Не лучится свет из ямы

Здесь когда-то замок стоял…
Пусть мне первым расскажет о нем
Бьющий в старом колодце родник.
Мацуо Басё
                Глава 1.
                Дело было в баре.
Джон Максвелл вытер сухие губы рукавом вязаного свитера и взглянул на стакан, до краев наполненный пенящимся пивом, источавшим приятный запах жженого солода и лупулина. Ухватившись за него крепкой загорелой рукой, он с удовольствием отметил, что стеклянная поверхность стакана успела покрыться крупными влажными каплями. Подумав, что для полного счастья не хватает лишь пишущей машинки и капризного вдохновения, являющегося лишь по расположению духа, а не по призыву оного, он взглянул на собеседника.
Тот сидел на противоположном конце стола и, судя по выражению лица, прекрасно себя чувствовал. Это был джентльмен в широком драповом плаще, не по размеру свободным для такого худого человека. С причесанными на пробор, лоснящимися от света волосами, маленькими усиками, тонким носом, который еле заметно колыхаясь, все время что-то вынюхивал, зеленоватыми глазами, шустро бегающими, высматривающими каждую мелочь, каждую деталь и важной осанкой, он пристроился на краю деревянного стула. Его манера поведения была слегка странновата: способность сохранять спокойствие и безмятежность, и быть, словно вдали ото всех, перемежалась с удивительной эмоциональностью, склонной то к отвращению, а то к радости. Лицемерие завладевало порой им настолько, что он становился его пленником, а глубокие познания и эрудированность являлись если и не источником тщеславия, то небольшого презрения ко всякому, окружавшему его.
Тем не менее, по определению коллег, личностью он был положительной, этаким «ювелиром Скотланд-Ярда». Конечно, это образное выражение и интерпретировать его можно по всякому, но в данном случае больше подходит высказывание «мастер своего дела» или «золотые руки». Как бы то ни было, но имя Пьера Анри – известнейшего криминалиста города было у многих на слуху, словно популярный бренд местного масштаба. В данный момент он сидел напротив Джона, и с невероятной скоростью поглощал содержимое литровой кружки, так что тоненькие струйки стекали по его гладкостриженному подбородку, катились по шее и пропадали где-то за воротом плаща.
-Сколько лет не пил, черт возьми, - радостно улыбнулся он. Затем извлек из кармана аккуратно сложенный платок и провел им несколько раз по шее. – И все потому, что эта моя работа - сплошной аврал. Едва нашел время, чтобы вытащить нас в этот паб. Дел сейчас столько, хоть еще один полицейский участок не открывай. А ведь годы берут свое. Кто сейчас вспомнит криминалиста, раскрывшего свыше ста преступлений? Криминалиста, чьим именем пестрели все газеты, благодаря и твоим усилиям, Джон. Нет, ты не подумай, я не поддерживаю эпикурейство, хотя готов иной раз предаться душевным удовольствиям и спокойствию, как, например, сижу сейчас рядом с тобой, пью спиртное и разглагольствую. Но, поверь, долгий покой не по мне. И все эти жалобы лишь просто моя причуда. Сейчас посижу, поворчу и дальше в бой. Я люблю движение, ведь движение – это жизнь…
За столиком воцарилось молчание, и было слышно, как в дальнем углу залы трещал граммофон. Он с шипением и треском выдавливал мелодию из многострадальной пластинки, до того старой и потертой, что, казалось, та была сделана еще самим Эмилем Берлинером из шеллака и пущена как пробный образчик в этот, Богом забытый, городок со странным названием Модос.
-Но что все обо мне? – спохватился Пьер, похлопав по плечу Джона, который по телосложению превосходил его в несколько раз. – Может, и ты что-то нового расскажешь о себе? 3 года все же не виделись.
-3 года? Разве? – снисходительно улыбнулся Джон. - Я думал, со времени нашей последней встречи не прошло и двух лет.
-Да, брось! Сейчас 14 октября 1930 года, - и он специально вынул из кармана брегет, словно хотел убедиться, что не ошибся в расчетах. – А наше с тобой последнее крупное дело было раскрыто еще в марте 1928 года. 3 года ровно считай…ммм… два, и еще половина.
-Альфред Джонсон?
-Ага, он самый. Шустрый, бестия, оказался. Но от закона, так или иначе, не скроешься. А от нас с тобой и подавно, - негрубым легким смехом залился Пьер.
-Ну что уж скрывать, раскрыто оно было тобой, Пьер Анри. Моя профессия, как и профессия Ватсона, записывать за Холмсом.
Пьер не смог удержаться от улыбки, которая выражала более удовольствие от похвалы, нежели от самой шутки.
-И знаешь, что самое интересное. Хочешь узнать для чего я пожелал встретиться с тобой?
-Не отказался бы узнать. Все же не каждый день звонят по телефону моей скромной персоне.
Джону вообще никогда никто не звонил, впрочем, он тоже не прибегал к пользованию телефонным аппаратом. Это устройство в его доме было нечто, как атрибутом: вроде и не нужная безделушка, а убери ее, и сразу внутренний голос подскажет тебе, что чего-то не хватает. Хотя, преимущество связаться с миром посредством этого маленького ящичка представляли для Джона еще меньший интерес. «А на кой черт мне этот аппарат? – спрашивал он себя иной раз, - у меня-то и друзей столько нет, сколько кнопок на нем». Да, и если и были у него друзья, то он предпочитал общаться с ними вживую, а не прикладывая слуховую ракушку к уху.
Потому, можно представить его удивление, когда телефон дребезжащим надрывным голосом зазвенел.
Он, как и всякий день пришел домой уставшим. Утомительная и однообразная работа с перекладыванием бумаг с одного конца конторки на другой вымотало, будто он пробежал десять километров кряду. И потому, чтобы немного прийти в тонус, он начал разминать затекшие члены.
«Ах, эта работа… работа сведет меня в могилу» - певуче затянул он, отжимаясь от пола. Словно иголки пронзило его чувство приятной усталости, и он повалился на кровать как подрезанный, да так, что та жалобно заскрипела от неимоверной натуги. Джон по телосложению годился в атлеты. Вместо того чтобы работать журналистом, и получать жалкие гроши, он бы мог пойти участвовать в Олимпийских играх, и, получив золотую медаль, стоять улыбаться на пьедестале, махать всем рукой, получать награды и поздравления. Возможно бы, какая-нибудь важная персона сочла за честь пожать ему руку или сфотографироваться с ним. Он размечтался до того, что видел уже как в этой важной персоне, он находит друга и попечителя, и вот он уже вновь на пьедестале, у руля города… нет, города мало. У руля самого государства. А затем – весь мир уже будет лежать у его ног.
Ему еще никогда не было так хорошо, как в данный момент – вот так лежать и мечтать о несбыточном (хотя, кто знает, «Всякий человек есть история, не похожая ни на какую другую», сказал кто-то однажды). Ему казалось, что он готов умереть, но никакая сила не заставит его подняться с этого места, хоть бы сам Дьявол явился к нему.
Вот в таких размышлениях ни о чем, развалившегося на диване и застал его звонок. Джон сперва испугался, не сразу осознав, откуда идет звук. Этот звонок разрушил его хрупкий мир, в котором он пытался спрятаться от действительности и этот мир исчез как легкий туман к восходу солнца. Он с неохотой вернулся в реальность из мира грез, ту, что видит в нем не избранного, а лишь как шестеренку, даже не шестеренку, а ее зубец, который если и сломается, то доставить немного неудобств и хлопот лишь соседним зубцам, остальные даже и не заметят пропажи. Телефон продолжал надрывно трезвонить.
«Кому я понадобился?» - удивленно подумал Джон, поднимая трубку.
***
Чувствуя неясно откуда взявшуюся радость в груди, Джон, вжавшись в свитер, словно тот мог спасти его от дождя, стремглав помчался к бару «Винный погреб». Обегая лужи и поздних жителей, он, поскользнувшись пару раз, и пару раз, едва не упав в грязь, домчался все же до здания без особых происшествий, правда, его штаны изрядно забрызгались грязью. У парадной двери его уже ждали.
-Джон, дождь на улице, а ты в таком виде разгуливаешь по бульвару, на-ка держи – и человек, который был меньше его как по росту, так и по телосложению, протянул зонт, который словно распустившийся черный цветок органично сливался с темнотой улиц. Джон учтиво отказался, предпочтя мокнуть под мелкой изморосью. - Я прожил в этом городе 30 лет, и знаешь, до сих пор хожу строго под зонтом. У меня их несколько. И этот мой любимый. – Закрыв зонт, Пьер стряхнул собравшуюся в складках воду, и они вошли в помещение.
 «Винный погреб» - так назывался бар, и не удивительно. Полутьма бара и сырой запах – запах плесени, прогнивших деревянных стен, вперемешку с запахом вин, давали тот самый эффект погребов, где были в ряд уставлены лежащие закупоренные бочки с алкоголем. Год, два, три здесь бродило вино, и за это время весь  погреб успевал пропитаться парами дурманящего напитка. Также и тут, была какая-то дурманящая, пьянящая обстановка - все здесь было пропитано терпким винным запахом: стены, стойка, столы и стулья. Все. Не менее дурманящим было еще и то обстоятельство, что жар людей и погода за окном создавали духоту, сравнимую лишь с парной, что могло свести с ума и опьянить любого человека.
-Ну что есть какой-нибудь удачный репортаж?– спросил Пьер. С явным неудовольствием его глаза скользнули по барной стойке, обитой красным велюром, переметнулись на бармена с раскрасневшимся жирным лицом и зачесанными назад черными глянцевитыми волосами, который протирал пивные стаканы вафельным полотенцем, а затем снова устремились на Джона.
-Шутишь… - усмехнулся Джон, - сам же понимаешь, какая ситуация у нас в городе. Плохо нынче журналистам живется. Редактор вне себя от бешенства. Да его и можно понять. Половину страниц приходиться заполнять рекламой, и та не может покрыть весь объем издания. Да и кого сейчас рекламировать. Все производство стоит, все магазины на грани банкротства. Да что там производство. Наша газета стает никому ненужной. Не популярной. Не требуемой народу. – И он безнадежно махнул рукой, пытаясь вызвать сочувствие со стороны, тем не менее, прекрасно понимая, что прибедняться в его случае верх безумия. На самом же деле издательство работало как часы. Пьер же сделал вид, словно слушает, но его мысли витали где-то вдалеке, и потому, когда Джон закончил он лишь протянул:
-Не будем о грустном. Что предпочитаешь: пиво, вино.
-Пиво больше по душе.
-Я тоже, пожалуй, возьму кружечку. Так давно не пил, что самому жутко становится.
За окнами сгустилась тьма. Ощущение не из приятных – будто окна завешены плотной черной траурной тканью. И с темнотой, красноватый свет изящных бра, развешанных по стене, стал чуточку уютней и светлей. Теперь, сравнивая с дождливой темной погодой, паб являлся самым комфортным заведением во всем городе с его шумным гомоном, весельем и прочими атрибутами подобных заведений.
-Я хочу предложить тебе сотрудничество. Те симбиотические отношения, которые нас связывали, надеюсь, не канули в лету. Запомни, Джон, лучшие дни впереди, так что госпожа Фортуна еще не окончательно отвернулась от нас с наступлением Депрессии.
-Надеюсь, что так. – Джон внутренне ждал этого предложения, и тем сложнее ему было скрыть свою радость за маской безразличия и равнодушия. Он с детства признал одну истину, что искренне радуется лишь дитя. Ребенок хлопает в ладоши и прыгает по полу, когда ему стает слишком весело, Джон же полагал, что людям его уровня не следует уподобляться малышам. И его лицо было неизменно серьезным; на его лице была маска уставшего от жизни старика.
Еще до приезда в этот город, он знал точно, что при людях всегда будет держаться официально и серьезно, какая бы компания его ни окружала. И не отступал от этого решения практически ни на йоту. Нет, безусловно, Джон улыбался или даже смеялся в компании, но любая веселая компания ему была в тягость, из-за этого он и предпочитал больше всего одиночество, где можно предаться размышлениям. Нельзя сказать, что он не страдал от своих убеждений, но эти убеждения приносили и пользу. Стеснительный по своей натуре, он никогда не начинал беседу первым, и не поддерживал какие-либо споры, не ввязывался ни в конфликты, ни в драки, да и человеком сам по себе был не азартным.
Возможно, все эти качества и были причиной того, что он ни разу не был женат, хотя его внешние и внутренние качества позволяли выбрать себе в жены любую свободную девушку. Он был умен, образован, получил место журналиста в газетном издательстве, и теперь регулярно печатался в городской газете «Диалог», чем вызывал завистливые взгляды собеседников, едва последние узнавали место его работы. Да и как не завидовать, ведь на это место выстраивались огромные очереди, едва появлялась вакансия.
Тогда же Джон и осознал свое особое значение. Он представил себя миссионером, несущим правду со страниц свежих газет, которые в любом киоске можно купить за пару центов. И люди будут его называть новым Лафито или Акоста, а может даже и Ливингстоном. Но как же жесток этот мир, его мечты в который раз разбились о мыс. Единственными его сводками были если не криминальные, то – просто откровенно лживые, которых он сам неимоверно стыдился.
Все же, как бы он не убеждал себя, в том, что работает для людей, Джон Максвелл все больше ощущал, что не стоит и гроша ломаного. Несколько раз он предпринимал попытки написать стоящую статью, но они либо проходили незамеченными, либо печатались под чужим именем, а он продолжал оставаться в тени. И все потому, что они никогда ни с кем не конфликтовал.
Эту отсылку к прошлому Джон вспомнил как бы невзначай и не к месту, сидя в баре и уставившись на Пьера немного окосевшими от хмеля глазами, а Пьер между тем продолжал:
-Представь себе такую ситуацию – в нашем городе существует некая организация, которая я полагаю, весьма пернициозна.
-Пернициозна?
-Прости, что беру из медицины, но мои слова заканчиваются, когда я берусь охарактеризовать ее – одно я знаю точно, она опасна для социума.
-Каким образом? В смысле, в чем заключается опасность?
-Не здесь и не сейчас, Джон. Ты хороший напарник, но посвящать в наши тайны я не могу, пока ты не дал согласие о помощи. Также тебе придется на некоторое время оставить пост рядового журналиста, окунуться в омут с головой, и помочь нам выбраться оттуда. Похоже, без твоей помощи сами выкарабкаться мы не сможем. У меня появился план – и ты одна из ключевых фигур, ведь в твоих руках ключи от сердца тысячи человек.
Пьер остановился, ожидая согласия, но Джон молчал. Он был заинтригован. В его голове проносилось прошлое. Раскрытие дела Альфред Джонсона повернуло жизнь вспять: теперь он был не просто журналистом, а человеком, чье имя – Джон Максвелл, украшало полосу газет. Награда «Журналист – 1928» до сих пор висела на его стене словно талисман. Он гордился ей, и неудивительно.  Если можно представить, каково это выигрывать такой престижный конкурс, где тебя каждый признает лучшим из лучших, то невольно становишься самовлюбленным кретином, который втайне начинает восхищаться собой, ведь ничто так не повышает самооценку, как всеобщее признание. Поначалу это может перейти в степень самоутверждения, а затем и в самовлюбленность, что весьма чревато. Потому и нужны человеку порой страдания, испытания и непризнания, дабы тот совершенствовался, а не слеп душой.
Джон колебался. Он предчувствовал, что данная операция перевернет всю его жизнь, должна перевернуть. Только чувство это являлось беспокойным ожиданием чего-то настолько опасного и ужасного, что по коже неприятно побежали мурашки.
-Ну как, пойдешь под мое начало, - нарушил Пьер затянувшееся молчание.
-Нет, только на равноправной основе, - улыбнулся Джон, - с чего начнем?
                Глава 2.
                Ветхий исполин.
Электрические фонари, чередуя друг друга, выстроились по краю  тротуара так близко  друг к другу, что беглец все время попадал в их освещение. Его тень, словно темный призрак, держалась рядом, отражаясь на стенах придорожных домов, и неотступно следовала за ним.
Вот он добежал до перекрестка и, остановившись перевести дыхание, осторожно выглянул из-за угла. На его лице, попавшего во владения фонарей, отобразился весь ужас происходящего. Это было не лицо страха, а лицо ужаса паники и истерики, если можно так выразиться. Подергивание ноздрей сменилось на частое бешеное дыхание, словно человек судорожно пытался схватить ускользающий от него воздух. Лицо раскраснелось, а зрачки расширились, практически по величине хрусталика, так что в них лишь можно было увидеть бездонное дно, охваченного ужасом юноши.
«Что за кошмар мог напугать его до такой степени?» - задался бы вопросом прохожий, увидев его в данный момент. Но бульвар пустовал, лишь шуршание газет и листьев по асфальту, да шум дождя были слышны в данный момент, переходящие в плеск журчащей воды, попадавшей в сточные каналы.
Фонари-прожекторы продолжали отбрасывать свет, который конусом спускался к земле.  Свет струился и от ближайших витрин закрытых магазинов, неоновые вывески которых, мигая и еле заметно треща, придавали причудливой палитре желтоватого света, лучащегося из раскаленных ламп, кроваво-багровый оттенок.
Где-то на параллельной улице проехал автомобиль, а затем залаяла собака, заставив беглеца вздрогнуть, но потом вновь наступила тишина.
Но юноша не успокоился, напротив, он еще сильнее напрягся. Вздрагивая от малейшего шороха, он вгляделся вдаль. Его никто не преследовал. Тихая улица спала безмятежным сном, и никому не было дело до столь молодого юноши, напуганного до умопомрачения. А между тем, тот успокоившись и вроде придя в себя, сел прямо в лужу и прижав мокрые покрасневшие от холода ладони, заплакал.
Чтобы понять горе молодого человека, нужно переместиться назад на Кривой переулок, который недаром прозвали петляющим. Он извивался, словно змея и соединялся с двумя улицами, названия которых не имеет абсолютно никакого значения. А о самом переулке стоит опустить пару слов, отнюдь не хвалебных.
То что переулок не вызывал симпатий, уже должно быть понятно из названия. Эта была небольшая узкая улочка, затесавшаяся где-то между остальными улицами и переулками. Найти ее составляет большого труда, поскольку лишь железный указатель, скрипя и качаясь на ветру, может указать название переулка.  Поскольку здесь живут люди самых низших слоев, то и таблички с номером дома висят не на каждом здании. Нищие улицы выглядят всегда отталкивающе и омерзительно, словно ты попадаешь в другой мир – мир нечистот, помоев и запустенья. Каждая часть тут навевает тоску, каждый дом готов погрести себя под собственными обломками, каждый человек здесь выглядит отрешенным, отделенным от мира.
Именно такая картина предстала перед Филиппом Стюартом – юношей лет двадцати. Запустенье и трущобы едва ли пригодные для жизни смежались с удивительной способностью и отвагой жильцов поселяться в них. В разбитые окна и щели со свистом проникал ветер, выдувая из стен щебенку и песок, а дождевые капли сочились сквозь крышу, затапливая помещения, так что обитателям приходилось под протечку подставлять любую емкость, будь то ведро, либо таз.
Городских властей этот район не интересовал уже давно. Поставив крест на нем, они давно уже отделились, и теперь район бедняков был отдельным муниципалитетом и государством одновременно, точно римский Ватикан.
Филипп проходил по этому переулку, и его сердце обливалось кровью, когда он глядел на эти хижины. Придя издалека, он ожидал немного другого ощущения от посещения города, но, то, что пришлось ему увидеть, вызвало лишь жалость и сострадание тем мученикам и жертвам социального неравенства.
Вот так разглядывая местность, он и добрался до места назначения – серый дом перед ним с заколоченными окнами, являлся просто мастодонтом по сравнению с прочими. Двухэтажный, покрытый известкой, которая давно уже отсырела и обвалилась, так что наружу вылез каркас из арматуры, он вызывал ощущение тревоги и нависшей молчаливой угрозы. Его все четыре разбитых окна – два сверху, два снизу, смотревшие на Филиппа, вещали, что дом давно уже не заселен.  Забор перед домом упал, и потому внутрь можно было забраться без труда, нужно было лишь преодолеть заросли крапивы, погребшие под собой гнилые доски некогда существующей ограды.
Перебравшись через упавшую изгородь, Филипп вошел под свод антаблемента, и с неимоверной дрожью в теле, похожей на озноб,  ощутил, как за ним сомкнулась тьма – гнетущая и мучительная. Треск цикад наполнил ночь своим привычным для уха звучанием, и на сердце от этого звука стало лишь тревожней. Чувство одиночества и тоски наполняли капли дождя сочившиеся сквозь прорехи в крыше. Их количество под крышей было соизмеримо с тем как вода проходит через сито. Практически беспрепятственно, струя за струей они достигали дощатой поверхности веранды, с неизменным звуком воды лившейся из-под нескольких кранов враз. Если веранда и вызывала весьма пренеприятное ощущение, то посещение комнаты можно охарактеризовать как нечто ужасное, приводящее к психическому расстройству ума и рассудка. Дальнейшее бы не смог в точности рассказать и сам Филипп. Возможно, он закричал, а может быть просто прикрыл глаза, чтобы не видеть того ужаса, который предстал перед ним. Так или иначе, но столь сильное впечатление очень сказалось на мировоззрении подростка, если ему и приходилось видеть что-либо подобное, то, ни разу в такой ужасной, подавляющей обстановке, и, ни разу в столь изощренной форме.
Когда дверь в само здание, такое же тихое и мрачное, как и снаружи, стала открываться, то прежняя нерешительность перешла в нечто иное. От простого волнения его бросило поначалу в дрожь, а потом стало просто безудержно колотить  от страха. Он давно уже почуял что-то неладное: смердящий запах, заброшенность и подозрительная тишина – все слилось в единую массу и в то же время в мириады причин для волнения.
И вот, наконец, комната разверзнула свою пасть. На веревке покачивался труп человека. Лицо покойника, на котором явно проступили белые скулы, выражало ужас. Мухи, тучно облепившие подвешенное тело, словно бы заметив в Филиппе новую жертву, начали дружно слетаться к нему. А он даже не пытался их отогнать. С глазами, выражавшими ужас, он попятился назад. Повешенный был более похож на куклу-марионетку, с руками и ногами которой свободно игрался ветер, раскачивая их словно качели. Кукла дергалась от порывов ветра, а ее лицо, на котором явно были видны признаки экзофтальма, взывала о помощи. Зеленоватые испарения трупного яда красноречиво вещали о долгом времени проведенного беднягой в подвешенном состоянии. И даже никто из соседей не потрудился заглянуть сюда и поинтересоваться отсутствием жильца, имя которого Филипп знал хорошо, но увидел его впервые. И эта встреча не вызвала той должной радости, какая предполагалась ранее.
Покойного звали Альфредом. И о его судьбе Филипп не знал ровным счетом ничего. Как и об эксоде трагедии личности, под названием «Аскетическая жизнь и мучительная гибель достопочтенного Альфреда». Если бы был шанс перечитать пару страниц жизни этого бедняги, возможно Филипп смог разгадать перипетии судьбы, приведшие уже пожилого мужчину к подобному гибельному финалу.
Но оставим позади те ужасные ощущения, которые испытал в те минуты Филипп, и переместимся на бульвар, где юноша только что выплеснул накопившиеся внутри эмоции.
