Спокойных дней не будет - часть 1

Когда ты вернешься -
Увидишь, что жребий давно и не нами брошен.
Зоя Ященко «Белая гвардия»

Всю жизнь именно летними ночами ему работалось лучше всего, когда комнаты домочадцев засыпали, и только окно его кабинета было освещено мягким светом настольной лампы, зовущей бестолковых насекомых, как одинокий маяк. Но плотные сетки в рамах не давали крылатым полуночникам проникнуть в комнату и растерять вечерние наряды на ворохе деловых бумаг, почти полностью закрывавших красную поверхность стола.
Илья Билецкий без особого успеха уговаривал себя, что именно предстоящие послезавтра переговоры заставляли его сидеть почти до утра с ручкой в одной руке и сигаретой в другой. И спокойно спать он сможет не раньше, чем контракт, на подготовку которого ушло много месяцев, будет подписан обеими сторонами.
Речь шла об укрупнении бизнеса. Если слияние двух компаний, в результате которого объединенная корпорация получит двадцать восемь процентов внутреннего рынка, а ее хозяева удвоят свои капиталы, можно назвать просто укрупнением. Он готовился к встрече, назначенной на последние числа июня, всю неделю снова и снова перечитывал документы, десятки раз проверенные юристами, и не находил никаких разночтений и проблем. Однако этой ночью у него никак не получалось прочесть больше десятка страниц, и он злился и смотрел в окно, за которым колыхались смутные тени деревьев и сходили с ума соловьи.
Жизнь опять давала ему шанс стать триумфатором, а он который час возвращался к пятой странице приложения к контракту и думал о женщине.
Время давно уже перевалило за полночь, пепельница была утыкана окурками и похожа на ежа, а он все чаще взглядывал на часы и ругал себя за то, что не отправил за Соней кого-нибудь из личной охраны, хотя директор школы заверил Розу, что всех детей развезут по домам. Часовая стрелка неумолимо приближалась к пяти утра, когда на лестнице раздался быстрый стук каблучков, и только тогда смог вздохнуть с облегчением. Он едва успел загасить очередную сигарету и подняться из-за стола, как в дверях кабинета мелькнула знакомая тень.
- Наконец-то!
В ответ она засмеялась, и он не сдержал вздох облегчения.
- Я так счастлива, Илюша! И ужасно устала. Все из-за этих новых туфель...
- Так сними их.
Соня, как намочившая лапки кошка, брезгливым движением сбросила туфли, став маленькой и беззащитной. И сразу забыла об усталости. Илья с трудом вникал в торопливый сбивчивый монолог, перемежающий смехом и шутками: о поездке на автобусе по ночному городу, о мальчике, который сегодня потрясающе танцевал, но один раз все-таки наступил ей на ногу, о роскошном платье своей соседки по парте. И опять о тесных туфлях, которые натерли ногу.
- Похоже, ты осталась довольна. - Он погладил ее по голове, как маленькую, и поспешно убрал руку. - А теперь отправляйся спать. Подробности расскажешь утром.
И решительно развернул ее к выходу, ощущая, как с ее возвращением навалилась тяжесть всех предыдущих бессонных ночей.
- Да, - согласилась девушка и зевнула, прикрывая рот ладонью. - Ты придешь пожелать мне спокойной ночи?
- Приду.
Он рассеянным взглядом проследил, как она босиком вышла в коридор, одной рукой вынимая из волос шпильки, а другой придерживая подол длинного платья. И, все еще стоя в центре комнаты и глядя на закрывшуюся дверь, вспомнил, как впервые принес домой из роддома большой сопящий конверт, перехваченный розовой лентой с огромным бантом, и положил на кровать перед Розой: "Это Соня, наша дочь." И в следующую минуту скрипнул зубами и принялся стирать с лица предательские слезы. "Они ничего не смогли сделать... Мама... ее больше нет..."
"Зачем опять?" - спохватился Илья, сдернув с себя болезненные воспоминания, как приросший к телу пластырь, и вернулся к столу, где вокруг ноутбука громоздились стопки многочисленных документов.
Однако остаток ночи для работы был потерян, и, выждав положенные десять минут, он отправился в ее комнату.
Еще от лестницы он увидел, что дверь в спальню приоткрыта, и в образовавшуюся щель сочится неяркий свет, но по привычке остановился и побарабанил по косяку, и, только услышав: "входи же скорей", переступил порог.
Следов прошедшего праздника видно не было. Вечернее платье исчезло в шкафу, на письменном столе с экзаменов скучала раскрытая тетрадка, а ненужный теперь портфель был прислонен к ножке стула. Подмечая знакомые мелочи, Илья не сразу решился перевести взгляд в сторону широкой кровати, где усталая и счастливая Соня ждала ежевечернего поцелуя. Она сидела в постели в соблазнительной ночной рубашке, поджав под себя ноги.
- Иди ко мне скорее, я чуть не уснула.
- Я принес твои туфли.
- Да ну их!
В знакомой обстановке Илья попытался заставить себя думать о Соне, как о сестре, которую вырастил вместе со своими детьми. Он поспешил отвести взгляд, но все равно успел заметить, как темно-красный шелк струится по ее груди и легкими волнами стекает на колени. Стараясь не вкладывать в ее безобидный призыв иного смысла, он приблизился и сел на край кровати.
- Я рад, что ты уже дома. Я почти начал волноваться. Ложись.
Но Соня, занятая своими мыслями, потянулась и обвила руками его шею, окаменевшую от многочасового напряжения над бумагами.
- Плохо, что ты сам не ложился! Я же вижу, милый, как мало ты спишь в последнее время! Тебе надо больше отдыхать.
Кончиками пальцев она трогала его висок и смотрела любящими глазами, и в этом невинном жесте ему вдруг почудилось столько уже недетской нежности, что он на мгновенье зажмурился, отдавшись во власть ее ласкающей руки.
- Как все-таки здорово, что ты меня дождался! - Противореча себе, она улыбнулась и потерлась щекой о его плечо. - Прости, я ужасная эгоистка. Но я так не люблю возвращаться в пустой дом. А сегодня было все особенное... Сегодня я уже другая. И даже спать не хочется.
Но Илья знал, что именно так говорят уставшие дети в попытке с наступлением вечера удержать ускользающий день. Он усмехнулся ее невинному обману и собрался пожелать ей спокойной ночи, когда следующая фраза заставила его сердце рухнуть в пропасть давних сомнений.
- Илюша, полежи со мной немножко, а?
Заканчивая фразу тихим мурлыканьем, она сползла с подушки и потянула его за собой. Он в смятении не успел ничего возразить и, по-мальчишески безответственно потеряв волю к сопротивлению, с почти остановившимся сердцем оказался рядом с ней на подушке.
- Ну, что ты, право, как маленькая... Отпусти!
Попытка защититься вышла глупой и неубедительной. Он едва дышал, собрав волю в кулак и не зная, куда девать бесполезные руки.
- Илюша, милый, если бы ты знал, как я люблю тебя! - на одном дыхании выпалила Соня и заглянула ему в глаза.
Если она догадывалась, что не стоит произносить вслух этого, если хоть чуточку понимала, что делают с мужчиной такие слова, то должна была промолчать. Должна была, но именно сегодня не хотела скрывать своих чувств.
Взрослея, она все реже называла его папой, чаще просто по имени. И сейчас в пять утра, в спальне, на подушке, пахнущей ее духами, это имя, произнесенное тысячи, если не десятки тысяч раз, прозвучало так волнующе и так призывно...
