Герои забытой эпохи Глава четвертая

IV. Охотники за головами

Дверь башни, сейчас походящей на заброшенный склеп, отворилась сама собой, скрипя словно старый сундук.

– Это недобрый знак, – проворчал Айзенмун. – Я не исчувствовал ветра! Что за зловещие призраки отворили эту проклятую дверь?

– Духи усопших, – хмуро отозвался Аинур, вынув из ножен меч, охваченный могильным сиянием, словно выкованный из холодного пламени. – Я слышу их голоса. Разве до вашего слуха не доносится шепот, подобный морскому прибою?

– Мне тени не страшны, – подхватил Магниус, – вся сила, что при жизни струилась по могучим рукам этих древних воителей, уснула под толщей земли, уснула под курганами вместе с их прахом. – И вослед Аинуру он шагнул под сумрачные своды.


В пляшущем свете вынутых из подставок и без труда с помощью кремня и трутня зажженных факелов охотники пустились в лабиринты подземелья. Они спускались, и картина недавних вершений, словно омываемая ветром пыльная фреска, рисовалась все четче и четче. Казалось, эхо умерших голосов жило в пустынных коридорах. Следы «бегства» дышали кровью.

Разделились – и встретились на развилке, где, словно листва в осеннем лесу, бездыханные тела разбойников устилали пол.

– Молот и клещи! Да тут не иначе как сам всадник смерти пронесся вихрем! – воскликнул Айзенмун. Но кровожадное восхищение сменилось скорбью, и тень смятения пала на лик гнома. Зрячий глаз его, шарящий взором по бледным, словно мраморным ликам усопших, вспыхнул страхом, тем страхом, какой охватывает и до боли сжимает сердце, когда вопрос жизни и смерти касается близких. – Глам! Где Глам?

– Старина Глам... – негромко протянул Аинур, склонившись над вмятиной в каменном полу, курящейся сизой мглой. В голосе его звучала радость, как от возродившейся надежды. – «Старый воин никогда не расстанется с прошлым, ибо для его сердца минувшее не менее реально, чем настоящее».

– Аинур, ты что­то нашел? – вопросил Магниус.

– Взгляните­ка, господа гномы.

– Что это? – удивился Айзенмун, перегнувшись через плечо следопыта.

– Отметина, дарованная судьбой, друзья. Сомнений нет, оставлена заговоренным оружием. Сердце подсказывает мне, это печать Фулгора. Для нас – печать надежды.

– Глам жив, – вздохнул Магниус, словно тяжкое бремя сошло с его плеч. – Я ни секунды не сомневался, но тревога терзала мое сердце. – Оглядевшись по сторонам, хранившим зловещее эхо сечи, гном добавил: – Как видно, старина Глам сам прорубил себе путь к свободе.

– Жив он или нет, – возвысил голос Аинур, – в этом нельзя быть уверенным, как и во многом другом в наше сумеречное время. Но следы говорят, он покинул подземелья живым, и покинул не в одиночку.

– Знать бы, кто его загадочный спутник, – нахмурился Магниус.

– Да, это тайна, покрытая мраком, одна из многих тайн столь неожиданного и радостного для нас побега, – заключил Аинур и поднялся, чтобы навсегда покинуть мрачный лабиринт.


Охотники вышли наружу под купол угасающих звезд. Восковая луна, что в этот час освещала путь одинокого гнома сквозь тернии неприветливой рощи, клонилась к западу и, облаченная призрачными облаками, прощально висела между двумя клыкастыми отрогами, тускло сияющими во мраке. Ветер, утра вестник, раскачивал усохшие кроны дремучих дерев, и треск и скрип прорезали морозный осенний воздух. Туман, словно прячась от грядущего рассвета, уплывал в лесную глушь. Следопыт, возвышаясь на краю холма под зловещей твердыней, зорко озирался, устремляя взгляд то на восток, откуда струились истоки этого, уже злосчастного, путешествия, то на запад, где, как чаял он, должно было оно завершиться.

