехватило дыхание, волосы дыбом встали на голове. Неприятный холод прошел по всему телу. Во рту пересохла слюна. Не зная, что делать и что сказать, я была в растерянности.
Догадавшись, что я испугалась, он быстро схватил коня за узду. Потянул к берегу реки.
— Я же сказал тебе, у нас с тобой одна дорога. Если катанухцу Камилю понравится куропатка, она обязательно попадает в его руки. Понимаешь, славная девушка?  Чем больше ты избегаешь встречи  со мной,  тем больше меня тянет к тебе. Да ты  вся дрожишь! Не бойся, Камиль – не зверь, тебя не съесть. Только знай, я не смогу жить без тебя. Каждый день я брожу, чтобы тебя увидеть. Твой образ всегда перед глазами. Я живу мыслями и мечтой о тебе, голубоглазая голубка.
Не выпуская узду, он потянулся ко мне.
— Камиль, с ума не сходи. Отпусти коня! Будет лучше, если прекратишь эти недостойные для  горца речи, и уйдешь своей дорогой.
— Где она, моя дорога? Моя жизненная дорога – это ты. – Схватив за руку, он стянул меня с коня, ударив его кнутом, погнал в селение.
— Пожалуйста, не трогай меня. Не позорь, прошу тебя! –  просила я его, думая, что он пожалеет меня.
Мои слезные просьбы никакого влияния не возымели.  Он резко повалил меня на землю. От его подлого и грязного вида меня стало тошнить. Удивленный моим сопротивлением, он немного угомонился.
—  Что ты упрямишься? О нашей  сладостной встрече, кроме нас и этих беззаботно-молчаливых скал, никто не узнает.
- Камиль, пойми, я не хочу никаких встреч с тобой.
Вдруг горец вскочил, как разъяренный барс.
- Чем я хуже других? Не глух, не слеп, не горбат и не урод. К тому же не глуп, как верзила Анвар. Что хорошего ты нашла в этом Анваре? У него ведь есть невеста. Ты думаешь, если у меня нет постоянной зарплаты, то хуже Анвара что ли содержать тебя буду? Пока эти руки целы, ты не будешь ни в чем нуждаться. Понимаешь!
- Да. Я тебя понимаю, Камиль. Но нас ничего не связывает. Мы – разные люди. В вашем селе много хороших и красивых девушек. Присмотрись к ним.
- Мне ни одна из них не нужна! Гордячки, они - все пустышки!
- Я тоже ведь не без гордости…
- Ты – другая, хорошая.
- Может быть. Но я не люблю тебя.
- Полюбишь потом!
- Сердцу не прикажешь, Камиль.
- Хватит! Или ты станешь моей, или же «сорвёшься» с этих скал. Народ подумает, что русская девушка, непривыкшая ездить на лошади, сорвалась со скал и трагически погибла. А правду никто не узнает,  она умрет вместе с тобой. Скалы любят молчать.
— Я люблю другого человека. Я предпочту смерть, нежели стану твоею!
— Человек, которому ты готова отдать свое сердце, пленён любовью другой. Ты понимаешь это или нет, несчастная? Место в его сердце заняла сирагинская красавица Зурият. На любовь таких девушек, как ты, Анвар не посмотрит. У него свой особый взгляд на жизнь. Он любит по расчету. Это я готов отдать жизнь за тебя…
Я испугалась своего откровения перед подлым человеком. Оглядев себя, увидела, платье на мне порвалось почти в клочья. Ноги, руки поцарапаны, местами были в кровоподтеках. Мне стало страшно.
– Нина! – послышался до боли знакомый голос. Как символ надежды  на спасение, он, как нельзя, кстати, прозвучал в леденящих душу скалах.
— Пока что счастье тебя не покинуло,  голубка! – как зверь щелкнул зубами Камиль. — Если кому-нибудь расскажешь обо мне,  уничтожу... 
Камиль, как появился в ущелье, так и исчез бесследно. Натянув на колени подол разорванного платья, закрыв обеими руками лицо, я дала волю слезам.
Подошёл Анвар и несколько его товарищей. Увидев мой жалкий вид, они смутились и отошли в сторону. Анвар же присел рядом со мной на колени. Посмотрел в глаза, осторожно отстранив мои руки.
Его нежный, дорогой для меня взгляд, еще сильнее растрогал меня. Видя, что я не могу сдержать слёз, он испугался не на шутку:
- Что случилось? Почему ты плачешь?
- Я сорвалась со скал. – По моему лицу катились тяжелые капли  слез горя и радости. 
- Успокойся, доктор, теперь я буду лечить тебя,  если ты поранилась или ушиблась.
 Видя тревогу и страх в моих глазах, вечно улыбающиеся голубые глаза Анвара растерянно сверкнули. Густые черные брови нахмурились. Он изменился в лице, тревожно посмотрел вокруг, как будто  хотел разровнять эти черные молчаливые скалы.
Маленькая речушка тихо журчала и я, глядя на ее торопливый бег, немного успокоилась. Не говоря ни слова, Анвар   поднялся, посмотрел на ребят, стоявших рядом.
— Нелегко ездить на коне человеку, непривыкшему к нашим дорогам,  — сказал один из них, рассеивая подозрения Анвара.
Анвар, сняв с себя плащ, накинул его мне на плечи. От плаща исходил запах его тела. Он пробуждал приятные мысли,  успокаивал мое уставшее тело. Укутавшись в плащ, мне захотелось спрятаться под выступ и забыть о неожиданном нападении проклятого  мерзавца.
- Как вы меня здесь нашли?
- Тетя Патимат, оказывается,  заметила возвратившегося коня без седока и подняла тревогу. Она разыскала и меня, и послала катанухцев искать тебя.  Узнав, что тебя забрали на кутан, я с друзьями направился сюда. - Взяв меня под руку, чтобы не упала и не споткнулась, Анвар зашагал рядом. Сердце заколотилось от смущения и благодарности за неожиданное спасение. Молилась в душе, чтоб он не отпускал меня: я чувствовала себя такой слабой, что казалось, без его поддержки  упаду на тропинке.
Как только мы  поднялись по скалистому склону на плоскогорье,  люди из обоих хуторов окружили нас, сталирасспрашивать о том, что случилось. 
Я, сгорая от горя, сбивчиво объяснила, как конь сбросил меня и поволок по тропе.
 Выразив сочувствие, люди разошлись. В это время ко мне подошел тот самый старик, который поручил мальчику проводить меня:
— Извини, доктор, что не проводили тебя до дома. Будь с тобой кто-то рядом, ничего бы такого не случилось… Прости нас, дочка.
— Нина! Ты жива? – прибежала ко мне тетя Патимат. Плача и причитая, она крепко обняла меня. - Пусть  развалятся эти проклятые скалы, что оказались на твоём пути! Ты не одна сорвалась с этих скал, дочка. У  многих молодцов они отняли жизнь!  Пусть сравняются с землёй все утёсы, лишь бы твой ноготь не пострадал… Что бы я делала, если бы с тобой что-то случилось…  Я бы себе никогда этого не простила…
  Я чувствовала, как к моему лицу подступает разгорячённая от усталости  и волнения кровь. Поспешно вытерев,  предательский пот, - я улыбнулась:
- Что вы, тётя Патимат, вы абсолютно ни в чём не виноваты. Вы не должны извиняться передо мной…
«Порядочные люди всегда щедры душой. Они не способны на подлость, тем более, причинить боль другому человеку. Но  урод Камиль заставил меня лгать. Горцы говорят, одна паршивая овца портит все стадо. А паршивец Камиль не  испортит моего мнения о горцах, потому что, в какие бы условия они ни попали, не потеряют лучших качеств человека – порядочности. Нравственная чистота - это  святой долг каждого горца.
Что заставило Камиля напасть на меня, я понять не могу. Оскорбить меня, вроде бы он не хочет. Почему он не поймет, что насильно заставить  полюбить себя – дело невозможное…  Какое счастье, что у него хватило ума, чтобы не обесчестить меня и  понять, что я нелегкомысленна и ему не чета… 
 
*    *    *

Зима в Катанух приходит рано. Она, как гостья, наполнив свои дорожные мешки, приходит с подарками. Её подарки – это снега и холода.
Дороги, ведущие в хутора и на фермы, закрылись под сугробами. Зима согнала  пастухов с пастбищ. В пургу всё живое прячется в домах.
 В зимнее время, когда солнце прячется за горами, в небольшом горном селении стоит глухая тишина. Иногда, в зимнюю холодную ночь эту удивительную безмолвную тишину озвончает вой голодного волка, ищущего среди скал   какую-нибудь добычу. Обеспокоенные воем волка, аульские собаки в тотчас, истерично лая, поднимают шум.
В глухие длинные ночи, сидя у железной печи, тетя Патимат рассказывает о своей молодости, о прошлой жизни односельчан. Без её трогательных бесед в первые дни, особенно в долгие  ночи, мне было бы очень скучно, а может быть, и страшно.
 Да и теперь, когда я вспоминаю свою городскую жизнь, игры,  увлечения, сердцу становится грустно. Хочется собраться и убежать отсюда и вернуться в родной город, оставив и работу, и горный аул со своими темными узкими улочками и убогими саклями.
Но когда думаю, что я нужна этим горцам каждый день, каждый час, когда думаю о своем врачебном долге, о долге  перед Родиной, народом, то становится стыдно из–за возникающей время от времени слабости.
Когда человек остается один на один со своими думами  в глухой тишине, когда встречается лицом к лицу с совестью, мне кажется, что он очищается от ошибок, грехов своих. А впоследствии в нем пробуждаются и решимость, и желание искоренить эти слабости. Я верю, что чем больше человек закаляется в противоборстве своих мыслей, тем больше в нем проявляются качества, присущие только гуманному человеку.
Если человек  в ладах с природой, подружился с ней, то она, и на самом деле, облагораживает и украшает его жизнь.  У хуторян даже любовь не такая, как у горожан. Здесь молодежь ценит любовь, как таинство природы. Молодые стараются сохранить чувства уважения и привязанности к избраннику, пряча свои чувства от посторонних глаз, оберегая друг друга от сплетен и пересудов. Здесь, как у нас, в городе, откровенно не  поцелуются, не обнимаются, стесняются даже признаться в любви. Такое впечатление, что они пугаются, что их любовь может сразить чужой взгляд, как сражает случайная пуля чудного джейрана. 
Мне трудно скрывать свою безответную любовь. Разве можно молчать, когда тебе хочется об этом говорить во всем миром, когда страстью пылает каждая твоя клеточка.
 Моё настежь открытое сердце готово принять любовь Анвара, со всеми его достоинствами и слабостями. Но его странное молчание удивляет и пугает меня. В течение нескольких месяцев я борюсь со своей безответной любовью, пытаюсь беспрестанно заглушить в себе мысли о нём. Трудно, очень трудно подавлять в себе надежды и мечты. Сердце  терзается от сомнений, от туманности будущего. Как в темноте конь боится сбиться с дороги, так и я - боюсь сделать не правильный шаг. Уже в который раз я пытаюсь открыться Анвару. Но в горах не принято, чтобы девушки первыми признавались в любви. Меня останавливает и страх, что Анвар меня не поймёт, подумает, что я легкомысленна или кокетничаю с ним.
Ужасное и неприятное это чувство – чувство страха… Он делает человека одиноким и слабым. Сколько людей ушло в сырую землю, унося с собой чувства почтения и симпатии, так и не сумев открыться в любви…
Нет у меня гарантии, что мои мечты не сбудутся… Анвар, по всей вероятности, любит свою нареченную.   Так стоит ли ему раскрывать своё сердце?
Но когда один раз сможешь победить страх, он больше не заявит о себе. Страх всегда боится человека, если он одолевает его.
Сердце моё вновь стучит: «Да, боишься ты, Нина. Сомнения преследуют тебя. Ты предпочитаешь молчать, чтобы сохранить хоть маленькую  надежду на взаимную любовь.
И почему я так сомневаюсь? Господи, как он красив… Какие у него добрые глаза… Какой трогательный взгляд… Но почему я думаю, что он любит другую?
В глазах тайны не утаишь.  Бутон на кусте розы не раскрывается до поры до времени. Здоровый неповрежденный  бутон не раскрыться не может. Может быть, не настало время раскрыться любви Анвара?
 Несомненно, глаза – предатели любви. Иногда мне кажется, что  катанухцы замечают и в моих глазах искорки   любви.  Но почему-то никто не говорит об этом. Может быть, это уважение ко мне, как к доктору, как к женщине? Когда Анвар смотрит на меня большими, бездонно-глубокими глазами, я вся горю и опускаю глаза. Я боюсь, что по моим глазам он догадается о том, что творится у меня в душе. И хочется, чтобы Анвар догадался о моих к нему чувствах, и боюсь потерять его уважение и почтение к себе. Что мне делать? Как мне быть?  Взгляну – его глаза зовут меня в мир мечты и романтики, в мир странных чувств… 
Мысли, мысли… Когда и не с кем беседовать, о своих сомнениях? Ах, сомнения, сомнения, вы так множитесь, расширяетесь, как расширяется река перед плотиной. Вы, видимо, ждёте момента, когда я уединяюсь со всеми своими проблемами. Окружив со всех сторон, вы зажимаете меня в жесткие клещи. Я устала бороться с  вами. Ведь мне надо выспаться, чтобы со спокойной душой и улыбкой на лице пойти к своим пациентам… 
В дверь тихо постучали. Поправив домашний халат, я приоткрыла дверь. Человек, который стоял в темном коридоре, кашлянул, как будто что–то застряло у него в горле.  Он снял с головы  папаху:
— Доктор, я пришел за помощью. Сын тяжело ранен. Больше не к кому пойти. Помоги, пожалуйста, мне не у кого больше помощи просить, – сказал он робко, стесняясь, что побеспокоил меня глубокой ночью. — Как будто назло, ночь  сегодня темная, погода тоже испортилась. Даже сама погода похожа на характер моего сына, – глубоко вздохнул мужчина.
Тетя Патимат, как только услышала разговор, вышла в коридор. Она рано ложилась спать из-за головных болей.
— Салих, ты что ли? Не стыдно твоему головотяпу требовать от доктора помощи?! Несколько месяцев тому назад он вел себя так, как будто никогда не будет нуждаться во врачебной помощи! Ни шагу не делай, дочка. Надо платить той же монетой, что и он! Бессовестные люди! Как ваша, отца и сына, совесть позволяет вам просить у Нины помощь? Никакой горской гордости нет у нас!
Я догадалась, что этот поздний  посетитель – отец Камиля. «Что бы сказала тетя Патимат, если бы она знала о его попытке изнасиловать меня?» – подумала я, но врачебный долг диктовал другое.
— Сейчас, отец. Потерпи, переоденусь. Что там случилось? – спросила я, чтобы взять с собой необходимые  инструменты и лекарства.
— Когда сын возвращался на ферму, он вместе с конем сорвался со скалы. Конь сразу же погиб, а его, тяжело раненного, пастух нашел на берегу речки. Пастух с большим трудом взвалил  Камиля на своего коня и доставил его на ферму. Удивляюсь, как он остался жив, упав с такой высоты? Хорошо, что он оказался трезв,  а то мог бы и погибнуть…
— Ты пришел, чтобы её на ферму отвести? В такую адскую темную ночь? Нет, я не допущу этого,  –  моя санитарка  преградила мне дорогу.
— Тётя Патимат,  человек - в беде. Врач не имеет права думать о личной неприязни и рассуждать о том, кому нужно помочь, а кому – нет…
  «Человек ли он? – подумала я. Есть ли у этого подлеца   человека человеческие качества?» а сама спросила, – Не ты ли, тётя Патимат, говорила, что конь у доктора всегда должен быть готовым выйти, куда позовут?
— Да, говорила. Но ты не знаешь, дочка, что собой представляет  эта дорога на ферму? Эту дорогу называют дорогой через адский мост. 
— Я на руках её понесу, Патимат, ради Аллаха, не обижайся на моего сына. Каким бы баламутом он ни был, он мой сын и твой односельчанин. Ты, конечно, не представляешь, с каким чувством я пришёл сюда в такую жуткую ночь? Не смея постучать в дверь доктора, обливаясь потом, почти целый час простоял я за дверью. Ты прочти, что происходит  у меня в душе. Не могу же отрубить свою руку — отказаться от родной крови, как не могу выкинуть сердце из груди.  Патимат, пойми, я бежал сюда с надеждой на помощь, оставив его одного, беспомощного.
Сев на коней, мы отправились на ферму. «Я подвергаю свою молодую жизнь  опасностям ради спасения жизни человека, который попытался надсмеяться надо мной…
Доктор… Какой большой смысл в этом слове? Чужое горе превращается в боль твоего сердца. Даже если он твой враг. Плохой или хороший, близкий или далекий, свой или чужой пациент для врача всегда остаётся пациентом. Больные люди равны в глазах врача, всем одинаково нужна помощь, ко всем он обязан отнестись, как к родным и близким. 
Дорога, как говорила тётя Патимат, была такая узкая, извилистая и скользкая, словно каток. Конь шагал с большой осторожностью, будто бы знал, что может оказаться в овраге, если вдруг споткнется. Конь – не канатоходец, передвигающийся по натянутой веревке.
 Я боялась смотреть с края обрыва вниз. Казалось, что если старик ускорит ход  коня, мы я с конем тоже упаду с обрыва. Но старик умело вёл коня под уздцы и довёл меня до фермы.
Глинобитная, довольно-таки большая комната животноводческой фермы, с его неровными стенами и закопченным от очажного дыма потолком, была слабо освещена  керосиновой лампой. Тепло очага, где горел  кизячный огонь, приятно окутывало, замёрзших по дороге, входящих людей.
Около огня, на плитах был расстелен палас. Прямо на матраце лежал стонущий раненый. Он пытался сорвать с головы окровавленную повязку и что-то невнятно бормотал. Внезапно раненый приподнялся, рванулся встать, но его еле удержали.
— Нет! Я не хочу умирать. Отец! Отец, где ты?   – он что–то искал рукой.
 Отец подбежал к сыну, сжал его руку обеими руками дрожащими от волнения губами еле слышно прошептал:
- Слава Аллаху, жив мой сын! Жив!
- Отец! Отец, где ты?
- Я тут. Потерпи, сынок! Сейчас тебе доктор поможет!
- Всевышний наказал меня…  не знаю, за какие грехи, но наказал… Наказал и забирает меня к себе… - бормотал пострадавший.
 Отец надвинул на глаза папаху, наклонился над сыном. По его щекам  медленно покатились  скупые мужские слёзы. — Камиль, ну–ка, сынок, открой глаза. Посмотри на окружающих. Камиль, открой глаза, — отец погладил своей мозолистой рукой голову сына.
Пострадавший с трудом поднял посиневшие опухшие тяжелые веки. Но тут же, закрыв их снова, он погрузился в бред.
Я сделала ему обезболивающий укол и стала накладывать повязки на поверхностные раны. Пока я осматривала целостность костей ног, и накладывала  шины, он всё время бредил, произнося непонятные слова.
Я с большим трудом остановила кровь, просачивающуюся через повязку на сломанной ноге. И стала проверять общее состояние пострадавшего. Камиль, видимо, потерял много крови. Артериальное давление у него оказалось низким, пульс ощущался слабо. Пришлось поставить систему переливания жидкости. Под капельницей раненый понемножку успокоился и уснул на некоторое время. Отец пострадавшего и  пастухи не бог вест, сколько времени, но успокоились.
 Забрезжил рассвет. Как только лучи слабого света осветили углы комнаты, старик погасил лампу.  Камиль открыл глаза, посмотрел вокруг. Увидев меня, будто испугавшись чего-то, прикрыл глаза рукой. Потом, ощупав марлевую повязку на голове, посмотрел на свои перебинтованные пальцы. 
С трудом подняв опухшие, отекшие веки, он робко посмотрел на меня. В уголках его глаз появились слезы.
- Простите меня…- Затем повернулся к отцу. Смущенно опустив глаза,  положил свою руку на его большие смуглые огрубевшие руки.   
— Прости меня, папа, – чуть слышно пошевелил он губами.
- Благодари доктора: это она спасла тебе жизнь. Если бы не она, вряд ли ты смог бы сейчас говорить со мной…
 Камиль приподнялся. Отец поспешил уложить его. В местах переломов, видимо, стало больно, на лице пострадавшего появилась страдальческая гримаса. Он зажмурил глаза,  кусая губы, сморщил лоб.
Раненый весь побледнел. Отец его отвернулся, по всей вероятности, ему было тяжело смотреть на мучающегося от болей сына. Сняв с головы папаху, он вновь закрыл лицо. Согнутые тяжелой работой плечи его согнулись, стали вздрагивать. Зарубцевавшийся боевой шрам на  его шее то багровел, то бледнел. Кровеносные сосуды, которые пульсировали под кожей, то вздувались, то разглаживались. Вдруг он резко повернулся ко мне:
— Прошу тебя, доктор, скажи честно, есть что-нибудь опасное для жизни моего сына? Если требуется еще какая-либо помощь, скажи. Я сделаю всё! Самое дорогое, что есть у меня на земле  – это жизнь единственного сына. Правда, его воспитанием заниматься мне не удалось: почти круглый год бывал с отарами. Редко бывая дома, я, возможно, и не смог проявить отеческую заботу о нем, но я его люблю, как никого на свете…
— Раны тяжелые, но для жизни сейчас ничего опасного не представляют. Однако, две–три недели ему двигаться нельзя. Если будет хороший уход и вовремя делать перевязки, раны быстро заживут. Молодой организм хорошо справляется с недугами. 
— Я сам на войне был тяжело ранен, и не один раз. Много раз встречался со смертью лицом к лицу, но так, как сегодня, не было страшно. И боевые шрамы, как сейчас, никогда не беспокоили.
Поверь, доктор, я бы согласился, отрубить мне руку, чем допустить, чтобы заболел мизинец на руке сына.
Хоть и успокаивала я старика, сама не была уверена, обойдется благополучно. Мне было так жалко смотреть на отца, с такой любовью смотревшего на дорогого ему сына. Вдруг с Камилём случится что-то непоправимое, люди могут подумать, что я что-то не так сделала. Нет, наверное, ни одного катанухца,  не узнавшего о произошедшем в клубе. Если человек десять не подумают, что я Камилю что-то плохое сделала, то  хотя бы один может заподозрить. У них пока что не отжит обычай кровной мести. Как тётя Патимат говорила: «Плати той же монетой».
Не дай господи, чтобы с Камилем что-то случилось. Хоть я и жизни не пожалею ради лечения любого человека, но  не объяснишь это его близким людям. Особенно его родителям, родственникам.
Целую ночь я провела у постели раненого. Напрягая память, размышляла, чем ещё можно помочь пострадавшему.     Неизвестно, сколько ещё бессонных ночей придётся провести у его постели, и сколько времени ещё придётся бороться за его жизнь. Это не  потому, что я ему простила подлые его поступки, а потому, что ему от меня сегодня требуется помощь. Если я откажусь ему помочь, тогда перед сельчанами, перед его родителями, перед своей совестью не смогу быть чистой.
Камиль открыл глаза. Посмотрел на отца. «Воды», – шевельнул он сухими губами. Отец вопросительно посмотрел на меня.
— Можно.
— Сейчас, сын мой, сейчас, — слезы закапали из его глаз, старик побежал за водой. Присев на колени, он подал раненому глиняный сосуд с водой. Камиль приоткрыл глаза, взял пальцы отца бессильной рукой.
— Сколько раз тревожил я тебя, отец, — закрыв глаза, он пригубил наполненную водой фарфоровую чашку. — Прости, отец!
После обеда состояние Камиля ухудшилось. Всё тело начало дрожать, как будто в ознобе. Упало артериальное давление. Дыхание участилось, стало поверхностным.
Жизнь была в опасности. Домочадцы начали тихо плакать. Для меня вторая ночь оказалась самой трудной, мучительной: не спать две сутки, оказалось, не так-то просто. До утра ни старик, ни я не сомкнули глаза. И рукам не было покоя: беспрерывно переливать жидкость, делать лечебные процедуры, уколы.
 Несколько раз Камиль терял сознание. Мне казалось, что и я вместе с ним теряю рассудок. На следующий день состояние Камиля улучшилось. Он выпил две ложки куриного бульона, пришёл в себя.  Посмотрел на меня потерявшими от болезни остроту глазами, будто бы ища в моих глазах злость и проклятие к себе. Теперь он находился на моем попечении, весь в ранах, ослабленный. Погладив уцелевшую от ссадин и ран руку, лежавшую на груди, я  улыбнулась. Он прикрыл глаза. Может быть, он задумался о своих злодеяниях, которые замышлял  против меня. Может быть, просто ослабел после пережитого. Он глубоко вздохнул, как будто ему не хватало воздуха, пробормотал:
— Отец, воды! – попросил, не открывая глаз.
— Надо дать ему чаю, – сказала  я старику. — Ему нужно согреться.
— Если подсластить, плохо не будет, доктор?
— Если подсластить, пить приятнее будет. К тому же ему надо восстановить потерянное количество крови.

