Уроки обществоведения

В опоре на учебный план составленный учителем Игорем Поповым.

УРОК № 1 ЕССЕ НОМО!
ХОД УРОКА

А) Тема нашего первого  урока в курсе обществознания - Ecce homo! В переводе с латыни это означает «Се, человек!» - «Вот, человек!». Слова эти взяты из Евангелия от Иоанна. И произнёс их прокуратор Иудеи Понтий Пилат. 
И сказал им Пилат: се, человек». (Ин.19, 4 -5.) Сегодня мы должны с вами выяснить, какими специфическими чертами обладает живое существо под названием человек, что отличает его от всех других живых существ. И тогда мы скажем: «Ecce homo!», «Се, человек!». Иными словами, мы ищем качественные отличия человека от животного.
 Качество – философская категория, выражающая существенную определенность объекта, благодаря которой он является именно этим, а не иным. Качество — характеристика объектов, обнаруживающаяся в совокупности их свойств.

Но человек – не объект. Мартин Хайдеггер ясно показал, что категории неприменимы к человеку, поскольку он есть  «экзистенция», а не «эссенция». И поэтому он характеризуется экзистенциалом, а не категорией. Кроме того, существительное «экзистенция» имеет имманентную персональную модальность.  Экзистенция может быть только персональной, как личное существование.
Человек существует в обществе. И только в обществе он осуществляется как лицо. Быть лицом – это головной бытийный модус  человека.
Есть лицо знакомое, близкое, узнаваемое; и есть лицо публичное, формальное. Публичное лицо  осуществляется в праве.

Когда прокуратор Пилат, чиновник, наделённый судейскими полномочиями, вывел к собранию иудеев Иисуса, и сказал: Се человек, – он сказал этим: имеет право на справедливый суд. Ведь дело происходит не в цирке и не в зоопарке, где служитель выводит экземпляр животного и говорит: это верблюд, или – это «гомо сапиенс». Дело происходит в суде. И речь здесь идет о законе и его нарушении.
Когда Понтий Пилат, указывая на Иисуса, произносит: «Се человек»; он представляет его собранию граждан, пришедших на публичный суд. Представляет, как подсудимого, в отношении которого он, прокуратор Иудеи, проводит судебное следствие. И далее излагает результаты расследования, говоря: «Не нахожу в нем никакой вины».
«В нем» значит «в лице». Только лицо обладает правами и является правоспособным. Поэтому невозможно рассматривать правообладание и правоспособность как отличительный признак человека в ряду других существ.


Б) Но прежде, чем мы начнём говорить об отличиях человека от животного, мы попробуем найти то, что роднит человека и других тварей земных.

Когда употребляем слово «тварь», имеем в виду отличие сотворённого от рождённого. Адама Бог сотворил, но Иисуса – родил. Вместе с тем Иисус есть новый Адам, родоначальник нового человечества. Тем самым сказано, что истинный человек не тварь, но сын божий. Отсюда, тварное бытие человека неистинное, несобственное, или инобытие. Таким образом, употребление слов тварь и тварное  уместно, когда речь идёт об отличии бога от человека, или человека рождённого свыше от нерождённого свыше, но не тогда, когда мы хотим провести различие человека и животного, ибо в тварности они равны, – но неравны в присутствии Духа. Дух же нетварен, но есть дыхание Божье. Поэтому, отличая человека от животного, говорят, что у человека душа, у животного же нет души. Или, по Аристотелю, форма животной души есть тело. Но форма человеческой души – Логос. То есть, души животного и человека различны. (См. у меня:  «О форме души»). Об этом же бл. Августин в 12-й книге «О Троице» говорит, что к высшей части человеческой души не относится то, что является общим для людей и животных.


В) Разум как отличие человека от животного традиционно считается самым главным. В биологии человек как биологический вид носит название Homo sapiens – человек разумный.

Называя разум собственным признаком человека, тем самым выводишь «тварность» из контекста, чем подтверждаешь неуместность этого слова здесь.
С другой стороны, авторитетная древность не даёт разуму высокого статуса: но превозносит Мудрость, которая разумна в себе, но недостижима  разумом. То же говорит Иисус о мудрости царства Божия: утаил, де, от разумных, но дал постичь неразумным младенцам. Также Наука доказывает, что животные вполне разумны и даже хитры в пределах своих компетенций и способностей. И Техника претендует на построение разумной машины. Далее, различаются между собой разумы людей разных культур. Так что, говоря о разуме, попадаешь на скользкую тропу, и здесь необходимы многие уточнения об отличии разных разумов друг от друга.
Мудрость есть совершенный разум, как принадлежность совершенного человека, но мудрость есть разум отделённый, а не имманентный душе. Так что здесь сразу встаёт вопрос отделённого интеллекта, интеллекта ангелов, божественного интеллекта и т.д.

Г) В середине 19 века представление о роли разума в жизни и деятельности человека было пересмотрено иррационалистической философией.
(Иррационализм - обозначение течений в философии, которые, в противоположность рационализму, ограничивают или отрицают возможности разума в процессе познания и делают основой миропонимания нечто иррациональное, выдвигая на первый план волю (волюнтаризм), непосредственное созерцание, чувство, интуицию (интуитивизм), мистическое «озарение», воображение, инстинкт, «бессознательное» и т. п. Противоположен рационализму.)
Философы этого направления обратили внимание на роль бессознательного в поведении и жизни

Бессознательное противопоставляется сознанию, но не разуму. Этот термин прочно сидит в психоанализе. Что же до разных гештальт-теорий познания, или об интеллигенции воли, то речь идёт не о бессознательных актах (в частности, постижениях), а о внерассудочных актах (постижениях), которые от этого не становятся внеразумными. Интуиция и нерассуждающая воля к действию вполне разумны и даже могут быть расчётливы. «Рацио» (откуда, рациональное/иррациональное) здесь означает рассудок, логические построения и рассуждения. Поэтому иррациональное есть нерассуждающее, но отнюдь не неразумное. Что опять отсылает нас к разуму животных, которые, как не владеющие речью, соответственно, не рассуждают, но понимают ситуацию и ведут себя вполне разумно.

Д) Шопенгауэр утверждал, что мир – это безосновная «воля», которая обнаруживается и в слепо действующей силе природы, и в обдуманной деятельности человека; разум — лишь инструмент этой «воли». Он критиковал Канта, считавшего разум основой морали.

В схоластической философии воля либо стоит в одном ряду с разумом, в числе потенций или способностей души, либо принадлежит разуму, как способность ума, проявление ума; так что воля и разум не имеют преимуществ друг перед другом, но выступают на равных, как логические начала в рассуждениях о душе и её деятельности. Тем не менее, христианское богословие полагает себя ближе к Шопенгауэру, поскольку главным достоинством и отличием человека не только от твари, но и от ангелов, утверждает свободную волю – предмет зависти Сатаны.
Свободная воля человека неотъемлемо разумна, так что «воля» и «разум» не могут быть противопоставлены друг другу. Что же до неразумной стихийной воли, то она называется влечением или хотением. Часто говорят, что разум, де, противостоит влечению. Но это только фигура речи, так как разум не может противостоять воле: он может только познавать, осмысливать. Но, воле противостоит воля же. Так что неразумному хотению противостоит разумная воля. Она может делать это именно потому, что, с одной стороны, свободна, – то есть не зависит от влечений и не связана природными необходимостями, – а с другой стороны потому, что разумна, – то есть способна отстраненно распознать влечение, понять, что это такое, и принять решение о противодействии.
Именно эта отделённость свободной разумной воли от естественных сил души, укоренённость её в Бозе, делает мораль возможной, – ибо никакие прекрасные правила и разумные обоснования морали не могут сделать её действительной, если не будет силы воли, способной противостоять силе влечения.

Шопенгауэр прав в части критики Канта, поскольку последний изменил себе и в конце вернул разуму то, что в начале отдал Богу. Даже если исключить богов из рассмотрения, то и тогда мораль является культурным историческим общественным продуктом, то есть достоянием отделённого, соборного ума, но не продуктом индивидуального разума. В условиях эмансипации личности от общества часто приходится придумывать разумное обоснование существующей морали, чтобы усмирить бунт разума против неё. Что и доказывает  – не внеразумность морали, но – принадлежность её отделённому Разуму.
(Отделённый разум предшествует собственному разуму души, является источником априори и существует, по меньшей мере, двумя способами: 1. в языке, в культуре, в исторически обретённом габитусе народа – это соборный разум; и 2. как трансцендентный разум – Разум Бога).



Е)ВИДИМОЕ И НЕВИДИМОЕ В ЧЕЛОВЕКЕ. Посмотрите внимательно на таблицу и скажите, какие специфически человеческие черты являются видимыми, а  какие – невидимыми? Помните, что невидимое – это то, что недоступно не только невооружённому глазу, но и самым совершенным научно-исследовательским приборам. Конечно же, это разум, членораздельная речь (разве можно увидеть Слово? И разве Слово – это просто набор звуков?), духовное начало.

Во-первых, речь слышима, а жестовая и письменная речь видимы. Слово – не реальная сущность, а грамматический концепт: до построения грамматики никто не делил речь на слова; до недавнего времени письменная речь была такой же слитной, как и устная. Аналитика речи была уделом учённых грамматиков и практического значения не имела. Против этого – высказывание, состоящее из одного слова. Но, на деле, то, что кажется одним словом, есть предложение, только редуцированное, за счёт ситуации, позволяющей такое редуцирование без ущерба для понимания.  Поздние классические языки, начиная с санскрита, действительно построены так, что речь может быть представлена, как составленная из слов по правилам. Это следствие развития филологии и преобладания письменной речи над устной. Более же ранние, естественные языки, как и языки нецивилизованных племён, где нет государства и экономии, и, значит, нет сконструированных письменных документов правового и хозяйственного значения, смысл которых искусственен и однозначен, – не наблюдается синтетической конструкции языка из единиц – слов. Эти языки строятся по другим принципам. Так что не следует однозначно связывать речь со словом. Хотя эллины так поступили. Они сделали признаком цивилизованного человека членораздельную речь, то есть построенную из логических единиц – слов. Речь же варваров они уподобляли щебету птиц, – что и доказывает тезис о том, что естественные языки устроены по-другому – не являются аналитико-синтетическими, как языки классические.
 
Во-вторых, разум, быть может, невидим в потенции, в пассивности, но в осуществлении и актуальности: то есть в поведении, труде, творчестве, – разум очевиден. Он невидим лишь в том смысле, что, разрезав тело, анатом не найдёт в нём разума. Но точно также он, найдя органы, не найдёт там функций этих органов; то есть не найдёт органов в их действии (актуальности). Исходя из этого, полагали и полагают, что разум тоже есть функция какого-то органа: то ли желудка, то ли печени, то ли гипофиза, то ли мозга. Оставив в стороне эти споры, мы должны всё–таки указать, что в актуальности разум обнаруживает себя, как форма души, как феномен её осуществления. Никто, скажем, не видел глупости или доброты, тем не менее мы в актуальном общении видим, что человек глуп или добр. Можно, конечно, сказать, что это есть умозаключение; однако делается оно на основе чувственных данных и осязаемых результатов, в коих, следовательно, содержится обнаружение разума. Так что деление на видимое и невидимое это шаткое основание.
Разумеется, в умных движениях рук горшечника разум распознаёт разум же, и можно утверждать, что мы не видим разума, но умопостигаем его. Однако, движения рук горшечника и плод их мы видим глазами. И кто сможет отделить ум от наших глаз? Мы видим, и понимаем, и ценим, и наслаждаемся красотой одновременно, в едином акте. Философ аналитик может расчленять этот акт, чтобы потом предложить синтез из частей, в качестве «знания», но это всегда будет спорной аналитикой, а «знание» – только гипотезой.


Ж) Духовное начало - нечто невидимое, не воспринимаемое органами чувств, противоположное материи, присутствующие в человеке. Слово «дух» обозначает то, что невидимо, что подобно дыханию.

Однако апостол Павел в послании к Римлянам говорит: «невидимое Бога видим через рассматривание тварей».
Что разумеешь здесь под «духовным началом»?  Невидимое? Но Материя так же невидима, и на тех же основаниях. Это философский концепт – принадлежит духу. Смешно, но Бога люди видели, а Материи никто не видел. Ведь чувства воспринимают только форму без материи: тепло и свет огня без самого огня; цвет и блеск золота без самого золота и т. д. Но чувственная форма может существовать и без материи: во сне, в галлюцинации, в видении, в воображении. И эта форма соответствует чувству, которому принадлежит. Разные органы чувств разных животных воспринимают разное, соприкасаясь с одним и тем же предметом. Поэтому саму «материю» не видел никто никогда. Так же говорят о Боге: Бога не видел никто никогда. Значит, в этом качестве материя равна богу.

Противопоставление духа и материи, поэтому, представляется вульгарным. Есть осмысление религиозной практики, в котором содержится противопоставление духа и плоти, но не «материи». Даже если мы заменим слово «материя» на слово «плоть», то противоположность духа и плоти не может быть признана универсальной: скорее это проблема отдельно взятой воли, которая так положила себя, что вступила в борьбу с плотью. Однако, история знает Бога во плоти, который един в Себе, и в Нём не может быть противоположности духа и плоти. Также невозможно корректно говорить о противоположности духа и материи.
Вообще «материя» есть обезличенная Великая Мать (Кибела). Существовал и может существовать культ Матери, как таковой; но в философском дискурсе Мать (=материя) не может мыслиться одна, без других начал мироздания. Поскольку мать не бывает без отца и без сына. Безначальные двое рождают третьего – такова логика Происхождения или Возникновения всего, что есть. Мать и Отец рождают Сына, Демиурга. И Он уже творит мир. «Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (от Иоанна Св. Благовестие). Поэтому крайне вульгарно рассуждать об одинокой матери, всё самопорождающей и саморазвивающейся…. Никто так никогда не мыслил. Если и мыслился партеногенез, то мать рождала подобное себе, то есть дочь. Но в этом не было никакого развития, – только повторение. Так описывалось повторяющееся, сезонное. Для развития же требовалось, чтобы одна из женщин превратилась в мужчину, соединилась со второй, и так родили бы третьего. Такие мифы повсеместно существуют: изначальные сёстры близнецы, или изначальные братья близнецы (сиречь, клоны) рождают третьего указанным выше путём.

Самое интересное во всём этом – что в изначальной тройце, согласно библейской мифологии, дух есть женское начало, то есть мать. Отсюда – материя и дух суть одно и то же. Дух это и есть материя (или, персонифицировано, мать, супруга Бога), а материя есть дух, или дыхание Божье.

Из сказанного с очевидностью следует, что «дух» не может рассматриваться как  самостоятельное и одинокое сущее, поскольку, будучи женским началом, она (дух) есть пассивное, и поэтому может существовать лишь в потенции («дух божий носяшеся над бездною» – бездна здесь как раз и означает неисчерпаемую потенциальность, которую приписывают материи). Для актуального же бытия дух, или мать, нуждается в отце, как активном начале. Дух, или Мать будет носиться над бездною до тех пор, пока Отец не изнесёт Слово. Слово же есть Сын, или третий, «через которого всё начало быть».  Отсюда в богословии Нового Завета,  раскрывающего далее ветхозаветные откровения, мы находим Сына, неотлучно имеющего с собой Мать, которая всюду следует за ним, – и обращающегося к Отцу для свершения дел, или актуального действия («Я ничего не могу творить сам от себя» и «Сын ничего не может творить сам от себя, если не увидит Отца творящего»; Иоанн V, 19, 30). То есть актуальна Троица. Двоица же лишь потенциальна.

Дух и духновение, или дыхание суть одно и то же. Дыхание – синоним жизни, живоносного начала: вместе с дыханием из человека уходит жизнь, и с первым вздохом в младенца входит жизнь. Именно по причине живоносности дух назван «духом», или «дыханием». Невидимость здесь не причём. Дыхание видимо.

З) Человек – не просто тело. Он – дух, невидимый хозяин видимого тела.

Это цитата из Бхагаватгиты. Если быть точным, то Кришна говорит не о человеке, но о муже (пуруше), или Адаме, то есть «хозяин» – это атрибут лица (атмана). Здесь дискурс идёт на уровне психо-социальной аналитики человека. Ибо «хозяин» есть правовое определение. В цивилизованном праве действительно тело свободного мужа есть собственность этого мужа, и поэтому его можно назвать хозяином тела. Напротив, тело раба есть собственность хозяина этого раба; так что, хотя раб – человек, он не хозяин тела; это обстоятельство заставило Философа определить раба, как говорящее орудие. И здесь, Аристотель весьма точен, поскольку помимо формального права собственности муж реально владеет и распоряжается телом именно (и только) как орудием. Что же до жизни тела, то она не в компетенции мужа, и даже тренированные йоги только лишь очень ограниченно могут вмешаться в жизнедеятельность тела, как биологического организма.
Соединяя в одной фразе «дух» и «хозяин», ты совершаешь переход от метафизического дискурса к дискурсу политическому. Между духом и дыханием, и между хозяином тела и хозяином гражданином – соотношение, отвечающее отношениям макрокосма и микрокосма. Дух есть великое Дыхание Жизни как целого, или божье Дыхание; дыхание есть частичное дыхание одного живого тела, одного из многих. Хозяин тела есть господин душевного дома, имеющего дверь в Царство небесное, которой входит Царь; хозяин-гражданин, собственник дома и глава семьи имеет политические права, обеспечивающие это его положение, благодаря тому, что он имеет общение с Царём, передающим ему силу и власть. Здесь наблюдается видимый парадокс – на вид, малое, сокрытое в сердце отдельно взятого человека, есть макрокосм, а большое, город, состоящий из многих домов и хозяев, есть микрокосм.

При смене дискурса сохраняются соответствия, так что макрокосм соотносится с макрокосмом, то есть дух с хозяином тела; микрокосм соотносится с микрокосмом, то есть дыхание с городом. Это непротиворечивая логика.
Если же, говоря о «хозяине тела», созерцаешь актуальное (инструментальное) распоряжение своим телом, как орудием, и на этом основании называешь мужа «хозяином», то это неточное словоупотребление, поскольку раб, лепящий горшок, владеет своим телом, как инструментом,  но не является хозяином его в правовом смысле слова. Инструментальное владение своим телом есть актуальная способность к труду, или умение, и обозначается словами «техника» и «техник». Житель Соломоновых островов искусно изготавливает пирогу, но не имеет никакого понятия о собственности, и не является хозяином.

И) Человек – существо, имеющее двойственную природу: видимую (тварную) и невидимую (духовную).