- Обними меня крепче, - попросили неосторожные губы прямо над его ухом. - Мне так легко и спокойно, когда ты рядом... Никого в целом свете больше не надо!
- Соня, что ты творишь!
Он снова сделал неловкую попытку, но не смог отвести от себя обнимающих рук. И панически испугался, что потеряет над собой контроль. Обычно послушный и твердый разум отказывался думать о ней, как о девочке, которую он вырастил, как свою дочь.
Его глаза с недавних пор стали замечать то, что им видеть было запрещено: она превращалась в юную обольстительную женщину. И хотя она приходилась ему приемной дочерью и родной сестрой по матери, носила его фамилию и отчество и даже иногда по детской привычке называла его папой, это почти ничего не меняло в такие моменты, как сейчас.
Черт возьми, если бы он только мог позволить себе забыть об этом родстве! Он ночами видел почти наяву, как она поправляет выбившиеся из прически волосы, или подсмотренным в кино жестом подает ему руку, выходя из машины, или роняет за спиной полотенце перед тем, как прыгнуть в бассейн. Или, не дождавшись его возвращения, засыпает в любимом кресле в кабинете, подложив под щеку обе ладошки, и он, раздраженный и уставший, застает ее там далеко за полночь и, без сил опустившись рядом на диван, просто смотрит, смотрит и не может насмотреться... А потом поднимает ее на руки, как дитя, и несет по темным коридорам дома в спальню. Она улыбается сквозь сон и доверчиво прижимается к нему. "Ты уже пришел! Прости, я задремала!" И он говорит себе, как будет осторожен, чтобы не напугать, как будет вбирать губами тепло ее кожи, вдыхать запах волос... Как потом уснет, обхватив рукой ее плечи, и наутро проснется в плену ее объятий...
Он думал об этом много раз, но, зная, что это опасные мечты, невозможные желания, которые постоянно требуют крепкой узды, не мог отказать себе в них. И каждый раз, спохватившись, с горечью напоминал себе, что эта девушка - само искушение, запретный плод, его наказание и погибель. И снова не мог отпустить мысли о ней.
Словно прочитав его опасные сомнения, счастливая Соня придвинулась ближе и коснулась бархатистой щекой его почти суточной щетины.
- Какой ты колючий!.. Не торопись, побудь со мной еще. Смотри, за окном светло, и ночь почти закончилась.
"Да!" - бессовестно возликовал его внутренний искуситель, потирая потные от возбуждения ладони. "Да, наконец-то! Пришло время! Она должна стать твоей. Сейчас или никогда! Никто не сможет любить ее больше, никто не позаботится о ней лучше тебя!" Банальности сыпались из него, как из рога изобилия, и были так бессовестно похожи на правду, что Илья, не чуждый чувства юмора, но давно привыкший пользоваться штампами, готов был принять их за чистую монету. А ничего не подозревающая о его порочных мыслях Соня вздохнула о чем-то своем и удобнее устроилась у него на плече.
- Помнишь, я как-то зимой рассказывала тебе про Сашу?..
"Возьми ее прямо сейчас. Разве не об этом она просит? Она в твоих руках. Никто не узнает, все еще спят..."
- Саша? Да-да, Саша... И что же?
Он видел нежную стрелку пробора в ее темных волосах, смуглое плечо, с которого сползла тонкая бретелька рубашки.
"Она просто создана для тебя! Ты столько раз представлял себе, как это случится!"
"Нет!"
Мужчина все еще сопротивлялся, не в силах сосредоточиться на словах, искал безопасный объект для внимания, но она, как нарочно, пыталась завладеть его мыслями, ладонью, взглядом. Он перевел глаза на стену с семейными фотоснимками прямо напротив кровати, но опять, как стрелка компаса, вернулся к ее округлому бедру под красным шелком.
- Только не ругайся, ладно? - Вкрадчивый голос стих, дожидаясь в ответ хотя бы кивка. - Он сегодня хотел меня поцеловать... И... я ему разрешила. Ты знаешь, Илюша, это было такое странное чувство...
Какой-то прыщавый юнец, одержимый гормонами... Он хотел, она разрешила! Его Соня и этот... как его... целовал ее, трогал... Черт возьми, все в этом мире делают, что хотят! И только ему запрещено даже думать... А во имя чего он, собственно, должен отказаться от нее? Ради уступки ханжеской морали? Похоронить себя настоящего под горой условностей?
- А ты помнишь, Илюша, как в первый раз целовался?
Он ничего уже не помнил, ни о чем не мог думать и в бессильной ярости собрал в кулак край простыни. Он не смеет ревновать Соню и не может не ревновать! Пока он рядом, в ее жизни не может быть другого мужчины! Никого, кроме него.
Ее длинные волосы, рассыпанные по подушке и сладко пахнущие жасмином, красно-золотыми нитями поблескивали в свете лампы и щекотали ему подбородок, задумчивые и беспечные пальцы перебирали пуговицы на его рубашке, вверх-вниз, и эти легкие невинные прикосновения отдавались в его теле покалыванием тысяч иголочек.
Господи, о чем он! В прошлом месяце ему исполнилось сорок три, у него умная и все еще красивая жена и двое уже взрослых детей. Мысли о детях, как обычно, услужливо вернули его к реальности. Упрямая и обаятельная Марина заканчивала учебу в Англии и летом должна была вернуться домой дипломированным экономистом. Левушку в прошлом году они послали овладевать тонкостями юриспруденции в Венском университете, подальше от военкомата и липовых справок о непригодности к армейской службе. И даже если старшие дети еще не были совсем самостоятельными и надежно устроенными в этой жизни, то с ними, он был уверен, у него не возникло бы особых хлопот.
Другое дело Соня, самая младшая в семье, самая любимая. То ли сестра, то ли дочь. Ей осенью исполнилось семнадцать. Никогда прежде он не заглядывался на молоденьких девочек, как его ровесники, успевшие за смутную разрушительную пятилетку, почему-то названную созидательным словом "перестройка", неоднократно развестись и снова жениться на едва оперившихся красотках. Даже юные секретарши в офисе не уживались с консервативными вкусами хозяина, потому что на работе он работал. А вот после работы... Когда уходили домой секретарши, приходили другие, постарше, молодые, сильные и привлекательные, которых не хотелось любить, которых он привык иметь, как лев, владеющий прайдом. И только Соня, почти дитя, в свой последний школьный год пробудила в нем не просто желание, а чувства, похороненные на долгие годы.
В последнее время они виделись все реже. Он пропадал в разъездах, но это и к счастью, иначе близкие давно бы заметили, какими глазами он стал смотреть на свою воспитанницу.
Илья не знал, понимала ли Соня произошедшие в нем перемены. Она, как прежде, по-детски льнула к нему, едва он оказывался рядом, с восторгом ловила каждое его слово. По вечерам, если он бывал дома и не погружался с головой в работу, она проскальзывала в его кабинет рассказать о прошедшем дне, и, как избалованный ребенок, не хотела засыпать, пока он не придет в ее спальню с пожеланием спокойной ночи. А он, выключив свет и закрывая за собой дверь, все чаще думал о том, как жестоко обходится с ним жизнь, соблазняя совсем не родственной любовью к этой девочке.
Сбивчивый Сонин рассказ о мальчике, с которым она дружила последний год, вызвал тусклую вспышку знакомого раздражения. Но труднее всего было слушать ее и контролировать свои руки, готовые в любую секунду выйти из повиновения и сжать в объятиях доверчиво прильнувшую к нему девушку. Ему то и дело приходилось напоминать себе, что сейчас она договорит, а он поднимется и уйдет, как ни в чем не бывало. И проведет остаток ночи в одиночестве, с мыслями о том, чему никогда не суждено сбыться.