– Куда он отправился? – спросил Айзенмун, встав рядом.

Старинные курганы хранили спокойствие смерти – ни единой тени не скользнуло по их серым спинам.

– Он выбрал тяжелый путь, хоть и скорый, – Аинур бросил хмурый взгляд на сверкающие пики Каменных Холмов. – Мы не последуем его следами, нет, все равно не догнать. Он отправился пешим, но мы не разделим удел нашего друга: земля этой долины помнит копыта резвых скакунов.

Конюшни обнаружились на заднем дворе башни. Сработанные из крепкого дерева, они заметно отличались от главной, холодной каменной постройки. Приблизились к ним, и тревога вновь расправила свои зловещие крылья, ибо нельзя было ответить наверняка, притаился внутри кто из разбойников или нет. Держа оружие наготове, со скрипом отворили огромные двери. Под высоким, подпертым балками сводом лишь статные жеребцы мирно храпели в стойлах, всего не более дюжины.

– Можете не напоминать, – бросил Аинур, улавливая за спиной негромкое ворчанье гномов, – не хуже вас знаю – ваше племя не выносит верховой езды, разве что на пони. – Следопыт вышагивал вдоль охваченных волненьем скакунов, окидывая их оценивающим взглядом. – Но, к сожалению, тут их никто не держал.

Он замер и посуровевшим голосом промолвил:

– Наше дело, если желаете продолжить его сподручно со мною, не оставляет вам выбора, друзья.

Айзенмун молчал, хмуро потирая шрам рядом с бельмом.

– На моем веку всякое было, – подал голос Магниус. – Однажды мне довелось коснуться вожжей подлинного жеребца. Видно, настал день это повторить.


Отобрав чету самых резвых, по мнению следопыта, скакунов, охотники одарили всех прочих освежающей волей. Выдохнув густые клубы пара, жеребцы могучим стадом умчались в ночь.

Под стать незабвенному Мольсофору, неисцелимой печалью и неугасаемой скорбью жившему в сердце следопыта, Аинур избрал рослого скакуна, черного, словно вороново крыло. Гномам по настоянию человека достался темно­серый, как горные тени.

Покинули лесные переделы вовсе не той тропой, что явились. Утеснившаяся меж колоннадами могучих дерев, незаметная, но хорошо, по­видимому, копытами лошадей протоптанная стежка увела охотников прочь от мрачных курганов и башни и сквозь дремучие кущи Могильной Заросли вывела вскоре их на тракт. Когда друзья обернулись, то не смогли разобрать, где именно в стене угрюмых стволов они выбрались из тоскливой, как зов усопшего, чащи.


– Судьба разделила наши стези – отныне у каждого свой путь, но двум кораблям светит единый маяк, и там мы встретимся, – возгласил Аинур, когда верхом на скакунах он и его спутники возвышались посреди укрытого снежной пыльцой тракта и задумчиво глядели на запад, в туманную ширь. – Глам откликнулся на зов Ангелинора, Белой Державы. Он возвращается в ее сияющий стольный град, Ангилион, дабы под снежно­белыми сводами Анортельрона, чертога государей, предстать перед стариком Онайем. Глам возвращается. Он явится на Совет. Сердце подсказывает мне: ему ведомо что­то, сокрытое от иных.

– По дорогам нового света, друзья мои, мы помчимся вспять, туда, где предания лежат пластами, как листва в этом мрачном лесу, туда, откуда некогда все мы пришли! – страстно молвил Аинур.

– Старый свет... – тоскливо протянул Айзенмун. – Как милы его северные дали, где под коронами вечных снегов над всеми лесами, реками и морями в сером камне сияют врата Зиэля, жемчужины Тангарии, славнейшего из подгорных царств! – и гном, воодушевившись, пропел. – «Странник, бывал ли ты в Зиэле, видал ли вечный пир, неугасающий очаг, видал ли сверкающий золотом чертог и зал многоколонный?»