1. Слово «двойственное» (двойственность) в современном словоупотреблении получило преимущественно значение чего–то неуверенного, неустойчивого, спонтанно инвертирующегося в свою противоположность; и в целом носит отрицательный оттенок лицемерия, двойного дна и т.п. – вроде М-ра Джекила и Д-ра Хайда у Стивенсона. Почему не сказать просто – двойную? Или – двуначальную? Или  – имеет две природы?
2. Лучше сказать просто – тварную и духовную; без деления на видимое и невидимое. Потому что деление это сбивает с толку, хотя и было популярно в средние века. Если оставаться в области позитивного знания, и пользоваться более современным языком, то уместно и понятно разделить составы человека на «хард» и «софт», или «железо» и «информацию». Весь «софт» в человеке невидим, ровно так же, как он невидим в машине и в животном,  у которого тоже свой «софт», – но не всякий «софт» от Бога! «Стикер» видим, но рекламная информация, несомая этим «стикером», невидима. Но духовна ли она? Животные тоже передают друг другу информацию. Например, танец пчелы. Танец видим, но информация невидима, хотя воспринимаема другой пчелой. Разве хотим расширить духовное до невидимого?
Поэтому, если мы говорим о двух разных и не сводимых одна к другой («ортогональных») природах человека, то мы говорим, в том числе, и о двух видах невидимого «софта» – посюстороннем и трансцендентном.

К)Особенности человека как духовного существа

Словосочетание «особенности человека» заставляет предполагать в человеке вид духовных существ, наряду с другими, обособляющимися от него своими особенностями. В таком случае нужно проводить сравнительный анализ – сравнивать человека с ангелами, демонами, богами, героями, усопшими и прочими. Думаю, здесь нет такой цели.
Разве нельзя просто продолжить определение человека, в том же ключе отличия его от других животных, – тем более, что Аристотель говорит здесь о нём как о животном:

Л) Человек, как говорил Аристотель - это «зоон политикон» (по - древнегречески - животное политическое).

Хорошо ты сказал: «политическое», а не общественное, как обычно переводят. Биологи часто говорят об «общественных животных», по аналогии с человеком. На деле животные не образуют общества, как политического тела, или «полиса». Все примеры общественности у животных ведут лишь к выводу, что животные не выживают, как особи, но – только как «популяции». Популяции могут иметь различные формы организации, разную степень близости и взаимодействия особей в них, но муравейник нельзя называть обществом. Не зря же слово «муравейник» по отношению к сообществу людей носит уничижительный оттенок.

М) Человек – существо общающееся. Он не может существовать, не общаясь.

Все животные общаются, притом весьма многообразно и интересно. И не только внутри популяции – повсеместно встречается межвидовое общение, взаимодействие и симбиоз. Так человек никак здесь не выделяется. Скорее, напротив, он выделяется тем, что может жить, не общаясь с себе подобными. Так что, пример Робинзона или монаха, затворника вполне уместен, в качестве опровержения тезиса.
Другое дело, что человек, в отличие от животного, не просто общается, но общается на основе права, в рамках политического тела (города), что опять отсылает нас к собственному признаку человека, как существа, способного к правоотношениям.

Н) Человек – существо, обладающее моральным чувством, имеющее представление о добре и зле.

Расплывчатое определение. Что такое моральное чувство? Ближе всего, это негодование и неудовольствие при виде правонарушения, и напротив удовольствие и восхищение прп виде благих поступков. Есть красота добродетели и безобразие злодейства. Так что можно говорить о моральной эстетике.
Представление же о добре и зле принадлежит не столько морали, сколько способности представления, и относится к разумности, а не к моральности. Человек имеет представление обо всём; почему бы не иметь такового и о «добре»? Кроме того, воля, руководимая представлением о добре и зле, в нашей религии считается порочной, греховной. Говори, в таком случае, что человек есть существо, обладающее врождённым грехом, который обнаруживается как представление о добре и зле.
Что же взамен?
Всё те же правоотношения и суд. Суд не только как внешнее, но и как внутреннее человека (смотри у меня «Душа, как судебное присутствие»). В этом внутреннем суде, в сердце (=серёдке) человека, имеем Свидетеля, который обличает, и Хранителя, который увещевает. Их неотчётливое действие в нас можно интерпретировать как «моральное  чувство». Но главное это закон, отсылающий к Судье, и  суд, который мы постоянно вершим, даже не давая себе в этом отчёта. Нет поступка без предварительного суда, не обязательно правого в отношении ближнего или себя. Этот суд незаметен нам самим, потому что мы действуем согласно устоявшимся прецедентам. Однако суд обнаруживается, когда на арене появляется ощутимый соблазн и ощутимое желание. Тогда мы удерживаем себя суждением основанным на законе, авторитете Судьи (или его представителя), сознании права и достоинства ближнего, относительно которого действует соблазн. Вопреки распространённому мнению, страх не удерживает, но заставляет только отложить осуществление преступления до более подходящего момента, или тщательно укрыть себя, как виновника.
Отсюда, надо говорить не о моральном чувстве, а о политическом существовании в качестве судьи, как головной экзистенции человека. Здесь одновременно и самоосуществление, как личности, и осуществление "политии".
О) Человек – существо, обладающее свободой воли, и, в силу этого, – существо ответственное.

Мы привыкли говорить о «свободе воли» или «свободной воле», с лёгкой руки средневековых схоластов, но на деле это негодный для описания человека метафизический дискурс. Воля есть способность души, и она не может быть свободной или несвободной, поскольку «свобода» – политическое понятие.
Свободным может быть только лицо, в рамках полиса (в универсальном смысле слова). Итак, свобода есть общественное состояние лица, то есть его такие отношения с другими лицами. Также и «ответственность» сопряжена не со «свободой воли», что есть бессмыслица, но – со свободой лица и, значит с его такими отношениями с другими лицами.

Если говорить в терминах метафизики души, то бесспорно моральное чувство это «ответственность»: не «чувство доброго и злого», а именно чувство ответственности. Хотя правильнее, наверное, говорить о состоянии ответственности, или ответственном существовании. Но в любом случае, в этом состоянии, или экзистенции содержится отнесение себя к Уважаемому и Почитаемому ближнему, олицетворяющему Право в твоём ментальном доме, в чьих глазах ты хочешь выглядеть достойно. Ответственное существование, поэтому, есть существование в ментальном или физическом присутствии этого Уважаемого лица (Отца, Дяди, Учителя, Друга). Это лицо воспринимается, как доверившее тебе быть самому, или свободу. Силы, действующие в поле ваших обменов с Ним, поддерживают твою особую внимательность и сосредоточенность в том, что касается приличия, обычая, закона, права, доблести и чести – всего, что обнимается понятием «морали». (Часто отделяют право и правонарушение от морали, но – в технических целях. По существу, преступление не уничтожает аморальности: аморальность не всегда преступна юридически, но преступление всегда аморально).


УРОК № 2:
ПРОБЛЕМА ПРОИСХОЖДЕНИЯ ДУХОВНОГО НАЧАЛА: ДВА ПОДХОДА

А) ТЕИЗМ (от греч. theos — бог), религиозное мировоззрение, исходящее из понимания Бога как абсолютной личности, пребывающей вне мира, свободно создавшей его и действующей в нем. Наиболее характерен для генетически связанных между собой религий — иудаизма, христианства и ислама. Термин впервые употреблен Р. Кедвортом.

Откуда такое словосочетание как «абсолютная личность»? От Прапхупады? Может быть, более корректно было бы говорить либо об Абсолюте, либо об абсолютном (не прилагательном, а существительном – абсолютное)? Первый – термин идеалистической философии, второе – термин материалистической диалектики: употребляется в паре с термином «относительное». Либо о боге – творце, или блюстителе, или двигателе, и т.п. Но бог, как Лицо, существует только в христианстве, в Новом Завете. Называть Лицо «абсолютным», или отрешённым, отделённым от мира просто нелепо, поскольку лицо существует только в миру, в соборе, и никак иначе: Бог как лицо определился в мирских отношениях отца, сына, учителя и учеников, помазания, царства и суда. Существуя в лицах, бог отделён от меня только как другое лицо – вочеловеченный Бог Нового Завета. Если же мы говорим о чём-то отделённом от всех, от всего мира, как, например, об «отделённом Интеллекте», то это уже не лицо, а безличный космический Ум. То есть это – дохристианская концепция Бога, характерная для общества в котором вообще нет лиц, а есть только персоны – представители рода, трибы, фамилии, общественной должности, etc. Лицо рождается только в соединении бога и человека, во втором рождении свыше, о котором Иисус говорил Никодиму. То есть лицо это богочеловек, или истинный человек. Отсюда, первое лицо в истории – Иисус Христос. От него уже рождаются лица и образуется общество нового века – общество лиц, в котором человек и есть бог, а другого нет. Потому что нет уже отделения неба от земли, как было в ветхом времени, но неба и земля соединились навсегда. Отсюда, где земля, там и небо, где человек, там и бог, и царство его, которое «внутри человека». Это царство не от мира того, ветхого, который распял Иисуса, но оно есть мир сей, новый, который чтит Иисуса, как Царя, и славит как Бога; имеет его в сердце, как Друга, и в слухе своём как Учителя.

Словами же «абсолютная личность» обычно вульгарно переводят утверждения Упанишад, что высший Атман есть Брахман, то есть что совершенная личность или главная личность в сердце человека, окормляющая мужа (пурушу), тождественна Абсолюту.
Творец не лицо; Разум не лицо; Перводвигатель не лицо. Обращение к ним как к лицам есть просто персонификация, с которой философы никогда не соглашались, считая это фольклорным извращением. Отсюда непрекращающиеся метафизические спекуляции вокруг ветхозаветного бога. И только в христианстве эти безликие двое, Элохим, сотворившие мир, определились как Иисус из Назарета и его Отец, сущий на Небе и вдвоём образовали Лицо.
Лицо это всегда неделимые двое. Как и сказал об этом Иисус, говоря: где двое соберутся во имя моё, там и церковь моя. Церковь же есть лицо, и лицо есть церковь. Соборное и личное начала нераздельны, но и неслиянны. Такова живая диалектика лица и мира.
Необходимо также чётко разделить «лицо» и «личность», путаница здесь вредит. Лицо в объяснениях не существует; оно открывается в личном  любящем общении. А вот личность есть социо-психологизм – проекция лица на плоскость метафизической социальной психологии. Лицо это «Кто», а личность – «что». Кто существует в актуальном общении, а что – в логическом дискурсе.

Б) МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКИЙ ПОДХОД (Маркс, Энгельс, Ленин).

Сторонники данного подхода отождествляют духовное начало с сознанием. Сознание понимается ими как свойство высокоорганизованной материи – мозга, сформировавшееся в  ходе долгой эволюции саморазвивающейся материи. По выражению Ленина, «сознание не только отражает объективный мир, но и творит его».

1. По-моему материализм придумали не Маркс с Энгельсом и Лениным. Стоит ли им отдавать лавры?

2. Если новорождённого человека не подвергнуть социализации (то есть воспитанию и образованию  в семье и обществе), то материя (мозг) будет налицо, но сознания не будет. Куда же делось свойство материи, которая наличествует? Как может быть материя без свойства?  И как может высокоорганизованная материя после миллиардов лет эволюции приобретать самое главное своё свойство, вершину, можно сказать случайным образом?  Как может такое фундаментальное свойство материи, которое только и делает материю человеком, зависеть от качества воспитания и образования, от социального положения и превратностей судьбы? Или это такой наивысший способ самоорганизации материи, когда один мозг предаёт своё свойство другому? Но где взял это свойство самый первый мозг, кто ему передал? Иными словами, кто воспитывал и обучал Адама? Тот учитель – тоже материя, тоже мозг? Наверное, представитель инопланетной цивилизации, опередившей человечество. Как ни смешно, но очень многие так и думают, и так выходят из логического тупика о происхождении чудного «свойства материи» – сознания.

3. Исходно слово со-знание, или со-ведение (со-весть) имеет коммуникативный смысл, сообщаемый ему предлогом «со-». Со значит совместно с другим. Так же, как в слове «супружество», – происходящем от со-упряжь, – где предлог «со-» отсылает к совместному тяглу, ярму, совместной запряжённости в одну телегу, в слове со-знание этот предлог говорит о совместном знании, совместном ведении. Фома Аквинский говорит в «Сумме Теологии», что «совестью называется в;дение вместе с другим». Также обычное словоупотребление отсылает к «совести» как присутствию в душе Друга, поскольку «совесть обличает, обвиняет, свидетельствует, терзает», в то время как ты сам оправдываешь себя или вовсе не признаёшься себе в проступке.

Что же такого сообща знают эти двое, каждый из которых не просто знает, но знает совместно с другом, или со–знает? Он знает Веду, то есть служение богам, запрет, заповедь (сравни: запоВЕДАно). Но «знать» – это вторичное значение слова. Исходно со-ведать означает вместе исполнять закон, ритуал, вместе соблюдать заповедь. Отсюда моральное значение слова «со-весть». Совестлив тот, кто почитает богов и соблюдает заповеди.

Лишь вторично слово «ведать» стало пониматься как «знать» (ведун=знахарь).  Первоначально, собственно, только заповеди, или веды, в узком смысле слова, из всего корпуса Вед могли быть отнесены к знанию, как мы теперь понимаем это слово. Потому что Веды это мудрость жрецов, что далеко от современного понятия «знание». Ведать – это в большей степени уметь служить богам, чародействовать, входить в мистические трансы и т.п.  Обладать ведами, значит быть на вершине общественной иерархии, и поэтому быть известным, знаменитым, принадлежать к знати. Знать – те, кого узнают. Отсюда схождение в языке слова знать и слова ведать.
Так слово Веды стало синонимом Знания. Знает тот, кто знает Веды. Образованный человек тот, кто знает заповеди (=законы).
Кто же этот мой друг, с которым я со-ведаю, или совместно служу богу и совместно исполняю заповеди, что есть важнейшая часть служения?

Во внешних коммуникациях это мой учитель, наставник, тот, кто научил меня ведам, сообщил мне заповеди; кто учит меня почитать бога всем существом, всею жизнью. Я хожу с ним, я делаю, как он, я слушаю его, спрашиваю его совета, суждения и подсказки. Оставаясь наедине с собой, я в сердце своём продолжаю диалог с ним, продолжаю ходить с ним, любить его. Так формируется мой внутренний коммунион, дом моего сердца, который ядром своим имеет ментальное присутствие учителя.

И вот это присутствие учителя в моём сердце, ментальное хождение с ним и нравственный диалог суть то, что мы совершенно правильно называем со-вестью; и спасибо русскому языку, который сохранил исконное древнее слово, помогающее раскрыть смысл «совести», как экзистенциала, и сформировать о нём верное понятие.

Блаженный Августин в Исповеди говорит: «Если мы оба видим: то, что я говорю – истина, и мы оба видим: то, что ты говоришь – истина; то где мы это видим? Ни ты во мне, ни я в тебе, но оба мы – в неизменной истине». Это отсылает к вопросу: как возможно согласие по со-вести? Если совесть принадлежит индивидууму, тогда у каждого своя совесть, – как то и утверждают сторонники нравственной относительности. У каждого свой суд; и как согласить эти суды, спорящие друг с другом, если не принудительной властью третейского суда? Ответ может быть только один: единство совести возможно только через единство суда. Значит судящий Друг, с которым я со-ведаю, и ты со-ведаешь, один и тот же, и в твоём ментальном доме, и в моём. Между христианами единство совести возможно благодаря сущему в каждом и во всех единому Судье. Единый суд и позволяет согласиться по совести. Отсюда, единство во Христе расшифровывается как единство в принятии суда Помазанника Иисуса и равно единству по со-вести.
Что же до психологического смысла слова со-знание, то он также отсылает к коммуникативному строению души, к ментальному присутствию Друга. Каковое присутствие создаёт возможность смотреть на себя со стороны, глазами друга, знать себя со стороны, знанием друга. Видеть себя совместно с другом, со–видеть; и знать себя совместно с другом, со–знать, – вот значение слова syneidesis. Ясно, что именно возможность быть другим в отношении себя самого и «внутри» себя самого позволяет  выносить суждения и принимать решения, не под влиянием, какой–либо психической функции или движения, а по праву или морали, или с учётом всех факторов и положений. Позиция другого в самом себе, осуществляемая вместе с другом, позволяет выслушать показания всех чувств, разума, памяти и воли и вынести решение независимо, не присоединяясь ни к одной способности души. Об этой способности сознания ты говоришь как о «соотнесении между собой восприятия, памяти, фантазии, суждения, предпочтения, любви и ненависти, радости и огорчения, сомнения, воли, желания, решения…».
Но само по себе соотнесение есть только установление отношений между различными данными, то есть построение функции. Будучи бесцельным, оно просто бессмысленно. Выслушивание и сопоставление различных данных нужно для принятия решения, то есть для акта сознательной воли. Таковая воля может существовать только в позиции вместе с другом: восприятие и выслушивание вчуже делает суд беспристрастным. Этим сознательная воля отличается от просто разумной. Со–ведение, или совместное внимание (кстати, ещё одно значение исходного слова) выслушивает также и разум, но решение принимает на основе тех договоров, которые имеет с Другом, на основе тех принципов, которые разделяет с Другом. Одна личность отличается от другой личности в первую очередь тем, кто друг, и каков друг, и затем позицией друга, степенью его актуальности в личности; или тем, насколько готов и хочет человек жить сознательно или предпочитает отдаваться душевным порывам и односторонним мнениям.

В обиходе бытует также слово «сознание» с несколько с другим оттенком, как в немецком Bewu;tsein. Говорят: он знает, что делает. Можно понимать это как «даёт себе отчёт», или как «он вменяем», то есть может быть судим. Это значит имяреку известны смысл и значение его поступка или деяния: известно суждение о нём внешнего судьи.

Но можно также понимать выражение «знает что делает» в трудовом ключе, как контроль над своим телом, как инструментом, при совершении какой-то трудовой операции. Я вырезаю резцом облик, имея в представлении мысленный образ того, что я хочу получить в результате; или  я совершаю орудийное действие, имея (мысленно) в виду цель, ради которой я работаю. Представление, цель или образ, которые удерживаю в уме, и которые направляют мои руки, суть программные компоненты управления телом, как инструментом. Это «кибернетическое сознание». Оно принадлежит способности к труду и не совпадает с со-вестью. Напротив, оно может быть очень развито как раз у бессовестных людей, у преступников, которые очень умело бьют и убивают, и взламывают, и тащат из кармана, и  проч… Они гораздо лучше контролируют себя, владеют собой, направляют себя и удерживают себя; и потому могут искусно притворяться, мошенничать, плутовать и проч. Совесть, как нравственное со-знание, им только мешает. Их сознание – другое. Оно получается в процессе обучения труду, когда все инстинкты, потребности  и желания вкладываются в трудовую операцию, инструментальное действие, способное привести к удовлетворению желаний, инстинктов и потребностей. Это сознание есть всегда только ответ на вопрос: «как завалить мамонта?»; всё остальное только мешает, жалость к жертве неуместна. Это план и способ (технология) убийства мамонта, осуществляемые в процессе охоты, требующей большого терпения и умения, и контроля над своими действиями и отправлениями тела. Это сознание антигуманно: в нём нет ничего понимаемого нами как «человечность». Это Кинг Конг, которого неспособна смягчить красота. То есть это сознание даже не «умелой обезьяны», а робота. Ведь именно робот – идеал такого сознания. Робот, который знает в совершенстве, соображает сверх-быстро, и действует безошибочно. Идеальный работник – вот носитель этого сознания. Но это не человек; а если человек, то сын Дьявола, – мы же знаем, что человек – сын Бога.