Он продолжал сидеть, склонив голову на руки, и кажется, уснул, но его временами вздрагивающее тело давало знать, что Филипп бодрствовал.
Огромные часы, установленные на площади в двух-трех квартала от места, где находился юноша, пробили два раза, и затихли, отзвуком отдаваясь где-то в переулках. Это заставило Филиппа поднять голову и посмотреть красными от слез глазами перед собой. Все так же запустенье царило на улице. Вновь залаяла собака, отозвавшись на бой башенных курантов. Потом еще одна. Потом целая свора собак залилась в хриплом лае. Достигнув апогея, перекличка дворняг начала постепенно стихать, хотя еще самые задиристые продолжали браниться. Вскоре снова все стихло. Дождь стал до противного мелким и моросящим. Холодные капли измороси клеили к телу липкую одежду, соломенные волосы слиплись и теперь выглядели прилизанными ко лбу.
Дрожащими руками Филипп развернул скомканный кусок старой пожелтевшей бумаги и, устроившись под оплот фонарей, принялся ее перечитывать. Не будем мудрствовать, и интерпретировать содержание письма, а лучше позволим читателю прочитать ее вместе с ним.
***
«Дорогая Мари. Дорогой малыш Филипп.
Позволю себе еще раз выразить сожаление и горечь по поводу потери, что я писал в прошлом письме. Надеюсь, панихида состоялась, и вы уже выплакали все слезы, и готовы продолжать жить дальше. Так же, как и Андре для вас был мужем и отцом, так и для меня – Эдуарда, был другом  и наставником. Именно он помог мне взглянуть по-другому на вещи.
На фронт я ушел добровольцем. И война превратилась для меня в наркотик. Не находя себя в прежней мирной жизни, я вскоре понял, что утонул в ней целиком. Но потонул я не в лучах счастья, а в крови убитых мной людей. Я чувствовал, что чем больше я убиваю, тем яростней и хладнокровней становлюсь по отношению к другим. Другие – все люди, которых я вижу всего лишь раз в жизни – на мушке. Всего два выстрела, два огня из дула, две упавшие рядом дымящиеся гильзы, и голова человека взрывается кровавым фонтаном, и в следующую секунду под наши радостные возгласы, он навсегда скрывается в зарослях. И мне хотелось еще. Еще повторения этого непревзойденного чистого выстрела, словно ножом по маслу аккуратно вырезать чью-нибудь жизнь.
Но вскоре в моем взводе появился Андре – этот несчастный молодой семейный человек, отобранный от жены. Его философия и менталитет врозь расходились с моими. Он видел все ужасы войны, и потому не раз настаивал на том, что война – преступление, а мы – преступники, чьи деяния не поддаются никакой логики ни с какой точки зрения. И однажды у нас состоялся такой спор:
-Я против оружия, против войны, потому что война – это ненужное зло, объяснения которому нет. Сотни тысяч, миллионы людей, убивают друг друга по прихоти предводителей. Они вряд ли были знакомы до войны, ничего не имели друг против друга. В мирные времена они могли подать друг другу руку помощи, но сейчас они заклятые враги, просто потому что кто-то так решил.
Именно эту фразу сказал он мне. Она врезалась мне в память обличающей истиной,  и остается до сих пор, напоминая о злодеяниях, совершенных мной по отношению к незнакомым мной людям. Однако тогда я так не считал.
-Я с тобой не согласен. Мы воюем ради мира на Земле. Война разрешает многие проблемы, позволяет взглянуть на них с другой стороны…
-Вот именно. Все что является проблемой до войны, погибает под ее гнетом. Хочешь, чтобы прошла головная боль, отруби себе палец.
-Подожди, я еще не закончил. Допустим, ты оказался на войне. Разве это плохо защищать государство, в котором ты живешь?
-Плохо развязывать войну. И только.
-Наверное, на то есть причины: стремление к власти, расширение территорий, признание суверенитета, в конце концов… - попытался оправдаться я.
-Абсолютно никакой. Прихоти группы людей столь минимальны для истории, что это не стоит развязыванию Скорби для каждого живущего на Земле. Завоевание мира всего лишь острая форма самолюбия правителя. Так он выражает свое величие.
-И величие страны.
-Величие в чем? Огромные территории признак упадка и хаоса, маленькие – стабильности и равновесия.
-Ты не ответил на мой вопрос – хорошо или плохо защищать государство? Нужно или нет?
-Может быть это кому-то нужно, но я предпочитаю оставаться в стороне. Ведь нашим миром правит случай. Предначертанного не изменишь.
-Разве? Значит, наша встреча предначертана?
-Возможно.
-Нужно сказать, странная у тебя философия. Тебе не нравиться устройство этого мира, ведь война, такая же необходимая вещь, как еда, питье, сон. Без него наш мир просто не будет существовать. И война закончится только тогда, когда кончится этот мир.
-Не вижу логики.
-Зато я уже давно нашел эту логику.
-В чем она заключается?
-В концепции: противоборство добра и зла.
-Я тебя не понимаю.
-Зло будет вечно, хотя бы, потому что без него мы не будем знать, что такое добро.
-Ну, хорошо. Но  что для тебя значит словосочетание – миллион человек?
-Неплохая армия, если что.
-Давай, Эдуард, я поясню. Для тебя – миллион человек, это цифры. Да, цифры. И мы с тобой тоже цифры. Нас не станет, а статисты методом вычитания, вычтут нас из общей массы. Это не важно. Перед лицом войны, армия – это тоже цифры, сколько человек в батальоне, роте, а ведь у каждого из них есть судьба. Своя личная судьба. Но почему то, отправляя на смерть очередной резерв, никто не задумывается, сколько матерей, жен, детей будет плакать над каждым убитым. Ведь у каждого убитого есть близкие люди. И каждый человек был индивидуален. Но для государства, ты всего лишь один из многих. Если государство обращается так с нами, почему мы его должны защищать. Вот потому я не могу терпеть войны.
Такой разговор состоялся у нас незадолго до его гибели. Но за это время, несмотря на разность характеров, он стал мне близок как никто другой. С ним мы проводили досуг в спорах и рассуждениях. И он всегда подкидывал почву для размышлений. Бывало, я ночами не мог заснуть, вспоминая его обличающие фразы, и сердце сжималось от боли, что я не способен ничего изменить.
Как-то однажды, вновь разговорившись, он упомянул о своей смерти. Говорил спокойно, с некой покорностью и смирением. Его размеренность в голосе меня тогда немало удивила. И рассказ этот был похож более не на предположение и догадки, а на констатацию факта. Возникало ощущение, что Андре уже тогда прошел через все стадии, сопутствующие принятию человеком его близкой смерти: пораженчеству, депрессии, и вот, наконец, их место заняло смирение и готовность допустить ее до себя.
Он, вытянув кусок разлинованной бумаги из вшитого в изнанку куртки кармана, протянул мне со словами:
-Мимо моего дома будешь проезжать, прошу, передай его моей семье.
-Домой вернешься, сам передашь.
-Это вряд ли.
-Не глупи. Война уже скоро закончится. Нас расформируют и отправят по домам. Ты вернешься на родину и заживешь старой жизнью: будешь на ночь целовать жену и сына, а по утрам радоваться первым лучам Солнца, возможно даже немного грустить о тех жарких фронтовых днях.
Он, подложив руки под голову, мечтательно взглянул на бурый закат, и грустная улыбка осветила его лицо, словно солнечный луч упал на губы.
-Ты еще питаешь надежды, что это когда-нибудь произойдет?
-А почему бы мне не верить в это? Мы еще столь молоды, чтобы умирать.
-Вообще ты прав, Эдуард. Если бы у смерти были глаза, возможно, я тебя не стал бы просить об этом поручении. Но она слепа и берет, всех кто ей попадется не разбирая: будь-то дряхлый старик или прекрасная молодая  девушка. Как ты думаешь, если бы костлявая старуха могла испытывать эстетическое удовольствие от творений природы, были бы причины пугаться скорой смерти?
-Абсолютно никаких, Андре, - рассмеялся я тогда.
-Вот и я так думаю… - протянул он задумчиво.
Андре был убит на поле боя 16 июля 1916 года, спустя неделю после нашего разговора о судьбе той самой записки, которую, я, вложив в свое письмо, отправляю вам. Его поручение я выполнил, и теперь с радостью, и с непримиримой скорбью в сердце держу путь домой. Андре всегда останется в наших умах тем жизнелюбивым общительным человеком, родным и очень близким по духу. Потому вкладываю в письмо от себя и некоторую сумму денег.
Эдуард Вилл, в прошлом старший сержант, ныне гражданский человек
21 сентября, 1916 года.
Письмо адресовано Мари и Филиппу Стюарт».
Записка от самого Андре – отца Филиппа была куда скуднее:
«Привет всем, мои дорогие.
Поздравляю Филиппа с пятой годовщиной пребывания на белом свете. Надеюсь, ему здесь нравится. Мари, поцелуй его и от меня тоже. Увижу ли я когда-либо вас? Ваши лица, исполненные счастья до сих пор приходят мне в сновидениях каждую ночь, и представляешь, они мне до сих пор не осточертели. Может знак какой-нибудь? Филиппа подкармливай, чтоб рос крепким и здоровым, но не переусердствуй, чтоб он не стал похожим на папу. Иначе, не влезет в свитер, который мы ему закупили еще перед моим уходом.
В общем, заканчиваю свое письмо, и напоследок, самое важное, что хочу сообщить – если будете испытывать сильную нужду в средствах и прочем – переезжайте в город Модос. Благо он расположен неподалеку от нашего поселения (да вы, конечно же, слышали о нем). Именно там расположен дом моего одного хорошего знакомого. Имя ему Альфред. Проживает он в Кривом переулке, д.16. Не пугайтесь названия – дом добротный и самый лучший в этом переулке. Думаю, найти его не составит проблем. Чтобы стать желанным гостем в доме – достаточно назвать свое имя.
P.S. Если придет известие о моей смерти, сразу спешите туда. Именно там вы найдете все необходимое. Целую вас, любимые. Навсегда ваш Андре Стюард».
                Глава 3.
                Первый шаг.
-О, а вот и Джон! Угадай, что я сейчас сделаю? Я процитирую одного умного общественного деятеля, а ты должен распознать, кто он. «До каких пор, скажи мне, Катилина, будешь злоупотреблять ты нашим терпением?».
-Неплохая цитата. Это из Цицерона?
-Да, я тоже решил, что неплохая. Особенно по отношению к тебе. Ведь дай угадаю: на первую полосу нам опять нечего поместить – а ты и ухом не ведешь. Не забывай, нам завтра газету в печать сдавать.
-Роберт, заранее извиняюсь, но статьи никакой так и не приготовил.
-Так… Продолжаю надеяться, что за это время ты хоть сколько-нибудь весомое оправдание успел испечь.
-Мои извинения… - Джон, по-видимому, хотел еще что-то произнести, но увидев грозный взор Роберта, остановился на полуслове. Он знал, как не хорошо сердить редактора, хоть и выглядел он весьма забавно, ярость его отнюдь не являлась таковой.
-Джон Максвелл, что за ребячество, черт возьми? – спросил он, сверкнув глазами из-под стекол.
-В общем, Роберт, я хочу попросить у тебя одну вещь. Мы с Пьером Анри снова собираемся провести расследование одного весьма важного дела. – Роберт упорно молчал. Конечно, он знал, к каким преимуществам приводит сотрудничество
-То есть ты полагаешь, что таким образом сможешь сбежать от нас? Или надеешься, что я выделю денег?
-Хочу лишь выпросить командировку.
Роберт Лангдоу – редактор газеты «Диалог» недовольно прошелся по своему кабинету, по обыкновению заломив руки за спину.
Если посмотреть со стороны на этого небольшого, но подвижного человека, то можно было выделить одну, а, то и две ярких особенностей. Его беспричинная нервозность, занудство и чрезмерная серьезность могла быть присуща одному человеку – самодовольному джентльмену, который часто любит кичиться своим умом, и потому вызывает на себя, лишь недовольство окружающих. Второй человек, поселившийся в нем, является человеком неряшливым, маленьким, лысеющим – в общем, в представлении окружающих выглядит смешным недотепой, на которого то и сердиться грех. Вот такой вот сложный человек был этот Роберт Лангдоу.
А между тем он был озабочен не на шутку. Поправив очки в роговой оправе, которые ему были необычайно велики, он присел на редакторский стул, откинулся всем телом и прикрыл глаза, словно отдыхал. На самом деле он думал – долго и упорно. Скрестив руки на груди, он сидел неподвижно, и Джон в этот момент не мог ему помешать – он продолжал сидеть напротив и наблюдать за каждым движением босса.
-«Идеи — это капиталы, которые приносят проценты лишь в руках таланта», - произнес Роберт и открыл глаза. – С одной стороны я могу отпустить тебя без особой проблемы, но с другой я хочу поинтересоваться, в чем будет заключаться твоя работа и что с этого будет нашей газете?
-Обещаю выдать статью. А, в общем, сам не приобщен к материалам. В этой префектуре, что ни слово, то тайна за семью печатями. Знаю, что-то с организационной группировкой связано, которая, пожалуй, весьма опасна. – Джон чувствовал нарастающее волнение. А вдруг то, о чем они говорили вчера с Пьером, является чистейшей выдумкой. Тогда в свежем номере газеты, читатели увидят статью некогда по-настоящему хорошего журналиста Джона Максвелла. Статья будет озаглавлена «Причин для страха нет. Миф об опасной группировке разрушен». Это будет эпический крах в его карьере, за который он с горя напьется, и возможно уволиться из издательства на менее престижную работу, а его место займет какой-нибудь более талантливый молодой и амбициозный писака.
-Это должно быть увлекательно. – Роберт сразу оживился, и его глаза блеснули из-под роговых очков лучезарным светом задора и озадаченности. – Поделись.
-Я подписал акт о конфиденциальности, и потому буду хранить молчание, - тихим, но патетически-загадочным голосом прошептал Джон.
-Ну, тогда тебе вето на расследование, - ничуть не растерявшись, произнес  Роберт. – По-моему мы  теперь в равном положении. Как считаешь?
-Мое мнение - ты выиграл.
-То-то и оно. Когда берешься спорить со мной, удостоверься, что твое положение не ниже положения директора или мэра. Так что, насчет тайной организации комментарии последуют?
-Роберт, если начистоту, я знаю столь мало, что это никоим образом не удовлетворит возникшее любопытство.
-Принесет ли это профит, как думаешь? – он, конечно, хорошо помнил, что дало давнее расследование (два года – весьма большой срок, особенно для газеты живущей пятый год) серийного убийцы – Альфреда Джонсона. С тех пор как началась погоня за этим ублюдком, «Диалог» вспрыгнул в фавориты. Тираж очень заметно возрос, а сама газета скупалась едва ли не скорей, чем печаталась. Но рассудительность и бдительность Роберта не могла уснуть даже под лучами славы – на то он и был поставлен редактором.
-Однозначно, - кивком головы он дал понять, что иначе и быть не может, и тут же словно молния промчалась мысль: «Кого же ты обманываешь, Джон?!». Он знал, что если это не принесет плодов, то можно со спокойной душой расстаться с  местом журналиста.
-Действуй, - произнес Роберт.
***
Непритворное изумление застигло Джона, когда он вновь лежал на своем любимом диване.
Его думы блуждали где-то вдали, пересекаясь с прошлым, вспоминать яркие картины которых было отдельным наслаждением. То он видел себя еще буйным мальчиком, который с радостными криками стремится к журчащей водной глади, в которой радостно плещутся другие ребята. Видел себя за школьной партой, но как ни странно это воспоминание не вызывало в нем того отвращения, которое он испытывал, будучи школьником. Напротив, воспоминание это настолько яркое и прекрасное, и ощущения от него были сродни ощущениям первой любви и романтики. Затем – он уже рослый абитуриент, а позже – и прилежный студент, живущий вдали от дома – на академическую стипендию.
Как же его занесло в город Модос? Если и было объяснение, то он и сам его не мог найти в полной мере. Как убеждал он сам себя – «там, где родился, не смог пригодиться», хотя возможен был и другой вариант – дух приключений, гнавший его куда-нибудь, приготовил ему местечко именно здесь.  Почему его выбор пал подальше от родительского дома, он мало-помалу, мог дать объяснение, почему именно сюда – ответа не было. Он смутно помнил, что некто на станции рекомендовал этот город, и потому, остановившись в этом городе, он принялся искать работу, да по случаю наткнулся на Роберта Лангдоу, пристроившего его на работу. С тех пор, Джон, продвигаясь по службе, успел пережить и взлеты и падения, и лишь одно ощущение не пропадало – город, который оказался домом Джона, с самого въезда в него и до сих пор производил гнетущее, отталкивающее впечатление, словно бы являлось живым существом, признавшим в журналисте чужака. Так или иначе, но у них была взаимная неприязнь, как бы назвал это сам Джон, и он надеялся, что когда его уже ничто не будет держать в городе – он уедет подальше, и уже вряд ли, когда посетит его.
Его мысли могли бы летать еще долго и много, но вновь телефонный звонок рассеял их. И совершенно отрезвленный и обескураженный он поднялся с постели.
«Я становлюсь требуемым», - усмехнулся он про себя.
Снова звонил Пьер. Его голос был настолько быстрым и захлебывающимся, что Джон едва разбирал слова:
-Я слышал, Роберт все же отправил тебя с поручением, - начал он, и тут же не выслушав удивления Джона, продолжил – не волнуйся, ты бы не пропал. С такой протекцией, какую может предоставить наш полицейский участок, мы бы в любом случае смогли уговорить этого редактора. Потому, твоя излишняя активность является…хм…педантичной. Ну да ладно… Видишь, едва мы только взялись за расследование, а тут вдруг появилась первая зацепка. Уже есть над чем работать. Так что собирайся, и немедля отправляйся к Кривому переулку, дом 16. Запомнил? Дом 16. Сможешь отыскать? Ну, в любом случае постарайся. Нас сегодня ждет непростая работа. Вешаю трубку, и выезжаю на место. Жду тебя там же…
Последующие гудки и голос телефонистки «Ваш собеседник отключился», заставили Джона взять себя в руки и вспомнить все сказанное. «Кривой переулок? Какой там дом? Дом 16? Работа?». Все было как-то странно и спонтанно. И это прибавляло немалых подозрений. «Все ли идет, как задумано?» Кажется, только сейчас Джон начал осознавать, что он вовлечен во что-то крайне таинственное и загадочное, куда бы казалось, соваться не следует. Но это были его внутренние переживания и опасения. Внешне же он не выразил ни нотки тревоги, а начал собираясь, надевать вязаный свитер, у которого на рукаве уже начала образовываться прореха. Но в груди продолжало колоть, а сердце билось все быстрей-быстрей.
***
У двухэтажного особняка с повалившейся оградой уже собралось достаточно народу. То были в основном просто зеваки, скучившиеся в ожидании события. Многие даже и не понимали резона этого шумного сборища. Они просто перешептывались между собой и отвлекали остальных:
«Что все-таки здесь произошло?» - «Убийство» - «О, Боже мой. Я знал его. Альберт – хороший был мужик». – «Его звали Альфред. Альфред». – «Его замучили?» - «Его повесили». – «За что его так?» - «Почем я знаю?! Идите, расспросите об этом кого-нибудь другого!»
Пьер подъехал на служебном «Форде», и толпа перед ним расступилась по обе стороны обочины, словно встречая триумфатора. Сбавив скорость в этом петляющем переулке, водитель, недовольно поправив козырек синей фуражки с кокардой, выдававшей в нем шерифа округа, зло прошипел сквозь сигару:
-Набежали отбросы…
Пьер недовольно сморщил нос в знак протеста, но, однако промолчал. Нищие ему тоже не симпатизировали.
Улица сегодня была на удивление шумна и наводнена людьми разных мастей. Потому в целях безопасности, полиция использовала желтую заградительную ленту, чтобы ограничить особо любопытных личностей. Надо сказать, что подобные меры не слишком помогали; толпа то и дело пыталась пробиться сквозь нее. К уличным зевакам приставили двух бдительных  охранников, которые внимательно следили за запретной зоной, и чуть что отталкивали их подальше от здания. В очищенной от народа территории стоял черный катафалк. Он терпеливо ждал, когда на него будет погружено тело.
Из дома вывезли тележку, укрытую простыней и погрузили в черный автомобиль. Тот удовлетворенно зафырчал и тронулся с места, пытаясь разминуться с только что подъехавшим «Фордом».
-Увозят на медэкспертизу, - довольно протянул шериф, и с улыбкой затянулся, выпуская терпкий дым. Пьер с удивлением посмотрел на шерифа, словно не понимая к чему здесь нужна эта блаженная улыбка, а затем заметил:
-Будучи медиком, вы назвали бы это аутопсией.
Шериф изменился в лице и недовольно буркнул, поправляя фуражку:
-К чему это замечание?
-Все просто: когда-то еще давно приходилось проводить секции, вивисекции, а также эксгумации. Вот вспомнился прошлый опыт.
Шериф хмыкнул, однако ничего не сказал. Надавив на педаль тормоза аккурат перед входом в дом, он напомнил, словно опасаясь, что Пьер может не вспомнить:
-Свой зонт не забудьте.
-Обязательно… - Пьер вышел, прихватив с собой брезентовый, свернутый зонт, до этого покоящийся на заднем сиденье, и пожираемый сотнею глаз, смело шагнул вглубь здания.
Его ждали. Недовольно сморщившись и зажав нос пальцами опоясанными черными кожаными перчатками, Джек, являющийся префектом и начальником Пьера, осматривал темное помещение.
-Ну и запах. Смрад и тухлятина, – произнес он завидев Пьера словно тот не чувствовал окутавшего комнату зловония. Причем пальцы его, словно прищепки продолжали сжимать ноздри. Нутряной голос звучал глухо  и отличался от изящного обычного фальцета начальника, и не удивительно, что Пьеру прозвучавшие слова показались, по меньшей мере, странными.
Он с иронией взглянул на Джека – этого молодого человека, по-видимому, ни разу до этого не встречавшегося со смертью, и возможно предполагавшего, что тела убиенных должны источать запах ароматных фруктов.
-Что ж поделаешь, не все пользуются одеколоном. – Голос зазвучал со второго этажа, и по голосу Пьер определил, что слова принадлежат его коллеге – Энтони Гаррисону. Это Пьера очень развеселило, потому, как они являлись давними друзьями, и работать вместе с жизнерадостным Тони было одним удовольствием. Действительно, всегда довольный и оптимистичный он, казалось, не мог сочетаться с профессией криминалиста. Однако ж сочетался,  и довольно неплохо. Тони спускался по лестнице, ступени которой были похожи на зубы больного цингой, то есть их критически не хватало, а которые и оставались, то были кривыми и рыхлыми.
-На втором этаже пусто… точно в голове начальника, - Отрапортовал он Джеку (причем вторую часть фразы произнес себе под нос), и тут же воскликнул, радостно всплеснув руками. - Пьер рад видеть тебя в столь гнусном месте. Что я говорил, тебя привлекают подобные точки.
-Ага, прямо вызывают эстетическое наслаждение.
-В общем, так, - прервал их Джек, который осмелился разжать нос, и как он убедился, совершенно зря, - труп отправлен на исследование. Нам предоставлено помещение. Цель разобраться в произошедшем, и по возможности найти виновного…
-Заодно, узнать удавился ли он сам, или его удавили, - вставил Тони.