- Но я думаю, что все равно никого не сумею полюбить так же сильно, как тебя... - Ее слова выплыли откуда-то издалека и с легкостью пробили брешь в старательно возводимой им крепостной стене. - Илюша, ты слушаешь меня или уже спишь?
Он попытался собраться с мыслями, запаниковал и не смог произнести ни слова. Удивленная его молчанием, Соня подняла голову и заглянула ему в глаза.
- Ты не со мной?
А он был с ней, как раз настолько с ней, что признаться в этом не представлялось возможным. Мучимый стыдом, он не смог скрыть безумного желания и ждал, что сейчас она обо всем догадается и с отвращением оттолкнет его. Но она натолкнулась на его горящий взгляд и придвинулась совсем близко. Так близко, что он губами мог поймать ее вздох, услышать стук ее сердца.
- Ты ведь тоже любишь меня, да?
Ее заговорщицкий шепот был бы похож на игру в шпионов, но она, серьезная, как никогда, задержала дыхание в ожидании ответа.
- Конечно.
Илья попытался строгим отеческим тоном вернуть им прежние отношения отца и дочери, но Соня покачала головой.
- Да нет же! Ты любишь меня как женщину?
Она искала в его лице утвердительный ответ, и в глубине ее лихорадочно блестящих зрачков, уже не таясь, светилась надежда.
- Софья, что ты несешь!
- Любовь - это лучшее, что нас ждет...
- Это противоестественно!
Он безрассудно выдал свои сокровенные мысли и, не на шутку испугавшись, вновь сделал неубедительную попытку отвести ее руки.
- Почему? Любовь не бывает противоестественной!
Илья отвернулся, чтобы она не смогла прочесть его истинных мыслей. Она замолчала в ожидании его следующего хода, и у него появился краткий миг передышки, чтобы собраться с духом и с честью выйти из этого немыслимого испытания. Ночник на тумбочке мягко освещал его профиль, и Соня, затаив дыхание, наблюдала за тем, как сильный мужчина подыскивает правильные слова, чтобы раз и навсегда поставить точку в обсуждении этой темы.
- Что ты читаешь?
После безуспешных поисков и затянувшегося молчания ему показалось, что появился удачный повод сменить тему.
Толстая книжка, явно самоделка из какого-то журнала, лежала корешком к кровати, и Илье удалось прочесть наклеенное имя автора. Генри Миллер. Он не увидел, как Соня залилась краской. Однако после небольшого колебания потянулась и сняла с тумбочки роман.
- Ты, наверное, не читал? Это "Тропик Рака". Одно из самых скандальных его произведений.
Она раскрыла грубый переплет, словно хотела найти опровержение своим словам, и несколько секунд водила серьезными глазами по строчкам.
- Ну, в общем-то, тебе читать ее и не надо!
Ее по-детски самоуверенное заключение заставило Илью снова вспомнить о том, что он совсем ничего не знает об этой девушке. Ни чем она живет изо дня в день, ни что читает, ни как складываются ее отношения с другими людьми.
- Скандальная? Это значит, что там полно пошлости и... секса?
- Ну, там есть всякие отношения, - уклонилась от прямого ответа вчерашняя школьница и опустила вспыхнувшие странным огоньком глаза.
- Черт возьми, Софья, кто тебе позволяет читать всякую дрянь?! Куда смотрит Роза? Неужели у нас в доме больше нет приличных книг?
Илья со злостью вырвал книгу из Сониных рук и швырнул на пол, вымещая на чужом творении свою тоску и бессилие.
- Если я еще раз увижу!..
Он понимал, что несправедлив к ней, и оттого сверх всякой меры злился на самого себя. Ему всегда было некогда заниматься детьми, а им до сих пор требовалось внимание и понимание отца. И строгий окрик, конечно.
- Что ты делаешь, это всего лишь книга! Она ни в чем не виновата! - Соня потянулась через него к краю кровати, чтобы поднять раскрывшийся при падении "Тропик Рака". - Ты же порвешь ее! Дикарь! Тебя что, в детстве не учили обращаться с книгами?!
- Замолчи!
Он без всякой надежды на успех попытался вразумить ее словами, но, натолкнувшись на отчаянное сопротивление, представил себе, как на ее крик сбегутся домочадцы, и Бог весть, что подумают, обнаружив его в Сониной кровати.
- Перестань орать, как на пожаре! Ты весь дом поднимешь на ноги!
- Если ты злишься на меня, то просто скажи! Глупо вымещать раздражение на моих вещах!
- Я не злюсь!
- Конечно, злишься, ты просто в ярости! Думаешь, я ничего не понимаю, да? Ты злишься на себя, потому что боишься правды! Потому что ты просто не смеешь...
Она оттолкнула его и не закончила фразу, но он и без того понял, о чем идет речь.
- Заткнись, я сказал! - оглядываясь на дверь, прорычал он и в последний момент едва сдержался, чтобы не отвесить ей пощечину.
Соня, правильно расценившая его непроизвольное движение, отшатнулась и для надежности закрылась локтем.
- Хочешь ударить меня? Тоже мне, мужчина... Убирайся из моей комнаты!
Они, как заклятые враги, замерли друг против друга и, тяжело дыша, пытались просчитать следующий шаг соперника.
- Ты мне приказывать вздумала?
- Тогда я уйду сама!
Он не удивился, что первой в этой дуэли сдалась Соня. Она подтянула вверх сползающую с плеча рубашку и попыталась сбежать с поля битвы. Но ему нужно было не позволить ей разнести скандал по дому.
- Софья!
- Оставь меня!
- Прекрати истерику!
Злость на девчонку, рискнувшую помериться с ним силой, полыхнула, как костер на ветру. Позабыв о последствиях, Илья обхватил ее за талию, бросил на середину кровати, подмял под себя и угрожающе наклонился к самому ее лицу.
- Замолчи!
- Убирайся! Не трогай меня! - Она забилась, как птица в силке, и в следующий миг застонала: - Пусти! Мне больно.
Но когда он вдруг осознал, что в пылу борьбы оказался в непозволительной близости, она смотрела прямо на него, распахнув несчастные, непонимающие глаза. И, неотвратимо погружаясь в их грозовую глубину, в следующую минуту он растерял все сомнения и страхи и, утратив контроль, прижался губами к губам, а потом, торопясь и задыхаясь, принялся целовать ее ресницы, виски, щеки, уже не желая помнить, что назад дороги не будет, что каждое прикосновение, каждая секунда этого душного безумия становится непоправимой. Нетерпеливые пальцы потянули вниз бретельки эфемерной рубашки, а поцелуи спустились по выгнутой шее к плечу, потом еще ниже, ниже.
Сначала она испугалась, зашептала запоздалое "нет, что ты!", но тут же, подхваченная страстью, прижала к себе его голову, погрузила пальцы в волосы, закрыла глаза, подчиняясь неизбежному. Он готов был все отдать за эти мгновения покорности и страсти, которые она дарила, еще не осознавая своей власти над мужчиной. Зато власть мужчины над ней была столь безбрежна и желанна, что она выгнулась, как лоза под тяжестью виноградных кистей, и он с трудом вспомнил, что должен быть осторожным и нежным, первым и единственным, тем самым, о котором она мечтала и которого станет любить и желать всю жизнь. Она шептала какие-то нежности, смысла которых он не понимал, торопила, словно боялась, что он вдруг остановится, и этот сон прервется.