В процессе охоты кроманьонец знает, что делает. Каждую минуту и секунду знает, что делает. Но вопрос, делает ли он из намерения убить, или из сознания долга своего перед семьёй, которую должен накормить? Что даёт ему силы? Совесть или холодный расчёт?  И то, и то – сознание. Природа его одна – коммуникация. Отделённая внутренняя позиция, без которой невозможно говорить о сознательности, имеет коммуникативную природу, это позиция в общении, в диалоге. Здесь возможны два крайних модуса, отвечающие двум полярным отношениям в диалоге. Или любовь, забота и внимание; или полное отчуждение и нигиляция партнёра, – но это всё равно общение. Позиции наблюдателя и делателя, осуществляемые в кибернетическом сознании, являются производными от со-знания, как коммуникативной формы. В них используется речь, как средство моделирования и планирования орудийной активности. Это даёт сильное расширение орудийного мышления, по отношению просто к орудиям без речи (там есть только «ручной ум», ограниченный непосредственным инструментальным мышлением). Это так называемая «вторая сигнальная система». Пребывая в ней, воля отделена от первой сигнальной системы, то есть сферы чувств, и поэтому может двигаться в этой ментальной реальности, согласно ей направляя тело и его продолжение – палку, и не реагировать на побуждения чувств. Вторая сигнальная система даёт альтернативную опору воле. Это «второй ум», по отношению к умности чувств. Обезьяны, обученные жестовой речи (звуковая им недоступна, из-за строения голосовых связок), обнаруживают способность не только хитрить, но даже шутить! Сознание ли это? Безусловно. Потому что в основе – коммуникация. За «сигнальной системой» стоит реальность сообщества, стаи, стада, как альтернативная реальности индивидуального восприятия и разумения. Баран прыгает с обрыва вслед за козлом-вожаком, чего не сделал бы в одиночку. Пчёлы летят по сигналам своих подруг… то же самое речевое инструментальное сознание. Слово несёт в себе силу общества, семьи, отца, старшего, друга, товарища. На эту силу можно опереться, как на альтернативную психическую опору. Это делает возможным трудовое усилие, противное естеству, когда тело движется не естественно, но по словесной команде. Таким образом, орудийная активность эволюционно первична, но труд, как вытеснивший всё естество, способ существования (ведь даже еда ложкой из тарелки и сидение на унитазе есть труд, а не естественное удовлетворение потребностей) вторичен, по отношению к обществу и гуманности. Ибо только речевое общение позволило (через речевое моделирование) сделать орудие универсальным, и так распространить орудийную активность на всё существование, – ведь и, не имея в руках палки, человек управляет своим телом, как орудием: кланяюсь и снимаю шляпу, разве это естественные действия?

  В) Труд – источник всякого богатства...  Но он еще и нечто бесконечно
 большее, чем это. Он – первое основное условие всей человеческой жизни, и
 притом в такой степени, что мы и известном смысле должны сказать: труд создал
 самого человека.

Говорить, что «труд создал человека», невозможно. Это человек создал труд, как основной способ жизнедеятельности, вытеснивший естество. Что есть культура, как не труд? Стоит на минуту расслабиться, перестать трудиться в поведении, как тут же слывёшь бескультурным (не туда плюнул, не там сморкнулся, неверно шагнул). Главный продукт труда – иллюзия обнаружения духа. Человек трудится непрерывно, творя себя, как маску духа. И он делает это для ближних, в общении, обмениваясь символами, отсылающими к духу, говоря о себе, как о духе. Не только голосовой речью: всё его поведение и облик, над которым он тоже непрерывно трудится, суть речь. Поэтому неверно, что
  ... Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились…

Это вопрос о курице и яйце. Труд невозможен без речи, но и сама речь есть труд – целевое извлечение искусственно упорядоченных звуков.

Имел ли в виду Ленин описанное выше инструментальное, или кибернетическое «сознание», без которого труд невозможен, когда писал: «сознание не только отражает объективный мир, но и творит его»?

О творческом характере сознания слышу первые. У сознания есть характер? Слышал о творческом мышлении. Но непонятно, что может означать творческое сознание?  Например, художник творит; и одновременно сознаёт, что он творит: так кто здесь творит и кто сознаёт; – какой частью души? Кроме того, Фома Аквинский утверждает и доказывает, что «со-весть, или со-знание является не способностью, но актом». Акт же может быть творческим, а может быть и рутинным. Очевидна отсылка к известной фразе В. Ленина: «сознание не только отражает объективный мир, но и творит его».

Говорить о сознании, что оно «отражает», значит не говорить ничего – потому что всё отражает всё; каждое согласно своему способу существования. Значит нужно определить существо сознания, поскольку отражение ничего не говорит о сознании, как таковом: то же самое можно сказать о любом камне. Воз, следовательно, остался на месте, «и ныне там». Ленин чувствует это и решает дополнить отражение каким-то действием, или пассивную способность активной. Но это опять же ничего не даёт, поскольку общее различение пассивного и активного приложимо ко всему. Камень пассивно принимает отпечаток, но активно сопротивляется давлению, этот отпечаток наносящему. Ленин чувствует, что и этого мало, тогда он выбирает слово «творческий». Однако способность отражения, как простейшая, и творчество, как сложнейшая, отстоят друг от друга столь далеко, что соединить их в одной фразе значит высказать бессмыслицу. То же самое, что сказать: Ленин – это не только отпечатать на своей талии резинку от трусов, но и возглавить мировую социалистическую революцию.

Наконец, что за метод!? – Взять частный термин психологии и впихнуть в него всё ментальное, совершенно не соотносясь со спецификой именно этого термина? Здесь явно сказывается влияние немецкого языка, в котором Bewusstsein означает, в том числе, и разум, и психику в целом. Если же не впихивать в сознание всё душевное и духовное и культурное, а остаться хотя бы в ментальной области, то  «творить объекты» означает либо воображение, либо способность представления, либо активную сторону восприятия (перцептивный синтез). Всё это отличается от сознания. Для того и существуют разные слова, чтобы отличать одно от другого.
Сказанное отсылает к несостоятельности Ленина, как философа.
Д) ТРУД, целеполагающая деятельность человека, направленная на сохранение, видоизменение, приспособление среды обитания для удовлетворения своих потребностей, на производство товаров и услуг. Труд как процесс адаптации человека к внешней среде характеризовался развитием и совершенствованием разделения труда, его орудий и средств.

Целеполагающая деятельность это вообще-то планирование, полагание целей. Наверное, планирование можно отнести к труду, но нельзя определить труд через планирование. По меньшей мере, нужно дополнить её целедостигающей деятельностью.

«…направленная на сохранение, видоизменение, приспособление среды обитания для удовлетворения своих потребностей, на производство товаров и услуг».

Здесь в одно сведены разные вещи. Первая – животная активность (даже не вооружённая орудием, – но всё равно орудийная: лапы, носы, хвосты, хоботы, когти зубы и клювы, как орудия) изменения среды для удовлетворения потребностей (каких? – естественных или культурных? Например, лузганье семечек – культурная потребность?). Вторая – общественная активность в рамках институтов рыночной экономики (кстати, услуга – тоже товар). Что из этих двух есть труд?
 
«труд – целеполагающая деятельность, присущая только человеку»

Если «только человеку», то значит «труд» – феномен имманентно общественный. Это в большей степени отношения, чем деятельность. В труде есть момент орудийной активности – применения орудия к материалу, резца к металлу, или чаще и повсеместно использование тела как орудия. Но вне общественных отношений, это орудийное действие бессмысленно, – ведь это не ковыряние палкой муравейника. (Это занятие гориллы нельзя назвать «трудом»). Труд всегда направлен на других. Ведь это грубая иллюзия (бытовое мнение), будто человек трудится для себя, ради зарплаты. А зарплата для чего? Это ведь только опосредование. Берут видимое – техническое действие, и упускают невидимое. Этим отцеживают комара и упускают верблюда. Потому что собственное в труде это невидимое. То персональное умение и сосредоточение, которые делают возможным техническое действие, дающее общественно значимый результат, скрывают за собой общество, бытие работающего в обществе, его общественную позицию, идеологию, ценности и прочее, относящееся к культуре и общественности.

 Говорят: рабский труд не эффективен. Когда же он стал не эффективен? Он стал не эффективен тогда, когда раб перестал быть членом общества и превратился в «говорящее орудие». Эту проблему увидел и обрисовал Аристотель, призвав рассматривать раба, как человека.

Труд никогда не направлен на среду. Человек не живёт в «среде». Вектор труда начинается в обществе и заканчивается в обществе. Если люди роют канаву, то не для того, чтобы изменить облик земли. Их цель лежит в культурном идеале или культурном стандарте, которого они стремятся достичь, в том числе и подводя воду к своим полям и домам. А если мы говорим о труде строителей плотины, как процессе адаптации человека к внешней среде, то мы описываем колонию бобров, а не человека.

Так называемое «разделение труда» очевидно только в едином производственном процессе, разбитом на технические операции, выполняемые разными людьми. Но это всего лишь технология. Где здесь труд и как он делится? Вообще делим ли труд? Сомневаюсь. Человек трудится, – это экзистенция. Что тут делить? Этот трудится, и тот тоже трудится: и там и тут труд – целая вещь, поскольку человек целый. Можно поделить работу, разбив её на операции, но труд…!?

Если же говорят об общественном разделении труда, когда одна компания делает цемент, другая кирпич, а третья строит дом, то это кажется понятным, но на деле вовсе не очевидно. Ведь здесь делится рынок, а не труд. И специализации товаропроизводителей – это процесс  дробления рынка, создания в нём новых ниш, вызванный конкуренцией, требующей большей эффективности. Когда одна компания и кирпич лепит, и цемент обжигает, и дома строит, то отношения между этими отдельными производствами административные. Когда же три разных компании делают эти продукты, то между ними отношения торговли. Оказывается, это более эффективно экономически. Социально же общество становится более гибким, более свободным, более мобильным, – в силу того, что отношения купли-продажи суть более высокого гуманитарного качества, чем отношения администрирования, поскольку они свободные и договорные. Дробление рынка создаёт общество из множества субъектов права, свободных и равных. Такая форма экономической организации более адекватна обществу, образованному свободными и равными лицами, нежели единая корпорация, с разделением функций внутри (тоталитарная модель).

Где тут труд? Если не брать в расчёт политические и профсоюзные самоопределения с использованием слова «труд», то ближе всего труд есть модус персонального существования, внутренняя иерархия которого такова, что в голове стоит общественное, затем психическое, и только в конце физическое. Вообще, когда главной целью трудящегося становится физическое выживание, то это рассматривается как дегуманизация общественных отношений; потому что такой «труд» характерен для животных. Вывод отсюда таков, что кажущееся таким очевидным понятие «труда» на деле весьма туманно, и невозможно, поэтому, определять человека через труд, – скорее, труд нужно объяснять через человека.

«Труд, с точки зрения Маркса и Энгельса и создал человека. Каким образом?»

Если под трудом, создавшим человека понимать орудийную активность, присущую практически всем видам животных, включая рыб, моллюсков, птиц, членистоногих…, то палеоантропология этого не подтверждает. Гомо сапиенс сосуществовал с неандертальцем много тысяч лет, неандерталец был орудийным человеком. У гомо сапиенс с орудиями было что-то слабо, но анатомически он был таким же как мы. В итоге гомо сапиенс вытеснил неандертальца.

Насчёт приспособления к среде нужно возразить, что неандерталец, к примеру, жилищ не строил, но устраивал святилища, культовые места. То же относится и к мустьерскому человеку. Какое приспособление к среде в мегалитических постройках? А уж там–то трудились в поте лица – тащили многотонные камни за десятки километров. Вообще на протяжении многих тысяч лет труд, в обычном понимании слова, занимал мало места в жизни людей. Набор орудий был ограничен, жилища примитивны, делать их было не трудно, и при этом человек не отличался от современного. Так называемые «дикари» мало трудятся, но очень много празднуют.

В связи с этим есть другая точка зрения, что не труд, а как раз досуг создал человека.



УРОК № 3: ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЖИВОТНЫХ

А) Структура человеческой деятельности

Субъект – тот, кто осуществляет деятельность.
Объект – тот, на кого деятельность направлена.

Кажущаяся очевидность определений на деле оборачивается приблизительностью. Приложимо ли местоимение «кто», к субъекту и объекту? Ведь «кто» мы спрашиваем о лице. Между тем термины «субъект» и «объект» являются метафизическими и обозначают безличные «чтойности». Субъект есть нечто умосозерцаемое, буквально «брошенное под», подразумеваемое под воспринимаемым явлением – фактически, синоним «субстанции», в более узком смысле. Объект  есть нечто брошенное перед собой, пред-ставление, –   результат перцепции, апперцепции, осмысления, etc.  В любом случае это суть «что». Даже по правилам грамматики и в практике языка субъект есть «что», а не «кто». Кто – это лицо.

Лицо или «кто» условно может быть «чем», в том числе субъектом, – например, «субъектом права», но не как лицо, а как сторона общественной транзакции, то есть как маска, персона, роль. Также лицо может быть объектом, но опять же не как лицо, а в части принадлежности лица, его собственности, – например, на столе у хирурга объект – тело человека; в акте взыскания долга объект – имущество лица и т.д.
В реальности лицо не поддаётся абстрагированию: при абстрагировании лицо исчезает и превращается в нечто обсуждаемое. Лицо существует только в общении лиц. Мы спрашиваем: Кто это? – чтобы узнать  знакомое нам лицо. И мы спрашиваем: Что он есть такое? – чтобы характеризовать лицо, как персону (или маску), роль, положение,  способность и т.п. Но это происходит вчуже, вне общения с этим лицом. В живом общении лицо не может быть объектом.  Так, ученик имярек не может быть объектом деятельности учителя в их актуальном взаимоотношении и общении. Он становится объектом только в теории обучения, когда вчуже post factum рефлектируется умом живое общение конкретного учителя и ученика. То есть только абстрактный учитель может быть субъектом, и только абстрактный ученик может быть объектом. В этом случае все эти термины суть «что»: и учитель, и ученик, и субъект, и объект.
Если ты не излагаешь некую теорию учебного процесса, а говоришь прямо об учителе и ученике, то нехорошо и неправильно рассматривать взаимоотношения учителя и ученика как вид деятельности, а их самих, как субъекта и объекта.

А1) Попробуйте на примерах различных видов деятельности  проанализировать взаимоотношения субъекта и объекта:
1. Садовник сажает дерево. Где субъект, где объект?
2. Крановщик поднимает груз подъёмным краном. Где субъект, где объект?
3. Ученик отвечает урок учителю. Где субъект, где объект?
4. Учитель объясняет ученикам новый материал. Где субъект, где объект?
5. Государственная Дума принимает новый закон. Где субъект, где объект?

В этом наборе в одну кучу свалены разные вещи. Оставляя в стороне этическую сторону, приходится указать, что такое сведение воедино крановщика, учителя с учеником, и парламента отдаёт «деятельностным монизмом», когда всё рассматривается только как деятельность. Однако перечисленное суть общественные события, хотя и разного порядка. В них, безусловно, присутствует момент деятельности, но ровно настолько, насколько момент ходьбы присутствует в движении жениха вокруг аналоя. Но не будем же на этом основании рассматривать венчание как ходьбу!

Когда говоришь о садовнике, то, выделяя из общественного события благоустройства местообитания только акт посадки дерева, ты выделяешь некое профессиональное действие, которое как бы подходит под интуитивное понимание слова «деятельность», хотя деятельность садовника заключается в другом, и эта деятельность не только его: это совместная деятельность многих, и направлена не на дерево, – так же как и рубка ёлки под Новый Год вовсе не направлена на ёлку.. Может быть, скорее, здесь субъект – муниципалитет, а объект – город? И почему нужно обязательно установить субъекта и объекта, – что это даёт? Давайте скажем об озеленении, если уж хотим говорить о «деятельности» – о важности, и благости, и разумности этого общего деяния. Но что при этом добавит нам разложение этого общественного процесса на субъектов (людей) и объекты (деревья)?

Происходящее между учителем и учеником это, в первую голову, личное общение двух лиц в рамках  общественного института, во вторую голову – событие жизни этого института, и в третью голову сотрудничество (или совместная деятельность) двух персон (институциональных масок) в рамках осуществления институциональных целей. Разложению на субъект и объект это сотрудничество не поддаётся.

Так же в случае с Думой принятие закона это общественное событие, акт общественного служения, сотрудничество персон в рамках института, взаимоотношения и общение лиц. Это событие также не поддаётся разложению на субъект и объект. Если Дума здесь субъект, то только субъект права, – однако в этом случае, закон не объект: объектом права здесь являются те отношения и права, которые призван регулировать данный закон. Представлять Парламент и закон как субъекта и объекта деятельности – это, по меньшей мере, очень плохое, грубое приближение, затемняющее реальность.

Откуда же взялась вся эта глупость? От некомпетентности. Взяли предметом рассмотрения деятельность, но не справились с задачей. И подменили деятельность, которая есть категория общественной жизни, действием. Вот действие действительно поддаётся разложению на субъект действия и объект действия. Исходно слово «деятельность» образована от «деятеля», и это новое слово, выводящее за рамки ближайшего значения. Исходно «деятель» корреспондирует с «деянием». Так же как «делатель» с «делом» или «агент» с «актом» (дело – делатель, деяние – деятель). Но мы не говорим о рабочем, выполняющим техническую операцию, деятель; но говорим о депутате: общественный деятель. То есть новообразование от «деятель» – «деятельность», – уводящее нас от его первичного грамматического партнёра, «деяния», обслуживает именно общественную жизнь, так же как «дело», в смысле бизнеса или судебного дела корреспондирует не с делателем, но с общественными персонами и их ролями.

Пример: вооружённый резцом человек режет мраморную глыбу. Этот резчик – субъект действия (вырезания), а мрамор – объект действия. Но – Микельанжело ваяет статую Давида, создаёт произведение искусства в рамках эстетических понятий и запросов определённого исторического общества, и к тому же делает это для церкви. Где тут субъект и объект? Это, прежде всего, культовый акт служения Богу, затем акт служения музам, затем личное переживание творчества, затем общественное событие, осуществление культуры,  затем отношения социального заказа и прочее.

Отсюда заключаем, что хотя, может быть, правильно говорить о деятельности и отличать её от поведения, однако совершенно неправильно анализировать деятельность путём логического разложения на субъект и объект. Кстати сказать, действия животных тоже могут быть разложены на субъект и объект действия, здесь нет разницы между человеком и животным. А вот создание ноосферы это действительно чисто человеческое. Но где здесь деятельность? Строго говоря, деятельность есть антоним покоя, и не более того; как бодрствование есть антоним сна.

Есть творчество, которое всегда и имманентно есть общественное событие.  Изъятие из творчества есть изъятие из общества, из человечества. Поэтому социалисты говорили о разделении труда, как об отчуждении от творчества и через это изъятие трудящегося индивидуума из человечества, что равносильно убийству.

