Счастье в ладошке...

               
                ДОРОГА В НИКУДА               

         Шли дни, недели, но Наталья  не могла прийти в себя после  откровенного разговора с Гориным. И все его поступки, один за другим, один за другим, она могла теперь  объяснить двумя словами: случилась беда! И большая доля этой беды и всех последующий страданий исходила от неё, Натальи Гавриловой, отдавшей своей любви к Горину всю свою жизнь без остатка...
       Тогда, что такое жизнь? Почему она такая коварная и несправедливая? И что такое любовь?  Что такое счастье?  И для кого и для чего оно существует?.. Зачем жить в паре, если нет любви? А дети?.. Что должно перевесить?..
       И снова неразрешимый тупик...
        Вскоре они встретились снова, ибо теперь Наталья Николаевна не могла ни на шаг оставить без своего внимания и любви Горина: как только могла, где только сумела старалась с ним побыть хоть какое-то время и любить, любить...
       - Расскажи, Наташенька, как живешь?- при очередной встрече спросил Горин, стараясь вычеркнуть из жизни, своей и Наташиной, ту страшную исповедь, словно бы он тогда рассказал ей  печальную сказку, а не быль.- С Максимом отношения наладились? – Говорил он тревожно и робко, опасаясь, что заденет больную точку Натальи Николаевны.
      - Смотря, что ты подразумеваешь под этим? Если семейные связи, то их нет... Максим нынче не тот... А, может, я иной стала: смотрю на мир другими глазами и не жду от человека того, чего не дано ему. Ну, а если ты спрашиваешь, есть ли между нами душевная привязанность, то её – нет!..
      - И ты считаешь это нормальной жизнью? А ведь она прибавляет годы...
      - Каждому, Вадим, отпущена своя норма. Я бы хотела больше, но не за чужой счёт. А так почему-то не получается.  Добавишь себе – урвёшь у кого-то. И не просто у кого-то – у своих родных и дорогих мне людей. Я достаточно жестоко наказана жизнью, как и ты... Ты даже больше... За что, Горин? За что?..
       Горин, теребя пробивавшуюся щетину на бороде, молчал.
      - Вообще, Горин, когда я думаю о наших злоключениях, то вижу, что  у нас всегда срабатывает эффект завышенных требований и таких же завышенных ожиданий. Они всегда стояли между нами.  И кого тут винить?
      - Увы, Наташа, всё это так! Жизнь наша перечеркнута, но мы познали многие годы не похоть друг другу, а самую высокую любовь и чистые чувства, что в настоящей жизни встречается очень редко...
     - Может, и не бывает всего этого, - Наталья Николаевна проглотила комок, мешавший ей дышать. – Я ни о чем, Вадик, не жалею, лишь об одном...
       - Не надо, Ёжик, не надо! – умоляюще произнёс Горин. – Всё хорошо!
       - Раньше мне казалось, что счастье – это минутное состояние высокого взлета души. Но это не так! Счастье – это любить такого человека, как ты, Горин. Это самое высокое  и незыблемое счастье! С ним – ничто не сравнимо! Только сама смерть может сгладить это самое чувство... Только она...
     - Наташка! Родная моя! Успокойся! У тебя сын растет, и, к счастью, ты передала ему все свои прекрасные черты. Он-то тебя и спасет от гнетущих  мыслей.
      Наталья Николаевна подошла к Горину  и, как ребёнка, прижала его к себе.
       – Я ведь с тобой, Горин, всегда говорю, как сама с собой. Прости меня за многое! – Её вздрагивающие пальцы легким прикосновением перебирали волнистые пряди волос, тёмные, густые, припорошенные голубой проседью. Потом наклонилась и коснулась их губами. Сердце даже ни на минуту не останавливалось в своем частом биении, разбуженное не ощущаемым, но не забытым запахом чего-то бесконечно родного и близкого.
      Наталья Николаевна вдруг вздрогнула и хотела отпрянуть от Горина, но он, взяв её тонкие  всё еще дрожавшие руки,  вернул её к себе.
      - Ёжик! Постой  рядом! – Голос его был ласков, а темно-карие глаза смотрели с той же любовью, с которой они смотрели  на нее всегда.-  Ёжик мой колючий и такой милый! Вот сгребу тебя в охапку, разорву твой билет, дам телеграмму Гаврилову, на завод и еще куда там?.. Пускай не ждут! Будем всегда вместе... – Тут же  Горин осекся, словно подавился. – Мысли, мысли, где ваша радость?
       - Вадим! Что ты говоришь?  И куда я дену свое прошлое? А сын? А его будущее? Не смогу я  сделать  его несчастным... Не смогу!.. Нет, ради тебя... ради тебя могу умереть...
       Казалось, Наталья Николаевна говорит не ему, а рассуждает сама с собой; стояла бледная и холодная, как мрамор, не зная, как удержать свои руки, что тянулись к человеку с вздрагивающими губами и наплывающими слезами...
   