– «О, Зиэль, средь пристанищ расколотых племен ты старший брат, от свирепых снежных бурь укрыл отцов клана Кузнецов. Но младший, сотворенный отступников руками, укрыл тебя от гневных западных ветров. О, Айзентрон, Железноград, как сладка твоя вечная мгла и жаркие пары, как могучи твои никогда не дремлющие печи и вечная песнь стальных сердец!», – подхватил Магниус, а когда закончил, то под стать старинному другу скрыл печальный лик в тени капюшона. Но в глазах его, как и у всех, горел огонь предвкушения.

– Теперь вперед! Эгей, скачи, скачи, туда, где рождаются легенды, эгей, скачи, где еще теплится Старина, где не увянет никогда память дней седых чистое величье! – воскликнул Аинур, и ослепительное пламя вырывалось из­под копыт его вороного скакуна.

Спутники едва поспевали за ним, но гордость и воспламененный дух гнали их вперед – на Запад, туда, где сгустились ныне все чернила ночи, где лучилась чистейшим светом последняя звезда.



***

Обгоняя рассвет, наши охотники мчались по Почтовому Тракту, мимо «Поющего Дракона» и далее – к Багряным Вратам, где, сливаясь с Попуткой и покрываясь тонким слоем струящейся влаги, дорога пролегала по дну тенистого ущелья, в древности сотворенного бурными водами некогда могучей реки и походящего издали на растворенные врата в горной стене Каменных Холмов. В чудный час вечерней зари стены ущелья одевались багрянцем, словно окрашенные кровью – и всякий отчаянный путник, покоритель восточных пределов, взглянув вдаль от крайних морских берегов, нарек бы это место рвавшимся от самого сердца именем: Багряные Врата – врата в иной мир, к сердцу Азианора – Бродам.


Час проходил за часом, сливаясь в мучительные дни и холодные ночи. Лига за лигой ложились под копыта всадников.

Причин для спешки не виделось, ибо Гламу, как думали они, все равно не обогнать их. Но какое­то пламя, снедавшее следопыта изнутри, неумолимо гнало его вперед. Спутники не понимали сего рвения, но с молчаливым негодованием разделяли его. Прерывались лишь на привал, да и то ради изнуренных скачкой лошадей.

С момента, как хмурая гряда Каменных Холмов на востоке скрылась за серым осенним горизонтом, Аинура преследовал ночной кошмар. Черный незнакомец, восставший из рассказа гномов, взывал к нему словно исходящим из глубокой могилы голосом: «Хозяин, жертва принесена. Волей­неволей вашей станет она!» Вновь и вновь, увлажненный зернистыми капельками холодного пота, Аинур срывал томные узы сна и, тяжело вздыхая, глотая морозный ночной воздух, пристально вглядывался в смутные тени. В такие минуты свежесть бархатной тьмы, вдумчивой и тихой, как озерная гладь под лунным светом, шелковой вуалью обволакивала его мокрое сильное тело, а тревога в нем – штормовой океан – подменялась смирением, и, отпустив у костра часового, он задумчиво ожидал нового рассвета.

Мелькали и терялись за спиной полупустынные деревни. Золотыми озерами проносились мимо спелые нивы, одинокими тенями – люди, из­под ладони глядевшие вослед. Преждевременная зима, как казалось, высушившая золотой осенний лист, словно осталась позади, в каком­то другом, холодном мире, там, далеко за горами. Порой встречались на лице окрестных земель темные выжженные проплешины. Пройдет немало лет, прежде чем там вновь зазеленеет трава. Встречались огромные, как холмы­старики, курганы, зловеще возвышающиеся на одиноких островках суши в этом прекрасном царстве рек. И выжженные проплешины, и курганы – все это эхо давно отгремевшей жестокой войны. Сыны станут отцами, и, быть может, тогда с новыми детьми изгладится память о баснословных ужасах тех далеких кровавых дней, и печаль и вечная скорбь оставят сердца.

Прерывались от скачки редко. Лишь однажды Аинур вдруг воздел десницу и скомандовал:

– Стойте!