Возможно, допустимо говорить о деятельности, с позиции индивидуума, как об осуществлении смыслов, отличая её от простого действия, которое включено в деятельность, как составляющее. Тогда «смыслы» обнимают собой разумность и общественность деятельности. В любом случае «деятельность», как она определена тобою выше, это форма существования общества как целого, невзирая на то, ограничиваем ли мы своё поле наблюдения действиями одного индивида или имеем в виду весь мир. В связи с последним следует уяснить, что общество неделимо и любой человеческий акт существования есть акт всего общества. Пусть каждый член общества действует сам и свободно, всё равно, и даже тем более, в его лице действует всё общество. Вспомни пример Робинзона на острове, который ты приводил выше. Человек свободен, но его свобода существует в политическом, историческом, идеологическом, языковом, культурном, и прочем мыслимом контексте. Ведь даже в открытом диком пространстве для того, чтобы иметь выбор направления, нужно иметь понятие азимута. Иначе, какая свобода? Полагайся на коня, куда конь вывезет. Как это и делали кочевники древности в чистом поле. Так что, когда одинокий охотник манси вешает тряпочку на берёзу, это не его единоличный акт, но – акт всего народа манси, включая всех покойных предков, тотемических животных, духов, и богов. Что может дать здесь субъект-объектный анализ? Охотник – субъект, а тряпочка – объект? Очень познавательно!

Неделимость общества на индивидуумов (= не собираемость общества из индивидуумов) христианство утвердило в своей догматике, сказав, что Человека нет вне Церкви. Эту же истину постигли русские философы-почвенники, выдвинув понятие «соборности».

А2) Субъект и объект деятельности тесно взаимосвязаны и могут взаимно переходить друг в друга.

Однако, дерево не переходит в садовника, и груз не переходит в крановщика. Также Дума не становится законом, а закон Думой. В случае же учителя и ученика неопределённость в вопросе «кто есть что» лишь доказывает непригодность субъект-объектного анализа.
Отсюда переход к диалектике здесь искусствен и не в тему. Место диалектики находится в науке о логическом мышлении или  ментальной кинематике, или о логическом творчестве. Есть такая наука – логика4 которая теперь определяется, как наука создания и изучения формальных языков.
 
 Б) УМЕЛАЯ ОБЕЗЪЯНА И ТОЛЬКО?
 Как мы с вами уже знаем, проблема деятельности актуальна для материалистической философии, в частности, для  марксизма. Сторонники религиозной философии считают, что материализм сводит  человеческую сущность к «умелой обезьяне» и тем самым понимает человека весьма ограниченно. Более того, орудийная деятельность и преобразование природы без опоры на Старшего, на энергии общения, приводят к тяжелейшим последствиям. Пример – тоталитарные общества, сформировавшиеся в 20 веке под влиянием идей Маркса и Гитлера.

1. Невозможно и ненужно школьнику знать, что актуально и что не актуально для материалистической философии.

2. Что ты сам считаешь? Нельзя прятаться за неведомых абстрактных «сторонников религиозной философии». Надо самому разобраться в недостаточности материалистического подхода и говорить от себя. Ты учитель! Лживая отстраненность, якобы третейская объективность – это для кафедры философии.


3. Тоталитарные общества – результат отрицания личности; подмены лица персоной, ролью, функцией. Вместе с личностью уничтожается и Право, ибо только лица вступают в правоотношения. Способ убийства личности – именно уничтожение права. Персоны на сцене связаны не правовым соглашением, а сюжетом трагедии; детали механизма («винтики») связаны функцией. Поэтому место права занимает система администрирования. Общество из организма превращается в машину. Форма организма естественна и есть проявление его жизни. Как выстроить голую форму без жизни? Как построить коралловый риф без самих живых кораллов? Мало набрать известняка, нужно иметь точный внешний чертёж коралловой постройки. Отсюда для общества без живых лиц нужно иметь внешнюю модель общества, социальную идеологию, проект, политическую науку. Это источник сверхценности идеологии в мёртвом обществе. Динамика живого общества исходит из витальной энергии лиц, образующих общество. У мертвого общества нет собственной динамики, кроме энтропии (динамики распада), поэтому оно нуждается во внешней цели, как динамо, заставляющем двигаться пустую форму. Так, войско, если перед ним не ставится боевой задачи очень быстро разлагается. Бюрократическая машина без великой государственной задачи (цели), соответствие каковой заменяет мораль и право, и через это дисциплинирует, – быстро впадает в коррупцию. Отсюда потребность мертвого общества в великих целях. Живое лицо имеет своеобразие, которое в совокупности многих лиц создаёт национальную идентичность. Живая связь лиц друг с другом, совместное прохождение ими земного пути (общиной, коммуной, городом, графством, нацией) сплачивает общество. Мёртвое общество безлико. Поэтому лицо нужно нарисовать (намалевать харю, – как говорил Иисус: «гробы раскрашенные!»). создаётся искусственный образ большевика, советского человека, истинного арийца, патриота и т.п. В безликом обществе нет живых связей: вне функции (за проходной) оно атомизировано. Как его сплотить? Отрицательной идентичностью – отличием от других, плохих, врагов, немцев. Через это одинаково дорисовывается образ каждого: мы разные, но все мы – советские люди. Эта нарисованная одинаковость обеспечивается одинаковой для всех культурой. Мы все любим Чапая, потому что мы все красные дети героев гражданской войны. И равно все ненавидим Колчака. Опасностью атомизации обусловлено также стремление загнать всех в цеха (не зря «шарашки» – самый продуктивный тип организации такого общества), чтобы люди были связаны функцией; и создавать напряжение, для интенсивности этой жизни, через постановку невыполнимых задач в рекордные сроки, через повышение планки ответственности (от группы конструкторов якобы зависят судьбы мира, судьбы человечества) – это политика искусственной динамики функциональных сообществ. Успешно применялась в оборонной промышленности Советского Союза.

Вот как образуется тоталитарное общество. При чём тут орудийная деятельность? Очень многие животные используют орудия. А если за орудия посчитать других животных, которых используют как орудия, тогда все животные используют орудия (например, птичка-ткачик, чтобы выпить чистой воды на водопое, садится на ногу антилопы, которая заходит в воду, – и пьет, таким образом, не с берега, а с ноги антилопы, стоящей в нескольких метрах от берега; змеи используют авиарейсы для расселения по островам, кто их надоумил, и откуда знают номера рейсов?! В Лондон ведь не летят.)

4. Маркс и Гитлер фигуры исторически не тождественные. У тебя они представлены как соавторы совместной идеологии. Это не лишено основания, но всё-таки некорректно. Гитлера скорее можно сопоставить с Лениным. Маркс – влиятельный журналист в рамках переходного – от сословного к демократическому – общества. Гитлер – реальный вождь тоталитарного общества.



УРОК №  5: ПОНЯТИЕ ЛИЧНОСТИ
ХОД УРОКА

1. Индивид, индивидуальность, личность.
  Часто, говоря о человеке, мы употребляем понятие «личность». Сегодня мы попытаемся дать определение этому понятию.

Как вы думаете, что мы понимаем под личностью?

Прежде, чем мы дадим научное определение понятию «личность» и посмотрим, насколько точны наши предварительные определения, нам надо проанализировать понятия «индивид» и «индивидуальность».

Индивид Индивидуальность Личность
Особь, каждый самостоятельно существующий организм. Неповторимое своеобразие какого-либо явления, отдельного существа, человека; противоположность общего, типичного,
Внутреннее определение единичного существа в его самостоятельности, как обладающего разумом, волей и своеобразным характером, при единстве самосознания.  (Из статьи выдающегося русского философа В. С. Соловьева из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона» (1890 –1907)). Добавить к словам русского философа можно только то, что личностью может быть только человек.


К индивидуальности часто применяют также определения: уникальный или единичный, что, собственно, одно и то же. Таким образом, индивидуальность отображается числом – единицей. Здесь можно заметить, что эта единица не нумерическая. То есть к ней нельзя прибавить, и её нельзя прибавить, чтобы получить два или три. Также эти единицы неравны друг другу. Таким образом, единица, отображающая индивидуальность, является единицей не в нумерическом, а в онтологическом смысле (так наз. «платоновский пифагореизм»), то есть является монадой. 

2. Внутреннее определение единичного существа в его самостоятельности, как обладающего разумом, волей и своеобразным характером, при единстве самосознания.

Что значит «внутреннее определение»? – видимо, антоним «внешнего определения». То есть «самоопределение». Зачем тогда говорить: «в его самостоятельности»? Можно предположить, что Соловьёв избегает слова самоопределение, заменяя его словом внутреннее, чтобы оставить место Богу, как определяющему началу, которое не является внешним, – то есть сообщающимся разуму через чувства, – но является отделённым. Поэтому, мы говорим, что лицо определяется изнутри, но не говорим, что само. В таком случае слово «самостоятельность» здесь надо относить исключительно к неподчинённости внешним воздействиям.
Далее, почему он не говорит: человека; но говорит: единичного существа? Вероятно, желает оставить место ангелам, или богам, как личностям, наряду с человеком и прежде него.

3. Слово «личность» родственно слову «лик».
Подумайте, случайно ли это?

Оно не «родственно», а прямо образовано от слова «лик» и «лицо», через «личина». Поэтому тут нет места никакой случайности. К тому же, сомнительно, чтобы ученики могли «думать» над связью современного слова с древним, малоупотребительным и смутно понимаемым. Для этого они должны углубиться в этимологию, а это лежит в стороне от темы.

«Верующие люди считают лик Образом и Подобием Божьим».

Извини, но впервые слышу об этом. Часто лик называют образом, в смысле изображения, а образа – ликами (и это соответствует языку). Но образом Божьим называют человека, а не лик.

Здесь, скорее, нужно различать понятия личность и лицо. Личность является термином психологическим или социологическим (как личина, или персона), и, как предмет науки, отвечает на вопрос «что?». Лицо есть термин политико-правовой, и отвечает на вопрос «кто?». Личность поэтому изучается психологами или социологами. Лицо же не изучается; оно открывается в отношениях с другими лицами; оно действует в этих отношениях – само или через агента. Последнее позволяет нам не смешивать лицо не только с телом, но и с формальными актами изъявления воли, которые могут быть отделены от лица посредством агентов.

4. Личность – это человеческая индивидуальность, совокупность черт характера, внешнего облика, поведенческих особенностей, духовного мира, отличающих одного человека от другого.

Тавтология! Всё перечисленное не выводит за рамки индивидуальности, о чём ты и свидетельствуешь, говоря: отличающих одного человека от другого. Какая при этом разница, отмечаешь ты индивидуальность неповторимостью облика, или духовного мира, или характера? Где тут личность? Где бытийное превосходство личности над простым индивидуальным своеобразием? Чем личность, как интенция, отличается от индивидуальности? Каков её собственный признак? Ведь личность отличает не одного человеческого индивида от другого, а живого в Бозе от мёртвого, истинного человека от человека-лжи.

Второе: совокупность черт характера, – суесловие, потому что характер и есть черта: единая черта, чеканка. Какой смысл разлагать эту единую черту на «совокупность черт»? Это квази-объяснение; никчёмная аналитика, для придания «научности».
Личность как предмет психологии и психиатрии. Сюда относятся такие вещи, как раздвоение личности, характер, структура личности и другие специальные описания.
Личность как предмет метапсихологии. Сюда относятся такие вещи, как «самосознание», «разорванность самосознания», «свободная воля», «сущность человека», «имя», «комплекс неполноценности», «архетип» и т.п.  – развиваемые разными философами.
Личность, как предмет социологии. Сюда прилежат роль, социальное положение, ролевые отношения, ожидания, претензии, и т.п.
Как предмет социо-психологии: идентичность, самоидентификация, позиционирование себя, ценности, личная мораль, менталитет и т. п. смежные вещи.

Что до лица. То необходимо различать лицо, как таковое, в бытийном смысле, как актуальное утверждение «Аз есмь», и лицо как субъект формального права.
 Бытийно лицо немыслимо без Бога Отца, потому что только бог есть поистине,  – причём не в третьем лице, но во втором: «Ты еси», – ибо Слово есть к Богу. Этим обозначается, что лицо открывается в прямом общении двух лиц: «Ты – Я». Также истинный человек есть истинный бог; и нельзя мыслить личность Христа Иисуса без сущего с ним Отца. Отец неотделим от  Иисуса. Когда Отец отсутствует, как это случилось с Иисусом на виселице, его существование замирает в терминале переживания отсутствия: «На кого Ты меня оставил!?» основная структура личности Иисуса – постоянный диалог с Отцом: Как слышу, так и сужу; как вижу, Отец творит, так и аз творю.

Диалог с Отцом вершится
А) в отношениях любви; лицо немыслимо без любви, поскольку нет лица без индивидуальности, а индивидуализирующим началом является Эрот (без любви можно представить себе только формальное «лицо», как субъекта формального права); без любви нет откровения лица в диалоге, поэтому лицо без любви не существует актуально, но остаётся скрытым в потенции;
Б) в отношениях господства, поскольку отец и сын бывают не в чистом поле, но в доме, в семье; отец же есть господин дому, имеет власть над домочадцами; сын со своей стороны видит в отце авторитет, и внимает отцу, и послушает его, – так что отец имеет властные полномочия и прерогативы; отношения господства суть отношения свободных лиц, поэтому они есть продукт добровольного соглашения или договора: отец предлагает сыну ходить в законе дома пред лицом его, и через то иметь жизнь, – ибо лицо мертво грехом, но живо праведностью; сын принимает предложение отца: признаёт его власть самим фактом послушания; но может и расторгнуть договор и пойти путём Адама (блудный сын); таким образом, диалог отца с сыном вершится   
В) в правоотношениях; сын является наследником – наследует царство (это есть правоотношение); сын является доверенным лицом, которому отец передаёт свои властные полномочия: «Отец всё отдал в мои руки» – свидетельствует о Себе Иисус (это также правоотношения); властные полномочия отца, как Господина Дому (от которого все дома имеют бытие) заключаются в законодательстве и суде, так что правоотношения между отцом и сыном суть также отношения двух судебных инстанций: Отец выступает как верховный судья, от которого Сын, как судья, получает судебные полномочия. И Отец выступает как Законодатель, от которого Сын получает закон для своего суда.

Со-бытие  с Отцом даёт лицу независимое от души дыхание, или дух (энергии обмена не опосредованные чувствами); и также отделённую интеллигенцию, или отделённый ум, и с ним со-весть, или со-знание. Таким образом, именно коммуникативная структура личности есть основа автономии лица – феномена и собственного признака личности, отделяющего последнюю от индивидуальности, – ибо у индивидуальности есть своеобразие, но нет автономии, поскольку в ней нет источника закона, но закон получается ею извне.

От первоначального Лица, Иисуса Христа, как первого человека нового века, рождаются другие лица, в которых повторяется та же структура личности.
Ветхие люди, дети Матери, ищущие Отца, и с Ним жизнь, в исполнении закона, и не обретающие Его, будучи праведными, остаются мёртвыми; между тем как лицо живо  праведностью, – о чём говорит Св. Павел в послании к Римлянам. Подвигнутый любовью Отца к этим своим братьям по Матери, Сын от имени Отца предлагает человеку ветхого завета заключить новый договор с Богом, Новый Завет. По этому договору сирота, безотцовщина, брат Христа по Матери, пребывающий в рабстве у Князя мёртвой праведности, принимает Иисуса себе в господина и этим выходит из дома рабства; получает живой закон и через послушание оживает в праведности. В лице Сына обретает Отца, и так избывает своё сиротство.  Вновь обретённые братья, выведенные из темницы, становятся друзьями дома Иисусова. Образуют дружину Князя живой праведности и восседают на пиру с Князем, где разливается вино жизни (живая вода). Он господин, они вассалы, и он посылает их на поиски других братьев, чтобы вывели их из гробов и привели к Нему. Ожившие в новом Завете, усыновлённые Отцу через Первородного Сына други Князя Праведности, властью, полученной от Него, сотворяют свои домы, образующие новый Иерусалим, царём которого, в силу преемства господства, является Иисус Христос, как источник власти, закона и суда.  Каждый гражданин нового Иерусалима есть живое лицо, через со-бытие в общении с Господином (царём), Сыном живого Бога, имеющим в руках сосуд живой воды любви, суда и закона. В этом со-бытии они имеют со-знание и со-ведение, отделённый дух и отделённый интеллект. Что и делает их лицами, сиречь не только своеобразными, но автономными субъектами. Автономный значит имеющий закон в себе, являющийся Логосом, способным выстроить Космос. Напротив, гетерономный субъект получает свой внутренний логос от внешнего Космоса. Легко понять, что закон, способный выстроить Космос, соответствует критерию Канта, то есть является всеобщим (универсальным), а не только, скажем удобным для меня. Чтобы иметь в себе такой закон, нужно иметь в себе всеобщее бытие, отделённое от моего частного бытия, – и с ним – отделённый закон и суд. Выше мы уже говорили, что возможны два типа отдельности – соборная и божественная (соборный разум и божественный разум – оба отделены от моего частного разума; так же и суд). Проблема ветхого человека в том, что, не имея живого диалога с Отцом, в духе своём имеет только соборную отдельность. И, будучи праведен согласно отделённому соборному закону и суду, не имеет жизни в этой праведности, но – только бремя тяжкое; потому что собор грешен: весь народ согрешил, все отступили от завета, следуют не божественным, а человеческим установлениям. То есть собор превратился в корпорацию: из собрания (экклесии) превратился в тело.

Отвергая авторитет этого общественного тела, «алчущие и жаждущие правды»  дети небесной Матери (Духа Свята) принимают Христа на вакантный престол своего сердца и через Него получают живой суд и живой закон для самоосуществления в общениях друг с другом, образуя новый собор и, через него – новый Космос (мир, город).
Оживая в праведности живого закона, они имеют жизнь, не прекращающуюся со смертью плоти и плотской души; не умирают в смерти плоти, но, имея вратами смерть души, отданной «за други своя», переходят в «обители Отца», о которых не можем здесь рассуждать.

5. Личность – существо становящееся.

Становление – философская категория, характеризующая противоречивый процесс формирования какого-либо субъекта или явления.
Какой смысл вкладываем в понятие «существо становящееся», говоря о личности?