                ЛЮБИТЬ БУДУ!            

       Поезд уходил поздно ночью. Город и все улицы дремали, убаюканные распростёртым крылом сонной тишины. Дежурные фонари, подмигивая друг другу, не столько стирали густые тёмно-синие краски, сколько подчёркивали бездонную глубину неба, усеянного стадом мерцающих звёзд.
       И только вокзал – вечно бурлящий источник движения – ярким сиянием огней отрицал покой и ночную тьму. Разные люди, разные судьбы перекрещивались здесь на какой-то миг и, уходя из-под крыш, протянутых длинными  рядами, таяли в бесконечном пространстве жизни, оставляя на сером полотне перронов растерянность, тревогу, боль одиночества и тепло надежды...
       - Ёжик, тебе не холодно? Вроде бы подмораживает... – Горин нежно поднял пушистый воротник пальто Натальи. – Снова увезешь мое сердце с собой... Надолго ли?- Он слегка запрокинул её лицо: щёки скрывались в густых ворсинках воротника и виднелся только её аккуратный, чуть вздёрнутый нос,  улыбающиеся губы да тревожные серо-зелёные глаза под густой россыпью крылатых бровей.
        - Я всё равно приеду к тебе, - твёрдо, с не допускающей возражений решительностью говорила Наталья, заглядывая в потемневшие перед разлукой  глаза Горина. – Без тебя мне не жить! Никак не жить!..
        Вадим Сергеевич открыл просторный саквояж и достал оттуда три ярко-алых  с красной  лентой розы.
        - Без цветов, кажется, провожать не полагается? Верно ведь?
        Наталья Николаевна вспыхнула от радости до самых корней волос. Коснулась пальцами нежных лепестков  и припала к ним губами.
       - Ты очень внимательный, Горин. Спасибо тебе за цветы! Спасибо за всё!
       - Не знаю, Ёжик, как можно иначе? Жены не было. Ты – редкий гость... – и снова с тоской провёл пальцами по её лицу и, вглядываясь в него, сделал то, давнишнее, знакомое только им движение губами: «Целую!»
         Некоторое время молчали, слушая, как уплывает время. И в застывшее прощание хриплыми звуками репродукторов ворвалось сообщение о пяти минутах до отхода поезда.
        Всё пришло в движение: одни заторопились в вагон, другие – из него... Последние слова, поцелуи и только двое: он и она – стояли неподвижно, держась за руки.
      - Как же ты назад доберешься?
      - Да никак! Сколько здесь осталось? – Горин посмотрел на часы. – Ну, Ёжик, запрыгивай, пока отпускаю! А то передумаю...
       Наталья Николаевна  осторожно ступила на подножку, и тут же зашипел поезд, готовясь в дорогу.
      - Наташка, ты пиши! Твои письма и стихи – это теперь моя жизнь.
      - Хорошо, Горин. Писать буду... И любить тоже буду... До своей кончины...
      Поезд пыхтел, выползая из-под красной крыши вокзала, готовясь в путь в холодные объятия осенней мороси.
      Вадим Сергеевич шел рядом. Наталья стояла в тамбуре и, не открывая глаз от его лица, крепко держалась за поручни, боясь не выдержать напряжения  и на ходу спрыгнуть с подножек к удалявшемуся от неё Горину. И чем сильнее задувал встречный ветер, тем больше её тянуло к нему – мечте всей  её жизни.
       Скорость уже была такова, что не разбившись насмерть, не спрыгнешь.
       Наталья Николаевна, почувствовав её непреодолимую силу, ослабевшими  ногами пошла вглубь тамбура, а её глаза всё еще видели съёжившуюся, слегка сутуловатую фигуру Горина на заснеженном сером  полотне перрона.
      Поезд, набрав скорость и погасив все вокзальные тревоги, мчался навстречу новому рассвету, равномерно отстукивая колёсами метры и километры пути...
                __________