Вдали над свинцовыми нитями рек возвышался город на холме, обнесенный крепостной стеной. Выше всех строений возносилась башня, походящая на вперенное в небеса копье.

– Перегритон – стольный град Азианора, – поведал Аинур, глядя на каменное произведение мысли, мастерства рук и тепла сердца, и, не в силах отвести взора, он пропел:


На Восток ведет путника стезя,

Где землям всем предел.

Там первой загорается Звезда,

Вещая смертным, что иной

для них имеется удел.


И вот минуя степи, горы, реки,

Блуждавший на гибели краю,

но одолевший путь, живой,

приходит путник в ту страну.

Но пустынно вкруг него, здесь земли дики.

Скорбь терзает сердце, закат слепит глаза,

Но – что видит он! – вдали преснежная

Сверкает башня, перст, смотрящий в небеса.


Продравшись через чащи, одолев пруды,

Выходит путник к счастью, оставив позади труды,

К стенам – из жемчуга, к вратам – из серебра.

И, околдованный, без памяти взирает он

Из тени – на белопламенный Азиатрон,

смотрящий в небеса.


Всадники в немом восхищении лицезрели Азиатрон, далекий и прекрасный, как вдруг темные облака заволокли собой солнце – и тень опустилась на шпиль и окутала его: и ныне возвышался он, словно черный перст страшного предзнаменования!

– Пора, – вновь скомандовал Аинур, и перестук копыт продолжил свою песнь над дорогами Бродов.



***

Стояла прохладная ночь, синяя­синяя, как разлитые чернила, и безветренная, точно перед грозой. Почвы сковало инеем. Желтая, как сыр, луна чинно несла свой пост ночного светила. Будто под серебряным светильником дремучий мир был подернут тусклым свечением.

Внезапно кони обрезали скач и вскинулись на дыбы! На дороге перед всадниками, подобно теням, застыли трое. Все могучего роста, в черных плащах. Лишь во тьме капюшонов сверкали очи, словно оледенелые капли крови. Что­то звериное было в этих таинственных незнакомцах.

– Эй, кто вы, загадочные проходимцы? – бросил Аинур, опустив руку на эфес меча. – Вырастаете на пути, точно призраки!

– Ступай своей дорогой, странник, – был хриплый ответ.

– Мне показалось или он и вправду угрожает? – проворчал Айзенмун.

– Глупцы, недолго, недолго осталось, – послышалось рычание проходимца.

– До чего осталось, мудрец? – испросил Магниус, голос его был ровным, спокойным, но вот брови над пытливыми очами – насуплены.

– Вы снуете, как крысы, по кораблю, но этот корабль уже тонет, – отозвался незнакомец, и все трое в плащах пошли попрек дороги к роще, застеленной седым туманом.

Аинур пришпорил Нагльфара (так следопыт нарек своего скакуна) и встал на пути зловещих бродяг.

– Ты молвишь загадками, и я вижу в них угрозу! – возгласил Аинур. – Именем короля Онайа, отвечай, незнакомец, что за мрачные вести, не ведомые мне и моим друзьям, хранишь ты?!

Один из проходимцев словно кипел от сдерживаемой ярости. Казалось, благородство, коим лучилась статная фигура следопыта, воспламеняло в его сердце ненависть и гнев. Аинур со звоном воздел из ножен блистающий меч, ибо на мгновение ему почудилось, что под черным плащом скрывается не человек, а грозное чудовище, изрыгающее злобный рык. Другой незнакомец тщетно норовил присмирить своего гневного спутника. И вдруг, взорвавшись иступленной яростью, угрюмый бродяга, словно кровожадный хищник, метнулся на всадника!

Орлиной зоркостью сверкнул в ночи глаз Айзенмуна. Тихий щелчок спускового курка, и – оглушительный выстрел мушкетона громоподобным эхом прокатился по окрестным чащам. Жарко запахло порохом.

Едва рассеялась мгла, как взору всадников снова открылся проходимец, недвижно растянувшийся на дороге. Гнев и ярость остыли в нем навсегда. Иных же бродяг и след простыл.

