дурак

 Храбр, наблюдая с небес происходящее с магом и кампанией, рвал волосья на бороде, благо, густая она была, окладистая, и корил себя за жестокость мира, который, своими прижизненными усилиями скромно хотел привести к букве, упорядочить словом, добрым, грамотным, хорошим. Храбр удивлялся людям, которые, подменяя ценности, все же никак не поймут, какие из них благо, какие – не благо. Храбр думал, что надо бы оставить буквы для умных, если они, конечно, прошли испытание на доброту, или добротой, испытание несчастьем проходит едва ли не каждый, но, почему-то, большинство, после такого испытания несчастьем, желает подвергнуть такому же любого, кто виноват, и кто не виноват, каждый из таких почему-то думает, что любой другой, став несчастным, поймет, как ему, подвергнувшему, было плохо, и за это его любить станет, или хотя бы в положение входить. Подверженные же ни ухом, ни рылом, свое только несчастье видят, его только понимают, его только переживают, а ближнего за его несчастье не любят, но хотят сделать еще более несчастным, и от этого в мире – хаос, в котором проще быть равнодушным, чем счастливым, потому что если несчастным не был, счастливым не станешь. А еще проще – пахать и есть, пахать и есть. Но нет, не научил ничему мировой хаос бородатого монаха, сложенного богатырски – пошел он в келейку свою небесную, буквы писать пошел, а из букв слова. А из слов – тексты. Надеялся, божий человек, что увидит какой-нибудь человек, умный человек, и добрый вместе с тем, тексты его, и проникнется, и будет в мире хоть немного порядка, главное же – начало положить, а в начале, это же всем известно, Слово было. А слово написал – тут уж можно и пахать, и есть, и пахать, и есть. Но не просто, а со значением.