- Чего же ты ждешь!..
Лишь на мгновение он очнулся, взглянул в незнакомое лицо, и почему-то эти дрожащие и сомкнутые в преддверии счастья ресницы и ждущие поцелуев губы заставили его вспомнить о глубине падения, которое без возврата привяжет их друг к другу, а потом сломает жизнь обоим. Его руки все еще комкали красный шелк, дыхание разбивалось о юное тело, соблазняющее его грехопадением и счастьем на смятой простыне, но сознание неизбежного краха прорывалось ледяными вспышками сквозь сплошную огненную пелену и медленно возвращало в тишину уснувшего дома, нарушаемую его громким и тяжелым дыханием.
- Возьми меня, - умоляла Соня, и Илья в смятении остановился, замер над ней, как хищная птица перед последним броском.
"Где она набралась таких слов?" Она прерывисто дышала и все еще ждала, но он уже знал, что продолжения не будет, что он не позволит вожделению взять верх над ответственностью за хрупкую, еще не начавшуюся жизнь. "Не сегодня", - услужливо хихикнул внутренний дьявол. "Господи, я чуть не сделал это!"
Он на секунду зажмурился и прикрыл рубашкой ее грудь.
- Илья?..
- Сонька, я... не могу... мы не можем...
"Но стоит тебе только попросить. Просто обнять..." Илья откинулся на подушку и в отчаянии и бессильной злобе на себя и на весь мир стиснул кулаки.
- Бедный мой! - произнесла она и, как ни в чем не бывало, вернула рубашку на законное место, облизнула пересохшие губы, протянула руку, чтобы погладить, но вовремя остановилась и посмотрела на него с горечью и сочувствием. - Из-за моей любви тебе так плохо...
"Из-за моей любви, Сонька, из-за моей!" Он, не произнеся ни звука, отрицательно мотнул головой, но, похоже, его слова ничего не значили, она все решила сама.
- Я столько раз представляла себе, что ты не мой брат. Что однажды ты придешь сюда вечером, и никого не будет в доме. И ты станешь ласкать меня и целовать, совсем как сейчас. - Он весь внутренне сжался, чтобы опять не отдаться во власть ее голоса, не дать воли чувствам и рукам. - Я всегда буду любить тебя и стану утешаться тем, что ты тоже любишь меня. И если когда-нибудь мне встретится мужчина, похожий на тебя...
В свои семнадцать она витала в облаках и мечтала о принце, когда ее подружки меняли партнеров каждую неделю и знали о сексе больше, чем родители. Она готова была отказаться от своей первой любви во имя его спокойствия и благополучия, так по-книжному, так трагически пожертвовать собой... Он мысленно проклинал себя и за этот опрометчивый поцелуй, и за то, что не пошел дальше этого поцелуя.
- Ты иди, Илюша! - попросила она и вытерла тыльной стороной ладони катящиеся по щекам слезы. - Поздно уже...
Он молча повиновался, поднял с пола книжку с загнувшимися при падении страницами, расправил их и бережно уложил опасное для юных девушек творение Миллера рядом с ночником.
- Спокойной ночи, Соня!
Не оборачиваясь, мужчина твердыми шагами направился к двери, глубоко спрятав кулаки в карманах брюк, и Соня без слов кивнула ему в спину, едва сдерживая рыдания. И впервые переживания романтических героев показались ей смешными и надуманными. Не слащавая история Грея и Ассоли, а порочная страсть Гумберта Гумберта к своей Лолите - вот что волновало ее воображение в последний школьный год. Но даже такая любовь на поверку оказывалась всего лишь лживой сказкой. А действительность была проще и грубее. Почти как у Генри Миллера.
Закрывая за собой дверь, Илья краем глаза заметил, что Соня сидит на кровати, прижимая к груди злополучную книжку, и упавшие на лицо волосы скрывают то, о чем он и так знал без слов: она беззвучно плачет. И впервые в жизни у него не хватило сил и слов, чтобы утешить ее.

Когда-то они прожили в этом городе почти двенадцать лет, пока Илья не перебрался в министерство в Москву и не перевез за собой семью. Но за Уральскими горами у Розы все еще оставались подруги молодости, у Сони - смутные воспоминания детства, которые все время перебивались поездками по санаториям и курортам в разгар учебного года, а у самого господина Билецкого - огромный градообразующий комбинат, который заложил основу богатого и интенсивно растущего бизнеса. Помимо комбината в далекой Сибири остались еще и полтора десятка заводов помельче, и месторождения, но комбинат был первой ласточкой, и к нему президент холдинга испытывал особые родственные чувства.
Теперь Илья ехал на производство с проверкой. Грядущая реструктуризация предполагала его личное присутствие, заместителям, менеджерам среднего звена и прочей шушере он мог верить только до определенной черты. А доверять мог только себе. Западные консультанты три месяца трудились над рекомендациями, и перед вынесением вопроса о реструктуризации на совет директоров ему нужно было познакомиться самому с обстановкой, царящей в городе, в цехах и в конторе. Он серьезно надеялся на получение инвестиций из-за границы и, несмотря на проблемы со здоровьем, которые периодически давали о себе знать, предпочитал вникать во все серьезные вопросы, не оставляя бездельникам и негодяям ни шанса нагреть руки на его доходах.
Зачем с ним увязалась Роза, он тоже догадывался. Во-первых, у одной из ее подружек, которых он уже много лет терпеть не мог, намечался юбилей. Очередное двадцатипятилетие, которое не могла пропустить его жена. Во-вторых, их семейная идиллия в последнее время не выдерживала никакой критики. Илья, не испытывая особых угрызений совести, тратил свободное время, которое выдавалось все реже, на женщин, слетающихся к нему, как лесные птицы к зимней кормушке. Он не стремился афишировать свои похождения, но и не напрягался их особенно скрывать, и Роза изредка устраивала ему скандалы скорее для проформы, чем по велению души. Неделю назад она заехала в офис и случайно обнаружила на задворках его рабочего кабинета в комнате отдыха дорогое дамское белье в шикарной упаковке на три размера меньше ее собственного, и теперь была уверена, что его обладательница жаждет составить мужу компанию в долгой командировке. В последнее время в их мире накопилось слишком много печальных примеров, когда взлетевшие до высот бизнеса или политики знакомые и приятели меняли проверенных жен на длинноногих манекенщиц и секретарш. Роза была слишком умна и практична, чтобы позволить себе плыть по течению, довольствуясь сиюминутными благами. Она должна была обеспечить не только себе, но и детям безбедное будущее, а такая стабильность была возможна только в случае продолжения утомительного и порядком надоевшего брака. Она говорила себе, что жертвует собой ради детей, и тем утешалась. Иначе, что бы еще заставило ее оставаться рядом с человеком, который плевал на свои супружеские обязанности, отдыхая в объятиях худосочных шлюх?
И хотя только Соню ничто серьезно не привязывало к этому городу, как это было с Ильей и Розой, она вызвалась составить им компанию от скуки и любопытства. Дождливая московская весна с потоками грязной воды на улицах и промозглым ветром действовала на нее удручающе, а за Уральским хребтом установилась почти летняя погода. К тому же, она не видела город уже лет семь, а за это время так много изменилось вокруг и в ней самой, что в эту праздную поездку ее толкнуло обычное любопытство.