– Не стану благодарить. Не стоило тебе этого делать, – строго вымолвил Аинур.

Спешившись, он подошел и склонился над остывающим телом. Отбросил капюшон усопшего и тотчас отпрянул, схватившись за меч.

– Что это за тварь?!

– Мальчик, это орк... – донесся мрачный голос Айзенмуна.

– Орки в Азианоре?! – сорвался с уст Магниуса вопрос, что уже звучал леденящей тревогой в сердцах.

– Воистину, судьба была жестока, не лишив меня второго глаза – до скончания времен не видать бы мне вопиющие лики сих тварей проклятых! – проворчал Айзенмун. – Орки... Один лишь мерзостный привкус этого слова воспаляет мою грудь ненавистью, яростью и на стезе мыслей возвращает в далекую юность, когда кровь, сок жизни, и красная, и черная, рекой лилась и пропитывала бранные поля, что ныне поросли вереском. Но что­то – голос, струящийся сквозь думы, – подсказывает мне: скоро железный вороной сапог вновь втопчет траву в изголодавшуюся по крови героев почву.

– Орки вернутся, – изрек Магниус. – Этот исход предвидели давно. Тайной оставалось лишь время, лишь час – гром судьбы! Затрави змея в угол и не придуши – он не останется покорно сидеть под гнетом призрачного заточенья. Милосердие Лиги Запада не положило конец великому противостоянию, оно лишь отсрочило его продолжение. Орки возвращаются, и войну, огонь и кровь пророчат их зловещие тени.

– Нельзя терять ни дня, ни даже лишнего часа! – распрямился Аинур. – Король должен уведать о своем Враге, новом, но давно знакомом. Некогда сокрушенном, но возродившемся.


Пилигримы в желании подкрепить свои будущие слова доказательством обезглавили покойника. Жуткий лик продолжать источать ярость, застывшую во времени. Затем оттащили грузное тело зловонного орка в темные придорожные чащи, дабы не наткнулся на него случайный путник, и, словно лесной пожар, не разнеслась по миру страшная весть, ибо тогда над Ангелинором поднялась бы иная стихия – смятение и страх в сердцах народа. Но предавать огню плоть извечного врага не стали, оставили на суд клыкам диких зверей, точнее, волкам, ибо они единственные из охотников лесного царства не брезговали сей зломерзкой добычей. Воротившись, поднялись в седла.

Еще одна ночь – ночь зловещего прозрения – сменялась новым рассветом – рассветом мучительных вопросов.



***

В тридцать восьмой раз бледный диск восходящего солнца приветствовал наших отчаянных путешественников, что сейчас после изнурительной скачки неспешно втягивали на привале целебный воздух отдохновения.

Вчерашним долгим вечером они, наконец, добрались до славного холма Эхреон. Издали он походил на чело великана, увенчанное темной короной – это древняя крепость памятником кровавой старины возвышалась на вершине холма. В жестокую эру войны Запада и Востока переходила она из рук в руки, пока не остались от некогда неприступной твердыни одни лишь руины – каменные столпы порушенных сводов.

Здесь Почтовый Тракт завершал свой путь на запад – впереди, словно угрюмые стражи рубежей Бродов, неприветно вырастали Инистые Горы – и сворачивал на юг. Где­то там, далеко, в тени под изголовьем сей горной цепи, он пересекал улочки Сильвиона (город, где руки, протянутые Западом и Востоком, пожимали друг друга), и тянулся дальше по диким просторам Багряной Степи – земли, не принадлежащей никому, но возлежащей меж двумя королевствами: Ангиленором на западе и Азианором на востоке. Но, Аинур знал, это был слишком долгий путь.