-То, что подобный прецедент был совершен чужими лицами не стоит сомневаться, - грозно сверкнул глазами Джек, недовольный тем, что его перебили. Тут же, словно готовясь к прыжку в воду, он глубоко вдохнул ртом воздух, и тут же зажал нос пальцами.
-Знаете, есть теория, что ртом дышать вредно, - подтрунил Тони, - это приводит к заражению дыхательных путей, а это уже верная смерть.
 Джек недовольно взглянул на него и, спешно произнес:
-В общем, действуйте. Найдете улики, доложите мне. Я буду ждать у себя в офисе. Чтоб к шести были с отчетом.– И так же спешно  переступив через порог, удалился.
-Вот, сукин сын, - ругнулся Тони, но не сердито, а весело и задористо, и тут же забыв про Джека, обратился к Пьеру, - ну как, удалось пригласить Джона-журналиста?
-Вроде того, Тони. Он должен появиться с минуты на минуту.
-Так ты считаешь, стоит его вводить в игру? Рассказывать все про Орден?
-Думаю, сейчас лучше придумать какую-нибудь легенду. Я не смогу ему рассказать все так, как смог бы Фридрих.
-Одним делом меньше. Осталось найти Филиппа Стюарта.
-А кто это?
-Да черт его знает, кто такой. Но, головой клянусь, что встречал его уже когда-то.
-Это он сообщил о трупе?
Тони кивком головы дал понять, что Пьер не ошибся в своих догадках. Они присели на стулья не торопясь вести расследование, и Тони ненадолго задумался, словно что-то прокручивая у себя в голове.
-Какой все же наш начальник инфантильный. Просто сущий ребенок. – Высказался он после промедления и тут же раскатисто рассмеялся. Пьер подхватил его смех. Он знал, о чем говорит его напарник, и был полностью солидарен с ним.
Если бы кому-нибудь из полицейского отдела  раньше сказали, что в скором будущем новичок, рядовой Джек Адлер сможет дослужиться до префекта, то те бы лишь покрутили пальцем у виска и проводили пророка испепеляющим, вводящим в краску взглядом.
Но вот беда, едва бывшему абитуриенту стукнуло двадцать пять, как его отец Виктор Адлер поддался в управление, и, баллотировавшись в мэры, по неизвестной никому причине, выиграл гонку за власть.
В этот же год, по столь же неизвестной никому причине, его сын, еще совсем юнец, получил должность префекта, отправив на пенсию мудрого и решительного, уважаемого всеми префекта Георга Мюллера.
Вокруг этого инцидента потом еще долго кипели страсти. Слишком наивен и неопытен был новый префект, чтобы следить за порядком в городе. Впрочем, властей это нисколько не заботило. Совершенно чуждые к народу, они издавали указ за указом, в каждом из которых доминировала прерогатива власти, и практически отсутствовали права человека. В главах города просыпалось эго, и начинало настоятельно требовать удовлетворения всевозможных потребностей. И они шли на поводу, и лишь немногие имели силу противостоять этому. Но Виктор Адлер не смог, или просто не хотел противиться своим желаниям, которых у него скопилось великое множество. Нельзя не отметить, что он приходился превосходным отцом, но это нисколько не оправдывало его как правителя.
Куда более старшие и опытные работники распинались перед Джеком, и тут же смеялись ему в спину. Конечно, ни о каком уважении здесь речи и не идет. Человек, выдвинутый не по своим заслугам, а по блату не может вызывать восхищения и подражания. Ему то и дело сыпалась куча насмешек, а он, казалось, даже не замечал их, что было отдельным удовольствием для сплетников.
-Слушай, как шумит толпа за окном, - прервал молчаливую идиллию Тони. Пьер прислушался. И, правда, за окном стоял гвалт почище, чем на рыночной площади по воскресеньям.
Пьер Анри подошел к окну и осторожно выглянул, стараясь остаться незамеченным. Народ, наводнивший улицу, постепенно расходился не дождавшись сенсации. Но многие еще оставались, выжидая неизвестно чего, по-видимому, результатов следствия. Улыбнувшись, он перевел взгляд на двух охранников, которые, несмотря на пасмурную душную погоду, были в форме и ужасно вспотели, так что их красные лица отливались влажным блеском. Один из них о чем-то спорил с  подошедшим из толпы человеком, притом так отчаянно жестикулировал и размахивал руками, что лицо собеседника оказалось вне поля зрения.
-Пробиться хочет, - подошел  Тони к окну, и тоже уставился на спорящих. – Интересно о чем они спорят…
-Весьма вероятно, что не о футбольном матче, - ответил Пьер, и тут же присвистнул от изумления. Проследив за взглядом напарника, Тони посмотрел на открывшееся лицо мужчины, и тут же расплывшись в улыбке, спросил:
-Это и есть наш журналист?
***
-Вам нельзя! Понимаете, нельзя!
Джон стоял перед охранником, и с нескрываемым недовольством доказывал, что имеет право проникнуть в дом, на что, тот развел руками и произнес:
-Это не мое решение, а префекта, который не хочет, чтобы каждый посторонний вмешивался в дела полиции.
 -Я журналист. Меня зовут Джон Максвелл, моего партнера Пьер Анри. Полагаю, он сейчас внутри.
-Внутри здания в данный момент находятся два служащих. Оба криминалисты – Энтони Гаррисон, и,  да, вы правы, Пьер Анри. Но от начальства не поступало распоряжений о третьем сотруднике.
-А я и не сотрудник. Но у меня есть распоряжение от Пьера о кооперации.
-Ну и где же она? – ехидный взгляд охранника скользнул по темным брючинам Джона, затем по его белому свитеру, а после, встретился с суровыми глазами, которые явно говорили, что собеседник не шутит.
-Позовите его…- чувствуя приближающееся волнение, надрывным голосом произнес Джон.
-Я не могу… Моя цель защищать участок вот от этого… - и он пальцем указал на столпившихся.
-Ну, тогда, позвольте, я пройду самостоятельно.
-К сожалению, я также не могу этого позволить. Уж простите.
Джон давно так не испытывал такой букет чувств, который испытал за это время. То было сильное расстройство, переживание, кризис и депрессия. Он почувствовал себя как никогда обманутым, словно обычная шутка со стороны друзей обратилась в крах его карьеры. И теперь, он брошенный всеми пытается проникнуть на запрещенную территорию. Для чего это ему нужно? Ведь он договаривался об этом с Пьером заранее. Почему же тогда, его не допускают к напарнику? Он чувствовал, что так все и должно было кончиться. Его интуиция не обманывала, когда предупреждала о том, что его могут бросить, но тогда он не слишком доверял ей. Теперь… Теперь он останется, и дождется Пьера, чтобы задать ему один простой вопрос, на который он слишком жаждет услышать ответ: для чего нужно было вызывать Джона, если он в принципе оказался не нужен.
Только Джон ощутил, как его сердце начинает учащать биение, кровь в жилах разогреваться, а он бессознательно шарит по карманам в поиске сигарет, которые было, бросил еще лет пять назад, как услышал, что некто выкрикнул его имя. Да-да, ему не могло послышаться. Кто-то ясно и четко произнес две фразы: «Джон  Максвелл», и тут же словно вдогонку, еще четыре: «Замечательно, что ты пришел».
***
Пьер смотрел, как Джон, развернув блокнот, принялся записывать все увиденное здесь. Джон твердо решил начать с описания интерьера столь неблагополучного места, и потому походив по комнатам, сел на деревянный рассыпающийся стул, приставленный к старой конторке, и принялся делать записи. Тони в это время сидел поодаль, и хрустел пальцами, как он часто любил делать от безделья и скуки.
На этот раз его ничегонеделанье ограничилось молчанием, и это было странно, потому, как одной из слабостей Тони были разговоры, снабжаемые обильными потоками фраз. Сейчас же не следовало комментариев, и вообще никаких разговоров.
Все кто знал Энтони, неизменно удивились бы его безмолвию и унынию в данный момент. Будучи неизменно душой компании, этот дерзкий малый, был непросто прозван товарищами «безрассудным». Казалось бы, в его тридцатидвухлетнем возрасте пора выбросить из головы юношескую прыть, но с точностью до наоборот, каждый прожитый год добавлял ему импульсивности. И пока, многие боялись помыслить, что станет с ним лет этак через пятьдесят, другие опасались того, что он может натворить сейчас. Непредсказуемость – вот главная черта Тони. Казалось, порой он сам удивлялся своим выходкам, но продолжалось это недолго - тут же он забывал про них, а новый фортель уже зарождался в голове.
Как-то раз, с магазинного прилавка он незаметно вынес кусок мяса на целых четыре фунта, и когда его хватились, принес обратно, якобы конфисковав у грабителя. Получив благодарность от владельца магазина, он потом отчитывался перед Джеком, который уже тогда являлся начальником городской полиции. Причем, на вопрос, как он определил, что это был именно грабитель, а не просто несчастный покупатель, попавшийся на пути, и несущий честно заработанный сверток с провиантом, последовал ответ:
«Очень просто, я и есть грабитель».
Несколько секунд Джек ошарашено смотрел на улыбающееся довольное лицо Тони, а затем едва выговорил:
«Зачем?» - «Хотел проверить, как работает охранная система в продовольственном магазине. Надо заметить, паршиво. Если преступник придет грабить магазин, ему будет достаточно отвлечь продавца, сунуть руку под прилавок и без особого труда уйти с добычей».
Тогда он просто ходил по краю своей карьеры, но дело не было предано большой огласке, и потому все утряслось к его радости и радости его коллег. Да, тут без сомнения, он был любимцем публики. Даже Джек понимал, как он влияет общую атмосферу, подчас разряжая ее, поднимая боевой дух, и потому готов был выдерживать его абсурдные выходки.
-Интересно, все же, труп, значит, увезли. Возможно, вместе с уликами, - тихо произнес Джон, не отрываясь от записи.
-Распоряжение начальника. Мы не можем препятствовать этому.
-В чем-чем, а в этом ни-ни, - произнес Тони и, рассмеявшись над своей фразой, повторил ее несколько раз.
-Но каким образом, интересно знать, мы отыщем виновного?
-А его и незачем искать, - продолжил Тони. – Имя виновного – Филипп Стюарт.
-Имя подозреваемого, Тони. Не путай слова, - вставил недовольно Пьер, изображая из себя знатока по части лингвистики. Он подошел к месту, где некогда находился труп и, осмотрев пол, а затем, подняв глаза на потолок, не отметил для себя ничего, что бы могло его заинтересовать. Возможно лишь болтающаяся веревка, с которой сняли тело, могла представлять интерес.
-Нужно найти Филиппа и провести дактилоскопию. Весьма вероятно, что на этом месте должны остаться какие-нибудь следы.
-Вот для этого и нужен труп, Пьер, - произнес Джон, довольный тем, что закончил описание этого места, и скоро может освободиться от сковывающих его обязательств журналиста.
-Ну, за этим дело не станет. Когда патологоанатомы закончат свои дела в морге, ты можешь прийти за трупом и забрать его себе. Надеюсь, никто не будет противиться. – Тони был в своем репертуаре.
-А как насчет Филиппа? – спросил Пьер.
-Извините, но я не в курсе, кто он вообще такой, этот загадочный Филипп? – Джон открыл блокнот и терпеливо ждал ответа.
-Извиняем, мы и сами не знаем. – Тони подошел к окну и выглянул наружу. – Эй, вы! Живо расходитесь! Нечего тут высматривать! – крикнул он на столпившихся, которых насчитывалось чуть более десятка. Основная часть разошлась по домам, а те немногие продолжали стоять и пялиться на полуразрушенный особняк. Толпа зашевелилась и улица стремительно начала пустеть. Зрелище, на которое собрался народ, не состоялось, и многие в огорчении покидали переулок.
-Ну, а как же узнали тогда про его существование?
-Джон, тебе когда-нибудь говорили, что ты зануда? – эта фраза от Тони должна была загнать в краску журналиста, но Джон лишь усмехнулся и решил повторить вопрос:
-Ну а все же?
Тони изобразил гримасу, будто этот разговор утомляет его, между тем как чувствовал себя весьма прекрасно, и с удовольствием отметил, что за окном пошел такой ливень, что даже служебный «Форд» с охранниками на борту ретировался. Осталось лишь три человека – Джон, Пьер и, он - Тони.
Теперь, когда им никто не мешал, и никто не мог ворваться в помещение, они могли спокойно поговорить. Тони подмигнул Пьеру, и тот кивнув, прочистил горло.
-Джон, - начал он, растягивая слова и обдумывая предложение. – Помнишь, я тебе говорил про группировку, которая может быть весьма опасна?
-Ну конечно. За этим я и здесь. Услышать комментарии, но почему-то никто не торопиться разъяснить мне, что происходит на самом деле.
-Хм… понимаешь, все действительно не так просто.
-Пройдемте на второй этаж. Я хочу показать вам кое-что. – Прервал их диалог Тони.
Все трое, друг за другом, начали осторожно подниматься по ступеням. Джон со страхом взирал на нечто, когда-то бывшее деревянной лестницей, и превратившееся в сооружение для самоубийц. Казалось, каждый скрип доски может превратиться в хруст и с грохотом упасть на пол. Но все прошло на удивление благополучно. Они стояли возле закрытой двери в комнату, и Тони подойдя к ней, осторожно толкнул ее рукой. Та поддалась и с присущим скрипом открылась, вызвав в теле Джона ряд неприятных ощущений.
Комната, представшая пред ними, вызвала те же мрачные ассоциации, что и та внизу, а может даже более угнетающие.
Вся она, была перевернута вверх дном. Здесь царил беспорядок, сродни которому можно увидеть на свалке. Кругом рухлядь: деревянные щебни, кусочки камней, появившиеся неизвестно откуда, щекочущий нос запах пыли. Опрокинутый стол, и пара стульев перевернутые вверх ногами, шкаф, упавший на бок, створчатые дверцы которого валялись поодаль друг от друга. Все это и многое другое ясно говорили, что кто-то здесь похозяйничал в отсутствие хозяев.
-Вот здесь находится рай для криминалистов! – восторженно произнес Тони, словно чичероне на экскурсии, показывающий присутствующим местные достопримечательности. Джон, пораженный этим шокирующим видом, не произнес ни слова. Даже не спросил, что тот имеет в виду под словом «рай», хорошо понимая, что столько улик, сколько накопилось здесь, не собрать и со всего тела убитого.
-Здесь орудовала клика. Возможно, что-то искала. Верно, что-то крайне драгоценное, и, по-видимому, все же нашла. – Предположил Пьер, адресовав Джону свою гипотезу.
-Могу предположить, что это просто слепая ярость, – возразил тот, обретя, наконец, дар речи. Тони подошел к одной из стен, и постучал по ней.
-Слышишь звук?
-Он глухой.
-Я и сам знаю, что он глухой. Гораздо важней, что он означает. То, что там, за этой доской – полость. Сечешь?
-По-видимому, доска лишь тоненькая перегородка, а за ней в данный момент спрятана еще одна комната.
-Комната, не комната, но что-то спрятано. Было спрятано, - Тони осторожно смахнул паутину и, вставив в едва заметную настенную щель  инструмент, ужасно похожий на отмычку, дернул изо всех сил. Пластина поддалась, и с треском отскочила от стены. В ту же минуту, перед их взором открылось небольшое вместилище, настолько узкое по ширине, что нужно было приложить усилие, дабы сунуть в нее руку.
В то время как Джон удивленно переводил взгляд с этой расщелины на своих коллег и обратно, Пьер пересек комнату, и сунул руку внутрь отверстия.
-Осторожней будь. Неизведанные места всегда опасны, - подытожил Тони.
-Да не переживай так. Если что тебе нового партнера приставят.
-Я-то продержусь, а о Джеке ты подумал? Кто о нем позаботится?
-А Джек это твой ребенок? – спросил пораженный таким открытием Джон. – Ты мне о нем ни разу не рассказывал.
Тони так и прыснул со смеху.
-Не совсем ребенок, и не совсем его, - произнес он сквозь порывы хохота.
-Точнее сказать, вовсе не ребенок. И вообще не мой, - пытаясь сдержаться от смеха, сообщил Пьер. Он с величайшим отвращением на лице, достал руку, сжатую в кулак из расщелины, которую обвивала паутина, и порядочно встряхнул ее. – Черт, одна тенета.
-А что же тогда у тебя в кулаке? - задал вопрос недремлющий Тони. Пьер разжал кулак и показал свою сухощавую, всю изрезанную линиями ладонь, на которой покоился какой-то вытянутый предмет золотого, даже коричневатого оттенка.
-Золотой слиток? – удивленно вскинул брови Джон, вызвав новый порыв смеха.
-Медная брошь, - умозаключение Пьера было основательно и неопровержимо.
-Получается, мы опоздали коллеги.
-Опоздали куда? - Джон все также чувствовал себя самым непросвещенным человеком в команде, и потому чувство «лишнего» теперь преобладало над остальными. Гомилофобия, или боязнь общения с окружающими, из-за опасения быть осмеянным, появившаяся в Джоне только сейчас, затруднила его возможность к полноценному разговору, и потому он ограничился скромным вопросом.
-На свидание… - пренебрежительно усмехнулся Тони.
-На свидание с анархистами, - добавил Пьер.
-Кем?
-Это и есть та опасная группировка, которую мы пытаемся разыскать.
Джон был сильно ошарашен. Неужели, это те самые анархисты, движимые по дороге, проложенной еще Джерардом Уинстэнли, и являются убийцами.
-Эти анархисты… Они же миролюбивые… - начал, было, Джон.
-Черт бы побрал этих проклятых анархистов! - в негодовании воскликнул Пьер, словно бы его ущемили в чем-то. И словно выражая пылкий нрав, в довершении своих слов, слегка пихнул балку, некогда поддерживающую свод крыши, ныне валявшуюся на грязном дощатом полу. – Джон, теперь, надеюсь, ты понимаешь, как важно найти этих анархистов. Мы решили образовать собственный фронт для противодействия им…
-Только не забудь, это все происходит втайне от Джека, кем бы он ни был.
-Да… Джек – наш недалекий начальник, и потому посовещавшись, мы решили все организовать тайным образом, не привлекая его к делу. В целом, создали группу по остановке движения, набирающей обороты камарильи, и теперь бежим по их следу, стараясь ни упускать из виду ни одного поступка. И как убеждаемся не зря…
-Оказалось, они пытаются незаконно захватить власть в свои руки, и пользоваться ей безгранично. Ну-ка Пьер, как по-научному это выразить?
-Хунта?
-Ну не знаю… Но звучит устрашающе… Брр… только подумайте, чего могут натворить свихнувшиеся диктаторы… Цезари паршивые… Харкающие кровью Суллы…
-Сильно сказано…
-Это еще что… Нероны… Нероны бездарные они! Вот… Пожалуй, теперь все, - Тони закурил и посмотрел на небольшую прореху в крыше, сквозь которую сочилась небесная вода образуя эрозию в дощатом уже основательно прогнившем полу.
-И как же называется ваша организация? – эмоциональный шторм закончился, и теперь Джон решился на еще один вопрос. Но никто не торопился с ответом. Тони продолжал курить и глядеть сквозь дыру в крыше на свинцовое небо, а Пьер носком ноги пытался отлепить от пола пожелтевший листок старого номера газеты «Диалог». Подумав, что его никто не услышал, Джон повторил вопрос, но ответа он не дождался.
Внизу что-то грохнуло. Послышался какой-то приглушенный крик, и быстрый топот ног сменился на резкий удар, словно кто-то с силой закрыл дверь, заставив их буквально подпрыгнуть на месте.
Сердца всех троих вмиг похолодели… Джон почувствовал во рту неприятную сухость с медным привкусом и взглянул на Пьера и Тони.
Пьер моментально побледнел, и Джону показалось, что и он сам выглядит ничуть не лучше. Тони же, был единственным из всех, кто пытался сохранить выражение спокойствия на лице, и это у него, надо сказать, получилось довольно хорошо.
Выкинув недокуренную сигарету, он выхватил пистолет из кобуры, и в два шага одолев комнату, уже стоял у края лестницы.
-Кто там?! – крикнул он вниз. – Стоять на месте! Я спускаюсь!
В следующую секунду, очутившиеся на спуске Пьер с Джоном, уже не могли сказать, что произошло дальше. Тони почти бегом устремился вниз по лестнице, и вдруг его пистолет, выстрелив куда-то в потолок, вылетел из рук и вскоре устремился вслед за хозяином, который летел с высоты второго этажа, минуя ступени. Для обоих это было ужасное и мимолетное видение. Даже мысль не успела проскочить в их голове, как начал рассеиваться пороховой дым, а где-то внизу валяясь в обломках, стенал от боли Тони. Место, где когда-то была коварная доска, теперь пустовало как еще один выбитый зуб.
                Глава 4.
                Под землей теплится жизнь.
На лазурном небосводе вспыхнуло зарево. Яркий свет огня на горизонте осветил спящую местность, живописные места которой до сих пор вызывали неизведанное блаженство. Их было такое количество, что любой путник, едва забравшись на усеянную высокой травой и мягкотелыми тополями возвышенность, увидел бы картину, достойную кисти художника. Прямо на востоке простирался лог похожий на неглубокое блюдо, на дне и по краям которого была рассыпана зелень, и словно по этой зелени синими нитками вышита река, ниспадающая водопадом от краев к самому дну. Единственное, что портило впечатление от посещения столь красивых мест – серое пятно, находящееся в низменности. Жирная клякса на лоне природы и являлось тем самым мрачным и неприветливым городом Модос.
Город являлся довольно большим конгломератом. Тут насчитывалось около 30 тысяч людского населения, и как каждый уважающий себя город, город N… делился на районы. Словно пирог, разделенный на части, одна из которых являлась протухшей и испорченной, другая – черствой, но, съедобной, третья же – ароматная и теплая, являлась самой аппетитной из всех трех. Первый кусок пирога, точнее, район, тот, что был больше, назывался районом Трущоб. Именно здесь выживали низшие слои общества. Так же был и другой район – Гражданский. Здесь проживали те, кто действительно считались гражданами города. Люди, занимавшие хоть какое-то весомое положение в обществе. Остальным этот район не светил. Третий – самый малочисленный, но не зря прозванный районом Патриций – простым смертным вход сюда был заказан.
Эти районы разделялись рукавами полноводной реки, сквозь которые было перекинуто несколько мостов. Те, что были деревянными, давно уже сгнили. Но те, что были сделаны из камня, до сих пор чувствовали себя прекрасно. Лишь только у самого основания камень был подточен водой, и опоры моста позеленели. Но это было не столь важно. То, что делало этот город поистине уникальным, заключалось в его расположении. Он лежал в котловине, и это делало его уязвимым для ниспадающего водостока, проходящего прямо подле города N…. Наверное, потому было решено соорудить дамбу, которая бы оберегала от наводнений, и лишь меандрам был разрешен вход, основному же руслу проходилось обегать город поодаль.
Филипп Стюарт, или, как его называла мать, Стюарт-младший, был отнюдь не из робкого десятка, и вообще являлся славным малым. Этот юноша, забравшись на курган, смотрел на серый город, и думал. Голову клонило ко сну. Он практически не спал всю ночь, потому как в городе его терзало непонятное чувство опасности, и лишь удалившись от него, ушла и тревога, позволив юноше немного вздремнуть.