*    *    *

Чистый холодный зимний воздух проникал в глубину легких. От этого голова прояснялась, пульс учащался – по телу разливалась бодрость. Легче становилось ходить по узким сельским улицам, покрытым буркой белого снега. Жалобно скрипел растаптываемый мной белый чистый снег. Нерастоптанный, он блестел под лучами солнца, будто всюду рассыпаны были жемчужные бусинки. Облака, казалось. гордясь тем, что  всегда удаётся  увидеть сверху, хмурились, будто сердились из-за того, что земляне  своими грязными от слякоти сапогами, пачкают первозданную чистоту снега. А искрящийся снег, казалось, завидовал белоснежным облакам, до которых не доберётся человеческая нога.
Тучи сгустились и закрыли солнце.  Неожиданно заплясали снежинки. Мне их почему-то было жаль.  Зная, что этих снежинок тоже ждёт судьба тех снежинок, что уже упали на землю. Ведь тоже будут растоптаны…
 Снежинки однообразно, стаей белых бабочек падали и падали на землю.  «Жизнь человека тоже  похожа  на снежинки. Судьба, подобно парам воды, подняв человека на высоту, окрыляет его. А потом с недосягаемой высоты, когда сердце человека охладевает к окружающим, судьба возвращает человека с высоты на землю…»   
Снежинки вдруг зачастили с невероятной быстротой. Поле уснуло. Холодный воздух притих. С плоских крыш в высоту потянулись клубы сизого дыма. Всё в движении. Да всё течёт, всё меняется. Погрузившись в удивительные думы, спешу по улице к больному.
В спину кто-то ударил ком снега. Мягкий ком. Повернувшись, я посмотрела вокруг.
Тишина… И никого вокруг. Я продолжила путь.
Над головой снова пролетел ком снега. Быстро повернулась назад. Увидела соседского мальчика. Выглянув из-за кучи сухого навоза, его голова снова исчезла. Застеснявшись, он поторопился спрятаться. Сердце защемило от бесхитростных игр мальчика. Вспомнились игры моего детства на городских улицах. На мгновение ко мне вернулось моё детство. Сделав огромный ком снега, я кинула его в семилетнего Тарлана. Как только он показался из–за навозной кучи, бросила в него и второй ком. Собралась детвора, которой понравилась наша игра. Закипел снежный бой. Я еле успела увернуться и зайти в ближний дом, к больному.
 Выходя на улицу после осмотра больного, я вновь попала под обстрел снежков. И даже взрослые  принимали участие в этой детской игре. На миг позабылись все  печали. В груди вместе с детским смехом поселилась беззаботная радость. Куда они деваются, эти печали и раздумья, когда человек играет в детские игры? Пропадают они, как будто их не бывало. Наивные беззаботные детские игры! Как приятно, что они есть в жизни!
От игр в снежки у меня замёрзли руки. Я побежала согреть руки. Тетя Патимат улыбнулась, обняла меня, и, развязав мой платок, повесила сушить его перед печкой.
— Если хотя бы единожды в день вспоминать свое детство, то человек позже стареет, - говорит наш Имацци. Ты, наверное, голодаешь, доченька, тебе и поесть некогда.
Она принесла испеченную в духовке желто–красную картошку, брынзу, засоленный творог со сметаной и хлеб. Нежность Патимат всегда напоминает мне материнское тепло, а её загорелые натруженные руки – руки моей матери. Мягкие нежные руки моей мамы всегда снимали в детстве все мои печали.
 Мысли на своих крыльях уносят меня в наш маленький уютный теплый дом. Перед глазами приготовленная нежными руками матери вкусно пахнущая еда…
 Материнская любовь ни с чем  не сравнима и ничем не заменима. Родившаяся в душе матери и переданная детям,  она, эта святая любовь, остаётся  в человеке до конца его  жизни. Эта любовь дана самой природой. Дана, как подарок, как святое признание, чтобы выразить величие матери. любовь, готовая отразить любую беду, предостерегающая детей, помогающая бесстрашно сражающаяся за них.

Крепкими и отважными от природы считают мужчин. Их  возводят в ранг героев, способных совершать подвиги.  Если беда настигнет детей, перед крепостью матери геройство мужчины тускнеет.
Каким же мерилом можно измерить героизм матери, которая способна жертвовать собой, чтобы отвести от детей беду или невзгоды?
Мать готова подставить свою грудь под пулю ради того, чтобы в палец её дитя не воткнулась и колючка!
Как же моя мама старалась, чтобы я осталась с ней,   работать на той фабрике, где работает сама. Может быть, она боялась, что я не сумею преодолеть трудности горского быта... Ей так хотелось быть рядом в любую трудную для меня минуту. Передать мне свои знания, умения, жизненный опыт   эта была – самая заветная мечта мамы.
Где бы я ни была, дорогая мама, твоей любовью я греюсь, живу и работаю. Не от твоей ли любви, мама, ведётся  дорога любви в сердце Патимат? Не оттого ли у этой горянки   теплится нежность ко мне? Вот такой невидимой, тайной материнской связью, наверное,  живет этот мир. И сохраняется всё живое  на земле…
Взволнованная такими мыслями я села за чтение маминого письма.
Зара, открыв ногой двери, как будто спешила на пожар,  быстро вошла в комнату. Положила на стол свёртки:
— Получила посылку новогодних подарков от мамы! Дай–ка миски, тарелки. Почему–то у вас не чувствуется подготовка к новогоднему торжеству?
Она разложила по тарелкам яблоки, орехи и сладости. Красноголовую бутылку вина поставила на стол, в самый центр. Обошла вокруг стола. Осмотрела, проверяя, всё ли поставила красиво.
— Вчера я тоже получила посылку от мамы, еще письмо от подружки. Это конфеты нашей кондитерской фабрики. Их  прислала мама... Вот, этот кусочек ржаного хлеба тоже.
— Я обожаю черный хлеб. – Взяв кусочек хлеба, Зара пожевала с аппетитом:
— Все мужчины договорились собраться на  празднование Нового года у председателя колхоза. Нас тоже пригласили туда.
При словах "у председателя колхоза", я вспомнила о Зурият.
— Наверное, и учителя соберутся у них? – Спросила я и сама испугалась своего вопроса. Зара посмотрела на меня испытующим взглядом.
— Они что, не мужчины что ли? Я же сказала – все мужики собираются у них.
Я представила себе Анвара и Зурият, весело танцующих на новогоднем торжестве. Ревность и ненависть неприятно отозвались в сердце. Пропал интерес ко всему и даже к наступающему Новому году. Захотелось остаться одной и  смыть горе слезами, которое давило на сердце. Но с большим усилием постаралась не испортить настроение Заре. Как бы нарушая тишину, Зара сказала:
— В колхозном складе было хорошее мясо, брали все. Председатель поручил завскладу, чтобы оставил и нам паёк.
— Хорошо, что о нас не забывают. Какой же Новый год без свежего мяса? – Улыбнувшись, я обняла Зару.
 К нам зашла тётя Патимат, услышав нашу беседу.
— Зачем вам мясо  старого колхозного быка?  берите, мои девочки. Специально для вас я зарезала курицу, — на столе появилась общипанная от перьев и пуха курятина.
— Нина, дорогая моя подружка, картошка есть у вас?
— Не только есть. Ещё на целый месяц  наш запас хватит.
— Дай Аллах, чтобы она всегда была! Хорошо, когда запасы есть. И плохо, когда их нет.
— Много молодежи в селе, но ни один парень не поздравил нас с наступающим Новым годом? Здесь тоже, как в русском монастыре, парни - на одной стороне, девушки –  на другой, – глубоко вздохнула нахмурившаяся Зара.
— Когда мужчины пьют спиртное, там женщинам нечего делать. Ясно тебе, болтушка? Ты, наверное, не знаешь, что у выпивших людей язык развязывается быстрее. Если вдруг рядом с женщиной у мужчины вырвется грязное слово, то между людьми разразится скандал. Так что женщинам во время празднеств лучше держаться подальше от мужчин.
— Эх, Нина, Нина, у вас, видимо, нет слова, которое не вызвало бы скандал, — Зара резко встала. Подошла к зеркалу. Поправила прическу. —  Какие бы красивые, стройные   ни были катанухские парни, они совершенно лишены элементарных правил общения с девушками. Они даже не умеют ценить девичью красоту. – Снова осмотрела себя в зеркало. — По-моему, они и влюбляться не умеют. Ты видела хотя бы одного влюбленного, беседующего с очаровательной девушкой, Катанухского парня?
— У всех людей свои особенности, свои обычаи. Может быть, у них обычай – оберегать и хранить в тайне свою любовь?
— Мне нравится искренняя непритворная любовь. Сама знаешь, и другим тоже хочется ясности в чувствах, — отбивалась Зара.
Патимат улыбнулась.
— Любовь ведь - не товар, чтобы каждому её показывать. Умение  хранить свои чувства в глубине сердца –  это тоже талант, присущий только человеку, — Патимат улыбнулась.
— Без  общения и без романтических свиданий, тайная любовь - не любовь. Я бы не хотела гореть в тайном огне любви, когда не знаешь, что испытывает к тебе твой  избранник. Любовь - это творец чуда, тётя Патимат.
— Эх, Остроумная, откуда ты знаешь, какая бывает любовь и с чем её едят?!
— По-моему, тётя Патимат, Вы никогда не были влюблены. Видимо, любовь никогда не лишала покоя Ваше сердце…
— Не говори так.  Ты же не знаешь, какая верная и красивая любовь живёт в сердце у тети Патимат.
— Пожалуйста, тетя Патимат, расскажите нам о своей молодости, – глядя любопытным, как у мальчика взглядом, взмолилась Зара, обнимая тётю Патимат.
— Ах,  Остроумная, хочешь легко  выпытать все секреты моей жизни?
- Пожалуйста, тётя Патимат…
- Неудобно как-то об этом рассказывать.- с горечью произнесла наша санитарка.
- Тётя Патимат, мы Вас очень просим…
- Чтобы понять меня, вам, мои девочки, надо было увидеть моего Бахмуда… – лицо у тёти Патимат залилось румянцем. Глаза засверкали, как будто в неё влилась молодость. — Теперь в селении нет молодого человека, подобного ему. Стройный, высокий, как  тополь…  Он своими песнями, мелодиями на чунгуре зажигал огонь на камнях годекана. Многие были влюблены в него… Он, как факел, был слишком светел и ярок…
 Почти четыре года, как мы полюбили друг друга, он ни разу не побеседовал со мной о любви.
— Письма тоже не писал? – спросила Зара, не выдержав.
— Читать и писать мы научились после того, как поженились.
—  Может быть, тётя Патимат,  хоть один раз поцеловал                он  Вас до свадьбы?
— Куда там, моя доченька, мы наедине даже не встречались, – улыбнулась Патимат. Зара пожалела, что задала такой вопрос.
— А тогда, как вы узнали, что любите друг друга?
— Глаза, моя доченька, всегда себя выдают. Вам бы видеть его глаза, из которых  брызгали лучи любви! Добрые-добрые глаза!
 Бывало, когда шла к роднику или когда возвращалась с родника, он просил напиться из  кувшинчика, которого я носила в руке, вдобавок к кувшину, что носила за спиной. Карие его глаза, полные любви, так ласкали мой взор, так много говорили о его чувствах ко мне. Сердце моё читало по его глазам. Святая беседа любви, передаваемая друг другу нашими глазами, заставляла расцветать мое сердце, как цветок под лучами весеннего солнца…
 Его игра на чунгуре приводила в трепет не только меня. А исполняемые нами песни, похожие на состязания двух ашугов, сводить с ума многих девушек нашего село.
 Когда в ауле бывало торжество, он из–под каракулевой папахи смотрел мне в глаза. Когда он приглашал на танец, мое сердце и тело замирали,  словно у горного тура, которому предстоит преодолеть опасную пропасть. Мне казалось, что глаза Бахмуда говорили мне  такие красивые слова, которые невозможно передать языком.
Мой отец, как только узнал о наших отношениях, поторопился выдать меня замуж за соседа. Я умоляла отца не выдавать меня  за нелюбимого. «Что за любовь? – Любовь – это детские  игры! Поженившись, вы привыкните друг к другу, будет уважение, будет любовь и семья», - говорил он. Что бы я ни говорила, отец твердо стоял на своем.
Родители сыграли свадьбу. Как только на меня надели наряд невесты, возникло такое ощущение,  будто я иду в могилу, из глаз потекли горькие слёзы. Взяв перочинный нож, я спрятала его в кармане. Думала, покончу с собой, как только доберусь до дома нелюбимого мне человека. Но решилась попытаться вернуть счастью с помощью подружки, которая пожалела меня. Я попросила сообщить Бахмуду, что готова убежать вместе с ним хоть на край света. Подружка вернулась с хорошей и приятной для меня вестью, сообщила, что он украдёт меня хоть из крепости, закрытой семью замками…
Зара, открыв рот, слушала  рассказ тёти Патимат.
— У нас, по обычаю, невесту не приводят в дом жениха, пока не стемнеет. Когда её ведут, на  пути следования дети разжигают костер, а молодые закрывают дорогу, требуя «выкуп». Сверстники шафера бегут тушить костёр и отдают «выкуп». Как раз в это время, подменявшись ролями с бабушкой Бахмуда, наряженной под невесту,  мы убежали в соседний хутор.
—  Как? Бабушка  Бахмуда  подменила тебя?  – удивилась Зара.
— Да, моя доченька, вот такой был мой Бахмуд, – лицо Патимат порозовело, как будто солнечные лучи разгладили морщины, уменьшив их.
Зара громко засмеялась.
— Видеть бы лицо жениха в то время, когда вместо своей невесты  увидел старушку? Вы - молодец,  тётя Патимат! А что дальше было?
— Кунаки  в соседнем селении приняли нас, Бахмуда и меня, к себе. Пока все уладится, оставили жить у себя. «Кость, доставшуюся собаке, не отбирают», говорят в народе. Время прошло – родственники смирились с нашим выбором…
 Ох,  девочки, задержала ты меня со своими вопросами. – Патимат встала. – Я же должна была зайти к племянницам, детям моей сестры. – Санитарка поспешно ушла.
— Вот, это любовь! – Зара прошлась по комнате.- По виду тёти Патимат и не скажешь, что и она в молодости была способна на отчаянные шаги…
…Мои мысли  полетели к Анвару. Вспомнилась и горделивая красавица Зурият, которая своею красотою очаровывает любого человека, в том числе, наверное, и Анвара. Сердце лишилось покоя от ревности.
 Как мне встретить Новый год с таким взволновавшимся сердцем? Бессильная тоска душила меня. Сердцу, привыкшему к городскому шуму–гаму, глухая тишина села и неприятное одиночество чертовски надоедали. Я задумалась, забыв о присутствии Зары.
Постучали в дверь.
— Можно к вам зайти? - Председателя Али–ази я никогда не видела таким довольным. —  Первым делом, друзья, поздравляю вас с наступающим Новым годом!
— Спасибо, Али–ази, мы тоже тебя поздравляем.
— Постойте, постойте. Поздравите потом. Я приглашаю вас на даргинский хинкал, приготовленный моей старушкой  Сакинат!
 Не дожидаясь, пока я что-нибудь скажу, Зара быстро ответила.
— Сейчас, Али–ази. Нина Ивановна тоже собирается.
В доме Али, полном детьми, кипели игры, пляски, словно в сельском Доме культуры. Пели импровизированные  песни, исполняли зажигательные танцы.
Как только вошёл Анвар, небольшая, уютная комната Али-ази мне показалась дворцом. Хотя была глубокая ночь, с приходом Анвара, мне показалось, будто для меня лично  взошло солнце. Ах, чтоб живы  и здоровы были твои дети, Али-ази, что пригласил нас на торжество. Почему  же так долго оставил меня в томительном ожидании, когда можешь так обрадовать моё сердце?!
Вместе с Анваром зашло двое парней, которых я не знала.
— Познакомьтесь, — сказал Али-ази. — Это мой младший брат, Омаркади и мой сосед  Кадиали. А это вам уже знакомый учитель, Анвар, мой шурин.
«Конечно же, знаю моего дорогого Анвара», — подумала я. Только сейчас успокоилось моё сердце.
Как будто догадываясь о чём–то, Зара посмотрела на меня. Любительница острить, может быть, она поняла  мои мысли, а может,  и нет.
— А, ну–ка, молодые, пока Сакинат закончит хинкал, я вас музыкой накормлю, — сказал Али–ази и открыл двери смежной комнаты. Включил патефон.
Зара, как будто она была в самом большом, красивом дворце, гордо закружилась.  Выскочив в круг, два парня, пригласили нас на танец. Анвар с любовью смотрел на нас, кружащихся в танце.
«Его глаза наблюдают за мной с нежностью, зовут меня в мир любви. Спасибо, мой родной, за такой взгляд. Какая же большая сила в человеческом взгляде… Он способен растопить лёд в сердце, может выразить и любовь, и печаль без всяких слов. Спасибо тебе, мой дорогой, за теплый полный любви  взгляд, подаривший мне праздник, успокоивший моё  сердце».
 Во втором туре, ссылаясь на усталость, Омар–кади, попросил Анвара выйти потанцевать со мной. Наверное, он догадался по моим взглядам, постоянно обращённым к Анвару, о моих чувствах.
Когда ко мне подошёл Анвар, по всему моему телу пробрала дрожь. Постеснявшись дотянуться до его высоких, широких плеч, я положила руки на его локти.
Сердце у меня колотилось громко-громко. Мне показалось, что и Анвар слышит биение моего сердца. Под его ласковым взглядом  я понемножку успокоилась. В его теплых руках,  обвивающих мою талию, я чувствовала себя легко и свободно. Мне казалось, что мы находимся вдвоём на  горе, где нет никого. От нас удалились людские разговоры, взгляды, музыка.
Два влюбленных друг в друга сердца будто бы разговаривали с помощью глаз. Мне  становилось то грустно, то смешно. Смешно оттого, что Омаркади перепоручил Анвару взять меня под руку, грустно оттого, что этот вечер может больше не повториться. 
— Друзья мои, музыка закончилась,– подскочила к нам Зара. - Что это вы делаете? Хотите сказать, что вам и без музыки неплохо? Вот вы, какие! — засмеялась Зара.
— Если есть музыка, то танцевать может кто-угодно. А  без музыки танцевать - это не каждому удается, — произнёс Анвар так, чтобы услышала только Зара. Нежно пожав мне руку, он посмотрел мне в глаза и добавил:
- Я молю Бога  не пробуждать меня от этого красивого сна…
 Али–ази, поставил головку патефона на начало музыки. Попросил нас станцевать  ещё раз, пошёл на кухню помочь Сакинат, занятой подготовкой торжественного ужина.
Ох, как хотелось мне прижаться к его груди! Его упругие мышцы,  будто отлитые из бронзы, его улыбка, белый бисер зубов, небесным цветом горящие глаза, прямой нос, чуть припухшие губы, казалось, давно ждут закружить меня в танце. Зара и её напарник по танцу безостановочно смеялись, шутили. А мы, словно языки проглотили, молча танцевали. В его глазах я  заметила, что и я ему не безразлична.
 Али-ази остановил музыку.
— Друзья, молодёжь и все прочие, садитесь за стол! собирайтесь вокруг стола!  Попробуем вкус пельменей Сакинат.  Кто  не подойдет к столу…
Его речь прервал мальчуган четырех–пяти лет:
—Того я убью вот этой рукой, — прервав отца на полуслове, заявил пятилетний мальчуган.
Все засмеялись.
— Что скажешь чужому, если дразнит свой сын? На войне я был командиром кавалерийского отряда.  В одном из боёв меня тяжело ранили. Увидев меня,  солдаты отступили назад. Спрятав окровавленную правую руку, я вскричал:
— Отступающего подлеца я убью вот этой рукой! — и поднял левую руку. С того дня, как я отдал приказ стоять насмерть до прихода наших войск, к моим словам всегда прибавляют: «Того я убью вот этой рукой».
Эти слова-паразиты я и сам, оказывается, часто повторяю. И односельчане часто меня пародируют. Даже стыдно бывает иногда перед людьми.
Далеко за полночь мы прощаемся с щедрой семьей Али-ази.
Да, Али-ази - мастер организовывать красивые приёмы или  зажечь огонь в слаженном торжестве. И мы с Зарой потрясающе встретили Новый год вместе с гостеприимной, уважаемой всеми семьей простого горца, среди его самых близких людей.