Следопыт не спал. Застывши в расселине меж остовами крепостных стен, вдумчиво и проницательно взирал он вдаль на запад. Несокрушимой стеной вздымалась гряда Инистых Гор – черный камень ближе к облакам покрывался белоснежной пудрой, а еще выше сквозь серую пелену в лучах зари сверкали пики, словно высеченные из хрусталя. Густой лес, не тронутый золотой изморозью, колыхался на свежем утреннем ветру: казалось, темно­зеленое море плескается у горных подножий, заполняя все еще темные, не охваченные рассветом ущелья и долины. Меж дремучими чащами Мглистой Рощи и пустынным холмом Эхреон нарывающим шрамом почвы лежали смрадные топи. Густые туманы, хмурые и седые, плавая над мрачной сырой пустошью, неспешно утекали, наполняли лесную глушь, и Мглистая Роща, словно дымом, курилась призрачными парами, сонно блуждающими, наползающими на отроги, стекающими и, точно коварные змеи, мягко обвивающими скучающие вековечные утесы.

– Рассвело уж? – пробормотал Подкова, выпутываясь из щупалец сна. – Молот и клещи! Иной раз мне кажется, что дневное светило неумолимо гонит нас вперед. Вперед и вперед. Как будто небо чего­то страшится. – Он поднялся и занялся догорающим костром.

– Меркнет звезда Ангилиона, – тихо произнес задумчивый следопыт. Дальше были не слова, а мысли: – «Глам или король? Мы можем не успеть. Старина, ты и я держим путь к одной цели. Там мы встретимся».

– Аинур, – послышался голос Магниуса, удивительно бодрый для только что пробудившегося гнома. – Ты и впрямь раздумываешь над тем, каким путем двинуться дальше, или мне кажется? Я бы не спрашивал, если не...

– Мы отправимся старой дорогой, – оборвал его Аинур. Невозмутимый, словно изваяние, следопыт продолжал проницать свинцово­серую даль, казалось, родственную ему и отвечающую тем же хмурым взглядом.

– Проклятие, – буркнул Магниус, встал и начал собирать спальные принадлежности.

Тихо и сумрачно, словно обращаясь к тени своей, вновь заговорил следопыт:

– Не орки, нет, проложили сей путь, ныне известный лишь посвященным. Тайный путь. Не орки. Древнйе... – затем повернулся и добавил: – Инистые Горы кишат свирепыми пещерными троллями, а у подножья гор в Мглистой Роще таятся полчища лесных. Давным­давно, когда лишь вошел я в пору возмужанья, вместе с нашим пропащим другом – вместе с Гламом – мы прошли оговоренной стезей на восток. Этот путь – Темная Долина.

Взгляд Подковы вспыхнул возмущеньем.

– На Севере поговаривают, будто сам Ахриурук, могущественный чародей, воздвиг сей путь, раздвинув горы, – взял на себя слово Магниус. – Дабы стремительнее шагали орды братьев его и рабов, орков. Дабы выше взметнулись багряные знамена, отмеченные черной волчьей головой, и жарче пылали костры войны.

– Не орки, друг мой. Древнее... – повторил Аинур. – Книги премудрости доносят до нас старинные сказания, мифы темных лет. На страницах одной из них говорится: дух тьмы и огня, Повелитель ночи, пламенной секирой, Армагидеумом, рассек горы, что сейчас мы видим перед собой, и осквернил восточный мир. По сей день сыны Эвалона нарекают место, куда лежит наш путь, Дол­Армагидеум и почитают его проклятым.

– Темная Долина. У этого слова дурной привкус, – нахмурился Подкова. Поглаживая бороду, он впервые в жизни с опаской глядел на горы.


В следующий миг на путников обрушилась лавина событий. Пламя костра потухло, словно задутая свеча. Восточный горизонт сделался темным, как в зимние сумерки. Аинур, словно его пронзила невыносимая боль, пал на колени, обхватив голову руками. Печать диких страданий исказила мужественный лик, ставший мертвенно­бледным. Мир погрузился во тьму – черные тучи, извергая тусклые всполохи и чудовищные раскаты грома, поглотили воздушное море, недавно озаренное рассветом.

Казалось, со свистом и грохотом треснула небесная крепь, и холод запредельной тьмы ворвался в мир – это ливень буйством воды и ветра низвергся на землю!