Сон его был столь же тревожен, а ранее пробуждение заставило позабыть сновидения, но всколыхнуло воспоминания прежнего вечера. Все теперь ему казалось неестественным и невозможным, будто привидевшимся во сне. Словно бы это не он вчера увидел этот отвратительный труп, а кто-то другой, после пересказавший ему страшную историю, а он сидел, закутавшись в одеяло и, дрожа от страха, с удовольствием поглощал каждое слово рассказчика.
У Филиппа были на удивление белесые волосы и такие же белесые брови, как у альбиносов. Казалось, они начисто лишены окраски, но стоило приглядеться, и тут, же напрашивался другой вывод – его волосяной покров, возможно, выгорел на Солнце.
Его практически никогда не спрашивали, откуда у него такие светлые волосы, а если и спрашивали, то мальчик, лишь пожимал плечами. И действительно, откуда ему было знать. В его волосах не хватало пигментов, а вот почему – это другой вопрос. В остальном он был обычным, уже изрядно повзрослевшим подростком, двадцати двух лет от роду. Стройная осанка, подтянутые плечи, величественный, но добрый взгляд голубых глаз и прямой грациозный нос, делали из него завидного красавца. Если бы не мизантропия и меланхолическое настроение, делавшее из него юного мудреца-отшельника, он бы мог иметь успех у женщин.
Если вернуться от описания внешности Филиппа к его мыслям, то можно было выделить одну яркую особенность: в его голове словно прокручивалась заедающая пластинка. Его мысли вновь и вновь возвращались к событиям прошлого вечера, обрисовывая страшную картину все более и более подробными деталями. Образы теперь выглядели гипертрофировано: повисший человек предстал монстром без кожи, яйцевидной безобразной головой, чьи щупальца с вожделением тянулись к Филиппу в надежде схватить и пожрать его. Филипп кричит, закрывает лицо руками, ломится в неизвестность и уже через секунду дом разваливается, изрыгая облако пыли и огня.
Мысль рухнула, словно тот дом, и на ее месте появился телефон-автомат на углу одной из улиц. Филипп судорожно шарит по карманам в поисках монеты, и дрожащими сырыми от дождя руками извлекает ее и бросает в жадный автомат. Прикладывает ухо к трубке и начинает считать гудки. Вскоре, заспанный голос слышится на другом конце провода:
-Здравствуйте, вы позвонили в городскую полицию города N…. Чем можем помочь?
-Произошло убийство… улица…улица…- Филипп начинает шуршать письмом в поисках адреса. – Кривой переулок, дом 16…
-Вы говорите, Кривой переулок, дом 16? – слышится шорох бумаг и скреб, словно гвоздем начинают царапать деревянное покрытие стола, но Филипп знал, что это всего заносят его показания на бумагу.
-Да-да… - быстро отвечает он, по-видимому решив, что от этого зависит его судьба.
-Как ваше имя?
-Филипп Стюарт…
-Филипп…как?
-Стюарт…
-Через «д»?
Филипп нахмурился. Он словно стоял рядом со своим двойником и следил за каждым его движением.
-А это имеет значение?
-Ну, либо вы королевский приемник, либо сын бортпроводника… Как видите, имеет.
-Уж точно не королевских кровей. Да и какая разница? Я вам рассказал про труп, а вы начинаете интересоваться мной.
-Подождите, не бросайте трубку. Как бы это странно не звучало, но вы являетесь подозреваемым. Потому должны явиться завтра на Северную улицу, дом  24 для дачи показаний. Какое время вас устроит?
-Хм… Вообще-то, я не слишком разбираюсь во времени… И в этом городе тоже…
-Тогда мы сами вас найдем. Скажите ваше местоположение.
-Прозрачная будка на углу неизвестной мне улицы… - с холодным равнодушием и ухмылкой на губах, Филипп кинул трубку на рычаг. Та, с присущим звяком прервала голос диспетчера, который, кажется, что-то еще пытался спросить, но не успел. Все, что Филипп мог сделать – уже сделал, и скоро бедный старец найдет себе приют. Остальное его уже не интересовало. Ему вовсе не хотелось отправляться в участок и вновь вспоминать это ужасное ощущение, которое он пережил несколько часов назад. Пусть уж лучше они сами позаботятся о мертвом, а он сделал свое дело, и теперь вряд ли чем-то поможет правоохранительным органам.
Едва пропал образ таксофона, как вновь он оказался перед двухэтажным полуразвалившимся ущербным домом. Он словно забыл в этом доме какую-то частичку себя, и теперь в своих мыслях постоянно возвращался к этому ужасному дому, чьи четыре окна похожие на глазницы неотвратимо следили за ним...
Филипп опомнился и оглянулся вокруг. Безрадостные тучи затянули голубой небосвод, и жизнерадостная природа кругом стала безжизненной и угрюмой. Стальная река, протекавшая поодаль от того места, где сидел Филипп, опершись руками о холодную почву и мокрую траву, хранила в себе равнодушие небесного пространства.
Он смотрел на реку, которая минуя дамбу, изгибалась и устремлялась в грот, вырытый силами природы, спасавший низменность от образования озера на месте города.
«Вот что значит целеустремленность. - Подумал Филипп. - Река всегда найдет дорогу к выходу. Именно то, чего мне явно не хватает».
Его почему-то вновь начало тянуть к тому дому, словно бы это могло освободить от душевных мук. Он сам не знал, в чем заключается та самая странная тяга к месту убийства. Хотелось ли ему убедиться, что полиция выполнила свой долг, или может просто вновь проникнуться той атмосферой, когда каждую твою клеточку заполняет страх. Это чувство, что бы там ни говорили, вызывает и удовольствие, сродни изнурительному бегу или чувству опасности. Почему же некоторых убийц ловят, когда они приходят навестить свою жертву. Что движет их прийти туда снова? Чувство стыда? Отчаяния? Или может получение удовлетворения от содеянного? Для того чтобы вновь в полной мере ощутить каждый скрип ветра в ставнях незакрытого окна, напитаться воспоминаниями о том моменте, когда в кровь вспрыснулось огромное количество адреналина.
Как бы то ни было, но Филиппа уже несло к тому дому, и он вряд ли мог управлять своими ногами; они сами мчали вниз по склону, сами перепрыгивали через буераки, и сами переходили с быстрого шага на бег. Руки едва успевали цепляться за сухую осеннюю траву, дабы тот кубарем не скатится вниз с холма. Трава в благодарность оставила пару мелких неприятных царапин на ладони, из которой начала сочиться кровь. Но это было таким пустяком, что Филипп даже не обратил внимания на порезы.
Дорогу к переулку он помнил хорошо, и потому проскочив несколько улиц, очутился около ржавого указателя. Сбавив ход, он, ни долго думая, углубился в петляющий ряд домов. Как и ожидал у того самого дома выстроилась толпа с несколько десяток человек. Сейчас он при любом раскладе не мог зайти в здание. Но преимущество, так или иначе, было на его стороне. Ему ненужно было торопиться, и потому, он мог спокойно подождать нужного момента, и когда толпа разойдется, проникнуть внутрь. Тогда возможно, он сможет ответить на вопрос, который мучил его с детства. Кем является старик Альфред по отношению к нему?
Словно шпион, он прокрался за спинами людей, стараясь остаться незамеченным. Хоть они и не обращали на него ровно никакого внимания, излишняя осторожность не могла помешать. Спрятавшись под козырек чьего-то двора, он принялся наблюдать за зеваками. Вскоре по двое, по трое мимо укрывшегося Филиппа стали проходить люди.
Раздались раскаты грома и на землю крупными каплями начал накрапывать дождь. Небо, обронившее их после вспышки молнии, выдало рев, подобный звериному рыку. Молния рассекла надвое небо, ослепив  своей вспышкой, и затухла. И вскоре, разорванное небо не смогло сдерживать воду, и та, обратившись в ливень, разогнала людей.
«Вот, уже хорошо», - заметил про себя Филипп, наблюдая за тем, как оба охранника забрались в патрульную машину, и та, заурчав, тронулась с места, оставляя за собой грязный след от шин.
Вскоре ни одной живой души уже не было видно перед домом. Подождав несколько минут, и убедившись, что рядом никого, Филипп перебежками направился к зданию. Обогнув ленту, он на цыпочках проник в дом. Боясь издать хоть один звук, потревожить дух мертвого дома, он со страхом пробирался по крытому двору. Сердце билось, гулко отдаваясь в ушах. Не доходя до двери, которая почему-то была открыта, он почувствовал запах гниения, настолько отвратительный и тошнотворный, что ему пришлось зажать руками нос. Таким образом, продвигаясь, и вздрагивая от удара об пол каждой капли просочившейся сквозь крышу, он переступил через порог. Труп увезли, насколько можно было судить по одиноко болтающейся веревке, время от времени освещающейся ореолом от ярких вспышек молнии, проникающей сквозь окна.
Комната предстала перед взором Филиппа точно такой же, какой он и оставил ее прошлой ночью. По крайней мере, изменений он не заметил. Осторожно, стараясь не скрипеть половицами, он подошел к небольшой тумбе с разбитым зеркалом в резной оправе и, отодвинув шкаф в поисках чего-либо, принялся ворошить ненужный хлам, которого здесь скопилось в достатке. В ящике лежали какие-то непонятные, пожелтевшие от времени вырезки газет, портрет молодого мужчины, в котором Филипп с трудом, но все же, признал Альфреда, хотя и видел его один раз и, то не в лучшие годы. Также здесь находилось несколько книг. По большинству своему, бесполезных. Но одна – приятно удивила юношу. Это был сборник рассказов Эдгара По – именно он был самым обожаемым и близким по духу писателем Филиппа.
Еще с самого детства, он открыл для себя мир печального романтика. С тех пор, как после гибели отца начал навещать соседа, старика Бернарда, учившего его чтению, письму и немного математике. Сам Бернард называл себя Бернардом Шоу – он был не только тезкой великого писателя, но и его поклонником в немалой степени. Все остальные же называли его в шутку Библиотафом, хотя, конечно же, все было вплоть до наоборот. В его гостеприимном доме всегда могли угостить чашкой чая (да, старик был не беден), а также книгой, практически на любой вкус, порой даже самый придирчивый. Да и право, это было царство книг. Книгами здесь не только были заставлены ломящиеся от изобилия полки стеллажей; книги здесь были нечто обязательным атрибутом – они лежали на столе, ютились на полу, жались под кроватью. В зависимости от того, какой книгой сейчас увлекался Бернард – они могли находиться возле его кровати или под кроватью, которые же были давно прочитаны – пылились на верхних полках шкафов. Именно на полке одного из них, Филипп и обнаружил старую книжку в кожаном переплете с рваными страницами и неровным шрифтом.  Это и был Эдгар Аллан По. Филипп страница за страницей поглощал каждое слово, и ему все больше и больше симпатизировал этот медленный и плавный стиль повествования с раздумьями и подробными описаниями.
И теперь, оглянувшись, словно его мог кто-то заметить, он быстро сунул драгоценный фолиант за пазуху, и также быстро задвинул ящик. Посмотрев по сторонам, глазами ища еще что-нибудь драгоценное, наткнулся на небольшую конторку. Надеясь, что там найдется что-нибудь интересное, он подошел к ней и едва отодвинул доску, как наверху что-то брякнуло.
Филипп вздрогнул и встал как вкопанный. «Возможно, что дождь шумит на крыше», - подумал он и уже успокоился, как прямо над головой раздались быстрые шаги. От этих движений с потолка начала  сыпаться пыль и дресва.  Филипп интуитивно пригнулся, предостерегаясь от падения потолка, который казалось, сейчас треснет и провалится вниз. Но потолок не провалился. Более того, шаги наверху стихли, и вновь наступила тишина, изредка прерываемая бормотаниями, которые поначалу Филипп принял за звук дождя. Теперь-то он знал, что там наверху находятся люди, и они беседуют между собой. Послышался смех, и Филипп, забыв про свои происки, медленно-медленно передвинулся по направлению к лестнице, и попытался прислушаться к разговору. Но как бы он ни напрягал слух, воздух доносил до него лишь какие-то малоразличимые обрывки слов. Это было похоже на то, как если бы посторонний прислушивался к перешептыванию двух собеседников.
«Что им здесь нужно?- задумался Филипп. – Может быть, это и есть те самые убийцы? Нет. Определенно, нет. Они появились здесь гораздо раньше меня. С того времени, как зеваки окружали этот дом. А ведь это очень рискованно. Хотя не исключено, что они проникли через окно. Что за бред! Никогда бы не подумал, что кто-нибудь станет забираться через верхнее окно, предпочтя ее обычной входной двери. Черт, что же мне делать?! Нужно уходить, пока не засекли».
И едва он успел подумать, как ноги сами понесли его к выходу.
«Нероны…Нероны бездарные они!» - отчетливо услышал Филипп голос сверху.  Некто произнес фразу хоть эмоционально, но в его голосе слышались бархатные, довольно приятные нотки. Говоривший обладал сладкозвучным тенором, и это в некоторой степени успокоило Филиппа. Убийца в его понимании, был грубым неотесанным мужиком с трехдневной щетиной и вечным запоем. Но никак не сочетался с образом приятного человека, который полушутя, полусерьезно может высказываться благим матом.
Но как бы, то, ни было, Филиппу все равно не хотелось оставаться здесь. Кем бы ни был этот человек, он здесь неспроста. И потому ему, Филиппу, лучше исчезнуть из этого дома, раз и навсегда.
Стохастический случай, перевернувший жизнь Филиппа произошел именно тогда, когда он уже готов был уйти из дома. Тот случай, про который, оценивая спустя годы, можно сказать: это и есть переломный момент в моей жизни. У многих он случается, допустим, когда персона вышагивает по краю могилы, так и, норовя туда свалиться, но внезапно сворачивает в сторону от гиблого места. Про такого обычно говорят, что он родился в рубахе. Мог ли Филипп сказать про себя, что является тем же счастливчиком, что и восставшие из мертвых. Однозначного ответа нет, и не было. Хотя с его субъективной точки зрения он всегда являлся трагиком по жизни, начиная от гибели отца, и кончая этой историей. Его ищущий дух, попавший не в это время и не в этот мир, сильно страдал. С точки же зрения истории, он являлся, пожалуй, любимцем Фортуны. Как бы то ни было, жизнь его не была обыкновенной, а роли, которую ему предстояло сыграть в судьбе города, позавидовал бы сам Наполеон.
Сзади послышался удар. Филипп так и застыл на месте. Он не видел, но чувствовал, как печатая шаг к нему, стремительно приближается мужчина. Сопротивляться было бесполезно, что он в принципе и не делал. Мысль о побеге пропала сразу же. Да и какой мог быть побег, когда в ногах и руках он почувствовал сильную усталость, а на грудь словно надавила тяжелая плита.  Единственным его желанием было упасть прямо сейчас. Упасть на месте, и утонуть во сне. Он боялся повернуться, боялся даже пошевелиться, словно только так его могли не заметить. И со стороны это смотрелось глупо. Мужчина приблизился настолько, что Филипп смог уловить едва заметный запах перегара, и почувствовать над своим ухом тяжелое дыхание. Он зажмурился, и стиснул зубы, чтобы ни один вопль не вырвался из его глотки. Но сдерживать его было сложно, еще сложнее было сопротивляться.
Филипп сжался в комок, предчувствуя удар. И он не заставил себя ждать. Филипп уже летел на пол. Сдавленный крик непроизвольно выскочил из горла, напугав его самого до умопомрачения. А потом он, ударившись об выпирающую половицу головой, потерял сознание.
***
Филипп Стюарт очнулся в какой-то низкой и ужасно тесной комнате, в которую откуда сверху, сквозь щель, проникал тусклый свет. Поморщившись от боли в лобовой области и, определив, что твердое вздутие на больном месте является не пробитым черепом, а всего лишь шишкой, он мало-помалу успокоился и оглядел каморку, в которую соизволил попасть.
Сия комната, если и являлась таковой, походила на чулан, в который скидывают весь ненужный в доме хлам. Здесь было все, начиная от сломанной метлы до проржавевшего остова велосипедной рамы. В углу стояло оцинкованное ведро, валялся угольный противогаз, к стене было приколото полотнище из черного куска ткани. Прямо подле себя, Филипп обнаружил какой-то бумажный сверток, по-видимому, очень весомый. Окончив осматривать место, Филипп присел (подняться в полный рост не позволил бы потолок) на протертый до дыр половик, служивший ему прежде подстилкой.
Желудок сводило от голода. Филипп голодал уже третий день, и потому только одна мысль с настойчивостью дятла долбившего дерево, осаждала его мозг: «Нужна еда! Нужна еда!». Он, казалось, мог бы съесть что угодно, лишь бы это могло насытить, или обмануть его желудок. Он посмотрел по сторонам, и к своей радости около опутанного паутиной угла, в вазе со сломанным горлышком обнаружил засохший серый цветок. Схватив его, Филипп без удовольствия принялся жевать пожухлый стебель. Растение горчило и пережевывалось с трудом, словно мочало, что лишь сильнее сердило желудок. Он требовал нормальной пищи.
Обрадованный было тем, что нашел выход, находящийся аккурат за черным полотном, Филипп вдруг осознал весь ужас своего положения. Дверь была прочно заперта, и ни стук, ни попытка взлома, ни к чему не привели.
Преисполненный отчаяния, Филипп на карачках подполз к бледным полоскам лучей проходящих в чулан сверху и, сощурив один глаз, заглянул в потолочную скважину, через которую лился свет. Насколько хватало видимости сквозь щель размером чуть более превосходившее игольное ушко, это была комната. Филипп сам не мог видеть однозначно, что вверху находятся чьи-то покои, но внутри словно подсказывало ему – камера, в которую он был заключен – выводилась не на улицу, а прямо в здание.
Отодвинувшись от своеобразного глазка, он наткнулся на сверток. Пожираемый любопытством, он начал расправляться с оберточной бумагой. Приятный запах свежей выпечки, донесшийся из пакета, лишь усилил его хватку, с которой он расправлялся со свертком. К рукам он подключил зубы, чтобы снять веревки, опутывающие бумагу. Словно обезумев, он стал похож на хищного зверя, рвущего на куски свою добычу. В конце концов, увидев, что находится внутри, он чертыхнулся и с нескрываемым удовольствием стал жадно поглощать хлебный мякиш. Управившись с ним, Филипп вывалил из свертка еще продукты: консервы, пару печеных картофелин в шелухе и даже небольшой вареный кусок мяса, по цвету и запаху напоминающий свинину.
Пожалев о булке хлеба, ушедшей в расход так рано, он нашел тупой ржавый нож, до этого, незаметно валявшийся подле его ног, и начал расправляться с банкой тушенки. Насытившись вдоволь так, что почувствовал острую колющую боль в области груди, он убедился в одном мудром высказывании: «Не ешь много натощак». Но, несмотря на все предостережения, Филипп почувствовал как слабость, одолевавшая его, начала постепенно исчезать. Он поправил половик и удобно, насколько это было возможно в его случае, устроился на нем.
Неизвестно сколько пролежал он в таком состоянии. То, впадая в дремоту, то вновь возвращаясь в сознание, Филипп гарцевал во владениях полусна. А в это время наверху послышалось движение. Поначалу, легкое и едва заметное, будто кто-то в домашних тапочках прошлепал по ворсистому ковру. Затем звук вырос до неспешных шагов, и вскоре достиг ушей Филиппа. По неровным тактам движения можно было определить, что пешеход был не один. Юноша буквально вскочил со своей примитивной постели и подполз к щели, сквозь которую продолжал тоненькой ниткой ниспадать светлый луч.
«Нужно попросить у них помощи», - екнуло в груди. Он уже набрал в легкие больше воздуха, и готов был крикнуть какую-нибудь фразу, вроде: «Пожалуйста, освободите меня, я под вашими ногами!» или «Без паники господа, с Вами разговаривает не Всевышний, а лишь узник, жаждущий свободы».
-Поговаривают, что Лекс укокошил Мартина, - донесся до него диалог двух собеседников.
-Чистейшая правда. Сам видел. Его, и его недалекую подругу.
-Странно… С чего бы вдруг?
-Из револьвера, конечно же. Так, бах-бах, и оба повалились на землю.
-Да я не про это… За что ему такая немилость?
-А… Так он это…того…распространялся излишка, в общем…
-Вот придурок! Таки поплатился за свой язык.
-А то… Я ему говорил не чеши языком… Как в воду смотрел…
Филипп, заслышав этот разговор, в страхе прижал свои ладони ко рту, будто его тошнило. На самом деле он просто боялся выдавить хоть звук. Ни о какой просьбе он уже не думал. Те, прошагавшие наверху вряд ли могли ему помочь. Он забился в угол, подобно загнанному зверю и, схватив кусок мяса, принялся поспешно жевать. Где-то там, куда направились путники, скрипнула дверь, и вновь тишина окутала все помещение.
«Что это за место такое? – недоумевал Филипп, пережевывая жилистую пищу. – По звукам, словно дворцовая анфилада, где эхо подобно духам витает по коридорам и, отражаясь от стен, то затихает, то вдруг вспыхивает вновь. Шаги тех незнакомцев слышались еще издалека. А если бы это была небольшая комната, то естественно я не мог бы их слышать».
Поняв, что ему сейчас не ответить и на долю вопросов, мучавших его, Филипп перестал даже пытаться понять, что происходит с ним в данный момент. Потому вновь насытившись, он вспомнил об Эдгаре По. А точнее о его книге, которую он еще недавно (а может уже и давно) положил за воротник, и которая у него на данный момент отсутствовала. Возможно она сейчас, конфискованная и ужасно потрепанная лежала где-нибудь на столе этого… Лекса, который частенько пускал в расход ненужных людей (бах-бах, и дело выполнено). Или он ее уже укокошил, как сказали бы те парни.
Так или иначе, но оба письма еще оставались при нем. Одно – большое, украшенное каллиграфическим почерком, другое – совсем маленькое и написанное неровной рукой, но оттого не менее дорогое сердцу. Ведь это был почерк его отца.
Выудив из потайного кармана штанов уже изрядно помятые листы, Филипп с болью в сердце принялся вновь перечитывать их. Чтение не заняло много времени, и вот он уже вновь, ползая на коленях, принялся шарить по комнате в поисках полезных вещей. Звеня стеклянными банками и жестяными пустующими коробками, он переворачивал всю комнату вверх дном.
Вскоре, в старой нише, прикрытой сверху тюфяком, он к своему ликованию обнаружил инструменты. Отвертки, молоток, клещи и даже ржавая пила. Но было среди них и еще что-то… Что-то похожее на связку ключей насаженных на стальной обруч. Не веря своим глазам, Филипп Стюарт – этот еще совсем юный человек впервые позволил себе искренне улыбнуться. Похоже, он одурачил всех обитателей этого жилища. Ключей в связке было три, хотя дверь была закрыта всего лишь на два замка. Потому, он поспешил проверить их на ней, заранее готовый к неудаче. И тем сильнее для него было удивление, когда после поворота ключа, он услышал щелчок отодвигаемой собачки. Одушевленный таким обстоятельством, он перешел к  нижней замочной скважине. Взывая к Господу, дрожащими руками вставил ключ в отверстие и повернул его по часовой стрелке. Замок достаточно легко поддался, и дверь буквально сама начала раскрываться, выпуская узника на свободу. Филипп осторожно оглянулся и с замирающим сердцем вышел в какой-то темный коридор. Половицы предательски заскрипели под ногами, словно попытались предупредить о беглеце, но Филипп знал, что в данном месте его вряд ли кто мог услышать. Он прошел вперед по темному коридору, на стенах которого, в резных деревянных рамках поблескивали картины. Прохладный воздух подземного жилища давал о себе знать – эта часть не отапливалась, и потому чувствовалась заплесневелость помещения. Ладони, скользящие по стене, служившей ему ориентиром, становились влажными от прикосновения.