*    *    *

Предрассветное время. Горы пленены ночной тишиной.
Небо ещё усыпано звездами, рассыпавшимися по небосклону, как белые ягнята по горному склону. Они так ярко светили, что и без телескопа можно было рассмотреть беспорядочность их расположения.
Сегодня впервые Анвар проводил меня домой.
— Звезды мигают весело, как будто собрались на новогоднее торжество, – мечтательно произнес он, нарушая тишину. Вдруг одна из них вспыхнула. И ускользнула, оставив за  собой горящий огненный хвост. На мгновение осветила ущелье гор. Не доходя до горизонта, пропала, растворившись в холодном воздухе.
— Какими бы  вольными они, эти звёзды, ни были, в холодном небе им тоже, наверное, не так уж хорошо, раз они спешат куда–то … – сказала я.
— Видимо, надоело им однообразие. Самые смелые из них стремятся покинуть небеса и дойти до земли. Но, разрезав холодные плотные воздушные слои, до земли добраться, говорят, может лишь одна звезда - звезда счастья.
 Угасающие звёзды хоть на мгновение, но сумели осветить мир. – В прерывистом голосе Анвара чувствовалось волнение, тревога, что наша тайна раскроется сельчанам.
Вдруг он остановился, глядя в небо.  Пристально посмотрел на звезды, будто собирался передать им, ярко мерцающим звёздам, свои мысли и желания. Его высокое тело, широкие плечи выпрямились, будто он собирался установить новый порядок в Звёздном мире.
«Дорогой мой, на земле тоже немало замысловатого и удивительного. Вернись на Землю, посмотри на звезды любви, загоревшиеся в моих глазах», — думала я. Хотелось обеими руками крепко обнять его,  оставить горячий поцелуй на губах. Я даже почувствовала приятный вкус его губ. Но… Сомнения отрезвляли меня: «Возможно, мне показалось, что он влюблён в меня. Возможно, у него нет ко мне  никакой симпатии. Может быть, моё воображение почудило мне его таинственность его взгляда…
Неужели я ошибаюсь? Нет, не могут так тепло смотреть глаза человека, у которого в сердце не горит пламя горячей любви. Глаза – зеркало души.   Глаза  выдают пламя, зажженное в сердце. Вот и проверю, ошибаюсь ли я. Все земные богатства не стоят одного взгляда любимого».
 Машинально повернувшись, я собралась, было поцеловать его глаза. Даже округлила губы. Вдруг молнией сверкнули мысли в голове. «Постой! Не спеши! Ты же – девушка. Пусть парень первым решится на это. Коробочка фиалок открывается только тогда, когда лучи восходящего солнца касаются её. Как бы фиалка ни торопилась раскрыться, она тоже дожидается восхода солнца! Подожди и ты».
В голове появились вот такие разумные аргументы. А он, как будто догадался о причине изменения моего настроения, глубоко вздохнул.
— Как хорошо жить на земле. Сидеть рядом с людьми со светлыми улыбками на лице и открытыми сердцами. Когда встречаешься с такими людьми, как ты, понимаешь реальный настоящий смысл жизни. Отдаляются бессмысленные мелкие обиды, неурядицы, – прошептал Анвар, глядя на меня.
— Конечно же, ты об Али и его семье, — сказала я поспешно, чтобы освободиться от своих мыслей.
— Да, он принял участие в двух войнах, и в Финской, и в Великой Отечественной. Был несколько раз ранен. Видел много трудностей, но сердце его не очерствело, оно пылает любовью к людям. Мне всегда кажется, что будущее нашего села находится в руках таких людей, как он.
«Я о нем думаю, а он - проблемах села. Даже обидно», - пронеслось в моей голове. Я открыла дверцу ворот:
— Спасибо тебе за то, что проводил меня.
Он крепко пожал мне руку.
— Тебе тоже спасибо, доктор. В моей жизни произошла самая красивая встреча. – Он нехотя, насильно заставляя себя, отвернулся, будто приказал самому себе. Поправил воротник пальто. Как будто прислушиваясь к скрипу снега, зашагал, опустив голову. Я смотрела на него до тех пор, пока его силуэт не исчез за поворотом закоулка. «Ни разу даже не оглянулся»,- горячие слезы опять покатились по моим щёкам.
— Сухой, холодный пенёк! – громко вырвалось из моих уст.
Я вдруг испугалась. Посмотрев вокруг, не услышал ли кто мой голос, я забежала домой. Зажгла лампу и поставила её на подоконник. Потом вышла во двор посмотреть, не вернулся ли он обратно.
Белая скатерть снега молча расстилалась по улице. Калитка наших ворот сообщала, что все дома уже уснула. Звезды, стали покидать края небес, уступая место малиновой заре. Всё село и его жители были в сладком сне предутреннего часа. Кругом – тишина.
Хотя я здесь живу уже несколько месяцев, мне нелегко было привыкнуть к сельской тишине. Она, особенно в вечернее время, давит на меня. Тишина навевает на меня тоску. Наверное, как и меня, так и волка тяготит эта мертвая тишина: издалека, из–за утесов, доносился его  вой: «Ав–авв!»
 Зверю тоже, похоже, надоело одиночество: зовет своих сородичей».

*    *    *

— Ты еще в постели, доченька? Дома холодно? Затопить печку? — в дверях появилась голова тети Патимат.
— Сейчас, сейчас, тетя Патимат, – я посмотрела в окно. За белыми узорами инея, сотканными морозом на стекле, ничего не было видно. Холодно было и в комнате: ночью не топили печку.
— Вай Аллах, как холодно в комнате! Я даже не знала, что ты не топила печку… Даже вода в кувшине замерзла! – Тётя Патимат взялась топить печку. – Я же еще вчера вечером она положила сухие  дрова в печку...
Печь моментально начала гудеть, как только санитарка прыснула керосин и преподнесла спички. Приятная теплота распространилась по комнате. Пока я вставала и одевалась, в дверь постучали. Опередив меня, Патимат открыла двери, вышла на крыльцо.
— Зачем она вам нужна?
— Вызывает Али–ази, — так же громко ответили за дверью.
— Доченька, прежде чем выйдешь на работу, выпей стакан  кипяченого молока. Не торопись - председатель Али никуда не денется. – Поставив молоко на стол, она выжидающе посмотрела на меня. Зная, что она будет стоять, пока я не выпью молоко, через силу опустошила стакан и пошла в кабинет председателя сельского Совета.
— Он долго ждал тебя. Вышел только что, - сказала уборщица, продолжая подметать пол камышовым веником. - Поручил прийти на место строительства бани.
Я побежала на стройку. Али–ази уже стоял «на трибуне», то есть, на ящике из-под хозяйственного мыла. Он обратился к детям и взрослым со словами:
— Дорогие аульчане! От имени Сельского совета пусть эта баня будет вам в подарок! Я поздравляю вас с днем нашей великой Красной Армии! Пусть эта баня будет источником вашего здоровья, бодрости и радости!
Али-ази повернулся к самым младшим слушателям:
- А ну-ка, богатыри,  прочтите, что написано над дверью бани?
— Чистота – залог здоровья! – громко и хором прочитали  ребята.
— Ага, не забудьте об этом, никогда и нигде! Ваше здоровье – золотой клад нашего государства. А сейчас открыть двери бани мы попросим уважаемую Нину Ивановну, которая стоит на страже здоровья сельчан! – Али–ази сошел с ящика. Подозвал меня.
Собрав вокруг себя ватагу веселых ребят, под одобрительные возгласы людей старшего поколения, я открыла двери новой бани. Пройдя по ней, заглянула в раздевалку, в  места для купания. Али–ази радовался бане, как маленький ребенок. С гордостью глядя на ребят, он остановился перед дверью.
— С сегодняшнего дня, если хоть один из ребят не будет посещать  баню, ссылаясь на какую-нибудь причину,  такого паршивца я накажу вот этой рукой, как преступника, нарушающего требования государственного  закона! — Али-ази  поднял левую руку.
Ребята рассмеялись. А Али–ази вдруг пришёл в замешательство. Начал смотреть то на меня, то на стариков. Смутился оттого, что не мог вернуть слово, сказанное необдуманно. Почесал лоб. Махнул рукой.
— Правильно ли я говорю,  аксакалы? – оглянулся он на стариков.
— Совершенно правильно, молодец, Али!
— Извини, доктор, за мои слова. Радуюсь я. Как бы там ни было, баня в селении – хорошее, приятное дело.
Погода тоже, казалось, радовалась, как человек. Под теплыми лучами солнца, крошечными снежинками неожиданно сыпался снег, принесённый откуда-то ветерком. 
— У нас есть такой обычай, Нина Ивановна, когда ведут невесту, на тех, кто несёт её вещи, с крыши сыплют муку, чтобы жизнь её была богатой. Вот и природа, поздравляя нас с праздником, сыплет снег. Может быть, наша баня и природе нравится… – Подставив руки падающим снежинкам, Али-ази потер свой лоб.
Дети,  ловя снежинки, растирали их на своих лицах  вскоре, как начался, так и неожиданно прекратился снегопад.
— Доктор где? Доктор где? – запыхавшаяся девочка, пройдя сквозь толпу перед баней, подошла ко мне. Маленькой ладошкой утирая струю слезинок,  катящихся по щечке, посмотрела на меня глазами, полными горя.
— Доктор, идем, моей маме плохо, — сказала она и заплакала навзрыд. Она побежала впереди меня, поминутно вытирая слезы рукавом пальто. Я тоже заторопилась, боясь, что опоздаю. Сначала побежала в амбулаторию и взяла сумку  неотложной помощи.
Добежав до дверей, девочка крикнула: «Мама, мама, я доктора привела!» – она поспешно присела около кровати, на которой  лежала мать. – Ой, мама? – зарыдала она.— Доктор, не дай умереть моей маме!
Я приблизилась к больной, даже забыла поздороваться с  женщинами, сидевшими вокруг неё.
 Расширенные зрачки глаз, побледневшее лицо, выступившая пена на губах перепугали меня. Схватив руку, я проверила пульс – пульс был слабый. Сразу пришла в голову мысль, что она отравилась чем-нибудь. У меня даже не было времени спросить об этом. Я потеряла надежду, что больная останется живой.
— У меня другой мамы нет, пожалуйста, доктор, не дай ей умереть. О, мама! Моя дорогая мама! – Девочка, плача, не отпускала край моего халата. Мне было жалко её. Сделала больной успокоительные уколы, даже не веря, что смогу ей помочь. О чудо! Пульс немного  стал ощущаться! Восстановилось дыхание.
Я посмотрела на окружающих больную горянок. Натянув черные чухты на свои лбы, несколько женщин хмуро смотрели на меня. Плач девочки расстроил и их: они тоже плакали. Печка в углу комнаты молчала. Около печки стояла железная коробка, наполненная  дровами. В панике, что больная умирает, перепуганные женщины даже печку забыли затопить.
— Чем кормили больную? – спросила я женщин.
— Уже два–три дня в её желудок не попало ни куска хлеба, ни капли воды, дочь моя, — сказала пожилая женщина.
— Когда начались приступы в животе, и она царапала от боли стены, мы вызвали Шайтан–Хамис. Она поручила дать ей  чай из листьев белены. Сделали то, что говорила Хамис, больная успокоилась. Затем, в бреду, начала разговаривать.
— Белена – отрава, — сказала я резко. Взялась за промывание желудка. Девочка просила, чтобы к её матери подходила только я, и чтобы эти женщины не приближались к ней. Я попросила женщин, чтоб затопили печку, и согрели воду. А сама сделала внутривенные уколы и вливание кровезаменителей.
— Доктор, я всё сделаю, — сказала девочка и, опередив женщин, в одно дыхание растопила печку. Воду тоже согрела, поставив на печь бронзовый кувшин.
Приготовив слабый раствор марганца, я с трудом промыла желудок больной. Спустя некоторое время щеки женщины порозовели. Глаза открылись, она стала искать что-то. Её взгляд остановился на дочери, которая стояла около ее постели.
Сгорбившись, дрожащими губами, со слезами на глазах, девочка печально смотрела на мать. Лицо её было в пятнах от золы и слез. Больная подняла слабую руку и ладонью вытерла щеки дочери. В уголках её глаз  тоже появились слезинки. Дрожащей рукой, она поманила девочку к себе. Провела рукой по её головке. Обессиленная болезнью и отравой, больная опять прилегла. Как жгучее лекарство от болезни, как талисман, спасающий от смерти, она страстно прижала к своей истощенной груди  головку дочери.
— Мама, моя дорогая мама! – Девочка обрадовалась живому дыханию матери. Но, сомневаясь, что из их бедной комнаты вышла угрожающая матери смерть, девочка не сдержала слезы и вновь громко заплакала.
— Пожалуйста, доктор, окажи посильную помощь этой одинокой женщине и её умнице девочке, которая вот уже третий день не отходит от постели матери. Аллах помилует и тебя, — попросила молоденькая женщина.
— Оказать больному возможную помощь – это мой долг. Но если и в дальнейшем случится такое, я сообщу Али-ази. Из-за снадобья знахарки вы чуть не отправили маму этой девочки на тот свет.