Чтобы достойно принять гостя, нужно иметь дом, и в доме – гостиную, а в гостиной – стол, и за столом – почётное место для гостя; и нужно уметь привечать гостя: уметь слушать его и самому держать достойную речь; принять дары его и самому отдариться. Тот, кто всё это имеет и умеет,  считается благородным мужем.
Но не сразу по рождении человек становится мужем; не сразу может иметь дом и быть хозяином. К этому положению ведёт долгий путь обучения и воспитания, служения и испытания, трудов и подвигов, стояния в строю и сидения в собраниях. И только достигнув зрелости и совершенства, будучи признан согражданами за достойного, он может быть господином, может иметь дом, быть хозяином и принимать гостя.
Также никто не может надеть маску, стать на котурны, играть на сцене прежде, чем познает пьесу, выучит роль, научится сотрудничать с другими актёрами и слушать начальника хора.
Чтобы принять короля или королевского бальи и выслушать его суды по делам, являющимся прерогативой короны, нужно самому прежде быть сеньором, состоять в вассальных договорных отношениях с королём, иметь замок, и в нём зал суда, и в нём судейское кресло. Это также не даётся сразу, но требует долгого восхождения по ступеням знаний, умений, политики, славы, куртуазных совершенств и т.д.
При этом мы вовсе не имеем в виду карьеру. Но – внутреннюю способность и готовность нести внешние отношения, общения и обязательства. Карьера может состояться или нет, но «внешнее» осуществление человека в общениях и общественности, в центре какового осуществления находится то, что именуют личностью социологи, не может состояться без формирования «внутреннего», или ментального порядка, который именуют личностью психологи. Без микрокосма нет макрокосма. И становление лица проходит во взаимо-переходах порядка между микрокосмом и макрокосмом.
Поскольку макрокосм испытывает историческое становление, конечным  результатом персонального становления является микрокосм – ментальный порядок (=космос=мир=политическое устройство), который обнаруживается в общественном порядке.
Так, прежде чем трансцендентный Господин сможет явиться в твоём ментальном порядке, должна в соответствующих общениях быть сформирована душевная структура, позволяющая внутри потенции воли идентифицировать Господина и организовать отношения и общение с Ним. Прежде ты должен послужить пажом у сеньора, чтобы отношения господства–служения, дотоле неизвестные тебе, помимо внешней формы получили внутреннее обоснование.
Так же, прежде чем объявится трансцендентный Отец, должно в семье научиться отношениям сыновства: ведь в душе твоей трансцендентный отец может выступить только в ментальной позиции родового отца, которая образовалась в общении с ним в процессе воспитания в семье. Если такой позиции нет – вследствие безотцовщины, – то нет и соответствующей ментальной позиции, поэтому трансцендентное присутствие не может быть идентифицировано как Отец, и будет осознаваться более смутно.
Сказанное справедливо и относительно прочего, опознаваемого как «личность». Никто не может стать свободным агентом в политических и профессиональных общественных и межперсональных транзакциях, если необходимые для этого навыки и способности не будут всегда при нём, не станут содержанием его ментальности. Ведь в процессе обучения человек может быть ведом старшим, но в самостоятельной жизни достояние старшего должно стать его собственным. Значит и здесь становление означает создание ментального порядка, который будет обнаруживать себя в персональных актах, как общественный порядок.

6. На формирование личности оказывает влияние общество.

Всё равно, что сказать: на развитие рыбы оказывает влияние вода. Что разуметь под «обществом»? Что-то выделенное? Какие-то публичные институты? Например, на моё развитие оказало влияние всесоюзное радио. Это будет аналитикой становления в отнесении к аналитике общества. Но неправильно, пожалуй, будет сказать, что на моё развитие оказала влияние семья. Я вырос в семье. Или говорят: улица оказала на него влияние. В этом случае речь, видимо, идёт о каких-то внеинституциональных группах. То есть, это опять же аналитика, которая выводит за скобки «мэйн-стрим» становления, не умея сказать, как течёт этот поток, и говорит о только о каких-то вливаниях (=влияниях). Такой подход исходит из постулата некоей «нормы», и объясняет отклонения от нормы «влияниями». Очевидно – подход медицинский. Он ничего не проясняет в кардинальном уравнении: личность = общество.

Также нельзя смешивать адаптивное формирование, привязанное к физическому созреванию индивидуума, с личным становлением. Да, ребёнок учится ходить, говорить, переходить улицу – осваивает мир, как среду обитания; научается что-то делать…. Но лицо формируется иначе. Индеец осваивает совершенно иную среду, чем европеец, и не сопрягается с последним в навыках и умениях. Однако, он сопоставим с европейцем как личность. Иной язык, иная ментальность, иной уклад, но они (европеец и индеец) могут уважать друг друга как личности. Это означает, что личность становится в иных транзакциях, нежели адаптивное обучение и даже творческое освоение инструментального мира. Достаточно много людей в современном мире, которые идут по пути всё большего знания, развития творческих способностей, занимают положение в инструментальных институциях, как знатоки и профессионалы, но как личности почти не развиваются, оставаясь в потенции. Более того, адаптивное гипер-развитие сигнализирует о бегстве (уклонении) от становления лицом. За обширной эрудицией может прятаться страх не ответить урока. Спрос на знание в индустриальном обществе рождает чрезмерное предложение себя как знатока, в попытке компенсировать ущербность личной культуры, недостроенность дома души.

Становление лица сопряжено не с обучением и приобретением навыков и умений, а с господством, свободой и ответственностью. Потерять лицо это всегда означает: не удержать господство, утратить свободу, отказаться отвечать за себя.
С «лицом» привычно соединяют «свободу», не давая себе ясного отчёта об этом понятии. И впадают в заблуждение или смутную приблизительность понимания. Трактуют свободу физически, как неограниченность в движениях и положениях. Эта трактовка переносится в план нравственности: тогда свобода понимается как необязательность, потакание желаниям, беспрепятственность в достижении цели и т.п. На деле «свобода» есть термин юридический, который своим антонимом имеет «рабство». По латыни liberi  означает «свободные» и это же слово означает «дети», преимущественно сыновья. То есть, в числе домочадцев были как свободные, так и рабы, – так вот свободные – это дети, в отличие от несвободных, рабов. Свобода означает отпуск на волю из рабства. Именно в этом юридическом значении слово свобода применяется к лицу, а не в физическом смысле отвязанности. И относится это слово больше к социальному положению лица, нежели к личному становлению, структуре и свойствам личности. Вне юридического смысла понятия свобода и свободный расплываются, становятся неопределёнными и побуждают спрашивать: Свобода от чего? Или свобода для чего?

Гораздо более важным здесь представляется понятие самостоятельность. Это уже не абстрактная свобода, но модус отношений с важными лицами. Был ведомым, стал самостоятельным – вот становление лица. Стал самостоятельным значит получил право решать и стал в положение вменяемого, или ответственного за свои решения (ребёнок и раб не вменяемы, в плане ответственности).

Решать здесь не означает «решать задачу»: решать значит судить; и решение есть судебное решение, а не решение уравнения. Слово «решать» здесь существует в паре со словом «вязать» (ап. Пётр получил от Учителя право «вязать и решать», то есть быть судьёй в общине учеников),  или связывать обязательствами и освобождать от обязательств, заключать союз и распускать союз. Решать означает также выносить вердикт, судебное решение. Разрешить значит развязать узел отношений спорящих сторон. Напротив, разрубить значит принять беззаконное решение, наподобие того Соломонова решения, когда предлагалось разрубить младенца. Именно сюда относится призыв: «не руби с плеча».

Внутри личности, или в ментальном доме, решать означает судить о своих помыслах, планах, целях, намерениях, и способах их достижения и осуществления, прилагая закон, – в каком бы виде этот закон не существовал в ментальности: в виде ли правила, заповеди, принципа, стандарта или эстетического образца, – и, основываясь на этом суде, спроектировать действие, отношенческий акт, или выбрать для реализации одну из представляемых ситуацией возможностей: бежать или нападать, простить или мстить, платить или отказаться, сказать или промолчать и т.д. Когда человек внутренне, на основе внутреннего суда, сконструировал акт или совершил выбор, говорят: он решил (как поступить).
Вот эта способность и с нею право решать есть цель и результат становления человека как лица.

Становление личности это другой контекст: оно имеет два аспекта – психологический и социальный. В психологическом аспекте, развитие личности (здесь, понятие психологии) означает становление ментального дома души, формирование структур, позволяющих человеку быть самостоятельным в его «хождениях в люди» (в общественных отношениях). В социальном аспекте становление персоной (=личностью) означает формирование микрокосма (социализацию), позволяющего человеку ориентироваться в макрокосме: освоение социальных ролей, в которых приходится выступать человеку в обществе; приобретение навыков и умений для экономической активности (приобретение профессии или бизнеса, занятие должностного места).

Возвращаясь к началу, скажем, что нельзя разделить общество и личность. Понятие лица бессмысленно вне общества, поскольку лицо существует только перед другим, в глазах другого; то есть лица существуют только взаимно в диалоге, в общественных отношениях. Что же до противопоставления «личность–общество», то оно существует в рамках общества, внутри общества, и принадлежит общественной динамике. Что понимать под «обществом»? Живое общество это живое общение, взаимодействие и взаимоотношение; живые институты – те, что поддерживаются постоянно возобновляемым и подтверждаемым поступками свободным соглашением. Кроме этого в составах общества имеются корпорации, машинообразные тела, – может быть по отношению к ним личность протестна и чужда, но никак не обществу в целом.

Отсюда, причинный язык: личность – глина, общество – формовщик, –  кажется совсем неуместным. Такого отношения нет, и просто не может быть. Это механистическая модель, подходящая восемнадцатому веку, но никак не нам.

Далее, человек не абстрактен. Любой человек историчен и национален, принадлежит веку и нации. Это означает, что его ментальность обусловлена веком (эоном) и языком. Можно ли, исходя из этого, утверждать, что общество формирует личность? Думается, отношения здесь более сложные, чем «творец–материал». Общество воспроизводится, через самообновление, подобно тому, как воспроизводится ткань через обновление клеток; но, вместе, и по преимуществу, воспроизводится  личность, сохраняясь в поколениях на протяжении эона. Это понимали древние, когда видели в новорождённом вернувшегося на своё место предка, и называли младенца его именем. Своеобразие личности этим не отрицается. Однако, есть типическое для данного века и языка, воспроизводящееся в поколениях.

Кроме исторически и этнически обусловленной ментальности есть ещё менталитет, или образ мысли. В менталитете есть публичная составляющая – образ мыслей разделяемый публикой – основной группой, поддерживающей габитуальные стандарты общего быта. Этот образ мыслей через публичные образовательные учреждения предлагается (безальтернативно) подрастающему поколению. В этом смысле можно сказать, что общество формирует личность. Однако, в конечном счёте, менталитет есть личное достояние, и персональный инструмент статуирования (позиционирования) себя в обществе: он не является неподвижным и подвергается изменению в результате личного опыта существования. В том случае, если общество пытается контролировать эти изменения и репрессирует тех, кто передумал, тогда это идеологическая тирания, ментальная тотальность, средство тотального контроля.


  УРОК №  6: ПРОБЛЕМЫ ОБРАЗОВАНИЯ И ВОСПИТАНИЯ

А) Воспитание – процесс приобщения человека к культуре того общества, в котором он живёт, процесс формирования в человеке господства над своей животной природой.

Не может быть господства над: это вульгарное словоупотребление. Вообще слово «господство» не может относиться к животной природе. Отношения господства суть межличные договорные отношения. Отличие договора господства от гражданского договора услуги, найма и т. п. состоит в том, что этот договор относится к культовой сфере (откуда и слово «культура»). Договор господства заключается не у нотариуса, не в публично-правовой форме, но – в культовой форме, то есть в рамках божественного права (ius divinus). То есть он заключается перед лицом божества, представленного святынями и самим ритуалом, который обозначает незримое присутствие Верховной Личности,  – а также Старшими, как главами церемонии и соответствующей сакральной организации, например, Ордена; или представленного освященной фигурой короля, князя, которые по своему Роду, считаются происходящими от божества. Отсюда, установление господства есть установление иерархии, или старшинства священного в обществе и личности.

Договор господства–служения, или вассальный договор заключается добровольно, хотя эта добровольность и может быть утаена под покровом обычая. С одной стороны, это обязательство служения, с другой – обещание покровительства и бонусов, связанных с участием в делах господина.

Внешние, публичные отношения господства психологически опираются на внутриличные «валентные» отношения господства; сиречь, такую организацию воли, при которой господин, отсутствующий вовне, присутствует в ментальном доме души, и решение о поступке принимается в совете с ним. Как это делал, например Иисус, советуясь с Отцом в Гефсиманском саду о том, дожидаться ли ему прихода апостола Иуды со стражей или уйти в тайное убежище.
Формируются внутренние «валентные» отношения господства в специальном институте дидактического господства: институте пажа или оруженосца; или в институте послушания, как в монастыре.

Отношениям господства предшествуют отношения любви. Именно в любви создаётся основа господства: внутренний диалог «старший–младший». Ведь Господин в ментальном доме занимает позицию Старшего, которая должна там наличествовать, – иначе не получится господства. «Чернь», непригодная к господству тем и отличается, что не получила правильного воспитания: в ней нет правильного внутреннего упорядочения «старший–младший», а есть себе-потакание, следование импульсам претерпевания, безудержное фантазирование и т.п.

В господстве есть власть, но не насилие. Власть есть добровольное отдание части личного суверенитета господину, или властному институту (суду, администрации и т. д.), с одной стороны, и добровольное принятие на себя заботы, покровительства и руководства, в этой части суверенитета, с другой стороны. Синоним власти – авторитет. Это, второе слово, для именования того же, раскрывает моральную природу власти, добровольность признания власти, и заслуженность власти.

Говорят о «владении собой» = «власти над собой»; это не означает насилия, не означает отрыва тела, как орудия, от души и подчинения его логике. А именно это происходит, когда человек вопреки своим чувствам, позывам, влечениям, страхам, и даже физическим возможностям, движет своё тело согласно какой–либо рациональной логике, – будь то логика, цели, идеала или морали.  Это орудийная кибернетика, использование тела как инструмента, эксплуатация тела. Ничего общего не имеет это с господством и властью. Во-первых, власти здесь нет, потому что душа не подчиняется и бунтует; нет и господства, потому что нет отделённого господина и договора с ним. Есть произвол, оплаченный внутренним конфликтом между плотской душой и рациональным тираном.

Все рациональные тираны, в том числе монахи, воюют с плотью, желая добиться от тела и плотской души своих рациональных целей, – полагая, будто одного признания своей цели правильной и благой достаточно, чтобы заставлять свою душу и тело делать противное их природе. Такое насилие не бывает само по себе, но микрокосму насилия «внутри» соответствует макрокосм насилия «вовне»: тираническое общество: именно дурные энергии этого общества (идолопоклонство и террор)  используются для противостояния естественным силам души. От этих насильников исходит поругание плоти: в виде ригористической морали.

Напротив, в христианстве, где нет насилия, плоть оправдана, ибо и сам Бог не стыдится быть плотским. Потому что там есть любовь и господство, а от них – власть. Это означает, что плотская душа сама следует в фарватере господства, поскольку правильно выстроенная иерархия открывает ей нишу существования, не уничтожающую её естества, но позволяющую силам души инвестироваться в единое существование, простирающееся от земли до  неба. Христианское соединение земли и неба означает, в том числе, и  ненасильственное включение плотских сил в общее домостроение истинного человека. Что, собственно, и означает воплощение духа, который до сего был отделённым, привязанным, в плане осуществления, не к природному, а к искусственному орудийному телу, и переносившим управление орудием на естественную плоть. Это дух Логик, дух Кибернетик: в нём нет любви, но – только трезвое утилитарное знание, администрирование и управление. Превращение тела в орудие – источник насилия над природой и источник утомительности  и болезнетворности труда.

Отсюда, неправильно говорить о «господстве над своей животной природой». Напротив, господство есть освобождение плоти. О чём и апостол Павел сказал, яко «война наша не против плоти и крови, но против начальств и властей беззаконных». Этим он отделил христианское подвижничество от античного и восточного (которым позже увлеклись монахи). В отличие от изнуряющих плоть йогов и монахов подлинный христианин не воюет со своей плотью, – что ставили в упрёк уже Иисусу, –   плоть его с готовностью сама встраивается в божественный космос, который он организует вместе со своим Царём. Воюет же он с тиранами, которые приносят плоть в жертву идолам, планам и целям. На этом жертвоприношении стояла советская богопротивная держава. Жертвуй телом своим (и чужим), не скупись, крепи державу! Вместе с телом и прежде тела приносится в жертву и человек сострадающий, милующий и любящий. Отсюда такая жестокость идолопоклонной тирании. Но, главное(!), вместе с сострадателем губится и весь человек, губится жизнь его духа, могущая перейти порог смерти.  Заметь, кто принёс в жертву Иисуса, отняв у него тело, – первосвященник, ради блага народа. Но прежде – Иуда; сгубивший этим себя, своё бессмертие, и потому повесившийся – за бессмысленностью дальнейшего существования.

Б) Господство – умение человека подчинять свою тварную природу духовному началу.

Исходя из вышесказанного, правильнее сказать: господство есть такое строение высшей части души, которое включает в себя низшую часть без нуждения и блазнения. Это в отношении плотской души, о которой сказано, что она «христианка от природы», – ведь сама по себе она вовсе не хочет курить или пить, или преступать законы; но отзывчива на любовь, в которую с готовностью отдаёт свои эротические силы. Что же до войны и воинской доблести господина, то господство есть реальная возможность противостоять соблазну, исходящему от творческого ума, рисующего беззаконные цели и пролагающего беззаконные пути к ним; как сказал об этом Пророк: «разукрасил Иблис в их глазах деяния их». Эта возможность выходит из отношений с Господином. Витальные силы (энергии) этих отношений: любви, уважения, доверия, желания заслужить, боязни огорчить и разочаровать, – противостоят, как ортогональные, силам соблазна. Они подобны гироскопу, создающему направление по оси вращения. Это направление всегда ортогонально линии закона на всём пространстве поведения. Следуя соблазну, воля отходит от линии закона, что приводит к смещению оси господства, и тут же рождает ощутимую силу сопротивления, подобную той, какую ощущает всякий пытающийся отклонить ось вращающегося тела. Кроме сопротивления преступлению отношения Господства дают радость жизни, альтернативную радостям творческого поиска удовольствий и выгод. Вместе это создаёт жизненную опору праведности, без оскудения души. Человек лишённый такой опоры, чтобы не «впасть во все тяжкие» и держаться какой-то разумной средней линии, вынужден разделяться в себе и противопоставлять одни соблазны другим, одни выгоды другим, добиваясь равновесия сил на линии своего движения, или в точке своего стояния.. Об этом же сказано, как о царстве Сатаны, разделяющемся в себе, – которое, разделившись, не устоит.

Отсюда истинное воспитание есть формирование духовного космоса, с которым приходит в душу мир – устраняется как внутреннее раздвоение, так и война между небом и землёй. Об этом говорит Иисус, глава правильного Космоса: «мир принёс Аз вам». В становлении этот духовный космос начинается любовью родителей и воспитателей, продолжается установлением господства, и венчается любовью Отца небесного. Правильная душевная экономия такова, что сила для праведности, доблести  и добродетели получается из отношений со Старшим, а не из стремления к идеалу, и не из поклонения образу самого себя прекрасного, и не «страха ради иудейска» (общественные зависимости).

В обществе, поражённом грехом, с искажённым самосознанием и усечённой культурой, правильный космос не выстраивается или не достраивается. Человек не завершается. Отсюда Иисус называется совершенным человеком, потому что в нём Космос завершён.