Впереди - словно маяк, сигнальными огнями ориентирующий суда, исходил яркий  свет. К двери, из которой выбивался сей луч, приближался Филипп. Сердце казалось, могло вырваться из груди, живот свело от страха, а горло судорожно сжалось в твердый ком, весьма напоминающий птичий зоб. Ему представлялось, что за дверью мог кто-то стоять. Поджилки тряслись, но ноги несли его к свету, пробивавшемуся сквозь прикрытую дверь. Он притронулся к ней рукой и дверь послушно отворилась…
За письменным столом кто-то сидел. Филипп только и успел подумать: «Ну, все, это конец!». Незнакомец словно ждал его. Он поднял усталые глаза, в которых блестела колкая прохлада, и душещипательная проницательность. Его взгляд словно проходил сквозь Филиппа и устремлялся, минуя дверь, туда в коридор.
-Ты поблагодарил  небеса за ключи? – спросил он насмешливо. Филипп не зная, что ответить на столь саркастический, но от того не менее серьезный и злободневный вопрос, промолчал.
«Нет, лишь, когда узнал, что ключи от нужной двери», - словно ведя мысленный диалог, ответил ему Филипп.
-Тебе что язык узлом завязали? Может, расскажешь, что ты делал в доме, где было совершенно убийство?
-Нашел труп, - промямлил Филипп, не зная, что от его персоны требуют.
-И ты, конечно же, не знаешь, кем раньше приходился этот мертвец.
-Его звали Альфред…
-Меня все зовут Лекс. Но тебе мое имя ничего не даст. («Еще как даст» - подумал Филипп) Так на кой черт ты полез туда, где ты был в принципе не нужен?
-Альфред был нужен мне… - ответил со страхом Филипп, осознав перед кем, он стоял в данный момент. Теперь для него это был Бог и Люцифер в одном лице. Тот человек, который в данный момент решал его судьбу, словно судья, выслушивающий доводы сторон, прежде чем вынести приговор. Теперь он оценил всю ситуацию, в которую ему пришлось влипнуть. Он попал из огня в полымя. Из темницы прямо в руки палача.
Палачом был человек лет под сорок, с глубоко сжатыми губами, от которых словно бороздки исходили морщины к самому подбородку и к тонкому графскому носу. Аристократическая сущность шла не только от лица и тонких пальцев, но и от самой одежды и вежливо-презрительных манер.
-Прошу присесть, - грациозным движением руки указал он на мягкое кресло подле себя. Филипп, не противясь, выполнил просьбу графа (так он решил называть Лекса из-за общих черт с небезызвестным графом Дракулой) и уже сидел совсем рядом с этим ужасным человеком, что мог коснуться пальцами его лица, но не делал этого по известным причинам.
Пока он выполнял просьбу, граф достал из ящика массивного стола два бокала и графин с прозрачной жидкостью цвета бронзы. Вынув стеклянную пробку из сосуда, разлил по бокалам и, закрыв, поставил обратно в ящик.
-Прошу, - пододвинул он Филиппу бокал, отпив из другого, словно показывая, что жидкость не отравлена. Однако юноша не спешил попробовать напиток.
-Это коньяк, - словно успокоил он его. – Попробуй.
Филипп осторожно попробовал. Вкус был терпкий и бархатистый.
-Ну как? – спросил Лекс. Филипп кивнул, показывая, что вкус действительно отменный. – Моя слабость – любовь к раритетам. – Произнес он стройным слогом. Речь его была подобно реке – неспешная и на удивление складная. - Ну а теперь твоя очередь проставляться.
-Но у меня нет ничего ценного… - начал, было, Филипп.
-Информации будет достаточно.
Филипп недоуменно посмотрел на Лекса, спрашивая,  что же он мог рассказать ему сейчас. Он был готов поведать ему всю историю переезда сюда. Поведать о том, как еще, будучи малышом, успокаивал мать – Марию Стюарт, безудержно плачущую вдову, как будучи уже возмужавшим сам оплакивал смерть своей матери. Мог рассказать о найденных письмах. О решении найти Альфреда, да много чего он еще мог порассказать. Только это ли нужно было жестокому и принципиальному графу?
-У меня нет никакой информации, - прошептал он, чувствуя, что пауза становиться невыносимой.
-Зачем тебе понадобился Альфред?
Зная, что теперь незачем скрывать письма, он выложил их на стол.
-Вот, - произнес он, передвинув листки по направлению к Лексу. В лицо бросился жар, когда обвиняющий взгляд холодных глаз пробежался по Филиппу, инкриминируя ранее сокрытие писем. Подняв письма, он несколько минут бегал глазами по строчкам и, кончив читать, отложил их в сторону. Скрестив пальцы, он внимательно поглядел на смущенного юношу и произнес.
-То что ты Филипп Стюарт – это уже ценная информация.
***
Уже после Филипп понял, что он сюда попал надолго. Это был свой тайный клан. Про него не пишут книг и не заводят дел. Тут действует свой закон и свои правила. То, что Филипп Стюарт против своей воли сам стал членом тайного общества, именуемого Орденом Бланкистов, он понял сразу после разговора с Лексом. Его не выпустят отсюда ни под каким предлогом.
Лидер – жесткий человек, внушающий трепет каждому, поддерживал теорию муштры, и потому здесь не было принято дезертирства. Все знали, что могло последовать за невыполнение возложенных на них обязательств. И даже Филипп, который еще недостаточно ознакомился с Лексом, испытывал перед ним благоговейный трепет. Надо ли говорить, что теперь он и не думал о побеге? Во-первых, ему некуда было бежать, а если бы и так, месть графа казалась ему похожей на огненную анафему. Он смирился со своим положением. Тем более оно не казалось ему такой уж страшной участью, исходя из того, что Лекс к нему относился с равнодушием и не видел повода причинять страдания Филиппу. Напротив, предоставив ему  отдельную комнату, он как бы красноречиво произнес этим поступком, что Филипп нужен ему в рядах своего легиона. Ведь стал бы он держать безделицу у себя так, на всякий случай?
С наступлением ужина дверь в комнатушку Филиппа отворилась, и оттуда выглянуло розовощекое разгоряченное лицо вечно хмурого Сэма. Лицо его действительно постоянно хмурилось, брови были сведены к переносице, а на лбу уже, кажется навсегда, образовались складки. Толстые губы были выпячены, будто он был чем-то обижен. А широкий красный нос навевал воспоминания о Минотавре. Его фигура была образцовой для какого-нибудь шеф-повара захолустного ресторана: плотная и пухлая туша под триста фунтов весом. Взглянув с недовольством на Филиппа, который словно истинный джентльмен, переодетый в дорогой черный костюм, с расчесанными на пробор волосами,  сидел, углубившись в возвращенную ему книгу, прикрикнул:
-А ну, марш на ужин!
Филипп повиновался и, поднявшись, последовал за Сэмом. Вечно хмурый толстяк никогда не отличался разговорчивостью, и Филипп это понял сразу.  Не спеша заводить разговор с ним, он понуро двигался следом, и чуть было не уткнулся ему в спину, когда Сэм остановился у начала лестницы, спускавшейся книзу.
-Куда прешь?! – огрызнулся Сэм, напугав юношу. Казалось, тот готов, чуть ли не убить Филиппа за малейшую оплошность, который от неожиданности так и застыл на месте. – Не стой как истукан. Спускайся за мной.
Узкая лестница с невероятно огромными щербатыми ступенями, ведшая их вниз закончилась, и они вступили в комнату, которая, по мнению Филиппа, никак не могла соответствовать  подполу. Это было не грязное, темное помещение, из стен которого сочилась бы застоявшаяся гнилая вода, а воздух смердел от сырости и затхлости, тут не было крыс и различных проржавевших труб, испускавших зловоние.
Зато здесь было то, от чего Филипп испытал невольный трепет: огромное помещение, освещаемое торшерами, стоящими по углам, мягкий свет которых умиротворенно действовал на всякого, кто пребывал здесь. Неяркий голубой свет лился словно отовсюду. Он игрался на лицах присутствующих, в момент ока, окрашивая их в лилово-болезненный цвет и в то же время придавая комнате интимность. Комната являлась гостиной и столовой одновременно. На огромном столе, укрытом скатертью, стояли яства, которых Филипп еще никогда в своей жизни не пробовал. Он даже не мог сказать, что именно было в рационе, но выглядело это так, что Филипп едва не поперхнулся слюной.
Во главе стола сидел Лекс. Остальных (их было человек десять) Филипп никогда не видел. Рядом с Лексом сидела прекрасная женщина в вечернем платье с пелериной и пила из фуршета. По приходу Филиппа она внимательно оглядела его, оценивая внешность, а затем, улыбнувшись, что-то прошептала Лексу на ухо. Тот посмотрел на Филиппа, а затем на Сэма, который смутившись от его взгляда, толкнул Филиппа в плечо и прошипел:
-Никогда не заправляй жилетку в брюки, и поправь галстук – он у тебя на бок свесился… - Филипп исполнил, как его и просили, стараясь, как можно быстрее привести себя в порядок и даже пригладил волосы, которые итак выглядели жутко прилизанными.   
-… и пожелай господам приятного аппетита…
 -П…приятного аппетита… - неуверенно произнес тот, и тут же замолк испугавшись обратившихся на него взоров всех сидящих за столом. Лекс, как хозяин дома, кивнул ему, таким образом, выражая свою благодарность, затем поднялся и произнес присутствующим:
-Это наш новый член, вступивший в ряды бланкистов. Его имя Филипп Стюарт, и он является наследником Эльдорадо. Похлопаем новоприбывшему.
Зала заполнилась аплодисментами, и Филипп был готов поклясться, что провалиться сквозь землю было куда приятней, чем стоять в этой украшенной комнате среди знатных особ. Но он выстоял, лишь только багрянец зарделся у него на щеках от смущения. Его, как  почетного гостя усадили меж двух дам, одна из которых, видимо, делила ложе с графом, и это обстоятельство смутило Филиппа еще больше.
-Филипп, как вы нашли нас? - с интересом спросила эскорт-дама, сидевшая по левую руку от него, и не сводящая заинтересованного взгляда с юноши.
-Ну, скорее не я нашел их, а они меня, - улыбнулся Филипп, вызвав негромкий смех сидевших рядом. Он взглянул на столовые приборы перед собой и, не зная с чего начать, взялся за вилку.
-Вилку нужно держать левой рукой, - шепнула ему дама на ухо.
-А что же тогда в правой? – спросил он так тихо, что сам едва услышал свой голос. Но она поняла, что хотел сказать Филипп. «Прочитала по губам», - подумал он.
-В правой должен быть нож.
-Но разве так удобно?
-Так правильно…
Сперва Филипп попробовал курицу с фасолью, и она ему так понравилось, что он одолел две порции. Потом уже были салат из креветок, печеных яблок и еще множество других блюд. Их было такое количество, что попробовать каждое просто не представлялось возможным. Пока он осторожно выкладывал себе в тарелку оливки, нашпигованные лимоном, к нему перегнувшись через стол, обратился Лекс:
-Филипп, ты как относишься к Джону Берримору?
-Я… но…
Дама, сидевшая рядом, словно контролировала его. Она, догадавшись, что он и понятия не имеет, кем является данный субъект, прошептала:
-Это актер, Филипп….
-…эээ…да он хороший актер… я так считаю… - глупо расплылся в улыбке юноша, пытаясь тем самым замолить свое незнание по этой части.
-О, мы с тобой сойдемся,- улыбнулся в ответ граф, как обычно улыбаются люди, соглашаясь с чьим-либо мнением. Он вытер рот салфеткой и, скомкав ее, бросил в грязную тарелку.
-Прошу заметить, что виртуозней Чаплина никого не существует, - произнес мужчина на другом конце стола, - его «Золотая лихорадка» просто жемчужина актерского искусства.
-Фред, заткнись, - недовольно блеснул глазами Лекс, - от твоих слов у меня самого лихорадка по телу. Этому клоунскому кривляке нет дороги в кино!
Все замолкли, не смея противиться железному слову Лекса, который никогда не терпел возражений. Зная его вспыльчивый нрав, не нашлось бы среди них смельчака, готового спорить с ним. Это было все равно что плавать с акулой. Даже Сэм, по натуре своей тот еще бык, всегда смирнел, общаясь с графом.
-Каролина, передай мне вон-то красное яблоко, - обратился он к даме в черном вечернем платье, показывая указательным тонким пальцем с усаженным на него дорогим перстнем, на позолоченное блюдо с фруктами. Каролина, как назвал ее граф, все это время, не решаясь вступить в беседу, тут же поспешила исполнить просьбу. Ее золотистые локоны, а-ля шиньон струившиеся по плечам, делая нежное лицо неотразимым, привлекли всю мужскую половину. Она будто источала из себя всю прелесть, соблазняя их, а тем более под сводом синеватого оттенка ламп личико это окрашенное в бледный цвет, делало тонкие губы и миндалевидные глаза еще привлекательней. Каролина была столь восхитительна, что Филипп впервые испытал чувство зависти к Лексу. Ведь ему принадлежала вторая половинка, которой он не был достоин.
-Так вот, Филипп, - произнес тот спокойным голосом, откусывая кусок от яблока, - мне бы хотелось поговорить с тобой после ужина. Потому прошу не торопиться к себе в комнату.
И хоть в его словах не было ничего ужасного, однако Филипп почувствовал, как мурашки невольно начинают свой бег по коже не то от холода, не то от обдавшей его волны ужаса. Стараясь не выдавать своего озноба, он смиренно произнес:
-Как скажите…
***
Едва в комнате не осталось никого кроме двух человек, а свет торшеров заменили на куда менее приятную вольфрамовую лампу, Лекс вытащил из кармана колоду карт и, с видом заядлого шулера, перетасовав ее, выложил на стол вниз рубашкой.
-Погадаем по ним? - упиваясь видом испуганного юноши, с усмешкой произнес он. Филипп сглотнул и, почувствовал, как что-то внутри него сжалось так сильно, что начало твердым камнем давить на грудь.
Ему показалось неплохой задумкой тоже съежиться в эмбрион и будь что будет. Однако это было бы слишком великим удовольствием для бездушного графа, проткнувшего его своим взглядом, и Филиппу вспомнилась фраза, сказанная им за ужином: «Мы с тобой сойдемся».
«Никогда мы с тобой не сойдемся!» - выкрикнул он в сердцах. Конечно же, не вслух, но выкрикнул, и тут же устыдился. Словно его мысли могли услышать.
Лекс с улыбкой начал колдовать над колодой, раскладывая карты по шесть в три столбца, а оставшиеся отложил в сторону.
-Представим себе, что это карты Таро. Но только они предсказывают не судьбу. Она показывает твою сущность, Филипп, - и он осторожно прикоснулся к его лбу. Юноше показалось, что он совершает какой-то обряд. – Ого, лоб у тебя горячий. Уж не лихорадка ли это? Ну что начнем? Возьми любую из карт.
Филипп поднял руку и, не решаясь взяться за карту, повесил конечность в воздухе.
-Смелее, бери.
Увещевания Лекса подтолкнули Филиппа, и он, перевернув одну из них, перевел бешеное дыхание.
-Что там? Восьмерка червей? Ты какой-то невезучий. Ладно бы это была пиковая дама или червонный туз. Так нет, самая неприметная карта, которая только может существовать на свете. Ты, видать, такой же ничтожный и непримет…
-Прежде чем стать ферзем, нужно побыть пешкой! - в сердцах выкрикнул Филипп, перебив самого графа. Его вконец взбесила эта игра. И он, вскочив из-за стола, неимоверно злясь, готов был пойти с кулаками против Лекса. Совсем не контролируя себя, он отошел на безопасное расстояние и закричал что было сил:
-Что за издевательство?! Ты поддонок!  Как можешь так обращаться с людьми?! И после этого ты заслужил их снисхождения к твоей жалкой персоне?!
Он был готов к тому, что Лекс сейчас вытащит из-за пазухи маузер и пристрелит мятежника, потому пытаясь сделать как можно больнее душегубу, запустил в него попавшим под руку торшером. Светильник описал в воздухе дугу и приземлился аккурат перед ногами Лекса, обдав его брызгами разбитого стекла.
-Пациент не безнадежен, - произнес без доли испуга Лекс, как будто не успев разобраться в произошедшем или просто оттягивая момент своей расправы. С достоинством подойдя к Филиппу и похлопав по плечу, он сказал фразу, поставив Филиппа на место. – Посмотрим, как тебе удастся пройти завтрашнее испытание.
-Ч-ч-что? - заикаясь, пролепетал Филипп, не веря своим ушам. – К-ка-какое ис-с-спы-пытание?
-Завтра расскажу. Сейчас твое время будет занято уборкой комнаты. 
                Глава 5.
                Богатое прошлое.
Навещать Тони, получившего вывих ключицы, было теперь обязательством Пьера. На следующий день, он вошел к нему в дом и улыбнулся при виде загипсованной и потому ужасно недееспособной руки, которую тот для развлечения с силой ударял об угол стола. Гипс крошился и держался лишь с помощью бинтов, что Тони очень забавляло.
-А вот и герой дня! – добродушно воскликнул Пьер застав Тони за этим занятием.
-Угу, - ответил он, не отрываясь от своего безделья.
-Можно войти?
-Пожалуйста… - с мнимым безразличием произнес тот, как бы показывая, что ему по барабану. Но Пьер, работавший с Тони уже не один год, знал, что тот очень рад видеть старого друга.
–Чего-нибудь выпьешь? – спросил он, едва Пьер присел на диван.
-Не суетись… Я по делу.
-Ну, так и я по делу спросил. Агата, подойди сюда, пожалуйста! У нас тут гости!
Агата – уже пожилая домработница, проработавшая в доме семьи Гаррисонов столько, что и сам Тони терялся в подсчетах, вышла из какой-то комнаты, где, по-видимому, прибиралась и, увидев Пьера, сразу расплылась в добродушной улыбке:
-О, здравствуйте, мистер Анри. Давно вы нас не навещали.
-Если бы Тони чаще травмировал себя, то я бы тут прямо поселился.
-О, что вы говорите! Не дай Бог!
-Извините за столь нелепую шутку,- и, далее обернувшись к Тони, задал вопрос, на который тот недоуменно повел бровями - Где твоя Джульетта?
-Какая Джульетта?
-Возлюбленная твоя, блин.
-А, - вздохнул тот облегченно. – Дженни уехала к родителям.  Так что, если хочешь, прошу в мой дом. Она уж точно ревновать не станет.
-Я ненадолго. Как рука?
-Как видишь, - усмехнулся Тони и попытался помахать загипсованной рукой. С таким же успехом он мог бы размахивать поленом. Когда все расспросы окончились, и Агата принесла поднос с двумя чашками крепко заваренного чая, Пьер прокашлялся и, достав платок, обтер шею.
-Итак, - начал он, - как нам известно, кроме нас в том доме был еще кто-то. Пока мы осматривали второй этаж, он копошился на первом. Открывал ящики, перерывал содержимое, и даже забыл закрыть крышкой конторку. В конце концов, оставил свои отпечатки. Надо сказать, сами отпечатки, да и папиллярные линии на них присущи либо слишком тонким пальцам, так называемым  «пальцам пианиста», либо пальцам молодого человека.
-А может пальцам молодого пианиста?
-Не исключено, - рассмеялся над остротой Пьер, - загадка №1: куда пропал шпион?
-Самый банальный ответ: ушел, а точнее, убежал через дверь. Объясняю причины звуков. Он знал, что мы находимся на втором этаже, и когда снимал крышку со стола, по неосторожности уронил ее себе на ногу – вот причина удара, и последующего вскрика. Он понял, что мы услышали его, побежал к двери, и с силой захлопнул ее за собой…
-Дверь была открыта.
-Он споткнулся и упал, поднялся и выбежал за дверь.
-Тони, запомни, когда человек падает – слышится шлепок, а здесь был удар, причем сильный удар.
-Вот, черт! Что привязался! Такая хорошая гипотеза – в пыль! Вот теперь сам строй предположения, я умываю руки. – На самом деле Тони делал вид, что сердиться. Казалось, что природа забыла заложить в него способность гневиться по-настоящему.
-Да ладно, Тони не сердись. Сиди лучше дома и выздоравливай, а мы уж сами позаботимся об этом деле.
-Премного благодарен. Интересно, сможете ли вы справиться без меня?
-Ну а это уж как получится.
Тони отпил из кружки, а потом принялся доламывать свою закостеневшую левую руку.
-Как там Джек? – спросил он, продолжая безумную выходку.
-Сердится…
-Ага, понятно…
-Спрашивает, почему не присмотрели за ребенком.
-Про себя даже вспомнил, - в грустных глазах Тони, истосковавшемуся по активной жизни, блеснула улыбка и прежний задор.
-Нет, это все про тебя, Тони.
-Да, неужели? А как же поживает журналист?
-Я ему так заморочил голову этими анархистами, что, кажись, он сам готов возглавить Сопротивление.
-Ну и одурачил ты его. «Анархисты», - рассмеялся Тони. – Откуда тебе вообще пришла в голову эта бредовая идея?
-Ну, ведь нужно было что-то придумать, чтобы завлечь его к нам, - Пьер пожал плечами, и погладил лежащего на коленях кота сиамской породы, который тут же заурчал от удовольствия.
-Сказал бы просто – Охотники за сокровищами, было бы гораздо честнее.
Тони поднялся и подошел к серванту, стеклянные дверца которого по краям были обрамлены искусной резьбой из букового дерева.
-Так, где же они, - прошептал Тони, роясь в шкатулке, где находились его личные вещи. – А вот милые, никуда не пропали.
Он помахал стопкой фотографий перед лицом Пьера. Это были черно-белые фото, сделанные фотоаппаратом фирмы Кодак, который являлся личной вещью заядлого фотолюбителя Энтони Гаррисона.
-Смотри, - ткнул он пальцем на одну из них. На фотоэмульсионной бумаге запечатлелся мужчина, улыбающийся в объектив фотокамеры. Обветренное лицо выражало радость, глаза с прищуром и развевающиеся волнистые волосы красноречиво вещали о ветреном дне, когда было сделано фото.
-И что в ней такого? – спросил озадаченный Пьер, повертев в руках фотографию.
-Это наша зацепка.
-Попридержи коней. Что-то я тебя не очень понимаю. Причем тут этот мужчина на фото?
-Это сын династии Стюартов – Альфред Стюарт. Самые-самые богатые господа в нашем городе. – Тони выразительно мотнул головой, подгоняя Пьера к своей догадке.
-И что? – тот непонимающим взглядом уставился на Тони. – Я это знаю не хуже тебя. А еще мне известна их безрассудная выходка. Хочу напомнить, что именно за их золото воюем мы с Орденом Бланкистов.
-Послушай, Пьер…
-Нет. Не стоит меня перебивать, Тони! Можно я выскажусь? И ты поймешь свою ошибку!– Пьер яростно сцепил пальцы и закинул ногу на ногу.