*    *    *

Зима постепенно уходила. Горные склоны сбрасывали снежный покров. Было время весенних каникул. В райцентре проходило объединенное совещание медработников района и учителей. Мне не терпелось увидеть в чужом селении  дорогого моему сердцу человека.
 После совещания должны были начаться соревнования волейбольных команд учителей со всего района.
 Я обрадовалась тому, что сейчас могу смотреть на Анвара без всяких опасений. Я села ближе к волейбольному полю. Вокруг меня собрались катанухцы. Я не видела других участников соревнований: мои глаза смотрели только на Анвара.
На поле игры, казалось, нет другого такого быстрого, смелого и стройного парня, чем он. Каждый раз, когда он выступал удачно, сердце наполнялось радостью, вспыхивало гордостью. Когда проигрывал, сердце сжималось от боли. Когда Анвар поднялся над сеткой ударить по мячу, оказывается, я, сама этого не замечая, вскакивала с места.
 Учительница Хамис, потянув меня за подол платья,  шептала: «Нина, упадешь, сядь на место!»
До обеда закончился отборочный тур. В финал вышли две команды: катанухская и уркухская.
— Товарищи, в три часа состоится финальная встреча между командами-победителями! Сейчас перерыв! – объявил судья.
Все разошлись на обед. Соединив три стола, мы, представители с Катануха, сели вместе. Парни обслуживали стол. Когда Анвар поставил передо мной еду с поднимающимся над ней паром и учтиво поклонился мне, сердце  затрепетало, как будто готово было выпрыгнуть из груди: «Неужели мне  суждено вот так, из рук Анвара принимать еду и внимание в узком семейном кругу? О господи, опять я думаю о нем… Хватит! Анвар учтив, любезен, но - это вовсе не значит, что он влюблён в тебя! Хватит, Нина, обманывать себя… Хватит!»  разум диктовал одно. Но глаза мои всё равно искали его.
 Общие переживания, общие радости от побед нашей команды незаметно и крепко соединила нас. Почему-то теперь горцы  не казались мне черствыми.   Здесь, в другом  селении, они были особенно мне дороги: их  забота и доброта с каждым днем всё больше и больше удивляли меня.
После обеда, пройдясь по магазинам, накупив книг и спортивного инвентаря, мы вернулись на поле соревнований. Наши спортсмены передали нам свою одежду. Анвар положил свою куртку около меня. 
 Боясь, что болельщики,  вскакивающие с мест, уронят пиджак и рубашку Анвара, я положила их на колени. Хамис с улыбкой прошептала:  «Береги их, как зеницу ока».
 Лицо моё, по всей вероятности, вспыхнуло: оно нестерпимо горело.
Вдруг увидела  улыбающегося, раскрасневшегося Анвара. Он тоже то и дело смотрел на меня, будто бы радуясь тому, что я осталась смотреть на мачт до конца.
Даже язвительная усмешка Хамис показалась мне безобидной: мне показалось, что я готова беречь не только его одежду, но и его самого.
Раздался свисток. Судья подкинул мяч над сеткой. Завязалось сражение. Тысячи голосов на майдане слились в один гул.   Шум-гам, топот ног, свист, ободряющие возгласы болельщиков не умолкали ни на минуту
И, наконец, судья крикнул:
— Четырнадцать, четырнадцать очков! – Майдан умолк. Наступила такая тишина, что можно было услышать жужжание мухи.
Не помня, где нахожусь, я тоже была в ожидании – очередь за нашими парнями. В сторону уркухцев полетел мяч. Точно также вернули его в нашу сторону. Анвар поднялся над сеткой. Я, затаив дыхание, следила за мячом. Блеснула ладонь Анвара, как горящий факел. Мяч, словно, пуля ударился о землю.
— Урра! – над майданом, слившись воедино, раздался вздох облегчения. Долгожданной радости катанухцев не было границ. Я чуть  не упала, покачнувшись на каменной стене, ограждавшей волейбольное поле.
— Еще один! Давай, брат, Анвар, еще один мяч! – крикнул, не сдержавшись Гаджимурад. Перелетая через сетку то в одну сторону, то в другую, мяч оставался в воздухе почти полчаса. Может быть, мне так показалось, но мяч, странным образом, взлетая в воздух, и не касался земли.  Наконец, учитель Иса легким ударом подкинул мяч Анвару…
— Бей, браток! – крикнул Гаджимурад. Вновь блеснула рука Анвара, как сверкнувшая молния. Как гвоздь, забил он мяч  в сторону противника.
— Урра! – крикнули  катанухцы и побежали поздравлять победителей. Вместе с ними побежали и болельщики с   соседних селений.  Вместе с бегущими я тоже «полетела» на поле соревнования. И неожиданно я оказалась в объятиях Анвара. Мои руки, без моего ведома, обвили его шею. Дорогой для моего сердца человек, овеянный славой победителя, показался мне сегодня еще  красивее.
 Вскоре сознание ко мне вернулось. Поторопилась отойти от Анвара. Но он в порыве необузданной радости вновь обхватил меня, закружил, как в танце, и побежал обнимать друзей.  Застеснявшись, я оглянулась вокруг. В этой торжественной суматохе никто ни на кого не обращал внимания.  Весь майдан был охвачен овациями и восторгами. Не было границ рукопожатиям и объятиям.  Казалось, болельщики и игроки были опьянены победой.
Сердце, радующееся моменту, подаренному мне жизнью, готово было вспорхнуть, как ласточка, и смотреть с высоты на всё, твориться на земле. Когда другие, поздравляли Анвара с победой,  мне казалось, эти поздравления касаются и меня. Я смотрела в его бездонно-глубокие глаза, в его милое  для меня лицо. Хотя он разговаривал с другими, его  глаза смотрели на меня, будто говоря: «Не отходи от меня. Без тебя этот мир опустеет». Возможно, мне показалось, но я так  хотела, чтобы он так именно думал...
Вечером группа счастливых учителей возвращалась домой. С развилки дорог, где мы сошли с автобуса, нам предстояло подниматься по пологим склонам.
Шутки и смех команды-победительницы делали пешую дорогу легкой. Рядом со мной шел Анвар. Когда, улыбаясь, он смотрел на меня, мне, непривыкшей преодолевать горные перевалы, тоже легче становилось шагать в ногу со всеми. Когда дошли до спуска, Анвар взял меня за руку, чтобы не упала и всё же нога споткнулась, и я пошатнулась. Притянув к себе, он обнял меня.
— Надо же, Анвару представился повод, чтобы обнять доктора, — улыбнулся Гаджимурад.
— Нина не только для одного тебя доктор, она и всем катанухцам доктор, товарищ Анвар. – Иса тоже взял меня под руку с другой стороны. — Нина, моё сердце сжимается, когда ты все время смотришь на Анвара, — улыбнулся мне Иса, показывая Анвару кулак. – Что же ты в мою сторону не смотришь? Я ведь тоже - не урод.
— А ты как будто не знаешь. Когда двое  смотрят друг на друга, третий оказывается лишним… —  Гаджимурад пошел вперед. Наши попутчики тоже, опережая его, ушли вперёд. Остались мы вдвоем. 
Солнце село за горизонт. Прохладный весенний ветерок пронесся по склонам,  приятно пахнущим первоцветами и прорастаемой в лощинах травой. Небо стемнело, будто улеглось на плечи гор. Наши спутники, добравшись до верхней сопки, стали невидимыми. Я сняла обувь, чтобы убрать попавший в нее комок земли. Анвар подставил руку. Страстным взглядом он осмотрел мои волосы, лоб, лицо. С осторожностью обнял меня за плечи.
Его голубые глаза, зовущие меня куда-то вдаль, сводили меня с ума. Как заколдованная чудным волшебником, я доверчиво приникла к нему. Анвар с нежностью поцеловал меня, как ребёнка, в лоб.
От этого неожиданного порыва у меня закружилась голова. Показалось, что перед глазами расцвели и весенние  цветы, и солнце взошло в вечернем небе, а трели весеннего соловья разнеслись далеко по горам. Куда-то исчезло ощущение времени и местности. Я почувствовала себя маленькой, слабой и незащищенной. Руки мои, без моего ведома, оказались на его плечах. Ласки и поцелуи Анвара посыпались на мое лицо, руки.
Опомнившись, мы даже удивились прорывам наших чувств.
 Я была даже удивлена, когда оглядела местность, где мы находились: хмурый утес, где я, вся замерзшая, топталась, стремясь согреться. Здесь мой извозчик, молчаливый старик, подарил мне  паёк тепла своего сердца и кусок хлеба с сыром. Здесь я в первый раз почувствовала себя оторванной от дома, от всего того, что меня окружало в детстве и юности. Тогда это место выглядело неприглядно и страшно. А теперь, рядом с Анваром, мне казалось, что на свете нет места красивее.
 Удивительно! Говорят, у каждого человека бывает свой собственный уголок на земле, с которой связаны самые приятные для сердца воспоминания. И вот, часть косогора на солнечной стороне от сопки, кажется, и стала значимым  уголком в моей жизни.  Приятно осознавать, что между высокогорными вершинами есть и моя собственная сопка…
- Господи, Анвар, мы совсем отстали! Пошли быстрей! – схватив за руку Анвара, я побежала догонять наших попутчиков. Они ждали нас у родника, что располагалось рядом с шоссейной дорогой:
- Вы, что? Не собираетесь вернуться домой? – разозлился  на нас Гаджимурад.
— Как можно ходить на прогулки с чужим женихом? —  покачала головой Хамис.
Когда дошли до околицы села,  Хамис потянула меня в сторонку:
— Арсен уже ушел,  не дождавшись нас. Видимо, пошёл пожаловаться председателю на Анвара, — тихо сказала Хамис, чтоб  никто не услышал. – Берегись теперь сплетен.
Когда заходили в село, на улице встретилась жена председателя.
— Разве я тебе не сказала, что Арсен поспешит сообщить председателю новое известие? Видишь его языкастую жену? Как столб стоит на улице, чтобы увидеть вас, возвращающихся из районного центра… Держись рядом со мной. При мне она не посмеет напасть на Анвара или на тебя. Её сердце немного успокоится, если она увидит  вас с Анваром врознь. Хорошо, что она знает характер интригана Арсена…
Да, Хамис оказалась права. Когда мы вошли в село, я поняла, круг сплетен обошёл всё село.   Было такое ощущение, будто я проснулась после красивого сна и столкнулась с суровой реальной жизнью.
Мне стало не по себе. Я не знала, какими глазами посмотрит на меня Зурият. Засомневалась: «Любя ли Анвар обнял меня? Может быть, оттого, что рядом нет Зурият, он потянулся ко мне?»
 Я так испугалась своих мыслей, что поторопилась удалить  их из сердца вон.

*     *    *

Я прислонилась к берёзе. «Если бы Анвар не влюбился в меня, смог бы беседовать со мной о любви? Может быть, он решил подшутить надо мной?
Нет, Анвар не сделает такую подлость. Он любит меня! Любит! Любит же, белая береза. Ох,  березка, березка, видела бы ты Анвара, как он смутился из-за своего внезапного порыва… Как вспомню его поцелуй на губах, мне самой становится стыдно.  Он же – чужой жених… какой же он чужой жених? Анвар никогда не говорил, что он любит Зурият. По селу ходят сплетни?  Какое мне дело до других. Я люблю Анвара. Анвар – мой жених! Мой!  И только мой!  Слышишь ты, березка!
От березы шёл запах рук моей дорогой матери. Мне стало так грустно, оттого что рядом со мной не было никого из своих родственников, кому я могла бы открыть душу, попросить совета.
Прижимаясь к березке, как к матери, меня тянуло выговориться. После сплетен и косых взглядов в мою сторону, я боялась с кем-либо говорить. Мне хотелось уединиться, как уединилась молодая березка, одинока покачиваясь на окраине села. Из глаз опять покатились слезы.  «Ой, березка, березка, помоги же мне справиться со своей печалью. Обними меня, как мать. Я так хочу спрятаться от страданий между твоими ветками».
 Вокруг распространялся вкус сладкого березового сока, который издают  молодые деревья, Для того, чтобы кроны и ветки деревьев поспели и дали новые побеги, корни дерева собирали влагу. Когда бы я ни заходила в березовую рощу, всегда вспоминалась маму. Мысли и думы быстро уносились  в наш уютный чистый городской дом. Вспоминался лес на окраине города, куда вместе с матерью мы ходили по воскресным дням за грибами. Воспоминания о матери, о  прогулках в березовой роще, помогали мне освободиться от  запутанных  грустных мыслей.
 Немного успокоившись, я решила вернуться в село. Встретилась  Зара.  Она возвращалась от больного, которому делала укол.
— Нина, ты что? С ума сошла? Кто прохлаждается в лесу в вечернее время? 
— Природа, Зара, так приятно успокаивает нервы, снимает тяжесть с сердца. В березовой роще понимаешь, что значат слова: «Светлая грусть».  С берёзой я могу говорить, как с матерью, ничего не тая и ничего не боясь… 
— Вот глупая! Тебе больше не с кем говорить, если не будешь разговаривать?
- Наверное, не с кем.
- А я кто, по-твоему, - бесчувственный чурбан? Почему бы тебе не рассказать о своих переживаниях мне, как сестре? Или же тёте Патимат, как матери? Неужели на свете мало людей, способных тебя понять?
— Что делать, Зара, совестно впутывать вас в мои проблемы. 
— Разве можно стесняться, когда окружающие тебя люди готовы прийти на помощь? А ну–ка постой. Что за проблемы у тебя на душе? Уж не влюбилась ли ты в этого Анвара? 
— Не кричи.  Что скажут люди, если ты ещё будешь трезвонить?  — сказала я тихо–тихо.
— Эгегей, подружка, ты же окончательно влюблена, — шепнула она мне на ухо. Зайдя в комнату, даже не успев раздеться, Зара обняла меня.
— Неужели вы и сегодня с Анваром встретились? Пожалуйста, расскажи мне, ничего не тая.
— Нет, Зара. Потому и грустно на душе, — улыбнулась я.
— Милая, говорят, вы целовались. Это правда, да?
- Да, Зара. Только не знаю, к счастью ли это или к несчастью.
- А меня кроме мамы меня еще никто не целовал, – нахмурилась Зара.
— Не спеши, моя дорогая, и до тебя доберутся любовные муки. Не заметишь, как и для тебя наступит  такой же час.
—  Везёт же тебе, Нина, — Зара посмотрела на меня, как будто видела впервые. Может быть, она сомневалась в моих словах, может быть, добродушно завидовала.
 Вошла тетя Патимат:
— Нина, не устала ли ты, доченька, — спросила она. — Привыкла я заходить к тебе в гости. Когда отлучаешься хотя бы на один день, наш дом кажется мне хмурым и глухим. Зара тоже здесь? Молодцы, что бываете вместе. Проголодались, наверное, что–нибудь принести вам, доченьки?
— Из твоих рук, тетя Патимат, я и отраву поем, — сказала я.— Не знаю, как Зара, а я ужасно голодна.
- Сейчас, сейчас, мои голубки. – Патимат поспешила на кухню. Мы порезали хлеб. Сахарные лепешки, оладьи положили по тарелкам. Поставив на табуретку мягкую подушку, водрузившись на ней, как шахиня, поджав под себя ноги, Зара посмотрела в окно. За окном сверкал пруд, освободившийся от толстого слоя льда.  Пруд звенел от лягушачьего кваканья, как многоголосый оркестр.
Зара глубоко вздохнула и посмотрела на меня:
— Сегодня ты такая красивая, наверное, оттого что много  задумываешься.
Скрипнула дверь. С чайником горячего чая в одной руке с бидоном кипяченого молока в другой, зашла тётя Патимат.
Зара вскочила:
— Ура! Тетя Патимат, наливай, пока горяченькое, поднимем за твое здоровье, произнося «деркаб!», – она подала стаканы.
— Не спеши, дочка, успеешь ещё насытиться. У нас говорят: «Работу делай быстро, кушай медленно, с умом и аппетитом». Будешь прислушиваться к народным словам,  хорошая хозяйка  из тебя получится, — улыбнулась Патимат.
— Нет, тетя Патимат, мой принцип таков: «Когда кушаешь, смотри вперед, а когда работаешь – оглядывайся назад»,  –  улыбнулась Зара.
- Что-то  ты сама не следуешь своему принципу. Работаешь быстро и легко, а кушаешь совсем  мало.
- Это, тётя Патимат, чтобы стройной оставаться. А то ваши ребята считают меня малым ребёнком. Ну и что у меня роста нет.  Возраст-то от этого не уменьшается. Мне же больше никогда не будет семнадцать лет, - Зара взяла в руки стакан горячего молока и кусок хлеба, произнесла высокопарную речь за здравие хозяйки, пожелала всем доброй ночи и с звонким топотом скрылась за воротами.