Самолет неуклюже оторвался от взлетной полосы и, взмыв над аэродромом, чуть неуверенно набрал высоту. Если Илья и обратил внимание на оплошность пилота на взлете, то виду не подал, а Роза недовольно качнула головой и посмотрела на побледневшую Соню, которую затошнило почти сразу от нарастающего шума двигателей и ушедшей вниз земли. Растянутый кем-то очень толстым, кто сидел здесь до нее, ремень безопасности ненужной игрушкой лежал на коленях.
- Сколько нам лететь? - спросила она у сидящего рядом брата.
- Долго, - ответил он, листая толстую папку с бумагами. - Сможешь выспаться.
- Я не люблю самолеты. - Она взялась заплетать свободный кончик косы. - Меня в них тошнит.
- Съешь конфету. Вызови стюардессу, она принесет, - рассеянно сказал Илья, не отрывая глаз от документов, и она с укором посмотрела на его сосредоточенный профиль и нарочито громко вздохнула.
- Не хочу конфету. Посмотри, какие облака!
- Софья, - он на секунду перевел на нее отсутствующий взгляд и снова уткнулся в бумаги, - ты не видишь, что я работаю?
Но Соня тут же воспользовалась ситуацией и продела руку под его локоть, радуясь уже тому, что смогла привлечь его внимание.
- Ты же для этого и летишь туда. А сейчас можешь немного расслабиться. Поговори со мной.
- Я не могу расслабиться, как будто ты не понимаешь. - В его голосе послышалось раздражение от ее упрямой назойливости. - Почитай что-нибудь. И не приставай ко мне. Или я пересяду.
- Да ради Бога!
Соня отпустила его локоть, шмыгнула носом и обиженно отвернулась к окну, но перистые облака, покрывающие небо до самого горизонта, в тот момент уже казались ей просто отвратительными, как кусок грязной ваты под засохшей новогодней елкой, и она сразу захотела исчезнуть из самолета, чтобы не видеть ни пейзажа за окном, ни соседа слева, уткнувшегося в свою папку.
В кресле напротив Роза с ручкой в руке листала журнал, который предусмотрительно захватила в поездку. Соня краем глаза заглянула в бумаги Ильи, увидела колонку цифр в обрамлении сплошного текста и поморщилась. Работа, только работа - жена и любовница в одном лице.
Услужливая стюардесса предложила ей соки или шампанское. Соня собралась было сказать, что с удовольствием пропустила бы стаканчик французской шипучки, просто так, назло брату, но передумала и отказалась.
- Коньяк и кофе, - сказал Илья, посмотрев куда-то в район безупречных коленей стюардессы, виднеющихся под форменной юбкой.
Соня тут же закрыла глаза, проклиная самолеты и улыбчивых длинноногих красавиц, которые так и рвались ему угодить. Через десять минут, мучимая ревностью и обидой, она уснула, так и не отстегнув ремень, и ее голова невольно склонилась к Илье на плечо. Он повернулся, чтобы напомнить ей, что занят, и ему некогда поддерживать светскую болтовню, но она спала, по-детски приоткрыв рот, и пушистые ресницы вздрагивали от каждого резкого звука.
Роза все еще читала журнал, иллюминатор был намертво заклеен белой пеленой облаков, и Илья опустился ниже в своем кресле, подставив Соне плечо, закрылся отчетом юридической службы и предался мыслям, которые в присутствии Розы были особенно порочными. Мыслям о спящей рядом Соне.

Как ни прискорбно, но врачи, в том числе и он сам, запретили Илье Ефимовичу злоупотреблять алкоголем. Не только злоупотреблять, даже нюхать запретили. Правда, при том обилии спиртного и закуски, которое хозяин выставил для гостя к ужину, он и сам вряд ли смог бы удержаться и не пропустить рюмочку-другую. А там и третью, и пошло-поехало. В теплой компании, как известно, и выпить не грех.
Однако, Николай Николаевич, не сдерживаемый никакими или почти никакими медицинскими противопоказаниями, напился гораздо раньше. Но у него-то все под контролем, убеждал он себя, наполняя очередную рюмку. А его вчерашний пациент должен соблюдать строжайшую диету в отношении алкоголя. И, кстати, в отношении женщин. Особенно в отношении женщин. Если, конечно, он не торопится умереть в чужой постели, оставив безутешную вдову и двоих уже вполне самостоятельных детей. Но, судя по размаху планов, бурно обсужденных час назад не без содействия французского коньяка, ему еще жить да жить. Пожалуй, даже и двух жизней не хватит. Хотя у господина Билецкого есть, кому передать дело. Месторождения, заводы, офисы. А у него, у Николая Кондратьева, совсем никого. Да и передать-то нечего - ни докторскую степень, ни кафедру, ни высокую должность в клинике в завещание не внесешь. А двухкомнатная квартира... Да и шут с ней, пусть останется государству, которое не может обеспечить врачу с мировым именем достойного существования. И нисколько не жалко, честное слово.
Вот Илья Ефимович живет на всю катушку. Где у него резиденция? В Цюрихе, кажется, или в Женеве? Теперь уж не вспомнить. Туман в голове подозрительно быстро сгустился. Еще одна, последняя, и все на сегодня, больше не наливать. Ну, а если с другой стороны посмотреть: дело-то огромное, а мотор барахлит. Memento mori, как говорили древние. А у нас латынь только в рецептах и осталась. Кто теперь помнит?.. Да, так о чем это мы?
Полтора года назад тут, на комбинате, Илью так зацепило, что думали: не успеет напоследок с семьей повидаться. Адвокаты шустрые засуетились, партнеры-стервятники из Москвы прилетели. Но мужик оказался цепкий, очень жить хотел или доказать им что-то. Друзья нашли ему Николая Николаевича. Все-таки известный профессор, а здесь, в глубинке, так и вовсе звезда первой величины.
Николай Николаевич оперировал пациента сам. Случай был не особенно сложный, но запущенный, потому что бизнесмен лечиться не умел и не любил. А может, просто не хотел тратить на себя слишком много времени. Но с больным сердцем и жизнь остановится, не только бизнес. Значит, приперло мужика.
Бывает так в жизни: входишь в палату к почти незнакомому человеку, здороваешься, садишься напротив. "Ну-с, как самочувствие, голубчик? Как спали сегодня?" И вдруг понимаешь, что этот человек - друг. Может, настроение в тот день особенное, или он напомнил кого-то из близких. Как-то вдруг чувства обостряются, и в глубине души плещется странное волнение, словно возникает невидимое притяжение. Ищешь глазами, вслушиваешься в незначительное, случайно оброненное слово, каждую секунду стараешься понять, откуда? Но нет никакого объяснения, просто знаешь, друг - и точка!
И надо же было совпасть сразу нескольким случайностям: они одногодки, оба родились в Киеве, к середине жизни перебрались в Сибирь. Правда, на этом сходство заканчивалось. Один ехал лечить, другой - строить и руководить. У одного - руки золотые, к другому золото рекой течет. Доктор полмира объехал. Конференции, форумы, университеты. А к президенту холдинга иностранные партнеры сами заранее на прием записывались.
И вот теперь сидят они втроем с "Наполеоном" в его царском, особенно по захолустным меркам этого города, доме, где комнат, как в Эрмитаже, не счесть, на деликатесы уже смотреть не могут, и говорят, говорят без умолку... Как влюбленные студенты, нет, скорее, как мальчишки, словно и нет за спиной у каждого почти пятидесятилетнего груза.
- Пожалуй, мне уже пора, - взглянув на старые "командирские" часы, Николай сделал неуверенную и безуспешную попытку встать.
Он знал, что завтра проснется с дикой головной болью и с трудом вспомнит сегодняшний вечер. И если он в чем-то и не был уверен, то только в том, как доберется домой, на другой конец города, глубокой ночью.