-Валяй… - Энтони Гаррисон никогда не конфликтовал. Он лишь нервно закурил, переживая, что его гипотезе не дали развернуться. Даже не успев рассказать, что именно ему удалось накопать, он уже был остановлен на полуслове. Впрочем, расстраиваться долго Тони не мог и потому, устроившись удобнее, стал слушать, что же случилось на самом деле в том далеком прошлом, куда нет пути никому кроме воспоминаний.
***
-Стюарты по праву считаются самой древней и самой богатой династией даже за пределами города. Слухи будто династия Стюартов пресеклась еще в далеком 1807 году со смертью Генриха-Бенедикта Стюарта такая же правда, как и вымысел. Хоть Стюарты больше и не нежились на троне, династия продолжала существовать... Хотя нет, я высказался неправильно. В этом городе она возродилась вновь. Как Феникс из пепла. Поговаривают, что родословная идет с самого Якова II, того самого, чей внебрачный сын Монмаут хотел поднять руку на отца, за что и был казнен. Как бы то ни было, правда - одна, а догадок множество. В общем, еще в 1853 году герцоги обосновались здесь. Построили шикарный дворец и заимели детей. Тот самый дворец, в котором когда-то поселялся мэр со своей семьей, но переехал по своим никому не известным причинам.
Вот так эта семейка и жила до Первой Мировой войны. Делила между собой заработанные деньги. У них было много денег. Откуда они их брали? Эта семья была не просто династией. Это были самые крупнейшие промышленники-финансисты на всю страну. Владея несметными богатствами, они скупили свыше ста заводов и фабрик. Им принадлежало около пяти крупных банков, несколько концернов. Монополия была столь великой, что деньги текли рекой и измерялись миллионами. Богатые как Рокфеллеры и не знавшие нужды до поры до времени, они могли бы войти в историю как самые влиятельные Господа Старого Света.  Но звезды в небе не сошлись и при весьма загадочных обстоятельствах династия, как гласит легенда основанная врачами и священниками, пала под натиском войны. Вильям и Маргарет Стюарт еще в декабре 1916 года продали все акции, которые с каждым днем падали в цене, а деньги поделили между собой. Их супружеская жизнь разбилась о мыс, и потому Вильям со своей немалой долей мигрировал по ту сторону океана транжирить деньги.  А Маргарет осознав, что этот ужасный по своей сущности город ни за что не оставит ее в покое, упрятала свою долю и, видимо планируя вернуться сюда после войны, уехала из города подальше. Никто ее после этого не видел.
Так и кончилась династия Стюартов. У них не было ни детей, ни внуков. Некому было передавать наследство, и некому было тратить нажитое богатство. Остался лишь дворец но, ни спрятанного золота и драгоценностей там не было. Дом пустовал. Даже скамейки и канделябры продали. Удивительно, но факт. Представь себе огромнейший замок, тот самый величественный дворец на Окружном бульваре в районе Патриций размером с пирамиду Хеопса и пустующий изнутри. Словно только что построенное и незаселенное жилище. Девственное, если так можно выразиться.
Говорят, что это богатство было раскидано по всему городу и в самых неожиданных местах. Однажды при штудировании парка прямо за господским домом, в дупле одного дерева обнаружили золота не меньше  чем на десять фунтов. Чистейшее золото девятисот пятьдесят восьмой пробы. Конечно тут же организовали сыскные работы, которые прочесывали местность днями и ночами. Но все последующие поиски были тщетны.
В 1921 году в безвестный тогда отряд вступил один молодой человек. Ему было 23 года, он был амбициозен и полон великих планов. Его звали Пьер Анри. Он был сыном французского цирюльника и молодой прачки. Окончив юридический университет, он пошел в префектуру под руководство инспектора Мюллера. Будучи с рождения преданным городу N… парень и не думал никуда переезжать. Конечно, он знал легенду о спрятанных сокровищах и преисполненный желания найти их, вступил в общество таких же амбициозных парней, рыскавших, где только можно. Но даже намека на какую-нибудь драгоценность эти авантюристы не смогли найти. След этих сокровищ затерялся в истории. Знаешь, как называют в народе это сокровище, оставленное четой Стюарт? Золотом Дураков – мифически существующим золотом, в существование которого верят лишь самые упертые товарищи. Хотя они-то и находят время от времени всякие побрякушки по мелочи. Но по известным причинам пытаются не афишировать этого.
Георг Мюллер, как ни странно, верил в существование золотых запасов, и был против его поиска, утверждая, что мы не можем иметь претензии на чужие драгоценности. Он был местным и знал всю историю, пожалуй, лучше меня. Не то, что эти приезжие, которые что-то слышали про крупную сумму денег, затерянную в этой местности, но относящую ее к разряду легенд минувших дней, полагая, что Маргарет могла увезти деньги и с собой, а не прятать где-нибудь. А я утверждаю, что ей не нужно было столько денег. Конечно часть она взяла с собой, но все увезти… Увольте… Даже, Вильям нагружая всего одну баржу, увез лишь половину. Остальное спрятал в их общем тайнике. А вот где этот тайник – загадка покрытая мраком. М-да… Этих денег достаточно, чтобы стать королем.
Вот именно по этому принципу и действует Орден Бланкистов – кучка революционеров, полагающих, что это золото, которое они найдут, поможет переманить народ на свою сторону и свергнуть власть. И они мало ошибаются. Если они найдут его, то так все и произойдет. Я конечно не за близорукую власть, но если и они сменят их на посту – это будет апокалипсис почище пришествия Антихриста. Они настроены радикально и враждебно. Если судить с объективной точки зрения, их организация – индепенденты, тогда как наша – диггеры.
Теперь мы разделились на два лагеря и переманиваем друг к другу всех самых влиятельных персон города. Самое забавное, что аппарат власти и ухом не ведет. А между тем назревает стычка, которая решит, кому жить и стать у руля, а кто сдохнет влача жалкое существование.
Нет, мы не мягкие и пушистые. Но мы никогда не доходили до убийства. Орден же перешел эту черту. И довольно давно. Вчерашнее событие тому пример. Я уверен, вся ниша была усеяна золотом и бриллиантами. Ведь, сам посуди, стал бы ты поднимать с земли цент, имея в кармане тысячу фунтов? Вот и они действовали по той же логике.
-А где же та медная брошка, что ты там нашел?
-Причем тут брошка?
-Я просто подумал, что это был бы неплохой подарок Агате. Ей она была бы нужней, нежели тебе.
Пьер вздохнул. Ну, разве можно было с ним разговаривать серьезно в данный момент.
-Ну что ж, возьми, - извлек Пьер из своего кармана резной кусок меди с филигарным рисунком, более похожий на какой-нибудь амулет из преданий, нежели на женскую принадлежность. – Правда, я надеялся отдать ее своей вожделенной Элен.
-Перебьется, - иронично парировал Тони.
Пьер рассмеялся и, обратившись к нему по фамилии, чего никогда еще не случалось, попросил рассказать свою историю.
-Может у тебя еще что-нибудь есть? – спросил Тони с хитрой улыбкой. Конечно же, он шутил. И Пьер знал это. – Ну ладно, - продолжил он. – Теперь все стало на свои места.
-Теперь-то ты понял, что у Стюартов не могло быть сына?
Пьер полагал, что смог убедить напарника в ошибочной версии. Конечно же, никакого сына, никакого Альфреда Стюарта не водилось в семье. Иначе все это богатство бесспорно бы досталось любимому сыночку.
-Это лишь подтвердило мою версию…
-Что? – если бы Пьер в данную минуту пил чай, то обязательно поперхнулся им. Но чашка пустовала, также как и блюдце из-под печенья, оставленное на подносе.
-Сразу выскажусь, это не моих рук фотография. По двум весомым причинам я не мог сделать ее: в далеком 1906 году у меня просто не было фотоаппарата, да и потом, этот человек для меня являлся обычным проходимцем. Было и еще куча мелких причин: юношеский возраст и неумение пользоваться этим инструментом помогли не сделать мне это фото. Абсурд? Ну да ладно. А если начистоту то, ни о каком Золоте Дураков я слыхом не слыхивал. Рожденный в городе N…, и не ведающий его тайн. Смех, да и только. Даже о Стюартах слышал нечто вроде: «Ну да, проживают такие господа в огромном особняке и оперируют крупными суммами. Что с того?». Не мое дело – пересчитывать чужие деньги. Мне бы за своими уследить. Так и жил до войны. Потом уже услышал, якобы господа разорились и уехали из города. Опять же, ни слова о богатстве. А где-то в году этак двадцатом подвалил ко мне тип с этой фоткой и осторожно так спрашивает:
-Ты ведь из полиции?
Ну да, я был в полицейской форме, потому отрицать этот факт было бесполезно. Но я был слишком занят, и потому, не останавливаясь, произнес что-то вроде:
-Полицию на улице Светлой, дом 35 будешь искать. А я просто прохожий.
И собрался идти далее. Но тут он вцепился мне в рукав.  Я, не растерявшись, выхватил из кобуры револьвер (кобуру я никогда не закрываю на такие случаи) и, наставив дуло на незнакомца, спокойным тоном произнес:
-Руки за голову и на два шага назад.
Тот выполнил мой приказ. Я, успокоившись, что покушение не состоялось, убрал револьвер за пазуху и со спокойной душой подошел к нему.
-Чего лезешь под горячую руку? – спросил я, чувствуя вину, что так напугал незнакомого мне человека.
-Сигаретки не найдется? – спросил он, с опаской глядя на меня. Руки продолжали лежать на затылке.
-Если поискать может и обнаружиться парочка. Меня интересует только одно, как ты собрался курить, если руки твои заняты головой?
-А что если я их уберу оттуда?
-Ни в коем случае. Это будет рассматриваться как угроза лицу, находящемуся при исполнении. Десять лет лишения свободы. Не знал, да? – Боже как же я был жесток в молодости! Даже сейчас ностальгируя, понимаю, что мои выходки ради шутки причиняли много вреда невинным жертвам обстоятельств. Я, конечно, помог ему закурить, если эта помощь не была во вред. Представляешь, он прямо так и дымил, не расцепляя рук. Поражаюсь, как много придурков еще остается на свете. Он  действительно думал, что я могу арестовать его по этой причине. Видимо, мой револьвер все объяснил. В частности, то, что шутить со мной не стоит. Проблем не оберешься, я гарантирую это.
Уже потом я вспомнил про фотографию, которая была прижата между его мокрыми ладонями и черными маслянистыми волосами.
-Это что? – сурово спросил я его, вытаскивая ее из рук.
-Это фотография.
-О, какая неожиданность. Так и быть руки опусти. Я никому не скажу, что ты позволил их распускать не по делу.
Видел бы ты его лицо, которое выражало благодарность почище глаз дворняги, ласкавшейся к хозяину. Умиленный благодарственный взгляд и рот, расплывшийся в улыбке подтверждали мою теорию насчет придурков.
Я посмотрел на эту фотографию, датированную 1906 годом, и отметил, что та сильно выцвела. Да, не удивляйся, она такой блеклой уже и была, когда попала ко мне в руки.
-Назови имя, – произнес я четко, словно на допросе.
-Ричард. Мне нужна помощь в поиске вот этого человека, - ткнул он пальцем прямо в улыбающееся лицо, запечатленное на бумаге.
-Так, рассказывай по порядку. Что, как, почему. Выкладывай, как есть.
-Мужчина на фото – Альфред Стюард - сын известного промышленника миллионера Боба Стюарта. На снимке ему чуть более сорока лет, то есть это значит, что сейчас его возраст колышется у отметки в семьдесят лет.
Вместе со своим старшим братом Вильямом где-то в конце XIX века принял предпринимательский пост отца, потому как Боб был уже довольно стар и не мог справляться с таким огромным объемом работ. Распределив между сыновьями все свое имущество, старик спокойно скончался. Вскоре между братьями случился разлад. Так как, жилье после смерти переходило старшему сыну, то тот был естественно недоволен сожительству двух семей. Хотя дворец был и немалый, все же он полагался лишь одному наследнику. И потому, Альфред, не смея претендовать на жилье, переселился со своей женой и двенадцатилетним ребенком в более скромные апартаменты в том же районе. Неизвестно что послужило предметом вражды двух братьев, однако, Вильям уже к 1902 году путем хитрых манипуляций с законом и ценными бумагами, присвоил себе все производство, некогда принадлежащее Альфреду, оставив того на произвол судьбы.
Альфред, осознав, что его обманули, продал свой дом и переехал в Гражданский район. Теперь он не принадлежал Стюартам. Вставая каждое утро на работу, и возвращаясь уже под вечер, он в полной мере ощутил жизнь простых смертных.
Но в 1907 году, буквально спустя год после этого фотоснимка с ними приключилось ужасное горе. Настолько ужасное, что хуже и придумать сложно. Где-то пополудни, когда Альфред на работе честно отрабатывал свой хлеб, в их доме разгорелся пожар. В результате чего Анна – жена Альфреда, сидевшая дома,  задохнулась в дыму и сгорела. Безутешный муж едва до него дошло это сообщение, неожиданно исчез. В последний раз его видели около пожарища, а затем, будто в воду канул.
Что могу сказать насчет пожара, думается мне это неспроста. Пожар, кажется, был санкционирован, однако пожарники заявили, что причина – неосторожность обращения с огнем. Ну, разве Анна Стюарт была небрежной хозяйкой? Она была самой аккуратной и прилежной из всех, которых я знал. Ну не могла она так неосторожно с огнем-то…
-А ты не такой и придурок. Грамотно балакаешь. Ну а что насчет его сына?
-Андре?
-Его звали Андре?
-Да, в 1907 году он как раз служить ушел, а там и пропал. Точнее в городе его с тех пор никто не видел. Все, к кому я до этого обращался, заранее ставили крест на поисках семьи Стюартов. Они отговаривались фразами, что-то вроде: «Поищем» или же «Этого нельзя так оставлять» и тут же по моему уходу прятали дело в самый дальний ящик.
Ричард изнеможенно опустился на землю, и мне действительно стало жаль его. Или он хороший товарищ, или действительно несусветный идиот. Искать друга спустя десять лет возьмется только самый отчаянный человек. Ну что я ему мог ответить? Конечно же, ответил, что поищу. И ведь нашел. Я к тому веду, что всегда держу свои обещания.
-То есть,  ты утверждаешь, что этот Альфред и был тем самым вчерашним стариком с Кривого переулка?
-Именно. С самого порога того проклятого дома, наградившего меня вывихом, в моем мозгу всплыл этот образ с фотографии. Образ улыбающегося человека, чьи кудри колышет ветер. Тогда я не мог вспомнить, где мог видеть его. Ведь с тех пор минуло без малого лет десять, и все эти годы я благополучно не вспоминал ни об Альфреде, ни о Ричарде. И тут, вдруг – на! Получи и распишись. Подобно молнии, в моем мозгу проскочила мысль, когда я, подойдя к трупу, вгляделся в мертвенные белки глаз: «Боже, я знаю этого человека!».
Тут же передо мной обрисовалось крепкое мускулистое лицо с широкой улыбкой и густыми баками, которые сейчас уже не в моде, но когда-то, ого, все девчонки на них западали. Я бы тоже такие в свое время отращивал, если было бы из чего.
И хотя повешенный не походил на того мужчину из воспоминаний, (все же слипшиеся седые волосы и плешь на затылке – это не русые кудри) интуиция вывела на обозрение почему-то именно этот образ.
И когда я снимал труп с веревки и упаковывал его в черный мешок, окончательно убедился в своих догадках. Хоть у меня и девичья память, но зато фотографическая. Никогда правда больше не замечал этого за собой, но в тот день она обострилась настолько, что всплыло кое-что, чего никогда от себя не ожидал…  Видишь, прямо с правой стороны щеки у него будто какая-то грязь или клякса. Только вчера я понял, что это родинка. Именно она вызвала у меня чувство удовлетворения, потому что я не случайно взглянул на его правую щеку. Меня будто что-то подталкивало туда взглянуть. Говорило мне: «Тони, помнишь у того парня, которого ты когда-то знал, на правой щеке была какая-то крапинка. Может и у этого найдется что-то схожее?». Она была небольшая и скрыта слоем грязи и разложения, но если ты не слеп на оба глаза, то способен ее заметить. По крайней мере, я заметил.
Когда по приходу домой я нашел эту фотографию, словно кусочек головоломки встал на место. Я вмиг вспомнил всю историю до мельчайших подробностей. Знаешь, так бывает по утрам. Ты встаешь с очень хреновым чувством. Всю ночь тебя мучил какой-то кошмар. Ключевое слово здесь – КАКОЙ-ТО, потому как ты не можешь вспомнить, что конкретно тебе приснилось. И вот так и ходишь, груженый весь день и внезапно, любое слово, сказанное кем-то вслух, запускает механизм. И ты уже во всех подробностях вспоминаешь сцену. Будь-то сцена с Франкенштейном или просто с Херувимом, это абсолютно неважно. Главное, что мозг находит в твоей памяти ячейку с этой информацией. А затем уже у личностей с особо пылкой фантазией обрисовываются детали: взгляды, движения, время суток, обстановка и так до бесконечности.
И знаешь, какая первая мысль посетила меня, когда я прокрутил в голове эту встречу? Надо позвонить Ричарду. Сказать: «Алло, Ричард. Как ты? Держишься еще? А твой друг уже примерил деревянный пиджак… Да-да, можешь не беспокоиться, я нашел его», но жаль, что он оставил лишь фотографию, а про телефон, видимо забыл. Я даже не знаю, как связался бы с ним, если Альфред и нашелся раньше. Наверное, как он, так и я, думали, что все это несерьезно. Он уже давно потерял надежду, а я придерживался принципа Макиавелли «Умный правитель не должен выполнять все свои обещания». Эй, а вот туда нельзя лезть! – прервал он свои философские рассуждения («Тонизмы» - как любил напоминать про свои афоризмы, сей философ), выкриком.
Энтони Гаррисон, или просто Тони, как его называли все, словно еще не подросшего вечно взъерошенного мальчугана, настолько увлекся своим монологом, что упустил из поля зрения Пьера, который тут же принялся копаться в его вещах. Да, они стоили друг друга. Сорванец Пьер, и сорванец Тони. У них словно постоянно происходила гонка за самый безумный поступок. Конечно, Анри было далеко до Гаррисона, также как и любителю до мастистого профессионала, но иной раз вожжи в руки брал Пьер, чем очень сильно затрагивал самолюбие Тони, стремящегося всегда быть первым, пусть даже в таком экстремальном виде. Но сегодня он особенно отличился, открыв без спроса комод с его одеждой:
-Я понял, почему даже в самый страшный зной ты не ходишь в сандалиях. - Ответил ему Пьер. В его голосе звучали нотки сарказма, словно он готовил против Тони какую-то особо остроумно-обвинительную речь. Догадки подтвердились паузой – удивленно-вопросительный взгляд Тони, и хитрый прищур Пьера красноречиво вещали, о намерении подстегнуть напарника пожестче.
-Ну и? – пауза затянулась настолько, что Тони решил подогнать его к ответу.
-В твоих носках на пятке дырка. – Пьер выудил на свет два разных носка. Один из них был абсолютно черный, другой – дымчатый. Их связывала прореха. Что у того, что у другого она была на пятке размером с небольшое яблоко. – Два разных носка, и у обоих одно недоразумение на пару. – Он еще хитрее сощурился и, рассмеявшись, посмотрел сквозь отверстие в одном из них на Тони.
-Это не два разных носка. Один просто не мытый.
-Какой именно? – от неожиданности Пьер вдруг задал несвойственный ему вопрос, и тут же с отвращением откинул от себя черный носок. Через секунду они уже оба смеялись над этой нелепицей, а после Тони стал доламывать свою гипсовую повязку, которая итак уже достаточно расшаталась, но по непонятно причине ее еще что-то удерживало на запястье.
-Рука болит до сих пор?- голосом страждущего, на прощание спросил Пьер.
-А ты как думал? Твои посещения залечивают раны что ли? Или ты голосом вправляешь кости? Еще неделю болеть будет, это точно!
-Да я просто спросил. Думаю вызвонить Джона и, в конце концов, познакомить его с нашими диггерами, и с Фридрихом.
Тони, наверное, впервые за свою жизнь стал таким серьезным. Он задумался и внимательно посмотрел прямо в глаза Пьеру. Даже морщинки вокруг глаз разгладились и больше не походили на лучики Солнца. Они больше не искрились.
-Ты думаешь, стоит это делать сейчас? – Тони сомневался в целесообразности предложения.
-Если мы не поспеем, то его захватят в сети другие. А представитель от крупнейшей газеты города, ой, как нам нужен.
-Да ты прав. Ты, черт подери, прав. – Он кивнул головой и посмотрел на свою забинтованную руку. Больше он не произнес ни слова. Джон, расправив плечи своего пиджака, который прекрасно до этого покоился на спинке стула, накинул его поверх будто прорезиненный плащ-накидка, защищающий от ливня.
-Я хоть и не хочу ввязывать его во все наши дела, но кое-что ему придется показать. Сегодня же отправляемся с ним к Фридриху. – В заключение, вместо слова «прощай», произнес Пьер.
-Валяй, - тем же ответил ему Тони с проскакивающей иронией в интонации. Он продолжал сидеть в своем любимом кресле, даже не проводив друга до порога собственного дома. Он услышал, удивленный вскрик Агаты: «О, Боже! Господин Анри, вы уже пошли!?», услышал, как хлопнула дверь, затем – калитка. Тишина. И ослепительные вспышки молнии, предвещавшей ужасный грохот. На улице вовсю бушевала гроза.
                Глава 6.
                Вперед – на кладбище.
Утро следующего дня для Филиппа пролетело со скоростью пули. Его больше не смущал вид этого цивилизованного подземелья. Даже поразительным казалось то, что многие и не знают, что под землей теплится жизнь. И не какие-нибудь жуки и прочие прокариоты, а вполне даже разумные существа вроде человека. Здесь было такое обилие комнат, что все это походило на метро без заживо похороненных вагонов. Ни про какое метро Филипп естественно слыхом не слыхивал. Ведь даже у такого достаточно взрослого юноши были минимальные познания и очень высокий опыт выживания. Он никогда не слышал такие слова, как «диафильм», «джаз» и «дизельный двигатель». Не то чтобы не слышал, но для него эти слова были все равно, что пустой звук. Зато он давно уже определил, как позаботиться о себе, если больше заботиться некому. Смерть обоих родителей, вполне ясно поставила ему условие: либо он выживает, либо присоединяется к усопшим. На вопрос: что выбрать, Филипп без колебания выбрал первое. Жизнь, какой бы суровой она не казалась, всегда привлекала юношу своей сложностью и неоднозначностью. А потому вопрос ребром не встал. Шутя со смертью, он добирался до этого города, чтобы увидеть старика Альфреда. От нахлынувших воспоминаний о подробности встречи, у Филиппа до сих пор на голове шевелились волосы, а руки покрывались неприятным забором ощетинившихся волос. Да, это было не самое приятное, что увидел Филипп. Озноб, колотивший его об одном упоминании того самого момента «капли, сочащиеся сквозь крышу (кап-кап), смердящий запах (что-то ужасно протухшее), куча мух (определенно, что-то очень протухшее) и ОН – марионетка, которую кукловод оставил раскачиваться на ветру» вызывали в нем если не рвотные позывы, то ощущение покалывания в груди и низу живота.  Пережитый стресс вновь накатывал на него волной, и ему требовалось время, чтобы оно залечило сильно поврежденную душевную рану.