*    *    *

В горах занялся весенний рассвет. Природа, проснувшаяся от зимней спячки, пахла ароматом первой растительности. Луга, овраги надели зеленые наряды и стали похожи на молодых мусульманок, собирающихся совершить ритуальный хадж. Вместе с весенним теплом в горы вернулась радость и ощущение свежести жизни. Соловьи,  кукушки, ласточки своим пением сгоняли с гор утомительную тишину. Природа звала человека к себе. Она окрыляла и без того крылатые мечты молодёжи.
 Вот и мы с Анваром не встречаться каждый день не могли. Если он не заходил ко мне до вечера, я не могла вернуться домой. Мне казалось, что с ним что-то случилось или его заставили отказаться от меня. Весь мой мир замыкался на нем.  Я не могла думать ни о работе, ни о еде. Если  Анвар за целый день так и не приходил в амбулаторию, то клокочущее  сердце уводило меня в школу, где Анвар обучал «вечерников». Однажды, Зара упрекнула меня:
— Нина, прошу тебя, не обижайся … Конечно, я моложе тебя по возрасту и не ровня по специальности, но не нравится мне то, что ты делаешь. Зачем ты бегаешь за Анваром. Он — парень, пусть сам ходит за тобой.
— Не знаю, Зара. В мою голову такая мысль ни разу не пришла… Может быть,  я его сильнее люблю, чем он меня, — глубоко вздохнув, я посмотрела из-за тюлевых занавесок в окно. По улице шёл Анвар. Я обрадовалась, как малыш, уставший ждать свою маму.
Повернулась к Заре. А она, увидев на моем лице улыбку и искорки радости в глазах, подошла к окну и встала около меня.
— Нина, запомни, если бы он с ума сходил от любви,  он зашёл бы сюда, идя в школу? – она посмотрела на меня, нахмурив брови. – и ты не теряй голову, знай себе цену.
А  я, прислушиваясь к её словам, всё же не могла оторвать взгляда от тропинки, по которой  шёл Анвар.
— Если у меня появится  парень, я его заставлю бегать ко мне, как бегают барашки на то место, где насыпана для них соль. Я не допущу, чтобы по селу ходили сплетни… 
Постучали в дверь.
— Войдите! – крикнула Зара.
Открылась дверь.
— Анвар?! – вырвалось у меня,  как будто и не было предупреждений Зары. Я, не помня себя, побежала к нему, и  с мольбой посмотрел на Зару.
— Пойду к Камилю, уколы делать, — Зара поторопилась, взяв с собой необходимые  медикаменты. Дойдя до дверей, она повернулась. Улыбнувшись, чтоб не видел Анвар, подмигнула мне:
— Я не скоро вернусь, не торопись уходить, учитель. Конечно, если только не боишься доктора, как я, когда была маленькой. – Хлопнув дверью, Зара ушла.
Не веря тому, что он, наконец-то, зашёл, я посмотрела на него вопросительно.
—  Прости, было много уроков. Поурочные планы, проверка тетрадей отнимают очень много времени… - смущённо стал оправдываться Анвар.
- Если бы захотел, ты нашёл бы время, чтобы зайти, поприветствовать меня и тут же пойти на работу, - в первый раз у меня по телу прошлась дрожь от чувства ущемленного самолюбия.
- Как я могу не захотеть зайти к тебе, если ты — моё небо? Если из твоих глаз восходит для меня солнце, – он  стал целовать меня в глаза.
— Стой! Стыдно же если вдруг кто–нибудь нас увидит. Отпусти, — ласково попросила я.
—Я устал прятаться от любви. Я боюсь не того, что люди увидят нас вместе, а того, что нет места в твоем сердце для меня. Я не захожу к тебе потому, что наши  затягивающиеся беседы могут помешать твоей работе, голубка моя.
На душе стало легко, будто кто-то невидимый разжал тиски, зажимающее моё сердце.
— Анвар, дорогой, я так счастлива, когда ты рядом. Одним словом, одним взглядом давай же мне знать, что тебя никто не отнимет у тебя…
- Я же – не игрушка, чтобы кто-то меня отнимал, глупышка.
- Твоя мама ведь собирается в ближайшее время поженить тебя на Зурият.
- Поверь мне, никогда этой свадьбы не будет. С Зурият меня ничего не связывает, кроме данного отцом слова. При этом отец меня не спрашивал, согласен я или нет… 
Постучали в дверь. Мы притаились. Стук повторился. 
— Заходите, — сказала я громко, садясь за письменный стол.
В приоткрытых дверях, показалась голова низенького подростка.
— Анвар Курбанович, директор сказал, что у вас урок в девятом классе. – Захлопнув дверь, он быстро исчез. Анвар улыбнулся, поторопился в школу:
– Всего две минуты остались до начала урока, — проговорил он, посмотрев на часы.
Я летала по комнате. Ожидание большого счастья не вмещалось в моей груди. Я боялась, доверить кому–нибудь мою тайну, как  бояться потерять дорогую вещь.
Ах, Зара, Зара, ты же ничего не смыслишь в делах сердечных. И хорошо, что не смыслишь. Если я скажу тёте Патимат, она, может быть, поймёт меня… 
Вкус мёда знает только тот, кто хоть один раз попробовал его,- говорят в народе. Ты, конечно же, поняла бы меня, дорогая мама. Но ты так далека…  Ты любила папу. Любила и после того, как он был убит на войне. Я его не помню, мама. Я же была тогда совсем маленькой. Но ты так часто вспоминала его, так часто по нём плакала, мне кажется, что и я помню его… Мама, я всё еще, кажется, не верю, что всё в моей жизни будет благополучно. Поэтому не смогу я тебе пока ни о чём рассказать. Прости меня, мама! - Выплакавшись вволю, я вспомнила, что мне тоже нужно было зайти к старику, проживавшему на окраине села.
 Уже несколько дней старик не мог двигаться из-за опухших ног. Еще тогда, когда он был здоров, я любила захаживать к нему. Говорят, старик Ахмед, когда работал учителем биологии, посадил ту самую березовую рощу, куда я люблю ходить.
— Дядя Ахмед, не осуждаешь ли ты меня за то, что я хожу на прогулки в твою рощу? – спросила я однажды у старика.
— Нет, нет, доченька, какое там осуждать. Даже не думай об этом. Мне приятно, что эта небольшая березовая роща, созданная моими и руками моих учеников, приносит человеку радость и душевный покой. Ты знаешь, доченька, как бывает приятно человеку видеть, что  его труд даром не пропал, что и через десятки и сотни лет будет служить людям…
Мой отец любил повторять: «Ты можешь, Ахмед, сколько угодно добрых дел сделать на благо твоего села и народа, но не имеешь права делать зло людям размером даже с голубиного яйца. Ибо это зло в старости к тебе же вернётся в двойном размере.
 Человек, сынок, может забыть добро, сколько бы ты его не сделал, но зло, которое ты ему сделал размером с горошину, он никогда не забудет. Ахмед, не делай людям плохого». –  Пусть Аллах помилует его на том свете… Он, как настоящий мудрец, умер с ясным умом. Отец любил повторять: «Каждый горец, если хочет оставить о себе воспоминания в памяти потомков должен построить родник около села, открыть новую тропинку в соседний аул, украсить родной уголок своим трудом». 
- Видишь, Нина, сегодня и я, как только выпил назначенные тобой лекарства, сразу стал философом, –  улыбнулся он.
После обхода больных я поторопилась в березовую рощу. Захотелось пройтись между деревьями, задуматься о том, что я успела сделать и что ещё нужно в жизни сделать.
Своими отпочковавшимися ветками белые березы подтверждали, что весна вдохнула в них жизнь. Между ветками кипел птичий базар. При моем появлении, почуяв человеческий запах, сорока, как разведчица, стрекотом предупредила всех об опасности. Вся живность леса, взволнованная дыханием весны, предупрежденная сорокой, вдруг затаилась, будто следила за мной.
Мне стало смешно: птицы и не ведают, что я по их гулу соскучилась…
Но березы, казалась, обрадовались, увидев меня. Мне хотелось обнять каждую из них, прижаться к ним, как к матери. Как вошла в рощу, я была приятно удивлена: лес утопал в подснежниках.
Собирая цветы, прогуливаясь между деревьями, я не заметила, как приблизился Камиль. Вспомнив, как он в ущелье перепугал меня, и тут странная дрожь пробежала по всему моему телу.
Лихорадочно размышляя о том, как мне быть и что мне делать, я машинально повернулась назад – к счастью, видны окна домов на краю села. «Тут, на околице села не так-то страшно. Если подниму тревогу, то все сельчане сюда прибегут», - успокоила я свое трясущееся сердце.
— Камиль, Зара, ведь, пошла делать тебе уколы, — проговорила я, сделав вид, что не испугалась.
— Нина Ивановна, похоже, что ты тоже любишь прогулки в лес, — Камиль подошел ко мне. И дрожь, которая была в моих ногах, промчалась до самой макушки.
— Зара же пошла к тебе, уколы делать, – повторила я снова, не зная, что сказать.
— Доктор, она уже сделала мне все, что нужно. Приходится следовать твердому режиму твоей помощницы.
 «Уколы закончились, а теперь ты должен свежим воздухом и лесным ароматом закаливать свой организм», — сказала она мне полчаса назад. Вот и я вышел, чтобы закалить свой организм.
— Интересно, Зара сумела приучить тебя к режиму? – постепенно успокаиваясь, спросила я. 
— Не только меня, она приручит даже лесного рыся. Она же такая умница и красавица, — улыбнулся Камиль.
При этом его бледное лицо, совсем обескровленное, стало еще светлее, будто его окропили пудрой или присыпкой.  Раны сильно подорвали здоровье Камиля. Его запавшие черные глаза блестели маленькими бусинками.
Показалось, что даже характер его изменился. Не находя сил, смотреть в его глаза, я нагнулась за цветком, оказавшимся почти под ногами:
— Так много подснежников здесь…
— У нас, в горах, их называют цветами – сиротами. Есть поверье, будто у подснежников умерла мама, а и их мачеха, не дождавшись, пока весеннее тепло согреет грудь земли, выгнала из дома. Если верит народному поверью, этим цветкам-сиротам очень не хватает теплого ласкового дыхания… — Он, будто собирался согреть букетик цветов, с нежностью дунул на белые, молочного цвета, лепестки  подснежников.
— Возможно, правильно молвит народное поверье. Если бы  была у них мать, они так рано, пока поле окончательно не освободилось из–под снежного одеяла, не появлялись бы в проталинах… 
— Нина Ивановна, пожалуйста, забудь о прошлом… Я виноват перед тобой… Думал,  я добьюсь любой ценой твоего внимания. Пожалуйста, не держи плохое в своем сердце. Я пройдусь, не буду тебе надоедать: по режиму Зары, я должен пройти трехкилометровую дорогу.
Камиль незаметно исчез между деревьями. Я глубоко вздохнула, как будто освободилась от тяжелого груза.
Наступила тишина. Я осмотрелась вокруг. Воробей напал на бабочку, которая летала над цветами. Рассердившись, я махнула рукой и накричала на него:
– Кыш! -  Было больно оттого, что даже в таком красивом уголке природы идет борьба за существование. 
Красные косы заходящегося солнца уже путались в кроне березы. Между деревьями распространялось свежее дыхание. Я остановилась, уперлась спиной к стволу березы.
— Ах, дорогая березка! Как говорил старик Ахмед, сколько бы человек не делал хорошего и плохого, ничего на земле бесследно не исчезает. Даже Камиль настолько он изменился. Стал вежлив, учтив и даже сдержан. Зара все–таки положительно повлияла на него. Надо же неузнаваемо изменился он и в телосложении, и в характере… 
Когда возвращалась из берёзовой рощи, встретилась  Зара, которая выходила из амбулатории.
— Ты сегодня опять пошла на прогулку в березовую рощу? – испытующе посмотрела она на меня.
— Да, моя дорогуша, у берез и у меня нет секретов друг от друга.
— Тогда, значит, от меня есть у тебя секреты?  — нахмурилась Зара.
— Наверное, даже во всем селении нет, наверное,  неизвестного тебе секрета, хотя о своём секрете никому не рассказала. – Улыбнулась я, глядя на Зару.
— Ну, ты скажешь! – На её губах появилась улыбка.
— Ты знаешь, с кем я встретилась в березовой роще?
— С Анваром, а еще с кем ты могла встретиться? В твоих руках такой чудесный букет, подаренный Анваром, — проговорила она без сомнения, как будто никогда в жизни не ошибалась.
— А вот и не узнала, дорогуша. Анвар не бросает свою работу до последнего урока. Там я встретилась с Камилём, — улыбнулась я.
— Наверное, Камиль подарил тебе этот букет, просил прощения, — усмехнулась Зара.
— Этому головотяпу такая мысль и не придет в голову. Не обо мне беспокоился он. Следуя твердому режиму, установленному тобой, он бегал, чтобы укрепить мышцы ног.
— От прогулки в роще и от бега на свежем воздухе никогда и никому вреда не было  и не будет, — лицо Зары засияло.
— Интересно, как ты сумела приручить этого усатого кота?
— Душевное тепло, Нина Ивановна, и свирепого зверя может приручить, — сказала Зара.
Смеясь, мы направились домой.
— Камиль – наивный откровенный парень. Он, как ребенок, стремиться совершить всё, что захочет, — проговорила Зара.
— Будь осторожна, сестрица. Камиль — это мужик со звериным  характером. Обидеть человека ему ничего не стоит. –  Опять перед глазами предстал Камиль, пытавшийся изнасиловать меня в глухом ущелье. В сердце вновь проснулась дикая злость и ненависть к нему, как к дикому зверю.
— Не знаю, Нина Ивановна, почему ты плохо думаешь об этом парне? Мне он плохим не показался. 
Как только мы зашли домой, даже не успели поставить цветы в вазу, в дверях показалась тётя Патимат.
— Девочки мои, вас вызывает внук Али: он стоит перед воротами и ждёт вас.
Зара вышла, а я выглянула из окна.
Мальчуган подал Заре сверток. Открыв его, Зара улыбнулась, склонившись к ребенку, спросила о чем–то.
— Не скажу! – крикнул мальчуган.
— А кто отправил тебя сюда? – громко спросила Зара.
— Не скажу, потому что он убьет меня, — снова повторил мальчуган.
— Ну, ладно, иди. Когда ты заболеешь, я тоже не дам тебе «Сладкие лекарства», — пригрозила Зара.
— О том, что лекарства сладкими не бывают, я тоже знаю. А конфеты мне купит дядя Камиль, — заявил  ребенок,  убегая.
Мне стало смешно, что мальчишка раскрыл свой секрет, сам того не осознавая.
— Наш посредник был обеспокоен не тем, что его убьют, а тем, что ему не купят конфеты, — посмотрела я на Зару, улыбнувшись.
В свертке были цветы.
— Какой секрет может быть в том, что больной человек подарил медсестре маленький букет цветов? Можно подумать, что это так много за то, что я так стараюсь вылечить его,  — Зара стала пританцовывать, держа обеими руками цветы.
- Скоро ты тоже окажешься, наверно, в плену любви, сестренка ты моя, младшая.  Кажется, ты уже оживлена дыхание любви, как цветок оживает под весенним ветерком.
Зара, будто не слыша моих намёков, вновь закружилась по комнате:
— Дай–ка мне воду. Это первый букет цветов, который я получила в этом году — налив воду в вазу, я подала ей. Зара, не отрывая взгляда от цветов, поставила их на подоконник.
Перед нашими воротами показался силуэт Анвара.
— Моя дорогая, Анвар идет к нам, – улыбнувшись, она посмотрела на меня.
 Как бы я ни старалась быть спокойной, волнение всегда выдавало меня. Зара сразу догадалась о моих чувствах.
Она молниеносно сняла одежду со стульев, обувь, лежавшую перед дверьми, быстро отправила всё в шкаф, который был вделан в стену. Книги убрала в тумбочку. Я поправила палас на полу, одеяло на кровати. Затем, зачесав пряди волос за затылок, присела на стул.
— Ашура! Ваш сын не пришел в школу. Не болен ли он? – услышала я разговор Анвара с соседкой.
- Нет. Он сегодня пасёт телят.
-Хорошо, что он вам помогает. Когда на уроки не приходят хорошие ученики, начинаешь тревожиться за них. А я вот что-то плохо себя чувствую.
— Вот, доктор, к тебе новый гость. Пока вы тут беседуйте, а я зайду к тете Патимат. Помогу ей приготовить пельмени. — Зара стремительно вышла из комнаты. 
Анвар впервые в доме тети Патимат, где я снимаю квартиру. Стесняясь, он не знал, куда девать свои длинные руки.
— Вах, вы уже весну к себе пригласили?! Какой же удалец подарил тебе цветы? – он посмотрел на меня своими голубыми глазами.
— Сама собрала в роще Ахмеда. –  Не зная, о чём с ним говорить, я молча засуетилась, будто проглотила язык. А потом предложила сесть на стул.
Анвар и не посмотрел в сторону, стула, будто не слышал моего предложения.
— Я давно собирался зайти к тебе, но когда доходил до ваших ворот, передумывал, думая, что помешаю, — мягкими, теплыми руками он обнял меня за плечи, заглядывая в глаза. 
— Как может помешать мне человек, которого я хочу видеть, говорить с ним?
— Когда не вижу тебя, у меня такое чувство, будто мне не хватает воздуха, будто небо опускается на землю и давит на меня.  А когда я тебя вижу, побеседую с тобой, я засыпаю с надеждой, что мы когда-нибудь создадим свою семью, - обняв, он нежно поцеловал меня. Приятная волна пробежала по всему телу. Это удивительно. Я думала, что больше никогда не позволю ему подойти близко, пока он всему селу не объявит, что никогда с Зурият свадьбы не будет. Но опять оробела. Почувствовала себя в его руках такой слабой, что даже воспротивиться не смогла.
Я посмотрела в голубые глаза: «Анвар, что же ты со мной делаешь? С пациентами я чувствую себя такой сильной, знающей, что делать и как быть. А рядом с тобой я теряюсь».
— Эй, откройте двери, поднос с пельменями падает!… — крикнула Зара.
Мы виновато посмотрели друг на друга, нахмурились, а потом, подмигнув друг другу, улыбнулась. Тихонько выскользнув из  объятий Анвара, я открыла двери.
Держа в руках поднос с дымящимися пельменями, вошла Зара. Анвар собрался ходить, Зара загородила дверь.
— Нельзя уходить отсюда, когда еда поставлена на стол. Это непочтение к хозяевам дома.    не поев с нами пельменей.
—  Зара, дай мне войти. Ты чего, решила не впускать больше никого, — появилась и тётя Патимат, держа в руках чайник.
— Впускать, но не выпускать, тетя Патимат, – Зара, улыбнувшись, впустила  тётю Патимат.
— А кто,  доченька, не признаёт наших пельменей?
— Вот этот учитель. Кто еще может убежать, когда еду поставили на стол.
— Присядь, сынок, вчера ночью корова отелилась, сегодня у меня праздник. Это курзе из молозива, сделай бисмиллах, Анвар, — тётя Патимат по-матерински ласково посмотрела на Анвара.
Анвар, в свою очередь, посмотрел на меня, улыбнулся.
— Ешь, учитель, стоя можно танцевать, но не пищу принимать. Не стесняйся. – Зара проворно поставила на стол  всем тарелки, вилки, стаканы. Принесла сметану. Поставила перед Анваром бузу.
- Нападай! – Скомандовала Зара.
И без команды Зары, наверное, мы набросились бы на пельмени: после напряженной работы все были голодны.
Зара, евшая с волчьим аппетитом, вдруг остановилась:
— Почему ты нас никогда не приглашаешь к себе? – она  посмотрела на Анвара, нахмурив брови, глядя то ли всерьез, то ли в шутку.
— Потому что, сестрица-волшебница, боюсь, что воспротивится твоя подруга,  – Анвар посмотрел на меня.
— Когда человек приглашает на хинкал, разве можно отказываться?
Можно не пойти на танцы, в кино, но когда на ужин приглашают, отказываться нельзя, – улыбнулась Зара
— Это правда,  доченька. Только оставь человека в покое, пусть кушает спокойно, — перебила её тетя Патимат.