Воспитание неотделимо от образования, поскольку люди вступают в правоотношения на основе создания и поддержания ноосферы. Равно машины, создаваемой людьми, принадлежащей людям, приводимой в действие людьми, согласующими свои воли друг с другом и с обществом в целом. Машины, которая является общим искусственным местообитанием, домом общества (а вскоре, видимо, и человечества в целом). Иначе её можно называть коллективным орудийным телом общества. {То есть, с точки зрения геологии, это сфера разума, надстраиваемая над биосферой земли; с точки зрения экологии это искусственная среда обитания человека; с позиции динамики, это машина; с позиции кибернетики, это логическая машина, самоорганизующийся, саморазвивающийся робот; с позиции орудийной активности, это орудийное или инструментальное тело, продолжающее естественное тело, и инструментальный искусственный разум (математика), продолжающий естественный разум}.

Это сложная, умная Машина. Её необходимо знать, чтобы, участвуя в долевом и частичном обладании, пользовании, управлении и движении Машины, создавать поля осуществления (развёртывания) формирующих личность отношений. Одновременно создаётся внутренний космос на основе диалога старший–младший, изучаются роли позиции, правила и отношения, практикуется расширяющаяся, по мере взросления, ответственность за доверенные доли обладания Машиной. Доверие, поручение и ответственность за исполнение вложения индивидуальных сил и способностей в Машину – вот почва, на которой развёртываются договорные отношения вассалитета-господства.

Г) Образование – процесс усвоения человеком определённой суммы книжных знаний, необходимых для жизни в обществе, овладения профессией, и т. д.
Обратите внимание на то, что образование – это усвоение книжных знаний.

С последним трудно согласиться. Несомненно, накопленный до нас багаж знаний так велик, что мы не добываем его вновь сами, но получаем в готовом виде из банка хранения, одной из форм какового является книга. Тем не менее, усвоение некоторых знаний, полученных другими, есть только необходимый базис образования. Затем   знаниями нужно ещё и овладеть, чтобы они превратились в профессиональный инструмент инженера, исследователя, экономиста, юриста или рабочего. Слово «книжный» здесь мало применимо. Это ругательное определение квази-интеллигенции, которая, за отсутствием учителей самообучается по книгам, оставленным учителями, но чаще – их учениками. В результате получается ущербная культура имитаций, а не реальных сущностей. Если образование чисто книжное, то оно ущербно, поскольку только реально владеющий знаниями может научить другого. Если образование не доведено до конца, – то есть до практического применения, – то оно не окончено и не сохранится в качестве достояния личности. Даже общее, базисное образование, предназначенное для предварительных ориентаций в мире, завершается только реальным опытом таких ориентаций, обретением навыков, и знанием реального положения вещей.

Д) Воспитанный человек – всегда ли это человек образованный?

Да, это всегда образованный человек, – по крайней мере, он знает правила приличия и умеет их применить в жизни, раз о нём говорят как о «воспитанном», – а это уже образование. Но воспитанный не значит начитанный, или эрудит, или всезнайка. Чаще всего он ограничен в знаниях, но ещё более, он ответственен, и поэтому знает пределы своих компетенций, и не лезет со своим мнением в чужие области, предпочитая мнение специалистов, которым доверяет. Отсюда, он может казаться ограниченным, но это не так, – ведь он открыт к обучающему общению, так как лишён спесивого самомнения. Он безграничен мудростью всего человечества, к  которой он готов прислушаться, когда в этом есть нужда.

  Е) Чем отличается подход к воспитанию в традиционном и современном обществе?
В традиционном обществе, несмотря на относительную и формальную свободу, человек находится в очень плотном коконе эмоциональной, ментальной, габитуальной, ритуальной, социальной и физической зависимости. Да, ты можешь ослушаться старших, пренебречь мнением деревни, не подчиниться суду раджи, – но что с тобой будет?. Тебя прогонят из дому, из деревни, отец плюнет тебе вслед, мать наденет вечный траур, сестра покончит с собой, так как её никто более не возьмёт замуж и т.д. и т. п. В лесу тебя найдут посланники колдунов и расправятся с тобой, принеся очистительную жертву злым духам, обуявшим тебя, или ты будешь вечным изгнанником, и на чужбине найдёшь только место раба. 

Это говорит о несуществовании личности как таковой в традиционном обществе. Не существует, как бы свободного электрона вне той дырки в общественном кристалле, которую этот электрон должен занимать. Там не представляют себе личности как таковой, вне касты, вне варны, вне рода, вне деревни, вне дома, вне ритуала, вне обычая и т. д. Поэтому там нет такого понятия как права личности. Есть права жены, права мужа, права кшатрия, обязанности сына или вдовы, свободы шудры, не обязанного соблюдать чистоту и т. д. – но нет прав человека и свобод человека, как такового. Традиционный человек постоянно озабочен обязанностями своего происхождения и положения, и постоянно связан их исполнением. (Отсюда, сведение Магометом всех обязанностей к пяти ежедневным намазам, явилось грандиозным освобождением для человека традиционного общества; и в этом освобождении – главный секрет быстрого успеха ислама).

Соответственно, в традиционном обществе любовь и опека очень плотные, очень навязчивые, эмоционально насыщенные, создающие психологические зависимости членов семьи друг от друга. Эти крепкие невидимые нити (мама разодрала себе лицо ногтями, папа порвал одежду и, посыпав голову пеплом, сидит на дороге, сестра заперлась в башне и третий день не ест, младшие непрерывно плачут, и т.д. и т.п.) предназначены для того, чтобы превратить человека в марионетку – потянув за нити принудить его выполнять ритуал и обычай. Такова же навязчивость общественных связей – нет понятия личной и частной жизни – всё касается всех, кости твои и твоей семьи все перемыты, перед тобой плюют на землю, смеются вослед, делают неприличные жесты, ночью подкарауливают с дубинами, девушки отворачиваются от тебя, друзья говорят: Эх ты! и т.д., и т. п. все эти причинения являются стимулами, понуждающими человека. Он находится в плотном кольце этих стимулов, в этом кольце он растёт, – и не шагу в сторону!

Отсюда личность, воспитанная в таком обществе не имеет личной культуры, как собственного достояния, является культурным клоном, воспроизводящим культуру своей касты. Поэтому во многих аспектах своих проявлений он выступает не как самостоятельное лицо, а как представитель клана, – то есть растворяется в клане. Быть личностями могут здесь позволить себе только философы отшельники, порвавшие все традиционные связи.

Напротив, в современном «западном» обществе существует понятие личности как таковой, независимо от конкретного культурного наполнения, и свобода личности как таковой, и достоинство личности как таковой. Это делает западное общество не только мульти-культуральным (что на деле вовсе не интересно и есть только смешение языков, Вавилон), но лично-культуральным, – так что каждая личность есть отдельная самостоятельная культура приобретённая в личном онтогенезе. Отсюда, и воспитание в западном обществе основано на приоритете изначальной свободы лица, так что не приветствуются плотные эмоциональные зависимости восточного типа. Так, например, у русской матери Франция отняла дочь на том основании, что мать её «слишком любит», чем нарушает права ребёнка. Нет здесь также общеобязательной, подробной культурной матрицы. Есть только самая общая граница между добром и злом, богом и дьяволом, – и милосердное, терпимое отношение к нарушениям этой границы: «должно быть соблазну!». Так что «западная» христианская любовь не принуждающая, не тираническая (в плане домашнего тиранства), но мудрая, понимающая и прощающая, во многом полагающаяся на Бога.



УРОК №  8: ПРОБЛЕМЫ ОБЩЕНИЯ

Отсюда и общение в западном обществе носит другой характер. Если в традиционном социуме общение это пересуды, поскольку клоны не составляют тайны друг для друга, – кроме тайных отклонений от стандарта, подсмотренных у других, которые и служат предметом пересудов; то в западном обществе, – где каждая личность неповторима и составляет, поэтому, тайну, – общение есть откровение личностей друг другу.

Но отсюда же и проблемы общения. Насколько легко общались незнакомые люди в Советском Союзе, скажем, настолько нелегко общаться западным людям. Единое советское культурное пространство создавало культурных клонов, которые быстро находили общий язык: одни и те же факты, события, одинаковые оценки, подходы, один жаргон и т.п. сильно облегчали общение. Общая инфантильность под единой протекцией всесильного государства рождало безрассудную доверчивость и искренность, что тоже облегчает общение.

В свободном обществе, каждая личность – отдельный мир, который нелегко создавался, и который стремится охранить свою самоидентичность; поэтому с трудом и недоверием открывается другому. Кроме того, уважение к автономности ближнего, нежелание создавать для него нравственные и эмоциональные зависимости от своей персоны, также побуждают к замкнутости, политкорректности и наружной «комильфо». Приватность и уважение к приватности создают впечатление разобщённости западного общества. Однако, оно на редкость едино. Его единство обеспечивается Правом, которое сильно всеобщим уважением к закону. Это не просто впитанное с молоком матери обыкновение, но сознательное понимание и убеждение в необходимости и важности права, именно для сохранения приватности при одновременном единстве.

 Восточное общество держится на свойстве приятельстве, дружбе, взаимных зависимостях, – что легко и привычно, в силу вышесказанных особенностей Востока: «клоновости» лиц и клановости мира. Западное общество, будучи раздробленным социально, культурно и эмоционально, не любит таких связей и зависимостей, полагая их безнравственными и нарушающими кардинальный принцип всеобщего равенства в достоинстве и правах. Поэтому  Право здесь не только регулятор, но и объединитель в разделении: оно соединяет людей, оставляя им их свободу, – поскольку как раз и есть способ согласования частных интересов, прав и ответственностей.




УРОК №  7: ПРОБЛЕМА СВОБОДЫ И СМЫСЛА ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА

А) Проблема смысла жизни

У тебя свобода и смысл жизни – две различные проблемы, хотя и объединены в одном уроке. Между тем, они неразрывно связаны. Только в свободе возникает вопрос смысла жизни. В традиционном обществе смысл понятен и растолкован: «каждый зороастриец знает, кто он, откуда пришёл и куда уйдёт…». Есть законченное миропредставление, в котором нет щелей – всё законопачено. Есть карма и дхарма, есть существование до рождения и после смерти. Каждому совершенно ясно, что ему делать, как жить и кем быть.

Не то в свободе. Именно здесь возникает вопрос, что делать со своей свободой? Кажется, что можно пойти туда или сюда, стать тем-то и тем-то, – но почему туда, а не сюда? и зачем? Кажется, религия может обеспечить смыслом, предлагая путь и перспективу. Но беда в том, что ты не обязан верить и можешь выбирать себе религию. А как мне сделать этот выбор, если я вообще не понимаю смысла своего существования? Обычно семья делает за меня этот выбор. Но затем я взрослею и подвергаю ревизии семейные заветы и уклады. К. Юнг вырос в религиозной семье, но отошёл от веры родителей. Говорил о себе, что он исповедует религию, единственным представителем которой является он сам. Значит он нашёл смысл для себя? То же самое с Кафкой. Отойдя от еврейства, он всю жизнь промучился с пристройством своего существования хоть в какой-либо миропорядок. Многие американцы свою жизнь в согласии с общепринятыми ценностями успеха и честной конкуренции называют «крысиными бегами». Значит они не видят смысла в том, что они делают и чего добиваются… Ищут смысл «на стороне»: в нетрадиционных религиях, благотворительности, наркотиках, хобби и т.д.

Б) Франкл: «Жизнь человека полна смысла до самого конца… И пока сознание не покинуло человека, он постоянно обязан реализовывать ценности и нести ответственность. Он в ответе за реализацию ценностей до последнего момента своего существования».

Пустые декларации. Может быть, и, наверное, жизнь человека полна смысла в глазах бога или любящего друга, но дело в том, что этого смысла не видит и не знает бунтующий разум, скептически дезавуирующий общепринятые ценности и «модус вивенди» большинства, и вопрошающий о смысле… Кто возложил обязанность «реализовать ценности»? Франкл? И перед кем ответственность?
Чьи ценности? Свои? Но я разочаровался во всём, что как будто ценил, или мне казалось, что ценил…
Наконец, что ценнее? Мой покой или твои заботы? «Бентли» или честь? Моя жизнь или твоя? И т. д., и т. п.
Без верховной власти, которая обозначит ценности, которые ценны в глазах Высшего, и которая спросит и даст перспективу, слкедующую за реализацией ценностей, всё это не имеет никакого основания и никакой убедительной силы. Но верховная власть – это религия, это вера, – даже в случае тирании.
Фактически, говоря о ценностях, Франкл, вероятно,  утверждает наличие в человеке нравственности. И предлагает опереться на неё. Нащупать её в себе.

Бунтующий разум вне ценностей. Он ищет значительности. (Это нужно хорошо уяснить себе – разницу между ценностью и значительностью). Ему нужны великие свершения, участие в великих событиях, легендарная жизнь, грандиозное предприятие, задействованность в нём судеб человечества и т.д. Всё это метрические вещи, имеющие меру – более или менее великие дела, события, судьбы и т. д., – или ничтожные, не достойные внимания…
Ценности, напротив, суть вещи не метрические. Это не цены. Их нельзя даже сравнить друг с другом и измерить – эта дороже, а эта дешевле… Они несопоставимы. Каждая ценность отдельна и уникальна. (Макс Шелер, кстати, этого не понимает и подменяет ценности значительностями, когда выстраивает шкалу ценностей – от высших к низшим. В результате туда же попадают и простые нужды. Что ценнее, Бог или обед? Церковь или моё здоровье? – к вопросу о том, можно ли пёрнуть в храме. Возможно я ценю свой обед. Но это моя привязанность, моя слабость, моя естественная нужда, наконец. Но это не ценность, в том смысле, в котором употребляет это слово В. Франкл. Я лучше не пойду на занятия, чем откажусь от обеда. Но это нумерические ценности, которые я измеряю, решая, что важнее для меня. Это не ценности, а разновесы, «важи».)

Ценность не измеряется, её существование открывает в своём сердце человек, когда он вдруг отказывается что-то совершать, возможное или предложенное ему; или вдруг обнаруживает безотчётный порыв, напротив, сделать что-то – помочь попавшему в беду, например. Франкл как раз и предлагает – оставить значимости и обратиться к ценностям, которые имеются в сердце. в них может быть нет смысла для скептического ума, но в них есть экзистенциальный смысл – в них есть жизнь, витальная сила. Что же до смысла умного, то ценности и их осуществление ощутимо структурируют существование, чётко разделяя его на пути, способы и модусы, о которых может быть высказано нравственное суждение; выделяют должное и запретное, по меньшей мере. Осознание этих габитуально обретённых ощутимых разделений уже есть закон. Этот закон и есть смысл, сопряжённый с ценностями; смысл, как логическая составляющая воли, обеспечивающая участие разума в акте самоосуществления. Смысл здесь не является мироописанием с указанием моего места в нём, или устройством мирового двигателя, с точкой приложения моей личной силы («дайте мне точку опоры, и я переверну землю»). Смысл здесь просто интеллигенция моей воли; он не самодостаточен, но отсылает к жизни, к экзистенции, которая не нуждается в оправдании через отнесение к каким то важностям.

В) Когда я говорю основное слово Я – ОНО, то другой человек для меня – вещь среди вещей, когда я говорю основное слово Я – ТЫ, я начинаю смотреть на мир глазами другого человека. И нет больше места вражде и ненависти, ведь тот, другой – часть меня.

Ты не говоришь «основного слова». Ты говоришь подобающее ситуации. Например: течение турбулентное, скорость два метра в секунду; или: как ты спал сегодня, как аппетит?
«Основное слово» здесь логос, выражающий интеллигенцию отношения. Два типа отношений – предметное и диалоговое, – выражены двумя разными логосами: «Я–Оно» и «Я–Ты». Отношение «Я–Оно» по отношению к человеку безнравственно. Разрешено только отношение «Я–Ты», – оно же жизненно продуктивно, тогда как первое губительно.

ГОВОРЯТ, ЧТО ЧЕЛОВЕК ПОЗНАЕТ МИР. Что это значит? Человек обследует поверхность вещей и знакомится с ними. Он добывает сведения об их структуре; он приобретает знания. Он узнает то, что присуще вещам. Но не только знания открывают человеку мир. Ибо они открывают ему лишь тот мир, который состоит из Оно и Оно, из Он и Он и Он и Она и Она и Оно.
Здесь – продуктивный и правильный переход к теории познания. В котором следует различать познание любовное «Я–Ты» (и познал Адам Еву, жену свою), и познание инструментальное «Я–Оно» (познал свойства вещества). Эти виды познания также ортогональны друг другу, как и соответствующие модусы существования: любовный союз и инструментальная деятельность.

 

УРОК №  10: ПРОБЛЕМЫ ПОЗНАНИЯ

А) Познание -  процесс приобретения мыслящим субъектом новых знаний о мире и постижения истины.

Обиходное (бытовое) понятие, облечённое в квазинаучную фразу. Строго говоря, «процесс приобретения новых знаний» есть процесс обучения. При чём тут познание? «Постижение истины»  выходит за рамки познания. Это вопрос Мудрости. В рамках теории познания вопрос об истине неразрешим. Система Птолемея такое же знание, как и система Коперника. До начала космических полётов разница между ними лишь в удобстве навигационных и астрологических расчётов.
Философски говоря, познание есть акт души; и, в частности, акт интеллекта, или интеллигенция. Остаётся спросить, что же это за акт?

В отображении на математику, акт всегда вектор. То есть, имеет направление: к чему-то или кому-то. Указанные два вида векторов принципиально различны.
Познание как акт, направленный к кому-то, входит, как составляющее, в общение. Он возможен только при наличии встречного акта откровения. Потому что лицо не доступно познанию в качестве пассивного. Принуждение лица к откровению отнесено к противоправным действиям, и  знание, полученное таким образом, считается недостоверным и юридически ничтожным. Отсюда, любовное познание не может быть инструментальным.

Познание, как акт, направленный к чему-то,   есть инструментальный акт принуждения к откровению, с целью инструментального использования открывающихся сил (эксплуатации). Он является направленным к  чему, не потому, что есть нечто, но потому что познающий игнорирует живую субъектность термина своей интенции. Нечта нет вообще в природе, но только в ряду артефактов. Здесь нет общения, но есть интервенция в другое существование и реакция самозащиты, которая открывает субъекта лежащего под феноменом вынужденного ответа. Но открывает она (интервенция) субъекта не как такового, а по способу познающего, или соответственно инструменту. Инструменты такого познания затем ложатся в основание конструкции машины, использующей реакции живого на вмешательство в приватность его существования.

Б) Знание - форма существования и систематизации результатов познавательной деятельности человека.

Это публичная форма знания, но не персональная. Личное знание всегда актуально: оно есть акт, согласно Философу и Фоме. Знание обнаруживается как интеллигенция деяния или поступка, то есть неотделимый от деяния акт разума. Знание имманентно деянию. Может быть отделено от него в рефлексию лишь посредством мысленных процедур аналитики и абстрагирования. Выученное и отвечаемое на уроке не есть знание; это лишь содержание памяти. Вот когда рука хирурга направляет скальпель в нужную точку под нужным углом и давлением, это есть осуществление и обнаружение знания, и есть само знание. Если устранить руку и рассматривать знание как чистый акт интеллекта, то знание существует в акте мышления и неотделимо от него. Можно ли представить себе мысль без знания? Только в абстрагирующей аналитике, позволяющей ухватить понятие, но не позволяющее разложить мысль и знание по разным полкам.