И этим заживляющим элементом стала для него новая семья, под руководством Лекса (графа), приютившая его как родного сына.
Как рассказал ему потом Фред, человеком, из-за которого Филипп очутился здесь, был не иначе как хмурый Сэм Уотс – американец, под двести с лишним фунтом веса. Самый неразговорчивый житель «подземелья» и по совместительству самый буйный и уродливый на лицо. Мало того, что у него был широкий нос, приземистый лоб, маленькие, горящие бешеным огнем буйвола глаза, так еще мясистая борозда от уха до самого подбородка просто напрочь лишала амбала обаяния. Шрам был поистине уродливым. Это не тот случай, когда можно заявить, что шрамы украшают мужчину. Зато это настораживало всех, кто имел честь с ним видеться или разговаривать по душам. И отнюдь не харизма действовала на этих людей, а нависшая над ними угроза. Так что даже Филипп уже уяснил, что это самый опасный тип во всем подвале, а возможно и во всем городе. Пожалуй, лишь только Лекс мог спокойно относиться к нему как тореадор к вспыльчивому быку.
Часа в 2 пополудни его вновь позвали отобедать с господами. В этот раз прошло все куда более замечательно. Теперь Филипп мог не участвовать в разговоре – беседа велась о каком-то богаче из района Патрицей, похороненного год назад с частью своих денег. При жизни он был вдовцом без детей. Считая, что слишком авантюрной затей будет оставить все наследство прислуге, он велел похоронить его с собой.
Лишь один раз Лекс, повернувшись к Филиппу, который уплетал говяжью отбивную, задал вопрос:
-Как спалось, Филипп?
Филипп тотчас перестал жевать и с набитым ртом, произнес:
-Отфично, спасибо.
Тихий смешок за столом, и все – вновь гости заняты своими разговорами.
Следующие полдня вновь прошли в одиночестве. Для кого-то бы это показалось невыносимой ношей, но для Филиппа, сторонящегося людей, являлось благодатью. Сытый аж до тошноты, он, развалившись на своей кровати под горящей лампой, был занят чтением книги, которую ему вернули еще вчера вечером. Книга Эдгара По. Слишком хорошо он себя чувствовал, чтобы это было правдой. Но это был точно не сон, скорее – приятная полудрема. И это чувство вдруг нарушил – стук в дверь и выглянувшая из-за нее уродливая физиономия Сэма.
-Тебя, Лекс ждет, чертов щенок! Развалился тут как барин. Пора место свое знать.
Филипп еще вчера чувствовал неприязнь Сэма. Но сегодня она была особенно велика, и вместе с тем в его голосе чувствовался восторг, едва уловимый как южный ветер, но он проскакивал в голосе. Причины его Филиппу были неизвестны, но он почувствовал страх и ответную неприязнь.
И вновь он последовал за Сэмом к уже знакомой двери ведущую в кабинет Лекса - с красноватым ламбрекеном. Ему казалось, что того уродливого мужчину приставили следить за ним как какого-нибудь телохранителя, потому как именно он сопровождал его в прогулках из комнаты Филиппа в гостиную и обратно. А этот грубый мужчина был сам не рад присутствию Филиппа, что легко читалось по его хмурому лицу и насупившемуся носу. Так что смотрелась эта парочка как два магнита с одинаковыми полюсами.
Они одолели живописный коридор из картин и дорогих обоев и уже на подходе, поравнявшись с дверью, лицо Сэма расплылось в улыбке. В свете бра лицо выглядело тем ужасней, чем оно было на самом деле, и это сильно встревожило Филиппа.
«Он рад за меня? Нет-нет… как я мог об этом подумать?! Ожидается что-то ужасное».
Эта мысль, пронзившая его до самых костей, никак не хотела уходить из головы и постоянно досаждала ему, словно кость в горле. В этот же момент, он почувствовал дрожь, которую никакими уговорами нельзя было унять. Он боялся, что Сэм заметит его дрожь и оттого дрожал еще сильнее.
Сэм, уподобившись швейцару, открыл дверь, и подтолкнул Филиппа внутрь.
-Ты чего трясешься?! – только и успел изумленно произнести он, и не дожидаясь ответа захлопнул за ним дверь. «Возможно, это был риторический вопрос», - подумал Филипп и оглянулся. Он остался в комнате один, насколько мог быть уверенным. Его окружали стол и пара стульев, два трюмо, в одном из них он увидел свое отражение. Лицо было бледное, а под глазами виднелись тяжелые мешки.
«Может во всем виновато освещение?»
Филипп подошел к зеркалу и оглядел себя с ног до головы. Он был щуплым мальчуганом, с вихревастыми белесыми волосами и недлинным чуть вздернутым задиристым носом. Веснушки, скрытые от посторонних глаз и о присутствие которых знал лишь он сам, теперь высыпали на носу точно опята на пне после хорошего дождя.
«Привет Филипп» - помахал он рукой отражению, и второй Филипп ответил ему тем же.  Он не знал, для чего махает самому себе. Может быть, хотел скрыть страх. Вполне вероятная теория.
«Где же Лекс?» - вдруг спохватился он и волнение усилилось. Ожидание всегда утомляет и наводит на разные неприятные мысли. Это Филипп усвоил как один из законов познания человечества. Он не знал ни слова антропология, ни слова психоанализ, однако уже прекрасно понимал психологию человека. В него будто кто-то заложил механизм анализа поступков и нахождения причинно-следственной связи любого действия совершенного человеком. Сейчас же он думал, почему Лекс, позвавший его на собеседование опаздывает. Но не находил ответа этому. Конечно же, ответ был, но лишь один-единственный. Лекс просто-напросто загружен работой и теперь Филиппу придется подождать свободной минуточки, когда сам хозяин этого подземелья соизволит с ним поболтать по душам. Иного варианта он не находил.
Боковая малоприметная дверь открылась, и в кабинет вошел Лекс. В одной руке он держал чашку, а другой рукой – правой, помешивал чайной ложечкой какой-то напиток. Вел он себя так, словно Филиппа и не было здесь. Поначалу, юноше даже показалось, что вызвать его к ковру – это шутка обитателей. Лекс подул в чашку и осторожно отпил, боясь обжечься. Он подошел к своему письменному столу, и плюхнулся в кресло. Положив ноги на стол, углубился в чтение какой-то газетки, иной раз, отпивая из чашки. Филипп, буквально вжавшись в стену (а что если его увидят?) кошкой пополз в сторону выхода.
-Как истинный англичанин, - произнес вдруг Лекс, как бы рассуждая сам с собой. Лицо его утонуло в страницах свежей газеты, и казалось, он очень увлечен собой. Филипп вздрогнул и, стараясь не наделать шума, засеменил к выходу.
-Как истинный англичанин, я отдаю должное чашке чая.
Филипп молчал.
-И вот теперь, не сочтите за грубость, я отобедаю.
«Ну и пожалуйста!» - мысленно ответил ему Филипп. Он ощупал стену в поисках ручки двери и, наткнувшись на медный набалдашник, собрался его повернуть, чтобы выйти из этой комнаты. Лекс отхлебнул из чашки и перевернул страницу.
-Посмотри, что пишут: «…облачная погода с дождями будет ожидать нас на улицах на протяжении недели…». Они умеют порадовать. Так ведь, Филипп?
Филипп вздрогнул при упоминании своего имени и взглянул на Лекса. Тот и не думал прекращать чтение. Все также его лицо было скрыто за оборотом газеты. «Что он от меня ждет?»
-Эээ… да-да, несомненно…
-Я боюсь, что сегодня ночью пойдет обильный ливень. А ты?
-Ну… я не знаю, сэр. – Филипп едва стоял, навалившись на стену. Его глаза устремились на развернутую газету, и ему показалось, что Лекс на самом деле вовсе не увлечен чтением. С присущим дьявольским огоньком в глазах и хитрой ухмылкой он сквозь страницы смотрит на то место, где сейчас ни жив, ни мертв, стоит Филипп.
-Не подскажешь, на чем мы вчера закончили? – он наконец-то свернул газету и положил ее подле себя. Его лицо не выражало абсолютно ничего. Каменное как бетонная стена.
-С радостью… вы что-то сказали про испытание, а потом я убирал комнату от…от…- в памяти всплыл момент с разбившимся торшером. Будто вырванный кадр – стекла летят во все стороны и застывшее спокойное до ужаса лицо (маска) Графа, будто так и положено летать торшерам по воздуху и разбиваться прямо у ног.
-Совершенно верно. Ты вспыльчив, но вот нонсенс, стеснителен. Нерешителен и труслив! А еще ты ни черта не разбираешься в современном искусстве, не умеешь вести себя на людях, а любопытству твоему позавидовал бы сам Господь Бог...
-Но разве Господь любопытен?
-…вести беседу также не умеешь, - повысил голос Лекс. – Интересно, кто же оставил в той каморке тебе ключи от двери. Дай подумать, может горничная, что убирается там, оставила их между инструментами. Хотя если учесть, что в той кладовой уже как лет 10 никто не прибирался, то моя версия отпадает. А у тебя есть на этот счет мысли? Твое любопытство – твой главный враг. Прямо перед твоим носом лежал обед, ты искал большего? Тебе недостаточно было того, что я позаботился о твоем желудке? Нет, ты хотел сбежать. Я знаю, кто ты такой. Внук Альфреда Стюарта («О, Боже!» - вздрогнул Филипп). Ты слышал когда-нибудь про золото дураков?
-Без понятия, - промямлил Филипп. Он теперь практически не слушал Лекса.
«Мой дед – Альфред Стюарт. Тот самый Альфред, которого я обнаружил в таком состоянии. Это и есть мой дед? Что же он сделал, чем провинился?» - сам того не желая, он почувствовал как в уголке глаза набежала крупная слеза.
-Это то и плохо, - вздохнул Лекс. – Я лелеял надежду, что хоть кто-то из ныне живущих может знать местоположение Эльдорадо, но все более убеждаюсь, что напротив все кто знал хоть что-нибудь о сказочном богатстве, покоятся в могилах. Именно потому я тебя не убил в прошлый раз, что ты находился в доме Альфреда, а тем более приходился ему внуком. Когда тебя в бессознательном состоянии притащили сюда, я еще не знал, кто ты и что собой представляешь, но прочитав письмо, адресованное тебе отцом и его военным товарищем, несложно было понять твои намерения. К сожалению, Альфред мертв, и вот теперь ты оказался в нашей семье. Не такой дружной как бы мне хотелось, но все же, семья есть семья. Вытри слезы, Филипп. Сейчас не до них. Я надеялся, что ты мне поможешь отыскать наследие своих предков, но видимо не судьба. Что же, отпустить я тебя тоже не могу. Так что не держи на меня обиду, я нашел тебе задание. Это будет твое крещение и посвящение в нашу семью.
Филипп затаив дыхание, явно нервничая и колупая ламбрекен, моментом превратился в слух. Недаром, Лекс стал как никогда серьезен. Он хотел дать Филиппу задание. Возможно, что сложное, а может даже невыполнимое.
-Слушай меня внимательно. Все мои действия по отношению к тебе не беспочвенны, как ты наверно думаешь. Я хронофоб, т.е. ненавистник попусту потерянного времени. Весь этот и следующий день я постоянно следил за тобой, чтобы лучше понять твой характер. Некоторые вещи меня поразили. Я о них уже упоминал, и повторять не собираюсь. Все что ты здесь пережил за эти двадцать часов – было своего рода тестом, и ты прошел его чуть ниже, чем я ждал от тебя. В общем, ты меня сильно подвел. Уж постарайся не подвести меня еще раз. Присаживайся, что ты стоишь у двери как не родной?! Ты же член семьи… неофициальный пока что. Помнишь, мы вели разговор о том человеке, что похоронил себя вместе со своими деньгами. Его имя - Генри Джозеф Вуд. Дата рождения – 13 октября 1856 год. Дата смерти – 10 июля 1929 год. В свое время был большим другом Стюартов, но и, конечно же, мошенником тоже был большим. Совсем мне не чета. Некоторые говорят, что он и был одной из главнейших причин краха Стюартов. Так что тебе есть, за что сказать ему отдельно «спасибо». Я решил предоставить тебе эту возможность. Бумажная валюта, что он взял с собой, уже превратилась в труху, а золото, как известно не гниет.
Филипп не мог поверить своим ушам.
-То есть… мне нужно достать его оттуда?
-Точнее и не скажешь. – Лекс поднялся и подошел к Филиппу. – На кладбище обитает сторож, - прошептал он, проведя тыльной стороной ладони по щеке Филиппа, точно благословляя его на это дело. – Так что ты осторожней там. А, да ты не бойся, он еще та пьянь, - хлопнув его дружески по плечу, улыбнулся он. Филипп кисло приподнял уголки губ – ему было отнюдь не весело.
-А если сторож трезв?
-У тебя будет топор. Главное – целься в голову.
-Э-это у-убийство?
-Нет, это щекотка. Разумеется, ты отправишь его к предкам, так что не задавай мне глупых вопросов, цени время.
-А что потом?
-Я тебя умоляю, сосредоточься на могиле Вуда. Все остальное тебя не должно интересовать. К вечеру я подготовлю для тебя все необходимое, а теперь ты свободен. Жду тебя к ужину.
Филипп едва перевел дыхание, как к нему вернулась уверенность, что сейчас была не слишком удачная шутка в стиле графа – мрачная и безыскусная. Не мог же он, в самом деле, рыть могилы. Он был просто неспособен это сделать в силу своего мягкого характера. Но, как и подобает, шутка оказалась правдой. И в этом он убедился после ужина.
Что характерно, уже за столом он почувствовал неладное. Гнетущее молчание и лишь звон приборов и звук жующих челюстей. Даже Лекс не проронил ни слова. Он сидел как обычно во главе стола, и будто совсем забыв про Филиппа, был занят едой.
Было и еще что-то, чего Филипп понял не сразу, но это прочно засело в его голове. Девушка, что сидела слева от него, когда он впервые здесь обедал, и теперь находившаяся на противоположной стороне стола не сводила с него глаз. Когда же тот осмелился посмотреть на нее, отметив, что та необычайно привлекательна, девушка незаметно подала знак, который Филипп справедливо оценил, как просьба задержаться.
Когда подошел Сэм, чтобы проводить Филиппа до комнаты, тот слился с толпой, спешащей покинуть гостиную, из-за чего оказался вне поля зрения своего «телохранителя». В плечо его кто-то толкнул. Обернувшись, он увидел ее – ту девушку, которая еще вчера учила его держать вилку. Сегодня же она не проронив ни слова, вложила в ладонь записку, и тут же пропала. Решив оставить чтение до лучших времен, Филипп сунул свернутый листок в карман и поспешил найти Сэма.
***
-Как пользоваться лопатой ты знаешь. В деревне вырос. А вот это знаешь что за штука? Лом, или, как его называют, монтировка.
-Да, я знаю, - соглашаясь с Фредом, вызвавшегося показать ему инструменты, кивнул Филипп. Они стояли в какой-то складской комнате, вроде той, что послужила на первое время неплохой темницей для него. Вот только места в новой кладовой было больше, соответственно, и вещей тоже. Вокруг, куда ни глянь какие-то инструменты, детали, не только на верстаке. Многие висели на стенах в специальных нишах. Фред, в общем-то, неплохой парень, но зануда редкий, подходил к нужному инструменту, брал его, взвешивая в руке, а затем передавал Филиппу, чтобы он мог осмотреть его со всех сторон, попутно объясняя, для чего он служит и как им пользоваться.
Этот курс совсем не забавлял юношу. Он и так знал применение каждого из них и потому в комментариях не нуждался.
-Так, чего еще не показал. Весьма вероятно, что клещи могут пригодиться. Клещи – это такой инструмент… в общем, он никогда не помешает, так что возьмешь его с собой. Тебе что больше по душе молоток или кувалда? Кувалда надежней, но увесистей. Молоток дам, чтоб не надорвался. Ну и, конечно же, топор. Поход на кладбище без топора, все равно, что сигарета без огонька.
-А как же я все это понесу, - удивленно вскинул бровями Филипп.
-Как-как… - проворчал Фред. – На плече унесешь.
-Но здесь, же инструментов килограмм на 20.
-Двадцать? Ну, можно еще парочку накинуть. Я-то думал, на все сорок потянет. Ан нет, может тебе все-таки кувалду взять?
-Это шутка? – Филипп все еще не верил в осуществление этой безумной затеи.
-Что? – не расслышал Фред его вопрос, чересчур увлеченный поиском инструментов, которые бы еще могли пригодиться для копания могил. Филипп удержался от повторения вопроса, покачав головой. Он вспомнил высказывание Лекса: «…цени время». Конечно, он будет ценить время и постарается не задавать глупых вопросов. Это не шутка и ему это давно бы пора понять. Озабоченность, которую испытывают домочадцы по снаряжению Филиппа в путь, сравнима лишь с подготовкой к кругосветному плаванию. Теперь-то он и понял фразу Лекса: «Я боюсь, что сегодня ночью пойдет обильный ливень». Тогда же Филипп ответил: «Я не знаю». Теперь он знал. Он тоже боялся, что сегодня ночью пойдет ливень. Гроза: сверкающая молния, раскаты грома, ливень, затопляющий только что вырытую могилу и Филиппа вместе с ней. Кресты, изредка освещаемые яркими вспышками и труп. Снова этот ужасный труп… теперь-то он точно потеряет сознание. Все, что есть самое страшное на свете, столкнулось в один день в одной точке, возле могилы некоего Вуда, до которого Филиппу нет никакого дела. И ему не нужно золото, похороненное вместе с ним в могиле, даже задаром. Но что же ему оставалось делать? Если бы и была какая-нибудь альтернатива, то он с радостью схватился за нее, будь это хоть убийство, но только не копание могил. Этого он допустить не мог. Но выбора не было, поэтому приходилось собраться с духом и часа через два, он уже будет кидать лопатой тяжелую землю, роя в одиночку яму, или… осуществит то, что он уже обдумывал весь день. Он вспомнил про ту записку, что была передана ему в руки. Всего лишь две строчки от руки, которые не значили для Филиппа совершенно ничего: «Люди Лекса будут сторожить выход. Однако северная стена разрушена».
«Разрушена», - усмехнулся тогда Филипп. Если бы он хотел сбежать, не легче бы было перемахнуть через стену? Да и его уж точно не оставят в одиночестве. Хотя он и понимал, что она пыталась ему помочь – эта помощь являлась не слишком полезной для него. Филипп не мог ее обвинять, он винил себя, за то, что идет на это ужасное, омерзительное и греховное дело, обвинял Лекса, Фреда, Сэма, но только не ее.
-Я собрал все вещи, Филипп, - услышал он голос Фреда.  Тот с довольным лицом, утирал руки масляной тряпкой. – Ты когда-нибудь катался на автомобиле?
Филипп покачал головой.
-Но вот и замечательно! Сегодня тебя ждет незабываемая прогулка. («Да уж, незабываемая…незабываемая») Этот автомобиль, что стоит наверху, я перебрал сам лично. Заменил карбюратор, движок поменял. Не машина – зверь! Угадай, до скольких километров в час она разгоняется.
-Не знаю.
-О, я тебе скажу так. Еще до моего вмешательства она разгонялась лишь до жалкой сотни. Да даже и до сотни не жала. И вот ко мне подходит значит как-то Лекс, и произносит так вальяжно: «Двигатель барахлит ужасно. Машина требует ремонта» - тут он весьма убедительно вжился в образ Лекса, что Филипп на секунду представил, что это он и есть. –  Зуб даю, он был уверен, что мне это дело не под силу. Я так сразу, ага, приметил его помпезность, и решил во чтобы то ни стало, разобьюсь, но выполню просьбу, чтоб он понял, какие нужные люди его окружают. Чтоб лишний раз не задирал носа.  Ну, вот я принялся за дело, а Лекс в это время сидел где-нибудь у себя в кабинете сидел и посмеивался. Но только смеялся он недолго, раз-раз, и машина готова, и даже лучше прежнего…
Дальше Филипп просто напросто отключился от разговора. Под бубнеж Фреда он стал обдумывать в который раз как же ему отвертеться от этой  работенки, и в который раз с горечью убеждался, что отвертеться не получится. Отходного пути просто не существовало.
***
Мигнув фарами, черный Кадиллак тронулся по направлению к кладбищу. Неприятно скрипели дворники, полосами размазывая по стеклу дождевые капли. Как и предвещал Лекс, дождь грозился превратиться в ливень. То там, то тут небо озарялось яркими вспышками, сквозь которые даже в темноте можно было на долю секунды разглядеть тяжелые облака. Дорогу размыло, и водитель Кадиллака – Фред специально сбавил скорость до 20 миль в час. Однако машину укачивало на ухабистой дороге и пассажиры то и дело подпрыгивали и проседали в креслах. В кожаном салоне кроме него и Фреда сидело еще два человека, эскорт, как ответил Лекс, на вопрос кто же будет сопровождать Филиппа. Одним из них был его недоброжелатель и охранник – Сэм, другой – более моложавый и стройный – Уильям. У каждого из них было по автомату Томпсона, и каждый представлял угрозу для Филиппа. Именно им Лекс поручил следить за юношей и помогать ему в случае чего. Лишь один человек, несмотря ни на что, был весел. Фред глядел на дорогу и широко улыбался. Будь здесь еще радиоприемник, так он бы в пляс пустился.
-Ребята, вы чего такие кислые? – попытался ободрить он их. Никто не отреагировал на его замечание. Филипп, ехавший на переднем сиденье, смотрел на ночной пейзаж за окном и до сих пор не мог поверить в то, что вскоре ему придется браться за грязное дело. За стеклом, обильно смоченным дождем, мелькал лесной массив. Они заехали в какую-то дремучую местность. Кругом глухо и лишь урчание автомобиля нарушало тишину.
Автомобиль подъехал к железным воротам, подцепленным на кирпичную стену, через которую, как убедился Филипп, пролезть было совершенно невозможно, и Фред заглушил двигатель.
-Вот и все… - улыбнулся он, обернувшись к Филиппу. Тот открыл дверь, и вышел на прохладный воздух. Накрапывал дождь, дул ветер, шумела листва на деревьях. Ночная идиллия, совершенно спокойная погода, пугающая своим спокойствием. Фред также вышел из Кадиллака и направился к багажнику.
-Филипп, подойди сюда, - попросил он, и тому пришлось повиноваться. Он все еще оглядывал кирпичную стену кладбища. Забор величаво поднимался ввысь на 10 футов. Слишком высоко даже по меркам исполина, а для такого юноши как Филипп под 6 футов вообще недосягаемая высота. – Помоги мне вытащить инструменты из багажника.
-С радостью, - убитым голосом произнес Филипп.
***
Он тащил на себе инструменты, и про себя проклинал все на свете: Лекса, Фреда, Сэма, Уильяма, но в главную очередь себя. Промокнув до нитки, Филипп вдруг с удивлением обнаружил, что сверток с инструментами заметно потяжелел. Скорее всего, сказывалась усталость, но Филипп готов был поклясться, что будь рядом весы, стрелка весов с легкостью бы перескочила за отметку в 20, а то и 30 килограмм. Изнывая от усталости он внимательно осматривался по сторонам. Было жутко до дрожи, но он старался не вспоминать, что в данный момент находится на кладбище, в ночь, холод и дождливую погоду. Если бы он об этом сейчас подумал, то наверно сошел с ума. Его мысли были отвлечены какими-то абстрактными вещами, которых он и сам не мог понять. Но что можно было утверждать точно – это были не светлые жизнерадостные мыслишки, а темные с мстительными нотками в мелодии страдальца.