*    *     *

С приходом весны закипели работы на полях. Катанухцы взялись за пахоту и посев. И нам пришлось, взяв сумки скорой помощи, пройтись по лугам и полям. С утра мы с Зарой обошли всю бригаду пахаре с верхнего аула.
Свежевспаханное поле дышало благовонием земли. На поле то там, то тут голубиные стаи искали пищу. За пахарем шла ватага юнцов. Они собирали ягнятам корневища, а себе –корнеплоды - «земляные яблоки», как их называют их местные люди.
 Мы удивились тесной связи природы и людей. Сами того не ведая, каждый норовил, чтоб очистилось поле, и дало обильный урожай. Голуби, воробьи, сороки очищали вспаханное поле от жуков, червей и других вредителей. А дети – очищали от любимых детьми корнеплодов - земляных яблок и сорных корней.
 Птицы и люди усердствовали для себя, а поле очищалось так, что в последующем посевы и не нуждались в окучивании сорняков. А пахарей такая помощь птиц и детей только радовала. Им ли не знать, что чем чище вспаханное поле, тем больше будет полновесных колосьев   и крупнее будут зерна?
 Где кипят весенне-полевые работы, там медикам делать нечего. Перевязав на пальце у крестьянина–пахаря случайную рану, которая образовалась при монтаже плуга, мы побывали и во второй бригаде. Здесь после двухчасовой вспашки все остановились немного отдохнуть.
К нам примчалась ватага детей.
—  Доктор, у Гасана мама умирает! — ребятишки тут же побежали обратно в село. 
— Эй, дети, что с ней?
— Она стонет из-за болезни живота! – ответили дети на бегу.
Я перепугалась: «О господи! Хоть бы был здесь кто-нибудь, чтобы консультироваться… А тут всю ответственность за жизнь человека приходиться брать на себя…»
 Зара проводила с присевшими отдохнуть детьми беседу по  теме: «Соблюдение личной гигиены»
С клокочущим сердцем я крикнула ей:
— Зара, давай быстрее за мной! Успеешь ещё наговориться с детьми! – И сама я, сама того не замечая, ускорила шаг.
 Пока мы дошли до указанного детьми места, женщины сами разрешили возникшую проблему: удалив, лишних сочувствующих и детей, прикрыв роженицу за обозом, женщины–знахарки прямо на пахоте приняли роды.
При нашем появлении роженица улыбнулась:
— Мечтала, что хоть сейчас родить девочку. Опять мальчика родила…
  Знахарки бережно заворачивали в пеленки нового землянина, будущего пахаря.
— Одни у Аллаха просят мальчиков, другие – девочек.  Разве  Аллах в силах угодить всем. Или сделать так, чтобы все люди были довольны своими судьбами? —  усмехнулась одна из знахарок.   
— Ты тоже заныла бы, если бы у тебя девять мальчиков родилось, — перебила её другая горянка, глядя на меня.
— О чем они говорят? – спросила Зара.
— В семье роженицы девятый мальчик родился.
— Ага, она, оказывается, специалист по мальчикам. Странно, родить девятерых мальчиков и при этом остаться такой молодой и красивой… Говорят и пишут, что выходить одного ребёнка – это тяжелейший труд. А эта молодая и красивая горянка выглядит так, будто родила впервые…
 Наверное, её дети рождаются без особой боли, и вынашивает она их легче, чем другие… — вздохнула Зара.
— Ну что ты? Видишь, сколько труда вкладывают люди, чтобы вырастить зернышко пшеницы? А для того, чтобы здорового ребенка вырастить, нужен поистине героический труд. И это, учитывая горные условия быта, —  с восхищением проговорила я.
Проверила младенца и осмотрела его мать. Вроде и роды прошли нормально, и ребёнок чувствовал себя хорошо. Я попросила пахарей, отвезли мать с дитем домой, посадив их на арбу.
- Доктор, эта же сломанная арба. А другой арбы тут нет.  Мы с плугами вышли на пахоту.
- Не надо никого беспокоить. Мне не привыкать. Сегодня-то я  всего лишь земляные яблоки собирала. А первых мальчиков я рожала после жатвы. Скосив серпом и связав стог снопов, я без чьей-либо помощи и родила моих первенцев-близняшек. Сама обоих и запеленала, сама их и принесла домой…   
Прижав своего новорожденного сына к груди, она улыбнулась:
- Я не смогу вырастить девятерых детей, если будет ездить на чужих обозах.
 Одна из знахарок взяла ребёнка на руки, другая - котомку роженицы, наполненную земляными яблоками. А сама роженица потихоньку пешком отправилась домой. 
— Иди вместе с ней, проводи её до дома, — сказала я Заре, удивляясь мужеству горянки и в то время сочувствуя ей. – Меня вызывают к трехлетнему мальчугану, у которого в горле застрял кусочек курдюка, -  всплеснула я руками, изумляясь странности недугов горцев.
Осмотрев мальчугана, я недовольно спросила у его матери:
— Что за напасть заставила  ребёнка проглотить такой большой кусок курдюка? – поинтересовалась я.
— Два–три дня у него была опухоль в горле. Даже капельку воды он проглотить не мог...
Я так боюсь уколов… Не могу видеть, когда детям делают уколы…  Не стала вас вызывать, боясь, что назначите уколы.  Поэтому я обратилась за помощью к нашей соседке…
Она мне говорит: «Когда у меня  болело горло, я проглотила кусочек курдюка, и мне стало легче. Завяжи и ты курдюк ниткой и дай мальчику проглотить. Как только он проглотит, вытащи курдюк обратно за ниточку. Поверь, вреда от этого никакого не будет… А ребёнка ты вылечишь быстро…»
Я так и сделала, но курдюк застрял в горле сына. А когда я вытягивала курдюк, нитка порвалась, — слезы безудержно катились из ее глаз.
— Здесь я ничего не смогу сделать, сестрица ты моя, пошли в амбулаторию.
Когда я вытащила медицинские щипцы,  горянку охватил невообразимый ужас.
— Не бойся, эти щипцы суют в рот не все целиком, — сказала я, копаясь ещё в инструментальном ящике. – Я же только кончиком буду вытаскивать, и то очень осторожно. Не переживай, я не задену жизненно важные органы, — успокоила волнующуюся мать.
Прислушавшись к моим  словам, мальчуган начал громко плакать.  В это время вошла Зара.
— Что случилось с джигитом? – спросила она ласково.
— В горле застрял курдюк…
— Если бы ты, богатырь, кушал не спеша, нам сейчас не пришлось бы возиться в твоём горле.  А ну–ка, дорогой, покажи язычок тете Доктору.
Мальчик открыл рот широко. Зара сунула палец в горло. Мальчик стал вырываться. И тут, как пробка из бутылки, из горла ребёнка вылетел кусочек курдюка.
Мать облегченно вздохнула. А мальчик поднял рев.  Зара обняла его и приласкала.
Как только перепуганный мальчик успокоился в руках матери, она поторопилась к выходу.
— Спасибо, вам, доктора!
Зара, обрадованная своей удачной «операции», захохотала:
— Сегодня у меня везучий день.
— Молодец, ты так легко вытащила злополучный кусочек из горла,  что я даже не успела к нему подойти к нему с инструментами, – я похвалила девушку.
- Тут нужно руководствоваться не только теоретическими знаниями…
 Горцы веками лечились традиционными народными средствами.

*    *    *

После того, как закончился митинг, посвященный первомайскому празднику, коллектив учителей собрался на прогулку к реке Уллучай. Анвар пригласил и нас.
Зара сначала вроде не хотела пойти с нами. Узнав, что вместе с учителями будет и Камиль, не стала противиться.
Солнце щедро посылало  золотые лучи с голубого безоблачного неба. Приятный запах земли и прохлада реки Уллучай радовали молодежь, которая, сгруппировавшись, то тут, то там, бродила по берегам реки. Река Уллучай, переворачивая небольшие камни, лаская и разглаживая берега, убегала вниз мелкими водопадами, словно спускалась по ступенькам.
 Парни собрали сухие дрова и хворост. Сизые клубы дыма, словно столбы, поднялись в небо. Вкусный аромат шашлыков распространился вокруг очага. Молодежь ликовала, предвкушая вкусную еду. Казалось, и природа радовалась установившимся погожим дням. 
Я вкрадчиво подошла к Анвару, который из речки набирал воду в чайник. Обрызгав его водой, убежала. Оставив чайник на берегу речки, он погнался за мной. Догнал меня и поднял на руки. Зайдя в реку, остановился:
— За тобой штраф – один поцелуй, — объявил он.
–  Ишь, уши развесил! — засмеялась я громко.
— Поцелуй, или я опускаю тебя в реку, — он чуть расслабил руки.
— С ума не сходи, — я сжала руки вокруг его шеи, свесилась с его широких плеч, боясь упасть. Раскачивая вправо и влево, он опустил меня в реку, придерживая одной рукой.
— Река унесет тебя, если не поцелуешь меня. Я отпущу тебя совсем: а вода холодная…
— Стой, стой, я согласна! Глаза закрой! – Как только Анвар закрыл глаза, с опаской, что кто-нибудь нас увидит, я чуть притронулась к его губам.
— Не бойся, голубка моя, нас никто не видит: все заняты проблемами желудка. Огонь любви тоже тебя не сожжёт: кругом вода.
Анвар сладостно ответил на мой поцелуй и вынес меня на берег. Набрав воду в чайник, петляя по тропинкам, мы присоединились к молодёжи, собравшимся вокруг костра.
Никогда раньше я не ела такое вкусно жареное мясо. От его аромата рот наполнялся слюной. Телячье мясо, с золотистой корочкой, будто таяло во рту.
К Анвару, который открывал бутылку вина и разливал по бокалам, подошел юноша. Не говоря ни слова, подал записку. Он прочел её и сунул в карман. Молча, кивнув головой, он пошел за юношей. Мы думали, что он вернется через четыре–пять минут. Прошло и десять минут, и двадцать, и полчаса – Анвар не возвращался.
У меня застучало в висках: «Что же такое могло случиться с Анваром, что он долго не возвращается. Есть шашлык уже не хотелось, беседа для меня стала бессмысленной. Мне не терпелось вернуться в село, разузнать, почему юноша увёл Анвара. 
В голову лезли жуткие мысли. Догадавшись, что я в замешательстве, Зара стала успокаивать меня. Но сердце чувствовало, что Анвар попал в нелепую ситуацию. Терпение мое иссякло, я решила вернуться домой.
В это время, расположившаяся по соседству компания, вскочила и побежала в овраг. Перепугавшись, я тоже побежала в ту сторону. За мной, не понимая ничего, побежали остальные.
Соседская компания уже возвращалась обратно, ведя  Анвара. Его лицо было в ссадинах и изранено, рубашка порвана. Одежда запачкана кровью.
— Ах, бессовестные! Как овчарки напали на одного человека! – ругал кого-то пожилой Али.
— Кто напал на тебя? – возмутились друзья Анвара.
– Кто, кто? Близкие и родственники председателя колхоза, — сказал Али, разнявший дерущихся.
— Все нормально. Я виноват, — старался успокоить всех Анвар.
Когда сказали, что это были близкие и родственники председателя, меня кольнуло в сердце. Перед глазами возникла  Зурият с её насмешливой улыбкой, и сами собой покатились слезы.
— Ничего, до свадьбы заживет. Теперь ты - свободный человек. Если бы ты не торопился, следуя примеру Камиля, не было бы этого скандала, братан, — улыбнувшись, Камиль слегка притронулся к его локтю. — Сколько раз отец просил меня: давай–ка, сынок, найди себе невесту. Тебе давно уже пора жениться.
— Оставь меня, отец, тяжелыми окажутся оковы невест, — отшучивался я.
Отстав от друзей, Анвар направился в сторону реки, я тоже последовала за ним. Сняв с себя рваную рубашку, он бросил ее на берег. Вся спина его и грудь были в сине—красных пятнах. Войдя в холодную воду, он начал мыть лицо, руки. Приблизившись к нему, я провела рукой по его спине.
— Из–за меня, наверное,  тебе досталось, мой дорогой? –  всхлипнула я.
— Из–за моей любви, голубка моя. Пока человек не попадает в такие ситуации, в его голову разум не приходит.
— Звери! Как они могли поднять на тебя руку? Чтобы у них руки отсохли! – Намочив в холодной воде платочек, начала делать примочки на синяки.
— Виноваты наши родители, которые сговаривались не дожидаясь, пока вырастем мы, их дети. Я - дурак, не желая обидеть маму, согласился послать сватов. В то время мне казалось, что  мне нравится Зурият.
Может быть, слыша с малых лет, что она - моя невеста,  мне казалось, что у меня есть к ней какие-то чувства. Может быть, на самом деле, я привык к этим мыслям, и думал, что настало время жениться.  Короче говоря, голубка моя, в то время тебя не было в нашем селении, — улыбнулся он, хотя опухшие губы так неестественно кривились.
— Тогда, значит, во всем виновата я. Сколько раз я гнала от себя мысли о тебе: приказывала себе: «Не смотреть на тебя, не встречаться с тобой».
Что я могу поделать с собой? Сердцу ведь не прикажешь? Не могу я справиться со своими чувствами, не могу, — заплакала я.
— Голубка моя. Только дурак отказывается от искренней любви. Хорошо, что родители Зурият учинили мне скандал. Теперь я могу не таиться. Как говорил Камиль, они сами освободили меня от сватовских цепей. Ещё лучше, что сами положили конец неудачному началу, — поцеловав мои  глаза, он прижал мою голову к своей груди. Знакомый запах его здорового тела  взволновал меня. Я была смущена. Сердце колотилось, как будто били по нему молотком. 
— Анвар, Нина, мы ждем вас, быстро прекратите ваши  нежности, — крикнул Иса.
В ожидании нас, Иса и другие учителя стояли на берегу реки.
—  Экономьте, друзья, добрые слова до свадьбы,  а то после свадьбы вам нечего будет сказать, — улыбнулся Иса и, взяв меня под руку, зашагал рядом.
  Скандал, навязанный Анвару, лишил нашу компанию возможности завершить маевку празднично. Любая тема Разговора переключалась на недавний скандал.
Когда мы вернулись в село, нас ожидало ещё больше сюрпризов. Поднятый около реки шум–гам  здесь возгорелся еще хуже.
 Патимат зашла к нам.
— Вы слышите эти крики и разговоры? Узнав, что с Анваром поскандалила родня Зурият, родители Анвара пошли к ним разбираться. Родители Зурият вернули обручальное кольцо. Между обеими семьями возникла вражда, — печально вздохнула Патимат.
— А что же мне делать, тетя Патимат? – я посмотрела на неё, ища, как у матери, спасения.
— Ничего не делай, люби своего любимого, — грубовато ответила Патимат.
Может быть, не понравилось ей, что я стала причиной ссоры между двумя семьями. Или же недовольна была мной, что довела односельчан до скандала. 
В полночь я проснулась отчего-то и потеряла сон. Все  думала об Анваре и Зурият… 
  «Почему же такое случилось? Почему я временами забывала об обычаях горцев?
Дура, я дура! Как можно было поступать так опрометчиво, зная, что за Анвара засватана девушка?»
 Кто-то тихо постучал в двери коридора.
— Кто там? – послышался голос Патимат. Я думала, что она спит.
— Это я, Али. Пришел позвать врача: у Ахмеда-ази сердце заболело.
Соскочив с постели, я выглянула из–за дверей:
 — Я сейчас приду! — Быстро одевшись, взяв с собой все необходимое, выбежала из комнаты.
Больной сидел, упершись спиной о подушки. Комната эхом отзывалась от его хрипа. Легкие его играли, как духовой оркестр. Лицо было черно–синее, открыв широко рот, он хватал воздух пересохшими губами. Вокруг кровати бегала старушка.
Я быстро ввела адреналин под кожу. Спустя немного времени, дыхание у старика нормализовалось. Ахмед-ази, придя в себя, виновато улыбнулся. 
— Когда выпивал хотя бы одну таблетку асматола, сердце отпускало. В эту ночь даже две выпил, но почему-то не подействовало. Надо же… Чуть не задушил проклятый приступ. Не сердись, доктор, что  побеспокоили тебя в позднюю ночь, — улыбнулся  больной.
—  Работа  такая, дядя Ахмед. Ночь эта или день мы, врачи, обязаны быть рядом с больными.
- У тебя золотое сердце, дочка. Даже одна душевная теплота способна излечить больного.
- Спасибо за добрые слова, дядя Ахмед! Спокойной Вам ночи!
Я вышла на веранду. Старушка тоже вышла за мной:
- Али, Али, где ты! Пожалуйста, сынок, проводи доктора, такая темнота на улице, — попросила соседского юношу.
На следующий день я, проверяя детей до одного года,  надолго задержалась в амбулатории. А Зара, пошла осматривать беременных женщин дородового периода. Проверив здоровье очередного ребенка, я выглянула наружу: 
— Еще есть кто-нибудь?
— Нет, доктор, никого, кроме меня. Не осмотрите ли вы меня? – Зурият вошла ко мне.
Сначала я растерялась и испугалась. Остановилась, не смея сказать ни слова.
— Не пугайся так сильно, доктор, я особо не больна. — Её губы слегка улыбнулись, но лицо осталось неподвижным. — После обеда я возвращаюсь в город. Перед отъездом решила зайти к тебе. Узнав о скандале с Анваром, пришлось поругаться мне с моими братьями. Если они тебе сказали что-нибудь плохое, обидели чем–нибудь, извини, пожалуйста. Анвар - не такой человек, которого можно испугать кулаками. Кулаками или слезами любовь не добудешь. — Зурият нахмурилась, но лицо ее стало ещё краше.
— Виновата я. Я виновата. Прошу тебя, пожалуйста,  Зурият, прости. Чувства оказались сильнее разума. Я  не смогла справиться со своей любовью, прости.
— Никто из нас не виноват, Нина. Разве можно винить себя за любовь?  Раньше, под влиянием обычая, мы и внушали себе, что любим друг друга.  Возможно, мы уважали друг друга и считали своим долгом сдержать данное родителям слово. 
 Мне еще два года надо учиться. За  такое время, кто знает, куда человек попадет, что случится с ним? А ты будь счастлива с ним, сестра Нина.
Знаю, ты найдешь с Анваром счастье. Вы оба - достойны друг друга. Оба заслужили счастье. Пожалуйста, доктор, не обижайся на шум-гам, на разговоры моих родителей. Они шумят. Но это всё, как бы ради обычая.
Доброго дня, любимая моего  родственника! И прощай! — Сжав крепко мою руку, Зурият ушла.
—  Какая гордая… Видно, что она любит Анвара. Да, любит. Иначе так не дрожал бы её голос, она не старалась бы скрыть своё волнение.  Почему же она решила, уступить мне дорогу? Гостеприимство ли это, характерное горцам? Или её внутренний голос говорит ей, что Анвар любит меня?  сколько ни живу среди горцев, столько и удивляюсь их внутреннему миру.
 Да. Не только телом, лицом, но и характером красивая девушка Зурият.
Ах, Анвар, Анвар, неужели я отняла счастье Зурият, влюбившись в тебя?
Смогу ли я дать тебе больше счастья, чем Зурият?  А моя  любовь – разве не счастье для Анвара? 
Родственники у  Зурият и Анвара – общие. Неужели, все отвернуться от Анвара?   
 Скандал, поднятый родственниками Зурият из-за невинного поцелуя, угас через несколько дней. Дрожь, поднятая им в моем теле, чуть утихла. Людям тоже, наверное, надоело долго разговаривать на одну и ту же тему. Быть может, у людей немало и своих проблем. Казалось, что уже все встало на свои места. 
На подворном обходе меня догнала Зара.
— Возьми письмо, — она подала четырехугольный конверт. — Завтра утром в райцентр тебе надо поехать. — Зара подождала, пока я прочту письмо. Меня приглашал заведующий отделом здравоохранения района на беседу.
Заведующий, пожилой мужчина, встретил меня приветливо. После расспросов о житье–бытье, о доставке продуктов, о здоровье людей, словом, после всего этого предварительного разговора, сняв стеклянные очки, он внимательно взглянул на меня.
— Нина Ивановна, ваш председатель выразил недовольство твоей работой. Сказал, что ты создаешь помехи некоторым молодым семьям. Говорил, что из–за твоего не достойного поведения появляются неприятные разговоры, скандалы в селе.
И вновь тело покрылось холодным потом. Сердце начало колотиться в груди. Мне стало стыдно, как будто я –  стою голая перед своим начальником. Лицо моё запылало,  пальцы задрожали. Я, опустив голову, молчала.
— Чего ты молчишь, коллега? – Заведующий, как-то испуганно посмотрел на меня.
— Что я скажу после того, что наговорил на меня уважаемый председатель, — сказала я  тихо.
— Я тоже так думаю. Если сельские правители выражают недовольство, значит, в работе есть недостатки.
— А если он - не прав? — я посмотрела на заведующего.
— Кто его знает, может быть, и не прав.
— Вот вы и проверьте, — взмолилась я.
— Мы, коллега, — доктора, копаться в чужих чувствах,   у нас времени нет. Мы, как машина скорой помощи,  должны быть готовы помочь больным людям. Разбираться в любви или запрещать кому-либо любить, у нас нет права…
Поэтому мы решили, послать тебя на работу в другое селение. А селение, расположено  недалеко от Уркараха. В неделю раз там показывают кино. Там есть два магазина, — начал хвалить селение, куда хочет отправить меня наш заведующий.
 А я задыхалась от застрявшего в горле комка. Чтобы не позориться перед незнакомым человеком, сдерживала себя, собрав все силы.
Я не помню, как мне вручили копию приказа, не помню, как я вышла из кабинета начальника. И горе, и слезы душили меня. Я не могла, сколько бы ни читала, понять смысл приказа, пока не вернулась в селение. Все перевернуло заявление председателя. Оказать сопротивление несправедливости могла лишь слезами. Вечером, как только вернулась домой, зашёл Анвар.
— О чем говорил ваш главный? – увидев мой хмурый вид, переполошился он. Ничего не сказав, я подала копию приказа и заплакала.
— Что здесь написано? Кто это придумал? — Анвар удивился.
— Председатель, — сквозь слезы прошептала я.
Опустила голову.
— А где же был тогда сам Али? Защитник наш с левым кулаком? Дай этот приказ, зайду к нему. Хватит! Ты — не бродячая собака, чтобы тебя пинали и выгоняли из села! — вскипел Анвар.
— Прошу тебя, не злись, — прижалась я к груди Анвара, — Я зайду к Али сама.
— Хорошо. Иди. Если даже не изменят этот приказ, ты никуда не пойдешь. Врачу в селе работа найдется. Даже если останешься  без зарплаты, ты никуда не пойдешь. Я здесь подожду, пока ты не вернешься, — он пристально посмотрел на меня.
— Прошу тебя, не злись, я тотчас вернусь.
Председатель сельсовета был на месте.
— Нина! С какими судьбами ты здесь? Заходи-ка, младшая сестра, заходи. — Али улыбнулся.— Что  за новость ты принесла из райцентра?
Я показала приказ нашего начальника.
— Мы разве тебя обидели, Нина Ивановна? Почему тебя направляют в другое село?
- Вы что, дядя Али, я даже не предполагала, что меня здесь полюбят.
- Или же решила переселиться ближе к районному центру, где бытовые условия чуть лучше?
— Об этом я даже никогда не думала. За меня все решили в райцентре, — сказала я и подумала: «Раз Али – «Защитник наш с левым кулаком» не  рад моему переселению в незнакомое мне село, где опять надо начинать всё сначала,  значит, можно еще изменить приказ.
— Увести из села доктора, без моего разрешения! Пусть только попробуют! Кто хотя бы попытается тебя перевести,   я его вот этой рукой! – поднял он левую руку, догадавшись, что мне смешно, он отпустил свой кулак и улыбнулся. 
— Надо же придумать такое! Разве ваш заведующий здравохрания слеп? Не понимает, как в селе необходим доктор? Никуда, Нина Ивановна, ты не поедешь! Ты нашему селению, как воздух, нужна.
— Председатель колхоза пожаловался на меня, дядя Али. Он, оказывается, заявил,  что у меня недостойное поведение…
— Что в  селе происходит, мы лучше знаем, нежели твой заведующий отделом здравоохранения района. Завтра утром я буду в райцентре, поговорю с твоим заведующим. А ты никуда не езжай, пока не вернусь.
Я облегчённо вздохнула: «Кому–то я тоже нужна. Когда судьба сталкивает меня «со скалы», есть, к счастью, желающие прийти и мне на помощь. В этом селении я - своя».
Эти мысли успокоили меня. Я поспешила к ожидающему меня Анвару.
— Дядя Али завтра будет в райцентре. Он пообещал, что добьется отмены приказа, — сказала я Анвару, хотя сама не могла поверить своим словам.
— Ты никуда не должна уходить, пусть  в райцентре  хоть сто приказов напишут. Никуда ты не  уйдешь! Понятно! — он сжал меня в своих объятиях. — Твой авторитет возрастет, если продолжишь лечить больных, несмотря ни на что.
Если даже тебе зарплату не дадут – не беда! Я достаточно зарабатываю, чтобы хватило на нас обоих…
- Кто я такая, чтобы жить на твою зарплату? - Улыбнулась я.
- Ты – моя невеста.
- У вас, у горцев не принято считать девушку невестой, если ей не преподнесли браслет, кольцо и фамильную реликвию - старинную монету.
- Всё это и у тебя будет.
- А мне всё это и не нужно. Просто я устала от людских пересудов, всяких небылиц, а также от приказов властей.
- Вот что, голубка моя, давай-ка мы поженимся. Тогда закончатся и сплетни, и слухи, — его голубые глаза с надеждой посмотрели на меня.
— Ты не боишься, что после женитьбы наши чувства потеряют романтику любви?
— У нас говорят, что настоящая любовь приходит после свадьбы.
— Я боюсь, что если все время буду  рядом с тобой, то  вскоре надоем тебе…
— Ты считаешь, что прятаться от чужих глаз легче, чем жить вместе?
— Нет ничего тяжелее этого. Но…  мусульманская вера не одобряет женитьбу на христианке.
- Если эта вера позволяет нам любит друг друга, почему бы ей не одобрить нашу женитьбу?
- В таком случае, мой дорогой, подари мне и весну гор, и жаркое лето. Прими тепло моей души, прими хорошие и плохие стороны моего характера. Пусть я сгорю в огне твоей любви, мне приятен жар твоего огня. Мне приятны твои поцелуи с медовым вкусом…
Я обняла его, уже ничего не боясь и не стесняясь его.
— Разве это не безжалостно, отнимать тебя у меня? Разве они не видят, что воздух, которым я дышу – это ты, мое сердечное биение. 
 Если лист травы лишить солнечного света, то он потеряют свой цвет и свой вид. Ты же для меня - солнечный свет, который  дарит тепло. Там, где нет тебя, для меня рассвет не наступит. Для меня солнце не взойдет, если ты не станешь моим спутником.