- Хорошо, что встретились. А то я все в делах, в разъездах... Может, чаю хочешь? - вдруг вспомнил о гостеприимстве Илья, пытаясь удержать друга, и, не позволив доктору опомниться и завершить вечер вежливым отказом, позвал куда-то во тьму коридора: - Подай нам чаю, Соня!
Николай удивленно обернулся к двери, поскольку с самого начала был уверен, что в доме они весь вечер были одни. Не слышалось ни постороннего шороха, ни телевизора, ни человеческой речи.
И словно по мановению волшебной палочки, как из недр восточного гарема, вдалеке появилась таинственная незнакомка. Она будто давно ждала за дверью с подносом в руках. Над тонкими фарфоровыми чашками поднимался серебристой струйкой пар, в такт шагам мелодично звякала серебряная ложечка о серебряную сахарницу, влажными кружками лимона вспыхивало ажурное блюдце. Соня неспешно двигалась вдоль стола, приближалась, но ее образ почему-то не становился четче. "Наверное, коварный французишко "Наполеон" вступает в битву с грубой материей", - подумал заинтригованный Николай. "Этакое химическое Ватерлоо..."
Казалось, невысокая Соня вся состояла из длинных штрихов. Стройные ноги были целомудренно прикрыты светло-серой юбкой чуть ниже колена, длинные пальцы сжимали края подноса, за спиной в такт шагам покачивались черные косы. В наше-то время - косы?
Она приблизилась, бросила за хозяина вопросительный взгляд и, расценив его короткий кивок как одобрение, наклонилась к гостю с вопросом:
- Вам чаю с сахаром?
Он поспешил согласиться, глядя на нее во все глаза снизу вверх, словно завороженный. Сонины ресницы трепетали, как диковинные бабочки, шея плавно изогнулась, изящная золотая цепочка с маленьким жемчужным кулоном почти коснулась белоснежной скатерти, вслед за ней устремилась вьющаяся пружинкой прядь. Девушка терпеливо заправила ее за ухо и выпрямилась, устремив взгляд мимо доктора на Илью Ефимовича. "Что дальше?" Тот подбородком указал в сторону гостя, и Соня опять повернулась к нему.
- Лимон?
- Да, - охрипшим от волнения голосом согласился Николай Николаевич, но вовремя спохватился. - То есть, нет, спасибо.
Соня со скрытым удивлением покосилась на хозяина дома, убрала руки за спину и застыла неподвижной статуей возле стола.
- Иди к себе, - милостиво позволил он, и девушка, прихватив поднос, направилась к выходу, провожаемая изумленным взглядом гостя.
Едва она скрылась за дверью, Николай Николаевич словно ожил. Одному Богу известно, как столь нелепая мысль пробралась в его немолодую уже голову. Серебряная ложечка вызывающе громко звякнула о фарфор и соскользнула с края блюдца на скатерть.
- И каково завалить такую?..
- Забудь, - твердо ответил Илья и, обжигаясь, громко отхлебнул из чашки. - Не твоего поля ягода.
Николай, безусловно, должен был понимать всю абсурдность своих притязаний на незнакомку, но остановиться почему-то не мог. В его одурманенной коньяком и уставшей к концу дня голове никак не складывался четкий образ этого создания. Вся она, похожая на незаконченный рисунок мастера далекой эпохи, была написана одними лишь штрихами, даже тени не положены. Может, если собрать воедино все детали на трезвую голову, он бы и не взглянул на нее. Но голова была не вполне трезвая.
- Разве она твоя собственность или рабыня? - И, поймав в ответ хмурый взгляд, вдруг почти смиренно попросил: - Тогда одолжи.
В этом ведь нет ничего зазорного: бойкие медсестры в отделении всегда были в коллективном пользовании, и никто в обиде не оставался. В конце концов, если уж соблюдать все формальности... Ведь и положенных прейскурантом денег за консультации он с Ильи не брал. С друзей денег не берут.
- Ладно. Просто поделись. Очень уж она хороша.
Пусть это на самом деле было не так, и вряд ли он смог что-то успеть рассмотреть. Но ведь желание гостя должно быть услышано... Хотя, наверное, не в этой стране, не в этой. Вот, помнится, когда он ездил на конференцию в Тбилиси...
- Ну, хорошо. Если хочешь, забирай мою дочь. Ничего за ней не пожалею. Она у меня красавица.
Илья достал из пухлого портмоне фотографию, на которой вызывающе улыбалась загорелая рыжеволосая девушка на фоне сине-белых гор. И Николай Николаевич подался вперед, наклонился над фотографией, чтобы уважить хозяина. Девушка показалась ему симпатичной и очень молодой. Даже по мелкому изображению на снимке было видно, что у нее сильное тело и задорные глаза. Но это не то, чего Николаю так хотелось именно теперь, совсем не то. И он продолжал настаивать.
- А что же эта? Ты с ней спишь? Тебе ведь надо быть осторожным с женщинами, - подчеркнуто дружески напомнил он, расставляя неуместные трезвые акценты: я - врач, ты - больной.
Илья все еще держал за уголок повернутую к гостю фотографию дочери, настойчиво убеждая и уводя пьяные желания Николая в сторону от запретной темы.
- Марина любому будет хорошей женой. И уж, поверь, приданое у нее по самым скромным подсчетам...
- Да я верю, верю, - отмахнулся Николай. - Но эта...
Несколько секунд Илья смотрел на него в упор. Но видел ли? Потом бросил фотографию на стол, устало откинулся в кресле, сложил руки на груди, словно готовясь к длительной обороне, и вдруг сообщил:
- Не знаю, что ты там себе надумал, но Соня - моя младшая сестра.
- Да брось! А то я не понимаю! - Николай вздернул обросший к вечеру подбородок и скептически помотал головой, растянув губы в понимающей усмешке, но, натолкнувшись на страдающий взгляд Ильи, начал трезветь. - Она? Да ну! Так ей же лет всего...
- Уже двадцать два, - стиснул зубы хозяин дома. - Но она еще совсем ребенок.
Теперь ситуация выглядела совсем странной. Илья предложил ему в жены собственную дочь, но пытался сберечь сестру. Для кого? Для чего? Слишком много вопросительных знаков обрушилось на нетрезвого профессора.
- Извини, я был... идиот! - Взъерошив обильно приправленную сединой шевелюру, профессор на минуту задумался, но после паузы вдруг решился продолжить: - Ладно, будь по-твоему, тогда я готов просить ее руки. Я женюсь на твоей Соне.
И тут что-то сломалось в тихой и пьяной идиллии вечера. Илья вскинул вверх ладони, как протестующий Иов, и взорвался яростным криком. Черные слова били из него подобно нефтяному фонтану из скважины.
- Никогда! Никогда и никому я не отдам свою Соню! - Николай не заметил ударения на слове "свою" и не понял, кого Илья подразумевает под этим "никому", но следить за ассоциациями хозяина у него не было ни времени, ни возможности. - Она - моя!
- Да никто и не говорит... - попробовал вразумить его гость, но Илья, всегда такой холодный и выдержанный, в ту минуту не был способен услышать голос разума.
- Я растил Соню с рождения... Я на смертном одре нашей матери поклялся, что буду заботиться о девочке до конца своих дней. Она мне дороже всего в этой жизни. Дороже собственных детей!
Николая нисколько не тронуло сравнение с детьми, хотя это и странно было слышать от человека, так приверженного интересам семьи. И, стараясь все-таки держаться на почтительном расстоянии, он попытался успокоить разбушевавшегося хозяина.