Кругом кресты, каменные могилы с выветрившимися надписями, щербатыми краями. Под дождем они блестели как отполированные и даже засохшие на небольших холмиках, бутоны худо-бедно приготовленного букета наливались как комар от крови.
Впереди шел Сэм, и он показывал дорогу к той самой могиле. Позади – Уильям. Фред же предпочел остаться в автомобиле, сославшись на опасность простуды, будто другим эта опасность не грозила под ветром и дождем. Они прошли мимо красивого гранитного скульптурного памятника. Это был Архангел Михаил, трубивший в горн. Сверкнула молния, осветив надпись на постаменте – «Любимому мэру города N… Ричарду Бендеру от его благодарных жителей». Раскаты грома не заставили себя ждать, и тут же будто разорвав тучи, как тканую материю, сдерживающую воды,  опрокинули на землю ливень. Капли застучали по каменным надгробьям, отбивая чечетку. Архангел исчез за плотной стеной дождя, и лишь виднелся какое-то время силуэт статуи. Сэм, шедший впереди, добавил крепкое словечко, и, сильнее обернувшись в плащ, заметно ускорил шаг. Быстрее пошел и Уильям. Филиппу пришлось приложить немало усилий, чтобы шагать с ними в ногу. В то же время, он пытался определить, где же находится северная стена, чтобы знать на всякий случай, куда бежать, если он решится на эту затею. Пока что его не очень вдохновляло на этот подвиг. Доведенный до крайности, он не мог решить, что будет лучше – рыть могилу или спасаться бегством и жить волком, сторонясь людей и ведя отшельнический образ жизни. И тут он снова чуть не уткнулся в спину Сэму, который вдруг замедлил ход.
-А ну, посторонись, - грубо отозвался Сэм. Подошел Уильям. Его нос покраснел как сигнальный огонь, и в свете фонаря Сэма, блестел как начищенный. – Это здесь, - также недружелюбно добавил Сэм, и открыл проржавевшую калитку. Видно было, что могила находится в запустенье, и Филипп не за что бы ни догадался, что именно здесь, под слоем сырой и затхлой земли закопаны драгоценности. «Там еще и труп закопан» - совсем некстати всплыло в голове.
На месте могилы не было цветов, ни холмика. Мало того, здесь даже не было памятника. Лишь две палки – подобие креста. Ни имени, ни звания. И это один из самых влиятельнейших людей города? Подтверждение его мыслей высказал Уильям.
-Скромненькие апартаменты, - сморкнувшись, произнес он.
-Психов не хоронят с почестями, - огрызнулся Сэм. – Ну, за работу.
Филипп тяжело вздохнул и достал из инструментов лопату.
-Когда углубишься, я дам тебе ведро. Ты будешь насыпать туда землю,  а потом подавать мне наверх. Так будет быстрее, - заверил его Уильям.
«А еще быстрее было бы, если бы каждый взял по лопате», - с негодованием подумал Филипп. Он почувствовал, как все у него внутри закипает от гнева, но он всеми силами пытался сдержать этот гнев в себе.
Сэм достал кольт и направился к ближней беседке под навес. Филипп знал, что он собирается делать – он его будет разбирать. Зачем? Он и сам не знал этого. Сэм всегда так поступал, когда нужно было скоротать время. За те два дня, что Филипп провел в этой «семье», он уже два раза столкнулся с его пристрастием. Первый раз его это очень напугало. Сэм вдруг не с того не сего достал оружие и несколько раз протер его, дунул в дуло, смерил взглядом комнату через мушку пистолета, и невероятно довольный сунул пистолет обратно за пазуху. Филипп при этом ни жив ни мертв сидел в комнате, боясь пошевелиться. Теперь же он знал, что кольт, который носит с собой Сэм, даже не заряжен, потому что в прошлый раз, он спокойно нажал на курок и тот лишь щелкнул.
-Принимайся за работу, - подтолкнул его к месту захоронения Уильям. Филипп снова оглядел место, огороженное ржавым шатким заборчиком. Неужели там труп? Сглотнув, он с силой всадил лопату в размякшую и отяжелевшую от проливного дождя землю. Лопата с трудом вошла в грунт по самый черенок. Что же будет, когда он углубиться? «Нужно искать обходные пути, найти способ для побега».
Шлеп – первые комья земли полетели в сторону, и тут же образовавшуюся нишу начало затапливать водой. Земля как губка всосала в себя дождевые  капли, и превратилась в неприглядную жижу.
Второй бросок – лопата снова вгрызлась в землю. Отхватив кусок, он отбросил ее в сторону. Уже начало образовываться некое подобие ямы. Это была даже не яма, а углубление, какое вырывают малыши в песочнице, когда строят ров вокруг песочного замка.
Уильям, видимо осознав, что это затянется надолго, удалился под карниз в беседку к Сэму. Оттуда было удобно наблюдать за Филиппом.
Начались самые тяжелые часы. Изнывая от тяжелого труда, взмокший от дождя и пота, он углубился уже на несколько дюймов по всему периметру могилы. Он не верил, что успеет за ночь. По его мнению, здесь работы в лучшем случае было на несколько суток. Потеряв счет времени, он лишь следил за тем, как лопата с хрустом врезается в землю, подцепляет ее и тут же грязь, описав в воздухе дугу, шлепается в общую кучу. В разные стороны летят грязные брызги. Марают ему одежду, но это больше не заботит Филиппа.
-Внимание, полиция города Модос! Всем поднять руки!
-Облава! – в ужасе вскрикнул Уильям. Филипп услышал, как стремительными шагами к ним приближаются несколько человек. Шальной фонарик, прорезая пелену дождя и темноты, осветил беседку.
-Руки вверх! Эй, жирный ты не слышал меня?! Чем вы, тут черт подери, занимались?! – один из них вошел под навес, в то время как остальные ждали в стороне.
Филипп только что укрывшись за соседним надгробьем, поросшим чертополохом, от неожиданности вздрогнул. «Зря» - только и успел он подумать, глядя как один из людей в полицейской форме подошел к Сэму и приказал поднять руки. Тут же Сэм схватил его, будто дворнягу и с силой ударил об балку беседки, да так, что Филипп удивился, как беседка выстояла. Тот охнул и осел на землю. Больше он не поднялся.
-У нас потеря! У нас потеря! Открываем огонь на поражение!
Пригнувшись, Сэм скинул предохранитель с кольта. Как же ошибался Филипп, кольт был заряжен. Тут же, как охотник на бойне, он затаился за перегородкой. Уильям, опешив от неожиданности, продолжал стоять под обстрелом.
-Пригнись, придурок! – прикрикнул Сэм на своего напарника. Тот, опомнившись, упал плашмя на пол, прикрыв голову руками. Казалось, он готов заплакать, и Филиппу стало жаль его. Все-таки, он тоже человек.
Сэм высунул руку из-за укрытия и выдал небольшую очередь, так же быстро спрятав ее обратно.
-Доставай, автомат Томпсона! – крикнул он Уильяму. Уильям встал на четвереньки и ползком направился к столику, где лежал автомат. В это время, отряд из 5 человек (Филипп успел сосчитать, сколько полицейских прибыло сюда), стали окружать беседку. Свистели пули, были слышны крики, и не одного из полицейских не интересовала подкопанная могила.
Уильям дотянулся до автомата, схватил его и прижал к себе, как ребенка.
-Стреляй! – крикнул ему Сэм и выдал ответную очередь. Одна пуля едва не раскроила ему череп, пролетев на дюйм выше, так что волосы на голове зашевелились. – Черти, вы меня чуть не угробили! – закричал он, и бочком откатился к другой стенке беседки – ту уже изрядно изрешетили. Уильям решился нажать на курок и из разгоряченного дула обильно посыпался свинцовый дождь.
-Не поливай! Где тебя стрелять учили? В школе садовников?!
-Дело пахнет пожизненным! – крикнул ему в ответ Уильям.
-Ты не об этом думай сейчас! – Сэм высунулся из укрытия и изрядно прицелившись, выстрелил. Послышался вскрик – человек, неудачно схвативший пулю, тут же всей массой упал на парапет. С его лба текла алая струйка крови.
Теперь полицейских оставалось четверо. Укрывшись, кто за деревом, а кто за мраморным надгробьем, они обстреливали беседку. Один из них побежал и спрятался за статуей Архангела. Уильям, заметив его, открыл огонь по памятнику. В разные стороны полетели куски гранита. Голова Архангела отлетела в сторону и, упав, рассыпалась на куски. То, что осталось от горна вместе с безобразно оторванной рукой теперь валялось у мраморного постамента. Архангел в одночасье превратился в уродливого инвалида. В глазах Уильяма в этот момент можно было увидеть безумие.
-Твою мать, что ты делаешь!? – чертыхнулся Сэм. Он был очень недоволен поведением своего напарника.
-Выкуриваю копа, а ты что думал?!
Уильям вскочил на ноги – ему было любопытно узнать, что случилось с полицейским.
-Ляг и не вставай! – только и успел крикнуть Сэм, как Уильям охнул и схватился за грудь. Автомат, встревожено выстрелив, упал на дощатый пол беседки. Уильям глубоко и часто задышал. Из раскрытого рта тоненькой струйкой побежала кровь. По ошалевшему взгляду было видно, что ему ужасно больно, он пытался что-то сказать, может даже закричать, но не мог. Харкая кровью и держась за грудь, он опустился на пол и, изнывая от боли, корчился между скамейкой и столом, за которым поминают усопших.
-Кажется, меня убили… - его голос тонул в тяжелой одышке. Глаза стали мутными, поддернутыми пленкой.
-Может быть, тебе повезет в следующей жизни, - крайне недовольно отозвался Сэм в своем прощальном некрологе. У него закончились патроны, и теперь он заботился лишь о своей жизни. Прямо за беседкой рос кустарник. С завидной ловкостью прыгнув в заросли, так что затрещали ветки, Сэм будто испарился. Его просто не стало. Полицейские опешив, перестали стрелять, заметив, как тучная масса с ловкостью зайца перемахнула через изрешеченную перегородку крытой беседки, и исчезла где-то в области темной листвы.
-Искать по всему периметру! – крикнул полицейский с чересчур сухим и вытянутым лицом, так, что скулы на лице выступали как отвесные скалы посреди моря, испещренного угрями. Он  двумя руками держал пистолет, словно боялся его выронить невзначай. – Вы слышите меня? Нельзя упустить нарушителя!
-Так точно, сержант.
Свистнула пуля, и молодой сержант, схвативший ее, упал навзничь.
-Это из кустов! – вскрикнул испуганно человек в полицейской форме. – О, нет, убили сержанта! А ну, прячься, ребята!
Ребят оставалось всего трое. Они как испуганные школьники бросились врассыпную. Следующая пуля настигла еще одного. Бедняга попал на мушку и тут же со стоном откинулся на спину.
-Рука, моя рука, - заревел он не своим голосом. Его конечность была похожа на окровавленную культяпку, и признаться, это было ужасное зрелище.
Перестрелка возобновилась. Только теперь полицейские действовали не так опрометчиво. Ведь их противником был хитрый и безжалостный Сэм. Он действовал под покровом ночи. Его темный силуэт, появлялся в одном месте, исчезал, и снова возникал на какое-то время в другом. И не один из полицейских не мог определить, где Сэм находится в данный момент. Порой казалось, что он обитает в нескольких местах одновременно, и это очень пугало. Его голова мелькала среди покошенных крестов, возникала из-за деревьев, а затем вновь скрывалась в зарослях. Он выискивал добычу. Разбушевавшийся Сэм мстил. Переводя дух, он, прижавшись к холодной до дрожи земле и чувствуя, как по спине барабанит дождь, осторожно извлекал пулю за пулей из своего кармана и вкладывал их в магазин кольта. Одна, вторая пуля, третья со щелчком заняла свою нишу. Он потянулся за четвертой. Руки не дрожали. Страх давно прошел. С этими двумя он справится без особых проблем, и его непутевый напарник больше не будет мешаться под ногами. Он провернет все дело в одиночку.
Но вот как быть с Лексом? Лекс схватит его одной рукой за горло, а свободной придушит как щенка. Не пощадит – это как пить дать. За проваленную миссию, он ему открутить голову как лампочку Ильича из патронажа. Ну да Бог с ним. Сейчас самое главное – выбраться из этой переделки. Последняя пуля заняла свое место, щелкнул затвор – все готово для сафари.
-Я готов, - прошептал он, и осторожно выглянул из-за нависшей кроны.
Вокруг тишина. Шлепает дождь. Он ловит ртом крупные капли, утоляя свою жажду. Движения нет – все замерло в ожидании. Добыча, затаившись, ждет охотника, чтобы напасть и растерзать своими острыми клыками. Но охотник не лыком шит – он не выдаст своего местоположения. Он прислушивается к звукам кладбища – где-то лают собаки. Надо заметить, дикие собаки, вольготно обитающие прямо на кладбище. Облезшие и озлобленные, они шастают в поисках еды. Не собаки – шакалы, довольствующиеся падалью.
Заглушенный стон послышался со стороны беседки – это стенал от боли раненый полицейский с простреленной рукой. Сэм по-пластунски переместился в его сторону,  пытаясь не наводить шороху и по возможности выследить оставшихся двоих. Сжимая в руке кольт, он был уверен, что его не застигнут врасплох. Ошибка едва не стоила ему жизни…
И все же переместимся к Филиппу. Он не стал дожидаться развязки. Едва только завязалась перестрелка, он, собрав всю свою волю в кулак, решился совершить поистине сумасшедший для него поступок – побег с места преступления. Куда? На север, ведь северная стена разрушена, если верить письму, а через южную или западную стену перебраться, ему будет стоить того же, что и прохождения через все круги Ада. То есть перелезть через ограждения ему не представлялось возможным. Если же идти через выход, то там, скорее всего его уже будет ждать Фред, если он, конечно, не погиб в перепалке с полицией. Но зная отчасти характер Фреда, Филипп мог предположить что угодно – это поистине непредсказуемый человек с необузданным характером. Он мог затаиться, а мог выскочить на встречу с автоматом наперевес. Слишком сложная натура, чтобы о ней можно было судить однозначно.
Филипп же, уже определивший, где находится северная стена, двигался в ее направлении, не стремясь рисковать с главным выходом. Огибая могилки – убогие и старые, переходя к настоящим шедеврам искусства, выточенным из гранита скульптурам, он слышал, как за спиной грохочут выстрелы.
«Совсем как на войне»
Он вспомнил письмо отца и письмо его военного товарища. Какими словами они описывали войну? Война – это ненужное зло, объяснения которому нет. Именно так. Жаль, эти письма остались в его теплой уютной комнате, во владениях Лекса, и ему вряд ли светит попасть туда снова. Обратно дороги нет.
Обходя очередную заботливо огороженную могилку, и глядя на полумесяц, окруженный мириадой звезд, этих небесных россыпей жемчуга, он впал в состояние глубокой задумчивости. Где еще можно было подумать о чем-то отдаленно абстрактном, мистически привлекательном, завораживающем и в то же время пугающем, как не на кладбище в час ночи, когда ты идешь куда-то в одиночестве. Позади слышатся выстрелы, которые затухают, а затем разгораются с новой силой, но это нисколько не нарушает такт мыслей, которые текут подобно реке, и сменяют как волны одна другую. Белая пена, бушующее серое море – такой безрадостной виделась Филиппу общая картина.
Куда он идет? Зачем? – вопросы, которые он хотел бы задать самому себе, и даже задавал, но в ответ – лишь тягостное молчание.
Он очень некстати вспомнил свое детство. Когда почтальон в синей фуражке постучался к ним в дом.
На дворе стоял сентябрь. Зелень начинала поддергиваться золотой каймой, трава жухла, в воздухе – запах яблок. Детвора высыпала во двор – в последние теплые деньки палящее солнце грело землю по-особенному. Не было того летнего зноя. С юга веял теплый ветерок, приятно обдувая лицо и волосы. Филипп же с матерью сидели дома.
Мать – Мария Стюарт что-то вязала и мурлыкала под нос песню, которую Филипп когда-то знал хорошо, но теперь не мог вспомнить ни мотива ни названия.
За окном бурлило веселье, а по окну сонно летала жирная муха. Медленно качался маятник – влево, вправо, влево, вправо. Минутная стрелка щелкнула и перепрыгнула на одно деление. И снова едва уловимое покачивание маятника.
-Может, ты погулять сходишь? Дома-то совсем зачахнешь, - нарушила тишину Мария, не отрываясь от вязания. Спицы засверкали в ее руках быстрее. Филипп качнул головой – он не любил больших веселых компаний. В них он чувствовал себя чужим и обделенным вниманием.
-Ну что же ты такой безрадостный? Все уладится, вот увидишь. Скоро мы заживем как все. Нужно лишь немножко подождать.
«Она сейчас успокаивает больше себя, чем меня» - Филипп это уже понял давно. Порой мать говорила ему про вещи, которые его нисколько не волновали. Но он знал, что подобным образом, она отводит душу. Ей нужна была надежда.
На крыльце зазвучали шаги, а в дверь постучали. Таким необыкновенным тревожным звуком показался он Филиппу. Нерешительный что ли, как, будто стоявший за дверью набирался терпения, прежде чем постучать. Сухой и обрывающийся стук не о чем хорошем вещать не мог.
-Кто там, - спросила Мария, поправляя прическу, готовясь встретить жениха. Понятно, что это был не жених, а всего лишь почтальон. Он стоял в синей форме, с заломленной, сдвинутой на затылок фуражкой. Через правое плечо у него перекинута кожаная набитая письмами сумка.
-Мария Стюарт, я не ошибся? – спросил он, оттирая пот с раскрасневшегося лба.
-Совершенно верно.
-Вот и прекрасно. А это ваше письмо, стало быть. Вот здесь распишитесь о получении. Да-да, здесь. Всего доброго.
Он почтительно снял фуражку и, откланявшись, поспешил отправиться по своим делам.
За приоткрытой дверью, Филипп заметил жизнерадостную детвору, играющую в мяч. Стояла осень, а деревья начали скидывать наряд, устилая дорогу пожелтевшими листьями. На улице стоял запах тления и созревших фруктов…
Выстрелы затихли. «То ли я отошел на достаточное расстояние, то ли…, - сглотнул Филипп накопившуюся слюну, - они перебили друг друга». Ему не хотелось, чтобы кто-то пострадал в этой схватке. Ну, разве что они убьют Сэма. Сэм ему никогда не нравился. Этакий хмырь со шрамом на пол-лица заслужил смерть, и Филипп не стал бы жалеть, если бы узнал, что тот теперь лежит на холодной земле с потухшими глазами и побледневшим лицом. В нем угасла жизнь. Грудь больше не вздымается, а из аккуратненького отверстия в стриженом виске струится маленький дымок.
-Эй! – вдруг над ухом послышался женский голос, и его кто-то осторожно схватил за руку. Филипп перепугался не на шутку. Он хотел было крикнуть во все горло, но во время себя остановил. В следующее мгновенье он заметил ту самую девушку, которая подсунула ему записку во время обеда у Лекса, и которая теперь тянула его в сторону кустов. Платье ее было обмякшее, как будто она в нем искупалась в ближайшем пруду, лицо мокрое, а длинные волосы висели не расчесанными лохмотьями, как у какой-нибудь кикиморы из сказки.
«И все равно она прекрасна», - подумал Филипп, не сопротивляясь ее усилиям.
-Здесь поблизости сторожка, - прошептала она и приложила палец к губам. Филипп прекрасно ее понял.
Они, пригнувшись, перебежали через небольшой ручей, журчавший в овражке, и она остановилась.
-Там копы, - тихо сказал Филипп, указав в сторону возобновившихся выстрелов. Теперь эти выстрелы были похожи больше на хлопки. Как будто некто баловался хлопушкой.
-Я знаю, - также тихо ответила она ему. – Осторожней, здесь обитают бездомные собаки. Очень злые.
Филипп почувствовал, как сердце подпрыгнуло в груди – он до ужаса боялся собак. Однажды, в детстве какая-то бешеная дворняга цапнула его за щиколотку, едва не вырвав клок мяса. У Филиппа до сих пор виднелся шрам на месте укуса. После этого случая у него к собакам был особый подход, едва заслышав лай, он старался обойти это место, как можно дальше.
-Меня кстати Линдой зовут, - прервала она затянувшуюся паузу и протянула руку. Филипп заметил как дрожит ее тоненькая ручка. Она буквально покрылась мелкими цыпками.
«Совсем некстати» - подумал Филипп, вслушиваясь в кладбищенскую тишину. Он схватился за ее холодную как у мертвеца руку и потряс, так что дождевые капли полетели во все стороны.
-Красивое имя. Филипп. Филипп Стюарт, - представился он, прочистив горло.
-Я знаю, - засмеялась она в ответ. – Ты наследник золота Стюартов.
-Чего? – не понял Филипп ее намека. – Лекс мне то же самое сказал.
-А ты разве ничего не знаешь про это? – она удивленно вскинула черными прекрасными изогнутыми бровями. Видно было, что она не на шутку поражена. – Лекс в тебе видел ключ к богатству города.
-Что-то я не очень понимаю, мои предки были богачами? - нахмурившись, задал он вопрос.
-Не то слово. Сказочными богачами. Филипп, тебе надо уходить отсюда, иначе из тебя Лекс все соки выжмет, но добьется своего. Потому-то я и вызвала полицию сюда, чтобы навести шумиху. Тогда бы у тебя появился шанс сбежать. Я очень волновалась, что мой план провалится.
-О, нет! Что же ты наделала?! Там люди умирают!
-Думаешь, это город святых? Если не сегодня, то точно уж завтра началась бы похожая стычка. Знаешь, сколько невинных людей погибло за последнее время? И именно это противостояние должно разбудить сонную префектуру, которая и службу несет с закрытыми глазами. Пора бы и их разбудить, чтобы знали, что именно они хранители порядка!
Ее лицо больше не было бледным. Оно разгорячилось от гнева, и на щеках появился румянец, так что Филипп невольно залюбовался ей. Она была прекрасна, как негасимый цветок в холода, согревающий и навевающий воспоминания о лете. Это было прекрасное чувство, как будто он нашел ценный жемчуг на пыльной дороге, и теперь боясь потерять его, прижимал к своему телу, чувствуя, как сверкают его грани.
-И что же мне теперь делать? – промямлил обескуражено Филипп.
-Беги отсюда. Это все что я могу тебе посоветовать. – Линда серьезно перевела взгляд на небо. Ей не хотелось в данный момент смотреть на него. – Вон видишь там Гончие Псы.
Филипп задрал голову. На черном полотне неба, яркой россыпью сверкали звезды. Их было великое множество. Трудно было сказать, сколько точно – тьма. Полумесяц продолжал висеть в небе.
-Северная стена и вправду разрушена? – спросил он у нее.
-Да, - Линда продолжала любоваться звездами. В этой тиши еще раз Филипп услышал три хлопка, а затем все стихло.