*    *    *

Как всегда, не опоздав и не опередив время, взошло весеннее солнце. Беря комки грязи с берега илистого пруда, ласточки строят свои дома – гнезда.
С букетами полевых цветов в руках, как стая журавлей, юноши и девушки  идут в школу, на очередной экзамен.
Телята, родившиеся недавно, резвясь, пасутся около села. Как только становится им жарко на лугу, они, подняв хвосты,  бегут в село,  чтобы поискать тень по улицам и закоулкам.
 Поляна, расположенная вблизи села, с утра устлана желтыми цветами, как будто добрый волшебник прошелся по нему. На капельки росы, накопившиеся в чашечках цветков, слетелись желтобрюхие осы. Они жужжат, перелетая с цветка на цветок.
Зазвенел колокол. Его звон всегда напрягал слух сельчан, так как знали, что после звона будет оглашение или председателя колхоза, или полеводческого бригадира, или колхозного сторожа.
— После того, как подоите коров, собирайтесь на поле Руг-руг, убирать сорняки! –  зычным голосом объявил бригадир.
 В селении закипел новый рабочий день. А у меня грустно на  душе. В такое время я уже бывала в амбулатории. Но сегодня я томительно жду вестей из райцентра.
К счастью, Али-ази быстро вернулся из районного центра.
— На, бери свой приказ, сестренка, теперь здоровье  наших сельчан в твоих руках, — подал мне копию приказа о восстановлении меня на работу. — Хочешь ты этого или нет, но ты вновь стала хранительницей здоровья наших сельчан.

*    *    *

Закончились и школьные экзамены. Начались и летние каникулы. Анвар собрался поехать в город на месячные курсы повышения квалификации педагогических кадров.
 Для меня, терзающейся от одиночества, настала ещё одна неприятная пора.
Письма я получала от мамы часто. Они согревали мне душу, поддерживали в трудную минуту, давали силы переносить нелёгкие условия горского быта. Но на этот раз новое письмо мамы лишило меня покоя: она сообщала, что ее укладывают в больницу.
Мир для меня окутался мраком. Исчез солнечный свет.
 — И в хорошем деле, и в плохом нам, доченька,    надо держаться вместе, — вспомнились слова матери.
По моим щекам ручьем текли слезы. Я уже не знала, что делать. Поплакав вволю, я решила поехать к матери, получив отпуск.
«Вряд ли мне дадут отпуск. Я еще не проработала год», - сомнения терзали меня, но не ехать я не могла. Мне хотелось вылить кому-то душу, посоветоваться. С таким нетерпением, как сегодня, я, наверное, никогда не ждала Анвара. К счастью, вскоре и он пришел.
— Когда самому дорогому человеку – матери трудно, надо быть рядом с ней. Это  долг каждого сына или дочери. Возьми отпуск, поезжай к матери! – посоветовал Анвар, — Слезы твоему горю не помогут. Лучше собирайся и поезжай. 
Посоветовавшись с Али-ази, я с Анваром поехала в райцентр. 
Но как бы я ни просила, наш завотделом здравоохранения не согласился даже слышать об отпуске: «Когда наступит время, тогда и дадим. А нарушать трудовую дисциплину, мы не имеем права», — оборвал он разговор.
Анвар побежал к председателю райисполкома. «Анвар, родной, как я тебе благодарна… Ты смог добиться для меня двухнедельного отпуска. Как я тебя люблю, мой родной»,- ликовало мое сердце.
Анвар провожал меня до железнодорожной станции. Сердце щемящее раскалывалось на две части. Одна из них торопилась к матери, а другая –  тянулось к любимому.
Дочерний долг превыше всего. И соскучилась я по матери. Наконец, увижу оставленные семь месяцев назад родные места. До свидания, мой любимый! – махнула я рукой из окна поезда.
 Анвар тоже махал мне рукою. Мне казалось, что я забираю с собой  каждый его взгляд, каждый его жест.
Поезд  мчал меня в родной город. И вокзал, и мой любимый скрылись из виду.

*    *    *

Болезнь матери обострилась. Пока она не пришла в себя после перенесенного инфаркта, пришлось телеграфировать  о необходимости продления отпуска без содержания.
А когда вернулась в Катанух, лето было в разгаре. Тётю Патимат я застала за молитвой. Молилась она всегда искренне, моля у Аллаха милость не только для себя, но и для всех людей на земле. Для неё не бывало различия ни в религии, ни в национальности, ни в сословии. «Все мы -  люди. Все мы по воле Аллаха живём, как можем, как умеем. Все мы в судный день должны предстать перед Аллахом праведными. А если кто согрешит, кто пусть его накажет сама судьба. Я – никому не судья», - любит повторять тётя Патимат. Видимо, поэтому все её любят. Все стараются ей помочь и с её сенокосным участком, и с её огородом.
—  Вот уже два месяца, как нет дождя. С тех пор, как ты уехала, ни капельки воды не упало с неба, доченька. Даже не знаю, как заготовить корма для скота.
Уменьшилась вода и в речках. Как только возвращаются с пастбища стада, сразу убегают в кусты. Родники стали безводными. Сельчане ходят по воду к роднику, расположенному под рощей Ахмеда, — сетовала Патимат.
— С Российской равнины я с собой привезла дождевые облака, тетя Патимат. А ну–ка, посмотри, с каким громом и молнией приближается дождь, — улыбнулась я, шутя.
—Ой, доченька, своим возвращением ты вновь радость в мой дом принесла, но  будет ли благодатный дождь этим летом, я не знаю — нахмурилась тётя Патимат.


*     *      *

Был воскресный день. Побывав у больных, я пошла в рощу Ахмеда, что была на околице села. Около вечнозеленых сосновых деревьев, борющихся с засухой, хмуро стояла полуоголившаяся дорогая моему сердцу береза. Листья у неё от нехватки влаги пожелтели, ствол был треснут.
— Это я, Нина. Не узнала меня, представительница моей родины? Ты недовольна мною? Некому было тебя полить? Неоткуда влагу брать? — Приложив руки к стволу, как к материнской груди, я прижалась к ней головой. - Родная березка, не горюй, я полью тебя водой. Не дам высохнуть. Прошла и между  соснами, с наклонившимися от жажды кронами. — Напою и вас,   мои сосны,  не дам    высохнуть от засухи.
Вернувшись домой, я взяла два ведра. Ничего никому не говоря, побежала к речке. Река, как раньше не гремела. сузившись, извивалась между камнями.
  Стекая со скал, переворачивая мелкие камушки, она не замедляла свой стремительный бег ни на минуту. Будто бы дразня бессильную реку, камни препятствовали  её бегу, остановить её не могли.
Я стала носить воду и старательно поливать деревья. Увлекшись работой, я даже не заметила, как появился  Ахмед–ази.
— Хорошее дело делаешь, дочка. Природа – это правая рука доктора. Но почему ты никого на помощь не позвала?
—  Дядя Ахмед, как я могу звать людей, если они из дальней дали тащат воду, чтобы не дать высохнуть своим огородам?
- Ничего с ними не станет, если польют и эти деревья. -  Он начал окапывать землю вокруг деревьев.
Ночью у меня сильно болели руки, но сердце радовалось оттого, что я спасла деревья от засухи.
Утром мне захотелось увидеть, как изменились деревья после полива. Но пришлось собраться спозаранок в амбулаторию: соседки пришли звать меня  к женщине, у которой отекла молочная железа.
Возить женщину в райцентр, транспорта не было. «На арбе не повезешь: быков находились на отгонных пастбищах. Пока Скорую помощь вызовёшь, пока она до Катануха доберется, может произойти заражение крови. Надо решиться на экстренную помощь… я обработала спиртом медицинские инструменты, грудь пациентки и произвела вскрытие.  Гной вперемешку с кровью фонтаном стал стекать с груди горянки. Я была поражена обилию гноя, накопившегося в молочном железе. Весь день пришлось быть рядом с больной, чистить гной и обрабатывать рану. 
 А вечером нестерпимо захотелось развеяться после тяжёлого для больной и для меня дня.
Я взяла два ведра и побежала в  рощу. Политые мной деревья стали зеленее и краше. Ветки, казалось, тоже стали сильнее.
Ахмед–ази окопал деревья, чтобы вода меньше испарялась. Видимо, и сегодня здесь был этот замечательный старик: больше стало политых и окопанных деревьев. Не смотря на свою болезнь, этот старик всегда находил силы, прийти сюда, позвать сюда внуков и ухаживать за деревьями.  Вот это, действительно, - любитель природы!
В рощу прибежала Зара и сообщила мне приятную новость:
— Анвар только что вернулся из города.
Обрадовавшись, я поцеловала её в щёку. Припрятав в кустах ведра, я решила вернуться в село, но вовремя одумалась: «Не поговорив с матерью, которую не видел целых два  месяца, он ко мне не прибежит. Бедный Анвар, он решил подработать во время каникул. У него, наверное, есть какие-то планы. Надо бы узнать, какое мнение у его матери обо мне… У матерью самого близкого мне человека я  была только один раз. Тогда тоже не смогла поговорить с ней по душам». 
— Какая же она красивая эта девушка? — вспомнились слова матери Анвара, сказанные женщинам, пришедшим проведать её.
 «Анвар чем-то похож на свою маму. Глаза! Да, глаза и брови у них одинаковы.
Ну а после того, как поговорить с мамой, ко мне зайдет мой любимый. … Целых два месяца мы не видела друг друга.     Зара поторопила меня домой.
 Хотя солнце село, от разгоряченных солнцем скал, камней и земли воздух ещё был накален, дышать было трудно. Стадо, которое возвращалось с пастбища, спешило к реке, оставляя за собой тучи пыли и грязи. Поле, жаждущее дождя, было в трещинах.
Если еще немного продолжится засуха, исчезнет и речная вода,  и родники высохнут.
Дома в ожидании я просидела час, другой, третий…  Эти часы длились бесконечно долго. Анвар не появился. В голове завертелись неприятные мысли: «Видимо, в городе он нашел другую. А как же, молодой симпатичный парень, может ли вытерпеть одиночество?  Если даже и вытерпит, девушки-сердцеедки его не оставят в покое…
 Нет-нет, он не изменит мне. А что, если Анвар встречался с Зурият? Если бы не было какой–нибудь причины, он бы зашел ко мне.  Как знать, до меня ли ему...
Зара пыталась успокоить меня:
— Придёт твой сокол, не волнуйся.
Скрипнула калитка. Сердце затрепетало. Когда в коридоре послышались шаги, мне стало трудно дышать. 
— Я же говорила тебе. — Зара приложила палец к губам, мол, я не буду вам мешать. 
Тихо постучали в дверь. Когда створки дверей открылись, неожиданная удивительная сила подняла меня, я рванулась навстречу:
— Анвар, мой любимый! — И не сказав больше ни слова,  я расплакалась у него на груди.
Когда я высвободилась из его объятий, заметила, что мы одни. Даже не знаю, когда и как вышла Зара. Я как будто очнулась от сна.
Рядом  стоял загоревший, ещё более возмужавший красавец Анвар. Дома стояла колдовская тишина. Только настенные часы нарушали тишину своим тиканьем.
— Говорят, что ты ходишь поливать березовые деревья? – улыбнулся Анвар.
«Смотри–ка, ему уже обо мне успели рассказать», - я была приятно удивлена осведомленностью Анвара.
— Да, хожу. Если бы только ты бы видел, как выглядели преждевременно стареющие березы. С высыхающими ветками, поредевшими кронами, они напоминали мне мою рано состарившуюся мать.
— Ты же одна не справишься с этим делом, моя голубка. Надо было обратиться за помощью к школьникам.
— Я - не одна. Ахмед–ази с внуками тоже ходит помогать, — улыбнулась я.
 — Не обижайся, милый, белая березка напоминает мне о материнском тепле. В этих местах, где уходят в  поднебесье высокие вершины гор, у меня нет близких друзей, кроме тебя и этих белых берез, — искренне ответила я.
— Не говори так, у тебя здесь много друзей. Тетя Патимат, которая любит тебя, как мать. Ахмед–ази, который любит тебя, как свою дочку, — он начал перечислять всех моих друзей и товарищей.
— Твой старший брат, председатель сельсовета Али, меня называет младшей сестричкой, — усмехнулась я. — Друзья, конечно, есть, их много, но ты - мой самый близкий человек! Ты – мой единственный друг, который приходит в трудную ко мне на помощь. Таких благородных, как ты, наверное, больше  на этом свете нет.
- Надо же, я и не знал, что я такой святой, - захохотал Анвар.
- Не святой, но милый и желанный, - засмутилась я.