Таким образом, знание есть акт. Но нет чистого акта знания, самого по себе: это всегда персональный акт, из которого мы абстрагируем знание, через выделение акта интеллекта из единого персонального акта. Но и тогда это есть акт мысли. А то, что мы в обиходе часто именуем «знанием», говоря, я знаю то-то, есть просто акт припоминания, обращения к памяти, и может рассматриваться как акт памяти, не акт знания.

Выделяют субъект, объект, мотивы и цели познания.
Субъект познания Объект познания Мотивы познания Цели познания
Мыслящий человек Окружающий человека мир и сам человек Любознательность, практические потребности, поиск истины Получение новых знаний о мире и человеке, постижение истины

А бывает не мыслящий человек? Этот перифраз «человека разумного».
Человек не может быть объектом познания, но только какая-то часть его; например, мозг, или печень, или какая-то способность души, etc. Человек может быть только субъектом, активно открывающимся другому, в ответ на любовное внимание, удивление, восхищение, заботу и т. д.

Главный движитель (=мотив) субъект-объектного познания есть самоосуществление орудийного человека, человека умелого. Отсюда неплохо бы усматривать в составе человека разумного «человека умелого» (Homo habilis).  Это его способ существования.

В) Выделяют также чувственное и рациональное познание.

Фома Аквинский доказывает, что такое разделение невозможно; что не существует у человека чисто интеллектуального познания, без обращения к чувствам. Классическое определение Фомы, следующего за Аристотелем, гласит: «объект нашего интеллекта /…/ есть чтойность материальной вещи, которую он абстрагирует от фантасмов…». Фантасмы же синтезируются из данных органов чувств, в результате телесно-инструментальной активности, принуждающей иные сущности к общению с нами на наших условиях, и обнаружению себя перед нами.

Можно разделить работу исследователя: на инструментально-чувственное наблюдение в эксперименте и последующую рациональную обработку и осмысление результатов. Но это есть технология  науки, как публичного института, – но кто показал, что именно таков способ познания, как оно осуществляется душой человека? Возможно подразумевается отделение таких чисто логических наук, как математика, или схоластическое богословие, или чисто рациональная философия, от наук экспериментальных. На деле, это есть развитие формальных логик. Дают ли они новое знание? И достаточно ли этого для разделения познания на чувственное и рациональное? – это вопрос подхода к теме. Думается. Что чисто чувственное познание есть только у животных, поскольку у них нет логического мышления. Представить же человека, познающим лишь чувствами без участия логического интеллекта, весьма трудно. К тому же, существует вопрос «познают» ли животные? Или к ним это понятие вообще не применимо?

Г) Истина логическая и онтологическая
Истина -  соответствие знания действительности.

Сразу же возникает вопрос, а что есть действительность? Это просто переадресовка от одной непонятности к другой, ещё большей. И как осуществляется соответствие? Говоря математически, что за функция устанавливает соответствие между двумя неизвестными? А если даже известна функция, то сами неизвестные от этого не становятся определёнными числами.

Такие определения Гегель квалифицировал как подмену философского языка и понятия обиходными. В данном случае понятие гносеологической истины подменяется коммуникативной истиной сообщения: когда я говорю тебе, что партизаны пошли на восток, в то время как они пошли на юг. Таким образом, то, что ты узнал от меня, не соответствует действительности, и я сказал ложь. Здесь «действительность» есть действия людей. Но что может означать слово «действительность» в применении к иным существам и так называемым неодушевлённым «материальным» вещам? Наверное, то же самое – активность их, – самостоятельную или вынужденную, воздействующую на нас. По иному мы просто не будем знать об их присутствии, наличии, существовании…  Аристотелики утверждают, что познаваемое познаётся как актуальное, а не как потенциальное. Фома говорит: «всякое сущее познаваемо согласно тому, что оно актуально, а не согласно тому, что оно потенциально, как говорится в девятой книге «Метафизики»: нечто, которое подпадает под познание, есть сущее и истинное постольку, поскольку оно актуально». Отсюда заключаем, что всякое знание соответствует актуальности (=действительности) познаваемого, – или это не знание. Здесь, однако, нет места значениям логической функции: «истина–ложь». Как можно знать ложно? Разве это не означает «не знать»?

Фома Аквинат, ссылаясь на Блаженного Августина говорит, что «истина интеллекта состоит в том, что вещь познаётся так, как она есть». Что это, если не глупость? Ведь если ты знаешь вещь, как она есть, то зачем её познавать? А если ты не знаешь вещи, как она есть, то откуда ты узнаешь, истинно твоё знание о ней или нет?
Далее, тот же Фома говорит, что «истина есть некое соответствие интеллекта и вещи». Мило звучит это «некое» по отношению к истине. Всегда есть некое соответствие: оно устанавливается самой операцией познания, взаимодействием с познаваемой вещью.
Соответствие познающего и познаваемого всегда устанавливается инструментом. Отсюда, также отнесённость знаний к инструментам: одно дело смотреть на звезду невооружённым глазом (который есть в данном случае инструмент), другое – в оптический телескоп, третье – в рентгеновский, и т. д.

Давай разберём классический пример: некто принимает пёструю верёвку за змею. Истинно ли его знание? Думаю, да. Какую гностическую операцию он произвёл? Отнёс воспринятый им предмет к классу верёвок. Есть тут соответствие предмета и интеллекта? Несомненно. И вовсе он не ошибся. Просто условия наблюдения таковы, что не позволяют отличить змею от пёстрой верёвки. Далее он может расширить условия опыта и потрогать «змею» палкой. Тогда он решит, что змея мёртвая. Далее, уже не опасаясь мёртвой змеи, он ещё расширит условия опыта, и возьмёт «змею» в руки. И тут уже видит, что это верёвка. Ни на каком этапе он не ошибался, на каждом этапе его знание «чтойности» вещи было истинным. Можно говорить в данном случае, об ошибке апперцепции, но не об истине знания, поскольку суждения его интеллекта соответствовали тому фантасму, который он имел в поле представления, фантасм же соответствовал опыту. Всё зависит от интенции: если наблюдатель ожидает увидеть живое существо, то, в условиях смутного восприятия, принимает верёвку за змею; а если он ожидает увидеть неодушевлённый предмет, то принимает змею за верёвку. Ведь на самом деле, этот пример не относится к познанию чтойности, он относится к ориентации в обстановке. И этот имярек ориентировался правильно – лучше принять верёвку за змею, чем наоборот. При познании чтойности, ведь, не спрашивается: змея или верёвка?; а спрашивается: что есть змея; или: что есть верёвка? Отвечаю: длинное цилиндрическое тело, свёрнутое в кольца, пёстрой окраски. Это истина. Но относится равно и к змее, и к верёвке.

Далее, моряк встречает в море кита и относит его к рыбам. Значит ли это, что он ошибается? Нисколько. Это просто показывает, что его понятие рыбы ограничено: для него рыба есть всякое существо, живущее в воде, с веретенообразным телом, плавниками и хвостом. Он видит, что «рыба» эта большая, но для мореходства не опасна. Этого знания ему достаточно, и оно не ложно, но и не истинно, а вместе, и ложно и истинно. Таково всякое знание. Поэтому правильнее говорить не об «истине», а о продуктивности знания. Знания сравнимы по продуктивности, но несравнимы по ложности-истинности. На деле, никакое знание не ложно. И никакое знание не является безраздельно истинным, но – лишь относительно. Отнесений – несчётное количество,–  довольно одних только позиций наблюдателя для бесконечности отнесений.

Аристотель правильно замечает, что «истинное и ложное – в разуме». Этим он хочет сказать, что ложность-истинность существует только в логике, по отношению к высказываниям. Истинность или ложность высказывания зависит здесь от вида логики и задаётся создателем (задатчиком) этой логики. Сколько логик, столько и истин. В одной логике дважды два = четыре, а в другой = десять. В одной геометрической логике кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая, а в другой – кривая. В одной геометрии между двумя точками можно провести только одну прямую, а в другой – бесконечное множество, и т. д.
В современной логике и методологии науки классическая трактовка истины как соответствия знания действительности дополняется понятием правдоподобности — степени истинности и соответственно ложности гипотез и теорий.
Введение «правдоподобности» – это попытка спасти гносеологическую истину. На деле это эвфемизм «продуктивности».

Д) Бытие - философское понятие, выражающее наличие явлений и предметов…

«Наличие» это, по Гегелю, наличное бытие – диалектически сопрягается с инобытием (меоном). А «бытие» сопрягается диалектически с «ничто».

Вопрос: Зачем школьникам такие сложности, в которых философы сами не в состоянии разобраться? Фраза вообще безграмотная. Лучше ничего не говорить, чем говорить так. «Наличие», «предмет» и «явление» суть вещи, которые сами нуждаются в длинных и спорных толкованиях – они никак не поясняют «бытия». Почитай, на эту тему, Хайдеггера.
А если говоришь на обиходном языке, то не объявляй о «философском понятии».


УРОК № 11: ЧТО ТАКОЕ ОБЩЕСТВО?

В учебнике обществоведения читаем:
«Общество – это отделившаяся от Природы, но не утратившая с ней связь, часть материального мира».

В основе приведенного высказывания тезис и антитезис, полученные из наблюдения общества. Первое наблюдение дает Тезис – отделенное от Природы; наблюдение того же общества под другим углом  дает Антитезис: связанное с Природой.
За этим должен следовать логический (диалектический, по Гегелю) синтез, основанный на том, что общество есть феномен саморефлексии и самообладания в саморазвитии Духа, который одновременно есть и Природа, и  подчиняющий природу Субъект. Или, говоря позитивно, указанное противоречие порождает развитие, в котором оно снимается. Снятие получаем в понятии экология. 

Таким образом, две противоречивых констатации – отделение от Природы, и связь с Природой – пригодны к тому, чтобы показать неизбежность и необходимость экологии в ходе развития общества.
Однако, этот очевидный синтез не производится авторами. Вместо этого они возвращают нас к исходной точке, к наблюдению. Предлагается третий тезис, независимый от двух первых: общество – часть материального мира.
Целое предшествует части. Поэтому, чтобы сделать вывод об обществе как о части материального мира, нужно прежде наблюдать материальный мир в целом. Это есть не проговоренная, но подразумеваемая исходная позиция, рождающая третий тезис, –  наблюдатель наблюдает «материальный мир». 

Эта позиция автоматически предполагает существование «идеального мира», поскольку иначе невозможно определить понятие «материального мира».
Невозможно подменить это взаимоотражение понятий утверждением, будто материальный мир дан нам в ощущениях. Ощущения это не мир. Лягушачья лапка тоже ощущает, но где тут мир, и что значит слово «материальный»? Логически материальный мир антоним идеального мира, и друг без друга они не существуют. Это как идти и стоять. Одно без другого не мыслимо. (Говорят, правда, что Камень или Трава стоит. Но это антоним к слову лежит, а не к слову идет. Поэтому здесь это другой термин.)
Итак, у наших авторов наблюдатель наблюдает материальный мир, а идеального мира будто и вовсе нет. Куда же девался идеальный мир?
Спросите у Оккама.

Дело в том, что для элиминации идеального мира из рассмотрения негласно применена бритва Оккама: принцип, согласно которому идеальный мир не наблюдаем и не мыслим (мыслимые универсалии не существуют в реальности). Отсюда, наблюдать можно только материальный мир.
После отсечения идеального мира, всякий наблюдатель наблюдает только материальный мир. Это гносеологическая истина в логике Оккама.  Как отсюда перейти к природе и обществу?
Из слов разбираемого высказывания – «часть материального мира» – следует, что наш наблюдатель делит материальный мир на части, или различает в нем отдельные части. Из множества различимых частей он выделяет две части и выявляет связи между ними, поскольку мир есть целое. Затем он надевает на глаза увеличительные стекла и … Ба! Оказывается выделенные им части это Природа и Общество!
Но как наблюдатель распознал их, если заранее не знал, что они такое?
Таким образом, разбираемое высказывание говорит не об обществе, но отсылает к примитивной гносеологической модели (модели познания). Эта модель пытается отвечать на вопрос: как человек получает знание?  Но никаким образом не отвечает на вопрос, что такое общество.

Хуже того, если мы применим эту модель по назначению и попробуем понять из нее, как мы получили то знание об обществе, которое имеем, то модель потерпит полное фиаско. Мы остановимся на различении частей материального мира и не сможем их далее идентифицировать. Поскольку никаким дроблением на части и соединением частей неопределенной «материи» нельзя получить ни общества, ни природы. И, разумеется, никакого определения общества из этой модели высосать нельзя.
Чтобы увидеть и разделить, и вновь соединить Природу и Общество, нужно наблюдать не «материальный мир», а просто МИР, человеческий мир, наш мир и себя в нем.

Смысловое содержание разбираемого высказывания таково:
«Наблюдаем материальный мир, видим в нем две части, идентифицируем их как природу и общество».
Теперь прочитываем сзаду наперед и получаем: «Природа и Общество суть две части материального мира».
Таким нехитрым софистическим приемом составители учебника превращают гносеологическую модель в определение понятия «общество». Иначе как шулерством это не назовешь.
Отсюда ясно, что мы имеем тут дело, даже не с материалистами, а с софистами, использующими софистические «мороки»  для оболванивания людей в политических партийных целях.

УРОК № 12: ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ "КУЛЬТУРЫ"


1.
Учебник обществоведения предлагает следующее определение:
«Материальная культура - техника, производственный опыт, а также те материальные ценности, которые в своей совокупности составляют искусственную среду обитания человека».
Поскольку обществоведение относится к дисциплинам философским, образованному читателю сразу же бросается в умные очи его легковесное употребление слова «материальное».
Употребление такого термина предполагает в нас метафизиков, которые верят в существование Протея, или первичной Материи (Матери, строго говоря), которая либо рождает  из себя все сущее, оплодотворяемая Патером; либо принимает все сущие формы под воздействием идеального формонесущего Начала, Патерии (от слова Патер = Отец).
Мыслить Матерь без Патера, или, говоря метафизически, Материю без Патерии,  некорректно, и должно почитаться за философский вульгаризм.
Материальное есть принадлежащее Матери; взятое и понятое со стороны Матери. Вместе с  «материальным» необходимо мыслим и «патериальное», как принадлежащее Отцу, и взятое со стороны Отца.
Мы не знаем, как усмотреть и выделить в культуре первичную Материю, или Матерь в её соотношении с Патером, но, если слово  материальное, фактически обозначает «пассивное начало» в креативной логике, то необходимо должно присутствовать и «активное начало», или патериальное.
Авторы учебника, осознанно или нет, ведомы той же логикой, и следующим шагом дают определение патериальной культуры, взятой со стороны Патера, которую называют идеальной или духовной:
«К духовной культуре относят науку, искусство, религию, мораль, политику и право. Духовная культура по форме материальна, а по содержанию идеальна».
Приведенное определение убеждает нас в том, что авторы следуют указанной логике неосознанно, поскольку переставляют местами Патерию и Материю. Они пишут: «Духовная культура по форме материальна, а по содержанию идеальна» – хотя  уму ясно видно, что  материя сама по себе не имеет формы, иначе это не материя. Ведь если мы усматриваем в сущем  «патериальное», то найдем его только в форме. Для этого даже не нужно думать, поскольку противопоставление формы и материи заложено в языке. Форма исходит от активного начала, материя же пассивно принимает форму. Именно так мы «автоматически» понимаем отношения в этой паре понятий. Это смысл в порялке языка, (Ж. Делез).
Другое дело, что чувственно доступная форма телесна. Может быть, это хотят сказать авторы. Могли бы и яснее выражаться в рамках учебника.

По нашему мнению, логически последовательным было бы определение: духовная культура по форме идеальна, а по чувственно воспринимаемой субстанции, или «телесности формы» – материальна.
Подтверждение чему легко находим в мысленном опыте. Возьмем речь наших авторов, говорящих о культуре. По форме это событие идеально, так как высказывает смысл, а по субстанции их речь суть сгущения и разрежения воздуха и колебания мембран. А эти вещи мы склоны относить скорее к материи, чем к идее. Во всяком случае, они ближе к технике, которую сами наши авторы относят к «материальной культуре». И более того, форма здесь это только музыка речи, имеющая своей плотью сгущения воздуха, а смыслы существуют как бестелесные события на поверхности формы, не принадлежа ей: подобны поверхностным эффектам (см. Ж. Делёз «Логика смысла»).

Но в такой редакции цитированное определение заключает в себе значительные ограничения, поскольку далеко не всё, именуемое нами «культурой» можно представить как соединение идеального и материального в предмете. Возьмите важнейшее для нас – культурное поведение имярека. Попытка представить поведение или поступок лица в виде соединения материи и формы может приводить к нелепостям. Хотя общим местом в европейской традиции является представление поступка (поведения) в виде подчинения плоти умной воле (так называемое «умное делание»), и кажется, что имеем тут яркий пример оформления идеей (умом) материи (плоти). Однако слово «плоть» вводит здесь в заблуждение: на деле речь идет о подчинении одной воли другой воле: воли неразумной воле разумной.  И хотя неразумную волю платоники возводят к земле, загрязнившей эфирную душу, а христианские монахи приписывают эту волю плоти (= телу), все же затруднительно представить себе разумный поступок в виде оформленной материи – только в рамках некоего панкреацизма, который все видит как оформленную Творцом материю. Но это очень далека абстракция, от нее нет философски пройденного пути к Культуре.

Кроме того, говоря строго, культура неуловима не только в материи, но также и в форме. Все, относимое к культуре выражено скорее глаголами, чем существительными. Ведь все, что культура суть сообщения, и смыслы этих сообщений прочитываются не в форме, которая телесна, а в бестелесных изменениях формы. Это похоже на фазовую модуляцию, когда информацию несет не субстанция волны, и не форма, а такая чисто темпоральная бестелесная характеристика как фаза.
Жиль Делез, говоря о месте смысла, замечает:
«…если тела с их состояниями, количествами и качествами принимают все характеристики субстанции, то характеристики идеи, напротив, относятся к иному плану, а именно, к бесстрастному сверхбытию – стерильному, бездействующему, находящемуся на поверхности вещей: идеальное и бестелесное теперь может быть только "эффектом"»
«…Будучи бесстрастным, событие позволяет активному и пассивному довольно легко меняться местами, поскольку само не является ни тем, ни другим, а, скорее, их общим результатом» (см. Жиль Делёз, «Логика смысла»).

Возможно, именно поэтому наши авторы легко поменяли местами материальное и идеальное в определении духовной культуры: «Духовная культура по форме материальна, а по содержанию идеальна».
Нельзя не увидеть также, что авторы негласно подменили здесь пару «форма – материя» парой «форма – содержание».  Последнее может пониматься как аналитика высказывания, сообщения, но не предмета.