- Тише, тебе нельзя так волноваться! - И как последний, бесспорный аргумент: - Она тебя услышит!
Илья тут же умолк, как-то весь опал в кресле, словно проколотый воздушный шар, и, тяжело дыша, полез в карман за платком. Профессор, еще не протрезвевший, но уже с удивлением обнаруживший в себе новые доводы в пользу своего внезапного желания жениться, подождал, пока Илья успокоится. Наконец, хозяин, прижимая платок ко лбу, выровнял дыхание и прикрыл глаза.
- Слушай, - не торопясь, обдумывая каждое слово, начал свой монолог Николай, - я ведь не шучу, ты не думай. Я уже много лет один, у меня нет ни кошки, ни собаки, и когда я однажды не встану с кровати, почти никто не заплачет на моих похоронах. - В этом он, конечно, кривил душой, потому что были и Лида, и Сережка, и боевые подруги, и друзья-приятели, но в тот момент это было не так уж важно. - Нет, о похоронах мне, конечно, говорить пока еще рано. Только теперь я понял, насколько хочу жить! Я устал от перемены женщин. Они приходят, остаются, потом все равно уходят, но ничего не меняется ни вокруг меня, ни во мне самом. Мне нужно о ком-то заботиться, потому что в пустой квартире наедине с холодильником, телевизором, телефоном и со своим отражением в зеркале я просто начинаю звереть. Я не знаю, что случилось, когда она... Соня... вошла. Даже звук ее имени показался долгожданным... Может быть, это и есть та самая любовь с первого взгляда? Хотя я-то всю жизнь смеялся над этой сентиментальной чепухой. - И в заключение своей сумбурной речи Николай неожиданно для себя самого подпустил просительных интонаций: - Я буду носить ее на руках. Буду боготворить ее. Прошу тебя, отдай мне Соню.
Илья просидел всю его речь с полуприкрытыми глазами, но чувствовалось, что его гнев уже схлынул. Дав возможность Николаю выговориться, он попытался сгладить негативное впечатление от той вспышки ярости, которую не смог сдержать.
- Я завелся, Коля, извини. Просто пойми, Соня - это особенный человек в моей жизни. Ты всего не знаешь, и видит Бог, не узнаешь. Но я никогда не дам ее в обиду, так что уж сам понимаешь...
- Все, я понял. Без вопросов.
Николай выпрямился в кресле, замолчал и заключил про себя, что ничего не получилось, и вся его речь оказалась напрасным сотрясением воздуха. Но воспоминание о девушке возвращалось снова и снова, и он путался в мыслях и неуверенно прокашлялся, прежде чем произнести следующие слова, хотя подозревал, что уже ничем не рискует:
- Но ты хотя бы позови ее еще раз.
Илья Ефимович, наконец-то успокоившийся и снова взявшийся за недопитый чай, даже задержал дыхание в ожидании подвоха, но Николай глазами невинного младенца продолжал смотреть ему в лицо. Хозяин вернул чашку на блюдце, с видимым усилием развернул в кресле несколько располневшее в последние годы тело и выкрикнул в темноту коридора ее имя. Не потому, конечно, что хотел снова увидеть предмет своей заботы и любви, но только чтобы уважить просьбу назойливого гостя:
- Соня, зайди к нам.
И через мгновение она снова приблизилась к ним по мягкому ковру, высоко подняв нездешней красоты голову и глядя куда-то вдаль поверх профессорской головы с благородной сединой. И опять ее образ не сложился для него в единое целое: глаза, плечи, щиколотки. Ну, может быть, только немного добавилось полутонов: глаза темно-серые, как грозовое небо, почти прозрачная, бархатистая кожа, тускло мерцающее колечко с синей искрой на безымянном пальце левой руки.
- Сядь, девочка, побудь немного с нами.
В голосе Ильи звучала скрытая нежность, и девушка, ожидающая новых распоряжений по поводу чаепития, растерянно вскинула брови, но повиновалась и опустилась на стул. Прямая спина, чуть наклоненная шея, опущенные глаза под густыми ресницами. Вся спокойствие и покорность. Дорогая статуэтка. И только тонкие нервные пальцы, лежащие на коленях, взволнованно приглаживали подол юбки.
- Соня, я рассказывал тебе раньше о нашем госте. Это Николай Николаевич.
Соня вежливо взмахнула ресницами в сторону Николая и кивнула, как примерная школьница, неизвестно за какую провинность вызванная в кабинет директора.
- Ты ему приглянулась, и он просил познакомить его с тобой.
Такое старомодное слово "приглянулась". Словно не было только что криков и ярости, наполнивших до краев комнату. Никаких проблем, тихая семейная идиллия. Но ее внешняя реакция на эти слова оказалась неожиданной для профессора: бледные щеки Сони залил румянец. Она бросила на него быстрый и, кажется, осуждающий взгляд, и Николая вдруг окатила ледяная волна. Что если она сейчас поднимется и уйдет...
Но Соня с недоумением в широко распахнутых глазах обернулась к брату, и, похоже, ждала от него дальнейших объяснений. А тот всячески старался избегать ее взгляда, поставил к себе на ладонь остывшую чашку и с невинным видом рассматривал замысловатый рисунок на ее фарфоровых боках.
- Илья? - негромко, но настойчиво окликнула его Соня. - Ты что-то собирался мне сказать?
- Я? - с наигранным недоумением переспросил Илья и покосился в сторону профессора.
- Ты ведь для чего-то позвал меня...
- Да, для чего-то... - Недовольный собой и нелепостью ситуации, он сжал в пальцах чашку и, не поднимая глаз, начал выстраивать цепочку из слов: - Дело в том, Соня... Я, конечно, понимаю, что это прозвучит неожиданно для тебя. Да и мне тоже показалось... В общем, только что Николай Николаевич попросил у меня твоей руки.
- Что попросил? - Она слегка наклонилась к брату и в недоумении наморщила лоб. - Я, наверное, не поняла тебя...
- Что тут непонятного, Софья? Он хочет жениться на тебе, - с плохо скрытым раздражением повторил Илья и оттолкнулся от стола.
- Но ведь он, - Соня не смотрела на гостя, но испытывала большую неловкость оттого, что вынуждена говорить о присутствующем в третьем лице, - Николай Николаевич, совсем меня не знает.
- И тем не менее. Это для него не препятствие, как я понял. Да?
Николай Николаевич в подтверждение его слов кивнул и дружелюбно улыбнулся обоим собеседникам.
- А, это какая-то шутка? - с надеждой переспросила она, попыталась улыбнуться в ответ, но улыбка получилась вымученной и растерянной. - Но почему я?..
- Софья! - Илья, теряя терпение, рассердился на себя за этот фарс, на Соню, которая никак не желала понять и войти в его и так непростое положение, на Николая, который спровоцировал весь этот театр абсурда. - Насколько я понял, все говорили серьезно. - Он обернулся к Николаю, и тот снова кивнул. - Никто не собирался над тобой смеяться. И речь не идет о том, что ты должна сейчас же выйти замуж. Мы просто говорили о твоей судьбе, вот и все...
- Господи, я все равно не могу понять, - теперь она уже напрямую обратилась к Николаю Николаевичу, и он в замешательстве заметил слезы на ее ресницах. - Вы говорили обо мне, как будто я...
- Простите меня, Соня. Я и в мыслях не держал вас обидеть...
- Софья, прекрати изображать драму на пустом месте! Я сразу ответил ему, что я против. Я вообще считаю, что твое время еще не пришло!