                * * *

На следующий день с утра Анвар и школьники появились в ущелье с мотыгами и лопатами.
Когда я пришла после рабочего дня, была приятно удивлена: перед рощей был прорыт водоем. Мои помощники поливали деревья с помощью пожарного насоса. Березы напивались, как под проливным дождем. Ахмед–ази тоже был с ними и, делая канавки от дерева к дереву, направлял  к ним воду. К ребятам, которые с веселым шумом-гамом и смехом были  заняты работой, подошел рассерженный Али.
— Что же это вы делаете?! Кто вам позволил делать такую ущербную для людей работу? Я вас убью вот этой рукой! — поднял левую руку. Он накричал и на  Анвара, который подошел к нему с просьбой угомониться.
— Наверное, это твоя работа, учитель! А ты знаешь, что каждая капля воды, спасает жителей двух–трех сёл, расположенных ниже нас? Ты решил уморить жаждой наших соседей, захватив, как дракон, всю воду! — перекатывая камни одной рукой, он открыл водоем,  пропуская воду в русло реки.
Али уже дружелюбно посмотрел на Анвара, который тоже стал помогать ему.
— Извини, брат, не подумал я о последствиях, — нахмурился Анвар.
— Жизнь –  это не арифметические примеры, — Али, улыбнувшись, хлопнул рукой по  плечу младшего брата.
Да, Анвар, жизнь – не арифметические примеры, которые каждый год решаешь по одному и тому же способу. В жизни все течет, все изменяется.


*     *     *

В конце лета свинцово–тяжелые облака прошлись по небу. Раскаты грома с ослепительной молнией расшатали утесы. Частые капли дождя торопливо поили землю. Гроза очистила улицы, закоулки от дорожной пыли. Земля сделалась мягкой, словно шкура, размягченная маслом. Трещины на лице земли разгладились. Оживились луга, лес, побежали по оврагам речки. А река увеличилась. Она уже большая и  мутная выпрямила плечи – вышла из берегов, потекла по прибрежным былинкам и кустам, унося с собой людскую боль и горечь. Светлее, веселее стали лица людей. По вечерам с пастбищ скотина стала возвращаться спокойнее…

*    *    *

…  Закончив читать, я поднял глаза.
— А дальше? — Запир пристально посмотрел на меня, протер  сонные глаза.
— Больше в дневнике ничего нет. Записи Нины на этом прервались, — я встал из-за стола, прошелся по комнате.
Проснувшиеся петухи взбудоражили предутреннюю тишину, нависшую над селом. Видимо, петухи, в каком бы темном сарае ни находились, каждый из них прославлял свою звезду, которая освещала его уголок.
— И в этих записях нет самого главного, что нужно газете.
— Что же ты еще хочешь? На меня эти записи оказали потрясающее впечатление. Когда я узнал, в каких условиях работала эта девушка-врач, я понял, на что способен ответственный  медицинский работник, любящий свою работу и своих пациентов.
— В записях нет ничего удивительного. Отсутствует связность речи, смысл предложений неглубокий. — Запир округлил свои тонкие губы, сузил черные глаза. Погладил ладонью по гладкому, чисто выбритому подбородку.
— Тебе, наверняка, брат, нужен газетный язык, чтобы сдать в печать записи без всяких поправок? — спросил я.
— Да нет, эти записи – обычный рассказ о жизни, в котором нет ничего нового. Я же сказал тебе, что мне сейчас необходимо узнать: почему утес назван «Утесом Нины»,  кто его так назвал. Почему назвал. Понимаешь …?
— Утром спросим тетю Патимат и узнаем «Кто? Почему?»
Светало. Времени спать уже не было.
Я вышел в коридор умыться.
Патимат уже была на ногах.
— Тетя Патимат, уже несколько дней все жители села и соседних сел воюют с работниками комбината, чтобы защитить утес, — сказал я, опередив Запира. — Почему защищают его, как боевое знамя? Почему название утёса связано с именем слепой Нины?
— Этот вопрос не помешало бы задать твоей матери, новый доктор. Об этом случае она и твой отец  не должны забыть. Тебе тоже знать надо, Муса. То, что сделала Нина для вашей семьи, должны помнить даже ваши внуки! — сказала мне старушка грубовато.
Я пристально взглянул на Запира, Запир — на меня. Не говоря ни слова, мы вернулись обратно.
 «Интересно, что же  такого сделала врач для нашей семьи? Может быть, когда отец заболел, его Нина вылечила? Или же она помогла, когда мать заболела? Лечить каждого человека, оказать помощь — это обязанность врача. И, в конце концов, не за такую ли работу выдают нам, врачам, заработную плату?» — думал я.
Настало обеденное время, однако у меня на приеме были еще больные.
Вернулся Запир. Он побеседовал с несколькими сельчанами. И мы вдвоем отправились в хутор, где я родился и где живут мои родители.
После радушного приема мой отец посчитал за честь  зарезать барашку для гостя, мать – приготовить хинкал.
После обильной еды Запир решил расспросить моих родителей о загадочном названии утёса. Мать начала рассказ:
— Была хмурая зимняя погода. Дороги покрыты были сугробами снега. От нашего хутора до села ни пройти, ни проехать. Тогда не было  автомобильных дорог, уважаемый гость. Между этим хутором и селом была только одна тропинка, проторенная дикими козлами.
В тот день с утра беспрерывно шел снег. У меня начались роды. Приступы с каждым часом усиливались. Пригласили женщин – повивальных бабок. Мне стало плохо, временами я от боли теряла сознание, это были мои первые роды. Родители всерьез испугались. Оттого, что нарастала угроза для моей жизни и жизни ребенка, отчаявшись и потеряв надежду, бабки послали мужа позвать доктора из селения... — Лицо матери нахмурилось. Она посмотрела на отца и умолкла. Напряженную тишину нарушил отец:
— Был день свадьбы. Нина выходила замуж. Во дворе играла музыка, торжество в разгаре. В доме Патимат наряжали  Нину. Расталкивая всех, я дошел до ее комнаты. Постучавшись, открыл двери. Все, кто там находился, удивленно посмотрели на меня. Увидев мой растерянный вид, они замерли.
- Жена не может разродиться. Уважаемая доктор, пожалуйста, помоги! Без твоей помощи я потеряю жену и ребёнка!  — прохрипел я.
 Нина, не произнося ни слова, в наряде невесты, собралась ехать на коне в хутор.
— Нельзя, доченька моя, уходить сейчас. Скоро придут сваты за тобой! Люди могут подумать, что ты сбежала из-под венца, — хозяйка дома, у которой она жила, стала отговаривать ее.
— Я не могу отказать человеку, который пришел ко мне с просьбой о помощи, тетя Патимат.
- Нет, не пущу!
- Когда человек сам счастлив, он не должен забывать  о счастье других.
— На нашего Мусу она не была похожа, уважаемый гость Запир. — Отец недовольно посмотрел на меня. Он терпеть не мог, когда я грубил  кому-то. Мать, догадавшись, что возникнет ссора между мной и  отцом, перебила его.
— Не в силах сдержать болей, я кусала губы, чтобы не реветь. Ворочалась на тахте, покрывалась холодным потом.
- Потерпи, дорогая, придет доктор, — успокаивала меня моя мама. — Надежда  помогала не сдаваться и надеяться на лучшее. Думай только о хорошем. Твой муж не отступит перед своей целью. Вот увидишь…
 Мать и свекровь беспрестанно выходили и заходили, глядя поочередно на дорогу. Земля кружилась перед глазами, утварь для меня переворачивалась вверх дном. Меня тошнило от адских болей.
— Идет! — радостные возгласы вывели меня из бредового состояния.
Молодая и красивая, в белом, как снег, наряде невесты доктор быстро вошла в комнату. Вместе с ней, сынок Запир, мне показалось, что солнце взошло для меня.
В нашей маленькой полутемной комнате стало светлее. Когда она наклонилась надо мной, золотистые пряди её волнистых волос, как колосья пшеницы, свесились с ее плеч.  Она  тепло посмотрели на меня:
- Как ты, милая горянка, - поприветствовала она меня.
- Доктор, помоги, не дай мне умереть, — из моих глаз покатились слезы радости. Воздух, застрявший в груди, отпустил меня.
– Сейчас, дорогая, сейчас. Выздоровеешь, сейчас лучше тебе станет! 
- Эти слова, сынок Запир, до сих пор звенят в моих ушах. Беспрерывно вливая лекарства, делая уколы, два часа  Нина боролась за моё спасение. Она спасла, сынок Запир, и меня, и моего сына, который сидит  сейчас около тебя. — Мать пристально посмотрела на меня.
— Поздравляю, Вазир! Красивый сын родился у тебя, — сказала она, улыбаясь.  обнажая свои белоснежные зубы, она радовалась, будто сама стала матерью.
Страдания мои исчезли, как будто их  не было. Боли я могла вынести, но не смогла бы, наверное, если бы она не спасла моего сына.
Много крови я тогда потеряла. Сорок дней и ночей поднять с постели не смогла. Но мой сын был жив. А это было для меня – самое большое счастье!
В тот миг, когда мой малыш впервые закричал, и комната стала просторнее, и мир светлее… 
— Мне казалось, что из счастливых глаз  Нины, спасшей самых дорогих для меня людей от смерти, на меня светит солнце, — вмешался в разговор отец. — В тот день я сорвал с гвоздя двустволку, семь раз выстрелил в воздух, призывая всех хуторян на торжество. Хуторяне поздравляли меня с появлением крестьянина. А он стал врачом…
— Если все станут крестьянами, кто будет лечить их? Кому–то надо же и врачом стать, — примиряюще всех, произнес  Запир.
— Хорошо, если из него получится отличный врач. Но из этого  пацана  пока что настоящий врач не получился.
Доктором была и остается Нина, пусть её жизнь будет светлой, хоть глаза и ослепли!
- Нина на свою свадьбу так и не вернулась? – спросил с нетерпением Запир.
- Дав необходимые рекомендации,  Нина поторопилась   на свою свадьбу. Я собрался её провожать, но она не разрешила.
– Я сама  знаю дорогу: вернусь по знакомой тропинке. Позаботьтесь о роженице, — сказала она.
Туман становился гуще, мой уважаемый гость Запир. Холодный зимний ветер время от времени бросал в лицо снежинки. Несмотря на уговоры, я вышел провожать доктора. Когда она дошла до середины тропинки, я увидел катившийся сверху сугроб:
— Назад! Доктор! — Крикнул я во всю мочь. Что толку, в одно мгновение сугроб унес все, что попалось ему на пути:  пни, камни, доктора – все в овраг. Собрались жители с трех селений. Завернув в андийскую бурку свою невесту, с помощью молодых людей, Анвар вынес ее из ущелья. Как только вынесли наверх, врач очнулась. Ее зеленовато–голубые глаза посмотрели на окружающих благодарным взглядом любви и горя.
- Да, мои горцы, до сих пор я вам помогала, а сейчас мне нужна ваша помощь. Сумеете ли помочь, будет ли у вас возможность спасти меня от беды смертельной? —   молили глаза Нины. Она попросила положить её на землю.
— А ну–ка, молодежь, помогите, постарайтесь доставить ее быстрее в больницу, — еле выговорил расстроенный произошедшим Али…
Анвар нежно поднял её на руки. Я подготовил коня, мой гость Запир. Что толку. При черепно–мозговой травме посадить её на коня или  на арбу было нельзя. Мне кажется, что когда человек в шоковом состоянии, он не знает ни боли, ни усталости.
Дорогу, которую рысак–конь преодолевает за два часа, Анвар, взяв на руки Нину, прошел на одном дыхании. Конечно, ему помогали друзья. До вечера доставили в больницу. Сельчане провели ночь  на ногах у больницы. Простояли они и в следующий день. Только после того, как убедились, что здоровье Нины пошло на поправку, вернулись домой.
После выздоровления Нины, жители десяти селений расширили дорогу вокруг утеса, работая вручную: кирками, лопатами и мотыгами. По обеим её сторонам посадили деревья. Злополучный утёс, рассеченный вдоль бывшей тропинки, приобрел другой вид, стал смотреться лучше и красивее. Ну, вот, наш уважаемый гость Запир, с того дня, этот утёс стал утесом Нины.  Так его стали так называть и жители соседних селений.
— А как ослепла Нина? — перебил я его.
— Раны и переломы вылечили, но травма черепа сделала её незрячей, — отец глубоко вздохнул.
— Женщину, подарившую мне белый свет, и спасшую жизнь моей матери, потерявшую ради нас зрение, я называл Слепой Ниной.
Разве можно смотреть на женщину, которая до потери зрения делала людям только хорошее и доброе, как на обычного человека? Она достойна всяческих похвал и поклонов. Она - героиня. А сколько раз я проходил мимо нее, не поздоровавшись?
 Полные признательности мысли  к этой  необыкновенной женщины появились у меня в голове, только сейчас, после рассказа родителей, как облака на чистом небе.
- Мама, папа, почему же вы раньше не рассказывали мне об этом?
- Было стыдно, сынок, от того, что по нашей вине она потеряла зрение…
Я вышел во двор. Пристально посмотрел на вершину утеса, который был похож на плавающий по небу парус.
«Что же ты наделал в день моего рождения, величественный, гигантский утёс. Ты решил по-своему ознаменовать день моего рождения?»
Смотрю на утес, над которым парит горный орел. В ущелье маленькая речка, борясь с камнями, клокочет, как живая.
 По дороге, проходящей перед утёсом, мчится автобус в Уркарах.
 «Удивительно, сколько событий связывается с днем моего рождения!
Эх, отчий край, Родина моя, я тоже прошел по этой земле немало петляющихся тропинок, то падая, то вставая.
 Я взбадривался твоей леденящей водой, когда уставал. Отдыхал около родника. Но до сих пор не думал, что моя жизнь так тесно связана с тобой, Девичий утёс.
Я вырос, стал врачом, принимая почтение, уважение добрых отважных и чистых душою людей. Но  сегодняшнего дня не смог оценить полностью чистоту и высоту помыслов настоящих врачей.
Мой горный край, населенный людьми, ценящими достоинство, человеческую доброту, бережное отношение к окружающей природе, взаимопомощь, скромность, гостеприимство и еще многое, многое…
Сколько лет живут с нами по соседству учитель Анвар и слепая Нина. Раньше я не задумывался об их красоте, человечности, о верности любви. Сейчас они кажутся мне самыми близкими мне людьми. 
«Утес Нины», ты тоже мне дорог, как самый красивый неповторимый уголок моей большой Родины.
Возвышаешься ты на окраине села, спасенный сельчанами гигантский, загадочно–хмурый «Девичий Утёс». Из твоей пазухи, Девичий утёс, течет родник холодной воды  «Ассаламу алейкум, родник».
В моем сердце поселилась  любовь к этому утёсу, которая  приятно волнует мои мысли.
 И она, моя любовь к горному краю, к Нине призывает меня к проявлению доброты, куначества, уважению к старшим, любви к матери, ко всему, что окружает меня . Эта любовь дает мне силы и возможность работать подобно Нине, не потерять имя Человека с большой буквы.
Когда я смотрю на величественный утёс – каменный памятник, созданный природой и спасенный от разрушения моими односельчанами и соседними аульчанами, сердце невольно переполняется гордостью, что я тоже принадлежу  к этим гордым, мужественным людям моим односельчанам.








Говорят, как раз на этой дороге случилась странная «авария».
 Односельчанин–шутник, первый шофер из нашего аула, рассказал односельчанам, что потерял «разгон», стукнувшись с ослом Имацци.  Имацци, решивший, что разгон – это деталь машины, поднял на поиски  этой детали почти всех жителей аула.