Клише «форма – содержание» применялось советскими партийными критиками к художественным произведениям.  Например, произведения Михалкова: по форме – басня, по содержанию – политическая сатира; или по форме – пьеса, по содержанию – дидактическое наставление пионерам. Но никому еще не приходило в голову приклеивать к этой специфической аналитике художественного послания ярлык «материальное – идеальное».  Ведь речь идет не о сущем, а о «бестелесных событиях, лишь играющих на поверхности сущего». Эта пара различает и соединяет содержание, или смысл послания и способ его подачи, или форму послания.
Слово «форма» здесь может играть предательскую роль ложного друга переводчика. Если мы из сферы общения опять уйдем в сферу наличного сущего, то «содержание» превратится в телесность формы. И тогда идеальное опять обнаружится в форме: например, телесность – металл, а форма – идея победы (синтез - скульптура Ники победительницы).
Похоже, что авторы, разумея под «духовной культурой», не столько само художественное творчество, сколько бытование его плодов в публичном обороте, автоматически перескочили в своей речи к идеологическому штампу «форма–содержание».

Возвращаясь к паре "материальное-идеальное" следует заметить, что, говоря строго, довольно сложно во всяком сущем разделить принадлежащее Матери и принадлежащее Патеру, или материальное и идеальное. Всякий раз получается различение  уровней идеального, а до первичной материи добраться никогда не удается. Тем не менее, авторов указанное разделение не затрудняет. Это заставляет нас подозревать, что в их мышлении под именем «материального» смешаны метафизические представления о первичной материи и представления французских материалистов Нового Времени. У последних «материальное» это доступное внешним органам чувств и подверженное чувственно ощутимым воздействиям. В таком понимании уже невозможно говорить о Материи. Имеем дело с позитивным чувственным опытом, в котором нет места метафизике. Такого рода «материальному» не может быть противопоставлено «идеальное». Место идеального занимает чувственно-ощутимое измеримое воздействие человека умелого на доступные в опыте вещи. Здесь правильнее начать говорить о субъекте и объектах. Субъект есть ум, вооруженный орудием; он воздействует на объект, в котором от Материи осталось лишь имя – «материал».

Чувственно ощутимые воздействия человека умелого способны изменять чувственно воспринимаемы вещи. Каковое воздействие, в частности, порождает многообразие чувственно воспринимаемых артефактов. Это многообразие артефактов собственно и образует, согласно нашим авторам, массив «материальной культуры», который они приравнивают к «искусственной среде обитания» (см. выше: «которые в своей совокупности составляют искусственную среду обитания человека»; между «средой» и «совокупностью» существует, однако, логический разрыв, которого авторы не замечают).
Именно на основе различения воздействий и степеней воздействий орудийного субъекта на чувственно воспринимаемые предметы авторы классифицируют предметы «материальной культуры»:
«Подвиды материально-культурных феноменов:
1) природные объекты, которые подверглись некоторому воздействию со стороны человека и изменили свою первозданную форму (рубило первобытного человека);
2) искусственно-природные объекты, которые сохраняют свою природную форму, но существуют так, как не встречаются в естественных условиях (японский сад камней);
3) синтетически-природные объекты, синтезированные из встречающихся в природе материалов (пластмассы)»…
И так далее.

Что означает «материально-культурных»? Разве могут эти слова соединиться через дефис в обозначении некоего сплава? Вполне понятна атрибуция «материально-идеальное» в приложении к предметам культуры. В  данном контексте, это их способ быть разом и материальными и идеальными. Но образовать определение «материально-культурное» можно только в случае, если под «материальным» разумеется не материя, а материал, из которого сделана вещь.
Возьмем, к примеру, такое культурное событие как выпекание блинов. Кулинарный рецепт, технология выпечки есть вещь чисто кибернетическая, информационная, нематериальная (или непротяженная, по Декарту, потому как есть мышление). А вот сковородка это предмет «чугунно-культурный», если уточнить термин «материальное».
После материально-культурных предметов ожидаем классификации духовно-культурных. И вот что удивительно – предметы духовной культуры, авторы классифицируют также по форме и степени воздействия человека на исходный материал:
«Феномены духовной культуры классифицируются на основании степени творчески-преобразующей деятельности создавшего их человека».
Сквозь это определение ясно просвечивает представление о «духовной культуре» как совокупности артефактов, являющихся плодом художественного творчества. Таким образом, в разряд «духовной культуры» попадают только телесные предметы. А как же, например, Право, о котором авторами заявлено как принадлежащем культуре:
«К духовной культуре относят науку, искусство, религию, мораль, политику и право».
Перейдем к самой классификационной таблице:
«Подвиды духовной культуры:
1) произведения монументального искусства, обладающие материальной формой, которую придал художник естественно-природным или искусственным материалам (скульптура, объекты архитектуры);
2) театральное искусство (театральные образы);
3) произведения изобразительного искусства (живопись, графика);
4) музыкальное искусство (музыкальные образы)»…
Указанные четыре подвида действительно подпадают под заявленный выше принцип классификации по степени преобразующего творческого воздействия на материал.
Однако следующие два подвида совершенно выбиваются из ряда и просто подклеены сюда вопреки всякой логике. Это:
«5) различные формы общественного сознания (идеологические теории, философские, эстетические, нравственные и др. знания, научные концепции и гипотезы и т. д.);
6) общественно-психологические явления (общественное мнение, идеалы, ценности, социальные привычки и обычаи и т. д.)».
Кроме того, неясно, чем отличаются артефакты материальной культуры? Ведь степень воздействия человека-созидателя, сделавшего эти предметы, может быть такой же, и тогда они должны попасть в ту же клетку, что и музыкальное произведение или скульптура….
Очевидно, формируемые авторами два основных вида культуры (материальный и духовный) на деле отличаются лишь назначением. Если совокупность артефактов духовной культуры призвана удовлетворять так называемые «духовные потребности», то «материальная культура» собирает под свою крышу артефакты, являющиеся плодами технологии, или творчества утилитарного, призванные удовлетворять так называемые «материальные потребности», как и характеризуют их авторы:
«…социально-материальные объекты, обслуживающие общество в производственной сфере…».
 В этом случае, «японский сад камней» явно попал не в ту классификационную нишу, поскольку является плодом художественного творчества.

Итак, наши авторы выделили виды «культурных предметов» перечислением их подвидов. Виды подразумевают Род, которому они принадлежат. Искомый Род, очевидно, суть «культурные феномены».  Теперь осталось узнать какому царству принадлежит этот род: царству Культуры или царству Феноменов?
Как бы то ни было, авторы используют классификационную схему Линнея. Но то, что оправдано по отношению к огромному многообразию внешних нашему уму природных форм, по отношению к нашей общественной жизни превращается в бессмысленную игру малолетнего ребенка, складывающего красные кружочки в одну коробку, а синие квадратики – в другую.
Предположим, мы сумели описать большое количество «культурных феноменов», подобно тому как Линней описал большое количество растений, тогда спрашивается, каким образом нас продвигает в понимании нашей общественной жизни процедура отнесения того или другого феномена к «материально-культурным» или к «духовно-культурным»?
Это подмена понимания, создание иллюзии понимания. Не говоря уже о том, что никто не знает, что означают слова «культурный феномен»; как его выделить и описать.
Эпистемологическая ценность такой классификации произвольно выделенных объектов равна нулю. Но это не смущает авторов учебника. Очевидно, они достигают своей цели.

2.

Подводя итоги, видим, что у наших авторов как предметы «материальной», так и предметы «идеальной», или «духовной» культуры различаются не столько по матери (материалу), сколько по патеру (творческому субъекту):
И те, и другие созданы из материала, сквозь который должна просвечивать первичная материя, дающая основание говорить о «материальности», но предметы «материальной культуры» создает патер-техник (тектон), а предметы «духовной культуры» патер-художник (ваятель).
Матерь, или Материя спрятана в Природе, которая поставляет материал технику и художнику, а Патер спрятан в человеке созидающем, творце, который превращает этот материал в соответствующие предметы. Таким сочетанием матери и патера получаем предметы культуры как «природные объекты, которые подверглись некоторому воздействию со стороны человека и изменили свою первозданную форму» – по словам авторов учебника. Природные объекты здесь представляют Мать, а творческий человек – Отца.
То есть алогичный перескок авторов от метафизики Материи и Духа к позитивному чувственному опыту ваяния не изменил исходной метафизической парадигмы: Материя – Идея.
(A propos можно заметить, что понятие «материи» было, вероятно извлечено из природного материала в руках техника и ваятеля, путем интуитивного абстрагирования.)

По мнению авторов, целенаправленное воздействие человека превращает материал в «материальные ценности»:  «материальные ценности, которые в своей совокупности составляют…».
Словосочетание, материальные ценности,  заимствовано авторами из вульгарного житейского оборота. Наука такого словосочетания не знает. Понятие «ценность» принадлежит Этике, и является характеристикой личной воли. В вещественном обороте используют понятие «стоимости». Материальная ценность выглядит как перелицовка потребительной стоимости – понятия, принадлежащего политэкономии. В Экономике есть также понятие «блага». Если учесть, что авторы говорят не обо всех «материальных ценностях», а именно о тех, которые «…в своей совокупности составляют искусственную среду обитания человека», то можно основательно предположить, что речь идет именно о «благах»; как то: унитаз, телефон, диван, центральное отопление….

Желая выглядеть современными, они именуют различаемые ими предметы культуры «феноменами», говоря: «Подвиды материально-культурных феноменов»; «Феномены духовной культуры классифицируются…».
Неясно, как понимать здесь этот термин. Должны ли мы предполагать наряду с феноменами, соответствующие им ноумены? Или это феномены в терминологии Гуссерля? Скорее всего, ни то, ни другое – просто игра словами.
Характеризуя в целом дискурс авторов, как он обнаружился в цитированных определениях культуры, можно заметить, что он заключен в рамки аристотелевой парадигмы. Исходно авторы различают «чтойности». Общая категория для чтойностей есть существование или бытие.
Как и у Аристотеля, их категории (материальное, духовное) высказываются о Бытии.  Различия присутствуют внутри Бытия – между субстанцией как первичным смыслом и другими категориями, связанными с субстанцией как акциденции.  Однако заявленная вначале дуальность Бытия затем дезавуируется авторами, в ключе марксистского монизма – только материя есть Бытие; все прочее акцидентально и поверхностно событийно.
То есть основная субстанция у авторов – это материя. Духовной субстанции нет, поскольку предметы духовной культуры у них телесны (материальны по форме). Дух изгоняется из формы не случайно, а именно в русле последовательного материалистического монизма. То есть  предположенная нами логика: «материальное – патериальное» – как будто заявленная в начале как  дуализм «материальной» и «духовной» культур – отвергается. Именно этим отвержением обусловлен последующий алогизм определений.
 
Вначале Идеальное изгоняется чисто номенклатурно: вместо имени «идеальное» употребляется имя «духовное». С этим именем, прежде всего, ассоциируется религия. Однако, авторы соединяют имя «духовное» со светскими смыслами – наукой, политикой, искусством и правом.  То есть манифестируют весьма расширительное употребление ими данного слова. Сюда, правда, включена и религия, но взятая субстанциально, как и все перечисленное. И субстанция эта – материя: «Духовная культура по форме материальна».
Таким образом, идея уже не оформляет материю и, значит, идея не есть сущее.
«Ибо, если тела с их состояниями, количествами и качествами принимают все характеристики субстанции, то характеристики идеи, напротив, относятся к иному плану, а именно, к бесстрастному сверхбытию – стерильному, бездействующему, находящемуся на поверхности вещей: идеальное и бестелесное теперь может быть только эффектом». (Жиль Делез, Логика смысла)

Именно поэтому идеальному началу в культуре наши авторы отвели содержание («Духовная культура /… / по содержанию идеальна»), то есть идеальное – это эфемерный переменчивый «туман» смыслов, парящий над материальной субстанцией.
Делёз определяет смысл следующим образом: «Смысл – это то, что выражается». «Смысл – выражаемое; в предложении – это бестелесная, сложная и нередуцируемая ни к чему иному сущность на поверхности вещей…».
«Содержание», о котором говорят наши авторы, соответствует этому определению смысла.  Ведь содержание есть выражаемое данным произведением искусства. Вместе с выражением мы должны рассматривать и восприятие – последнее есть необходимая вторая сторона содержания как «поверхности». Иными словами, содержание суть «ноэма выражения» и  «ноэма восприятия» (Гуссерль).
Из чего следует, что помимо сигнификации «содержание» зависит также от манифестаций того, кто высказывается и воспринимающего высказывание.
Потому содержание неуловимо: оно «рассеивается» по индивидуумам – кто что имеет в виду, кто как прочтет, кто как поймет.... «Когда я беру слово, – говорит Шалтай-Болтай, – оно означает то, что я хочу…» (Льюис Кэррол).
Эта неуловимая бестелесная сущность (содержание) неустранимо обитает в культуре как коммуникации, но не может входить в определение культуры в такой форме, как «идеальная по содержанию». Последнее словосочетание вообще бессмысленно: содержание (= смысл) всегда идеально, «эфирно» по сути. Отсюда, это, либо тавтология, либо не обоснованное предположение о возможности какого-то иного по сути содержания. Может быть, стоимостного – если речь идет о предложении взятки?  Стоимостное содержание, впрочем, тоже идеально, но может, по крайней мере, овеществиться в обмене.

Из эфемерности  смысла высказывания, существование которого обретает реальность лишь в согласии  лиц, говорящих о смысле, Содержание переводится в «твердую» общественную реальность лишь одним способом – когда какая-то группа читателей и критиков навяжет свое понимание смысла художественного послания всем остальным в качестве единственно правильного.  И это не любое мнение, а  такое, в котором обязательно заложено различение «материального» и «идеального». То есть, идеологическое, партийное мнение.
Именно к такому положению дел привыкли наши авторы, судя по тому, как они без тени сомнения вводят «содержание» в свой основной дискурс о культуре.
Поневоле напрашивается вопрос: авторы действительно понимают идеальное так, как говорит Жиль Делез, или у них получается случайная контаминация с Делёзом в неосознанной манифестации ими своего материалистического монизма?

3.
Нам остается разобраться с «подвидами духовной культуры», выпавшими из классификационной схемы «по степени воздействия». Именно, с
«различными формами общественного сознания (идеологические теории, философские, эстетические, нравственные и др. знания, научные концепции и гипотезы и т. д.)» и с
«общественно-психологическими явлениями (общественное мнение, идеалы, ценности, социальные привычки и обычаи и т. д.)».
Эти два «подвида» образуют самостоятельную пару, которая легко связывается  соответствием с исходной парой «материальное – духовное».
Первый член пары – сознание, а второй – явления психики. Эти «явления психики», противопоставленные сознанию, не являются, тем не менее, фрейдовским «бессознательным». Более обоснованно ассоциировать данную пару с исторически более ранним противопоставлением разума (сознания) неразумной телесной душе (психике). Однако, авторы и этого не позволяют, поскольку «общественное мнение, идеалы, ценности, социальные привычки и обычаи» с таким же успехом могут считаться формами общественного сознания. Предложенное авторами деление ближе всего проходит по линии рассудка.
Приняв подобное различение, мы вправе ожидать, что авторы предъявят нам, в качестве первого подвида, не акты познающего «Я» (Ego cogito), но – разумные публичные акты, и системы таких разумных актов, организованных в институты; и, в качестве второго подвида, покажут нерассуждающие, автоматические публичные акты, габитусы, стихийные движения толп и т.п.

Однако в первом, рассудительном подвиде «духовной культуры» мы находим перечисленные в скобках теории, гипотезы и знания разного рода. То есть нам предлагают экстракт из вульгарной гносеологии, которая не идет дальше простейшего перечисления различаемых в общественном обороте видов знания. Но почему эта грубая номенклатура предметов гуманитарных наук называется «формами общественного сознания»!?
Во втором, нерассуждающем подвиде «духовной культуры» вместо заявленной социальной психологии нам опять предлагают набор терминов, произвольно выбранных из понятийного арсенала общественных наук, как-то: «идеалы, ценности, общественное мнение, обычаи…».
Неясно при этом, каким образом идеалы и ценности попали в разряд общественно-психологических явлений?! И что рядом с ними делает «общественное мнение»?

Видно, что авторы не слишком утруждали себя написанием этого учебника. Они вовсе не исходят из основ, которые мы пытаемся разглядеть в их дискурсе. Но просто тиражируют  усвоенные ими марксистские клише, которые хорошо иллюстрирует популярная кубинская книга по искусствоведению, озаглавленная «Видеть и понимать пластические искусства». Авторы, Оскар Моррина и Мария Елена Хубриас пишут:
«В истоке всех искусств лежат труд и природа».
«Труд создал человека, отделил его от животных. Своим трудом (работой) человек преобразовал мир, и в этом процессе преобразовал себя, с каждым разом, удаляясь от  животного состояния, всё более становясь человеком».
«Перед лицом постоянного возрастания числа нужд (потребностей), человек диалектически преодолевал их, и находил удовлетворение нужд через творчество. Каждый сотворенный предмет был шагом завоевания Природы и провоцировал, в свою очередь, новые нужды, которые стимулировали творческие способности человека, разворачивая бесконечную спираль, в которой, посредством труда, человек стал творцом по преимуществу».
«Полезность предмета, его функция, определяется тем, как этот сотворенный предмет удовлетворяет ту нужду, которая положила начало его концепции и осуществлению. Но, в то же время, в сделанных предметах, в вещах, удовлетворяющих первичные потребности, человек воплощает нечто большее… каждый предмет есть носитель идеи, средство познания, отражение общества, в котором этот предмет возник и индивидуальности творца, который его создал».
«История человека неразрывно связана с историей объектов, сотворенных для удовлетворения своих потребностей. Постоянные аспекты каждого сотворенного предмета: утилитарный и идеальный (идеологический)».
«Исторический материализм учит нас, как отношения, создающиеся между людьми в процессе работы, производства, образуют экономический базис, на котором развиваются идеи и институты: политики, права, философии, морали, религии и искусства».
«Как говорят Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологии»: «Класс, обладающий материальными средствами производства, располагает, в то же время, средствами производства духовного».
Смотри: Oscar Morrina y Maria Elena Jubrias “Ver y Comprender las Artes Plasticas” (пер. с испанского мой).

То есть за теорией культуры, подаваемой нашими авторами как процесс творчества, а точнее создание предметов, прячется концепция производственной деятельности человека как социо-образующей. И за делением культуры на «материальную» и «духовную» прячется деление производства на «материальное» и «духовное». Перечисление авторами так наз. «подвидов духовной культуры» в точности повторяет перечисление составляющих идейной «надстройки» над экономическим «базисом».
Понятие о "формах общественного сознания" тоже чисто марксистское (см.например, у Франца Меринга "В защиту марксизма") и совершенно туманное.

В итоге мы понимаем, что авторы просто жуют старую тряпку  исторического материализма, выдавая свою жвачку за «культурологию».