- Но ведь она уже взрослый человек и может решить за себя сама, - опрометчиво встрял в их диалог Николай и тут же осекся под грозным взглядом хозяина.
- Вам, Софья Ильинична, пока еще некуда торопиться, - со злой иронией продолжил начатую мысль Илья, не отводя строгого взгляда от расстроенной и подавленной девушки, словно это она просилась замуж, а не ее торговали, как невольницу в базарный день. - Семейная жизнь нисколько не похожа на чтение романов о любви. Успеете еще наиграться. - И, поймав гневное движение ее бровей, твердо закрыл тему: - И довольно об этом!
"Боже мой!" - вдруг прозрел Николай Николаевич. "Прямо домострой какой-то! Мы обсуждаем женщину, словно она лошадь на аукционе. Разве не ей решать? Ну, хорошо. Ясно, что это буду не я. Но почему он-то так бесится"
- Соня долгие годы была больна, - как будто отвечая на его незаданный вопрос, произнес Илья, все еще удерживая взглядом сестру от вступления в дискуссию. - Люди, которых она видела чаще всего в своем детстве, - это врачи.
Румянец на ее щеках так же быстро сменился бледностью. Николай догадался, что ее задевает такая откровенность брата. Но, к изумлению гостя, она продолжала молчать, ни единым движением не выдавая своего раздражения.
- Я позаботился о том, чтобы она побывала в лучших клиниках Европы. Ее смотрели самые дорогие специалисты. Семь лет назад ее оперировали в Швейцарии. Но никто не может изменить ее судьбу. Теперь ей противопоказаны физические нагрузки и стрессы. Ей нужен хороший климат, правильное питание. И, самое главное, нельзя рожать. И скажи мне на милость, кто еще, кроме меня, может обеспечить ей достойный уход и содержание? Кто?
Это уже не был вопрос на повышенных тонах. В его злых словах слышался почти крик отчаяния.
- Не надо. Ну, что ты, милый!
Соня поспешно протянула руку, наклонилась через столик, слегка сжала его запястье, но, поймав на себе заинтересованный взгляд гостя, распрямилась на своем стуле и снова опустила глаза в пол. Ее пальцы все еще теребили подол юбки.
"Только-то?" - с облегчением подумал Николай, стараясь сдержать нежданную дурацкую ухмылку. "Только и всего? Да ты, мой друг, забыл, что через мои руки в день проходят десятки больных... А сколько их было за всю жизнь..."
- И все-таки...
Николай готов был попробовать еще раз убедить Илью. Сонины пальцы замерли, обхватив колени, плечи окаменели в ожидании следующей реплики.
- Я сделаю все. Я знаю как, - вместо вразумительной фразы невпопад сказал Николай, вглядываясь в лицо собеседника.
Но тот продолжал молчать, еще больше усугубляя напряженное ожидание девушки. Оба они знали что-то, что ускользало от гостя, оставалось закрытым для него. Нить разговора не прервалась, она таяла в тишине, как сахарная вата на ярком солнце. Только что они о чем-то говорили, спорили, это было важно для всех. И в следующую минуту он попытался вспомнить, почему это было важно? Кажется, они с Ильей здорово набрались... Потом появилась девушка... Потом... Что же случилось потом?
Илья первым вышел из оцепенения, снова потянул из кармана носовой платок, чтобы вытереть залитое потом лицо.
"Вот оно!" - вспыхнул еще один аргумент в голове Николая Николаевича. И он с удовлетворением понял, что эти не родившиеся еще слова решат их с Соней судьбу. Но, сдерживая надежду, он начал свой монолог медленно, издалека, стараясь вывести собеседников из тайного круга, замкнувшегося вне его самого .
- Мне было тридцать пять, когда от меня ушла жена. А когда мы поженились, нам было всего по двадцать. Знаешь, как это бывает. Молодые и глупые. Неопытные, - поправился он, глядя на Соню и будто извиняясь. - То есть, я глупый, а она - опытная. У нее уже был малыш. Неважно, как это получилось. Ребенок только родился, и я всю жизнь считал его своим сыном. А она, - он не хотел называть имя бывшей жены, чтобы не приводить ее, пусть чужую теперь и бесплотную, в эту комнату, - хотела привязать себя ко мне еще одним ребенком. Да-да, - отвечая на немой вопрос двух пар глаз, подтвердил доктор и нахмурился, - не меня к себе, а себя ко мне. Ей нужен был ребенок от меня. Так она хотела сохранить семью, хотела доказать себе, что любит меня. Мы оба знали, что это неправда. Мы были хорошими друзьями и любовниками, всего лишь. И никогда - семьей. Просто ей было тяжело одной с малышом, и тут подвернулся я, восторженно-влюбленный и слепой, как крот. Пять лет мы потратили на то, чтобы сделать ей ребенка, а еще через десять она ушла к другому и родила ему двойню. Прелестные девчушки. Я не смею обижаться на нее, я могу только удивляться, почему она ждала так долго. Наверное, из-за Сережки. Ведь он до сих пор называет меня отцом.
Николай Николаевич умолк, думая, что уже сказал все значимое. По крайней мере, достаточное для того, чтобы Илья позволил им быть вместе до конца его одинокой и неприкаянной жизни. Но две пары глаз продолжали с недоумением смотреть на него, и Николай вовремя спохватился, что вслух так и не произнес самого главного.
- У меня никогда не будет своих детей, - на одном дыхании подвел черту он и не посмел снова поднять на них взгляд, как будто сказал что-то стыдное, обнажился на людях, когда его не просили. - Мы зря старались пять лет. Она-то была ни в чем не виновата.
Он не увидел, как Илья быстро взглянул на побледневшую Соню, и она торопливо опустила глаза. И эти их тайные взгляды были похожи на условный код. А если бы и увидел, то все равно ничего бы не смог понять. Это была масонская ложа, тайное общество родных сердец, куда чужим вход был воспрещен. А он давно уже был одинок. Он не помнил, что такое семья. И у него не было даже собаки. Даже собаки! Теплый коньяк как-то особенно остро обжег язык. Николай поморщился, но налил себе следующую рюмку, даже не предложив хозяину дома присоединиться к своему немому тосту.
В гостиной повисла странная тишина, словно все ожидали от него какого-то знака, чтобы начать говорить. Но Николаю больше нечего было добавить. Он и так вывернул себя наизнанку ради этой странной цели - получить в жены женщину, которую совсем не знал. И ему отчаянно захотелось поскорее оказаться в своей постели, уснуть и забыть этот вечер и всю свою так быстро прошедшую жизнь. И, что гораздо хуже, захотелось плакать от жалости к себе, как в детстве, горько и безутешно, но он забыл, как это - быть ребенком. Он столько всего забыл.
Наконец Илья что-то произнес негромко и мягко, но в этот момент Николай начал проваливаться, вернее, медленно погружаться в сон, словно в зыбучие пески. Кто-то несильно встряхнул его за плечо, и когда он с трудом разлепил отяжелевшие веки, Сони рядом уже не было. Он силился спросить о ней, но язык не слушался, и мысли скакали, как твердые каучуковые мячики. Сильные руки заботливо извлекли его из предательски мягкого кресла и почти по воздуху переместили к двери. Он не понял, как оказался в машине. Отдельными вспышками сменялись застывшие разноцветные картинки, последняя из которых - трогательно-знакомая комната - быстро потускнела и расплылась, чтобы утром приобрести привычные и ненавистные очертания одинокой берлоги старого холостяка.