– Вперед! Поспешим, покуда перед нами еще топи, а не озеро! – воскликнул Подкова.

Аинур встал. Боль отступила – это читалось в его глазах. Или, непреклонный и доблестный, он сам поборол ее? Так на мгновение представилось его спутникам, ибо следопыт, не раздумывая, принялся за дело.

Кони ржали и артачились, их шкуры лоснились не то от бьющей с неба воды, не то от разбушевавшегося в них страха – они дрожали так, точно подступали волки. Даже длань искусного следопыта, некогда усмирявшая диких скакунов, не принесла мира в их объятые тревогой сердца. Повели коней в поводу.

Тем временем ливневые струи, острые, как стрелы, и холодные, как лед, со всех сторон беспощадно хлестали путников, хлюпавших по топкой почве, закутавшись в мокрые насквозь плащи.

Сердито гремел набухший влагой небосвод, и яростный, оглушительный гром походил на зловещий, торжествующий смех демона подземного царства. Ослепительные вспышки молний – блеск жестоких очей темного духа – бросали зеленоватый свет на сумрачный, окутанный серой мглой мир.

Заросшее камышом и осокой болото пенилось под дождем и, словно переполненная чаша, переливалось через край! Но сапоги следопыта уверенно находили твердую почву, а остальные, и гномы и кони, шагали за ним след в след. Темная полоса леса, протянувшаяся под скрывшимися в тумане горами, надвигалась подобно грозному чудовищу, но лишь она сулила спасение.

Наконец, своды Мглистой Рощи из густо переплетенных ветвей, расшитых темной, еще не опавшей листвой, приютили путников под своей душной тенью.


Сумерки сгустились, и утро обратилось вечером. Друзья настороженно ступали меж громадных старинных деревьев. Широкие стволы казались колоннами внутри мрачного заброшенного храма, ибо выпячивающие из почвы корни скрывались в густом тумане, что призрачным огнем был разлит по земле. Ступали с оружием наперевес, с тревожным ожиданием в сердцах, что вот­вот из темной чащи выскачет свирепый лесной тролль.

Аинур вышагивал во главе отряда. Сквозь просветы в лиственном панцире сеялись капли мутной дождевой воды. Мокрая листва благоухала томной свежестью древнего закутка природы. Путники, по колено утопая в тумане, словно не шли по земле, а вместе с лошадьми плыли над ней, как призраки разбитого воинства.

Подкова шепотом промолвил:

– Этот лес такой же древний, как горы.

– Я тоже чувствую, – продолжил Магниус. – Деревья в нем давно позабыли, что такое время.

– Этот лес, как возвещает молва, есть жалкий памятник Великой Восточной Заросли, древнего и величественного леса, что простирался от самых Инистых Гор до зловещих Каменных Холмов. Он скрывал в своих недрах все реки и озера Бродов, – поведал Аинур. – Но с пришествием в этот мир орков восточное крыло мирового леса кануло на страницы воспоминаний, печальных воспоминаний.

– Ты говоришь «восточное», – заметил Подкова. – Значит, было и западное крыло. Что стало с ним?

– В легендах сказано, его испепелила тень подземного мира. С тех пор тот край носит название, всем нам хорошо известное. Багряная Степь.

– Гномам нет дела до леса. Но мне интересно, как же лесные тролли позволили оркам уничтожить свои владенья? Ведь это их дом, не так ли? – вопросил Магниус.

– Так было не всегда, – сдавленно отвечал суровый и печально­задумчивый следопыт. – Были времена, ныне изглаженные из памяти смертных, благословенные времена, когда не ступали по славным землям единого мира ни орки, ни гоблины, ни тролли. Все они – темное отражение живого мира.

– Многие поговаривают о том, откуда взялись орки. Иные утверждают, что они, мол, как и мы, гномы, всегда были на этой земле, до эльфов и людей, – промолвил Магниус. – Аинур, ты сведущ в древних сказаниях. Что ты скажешь?

– Легенды говорят, давным­давно, на заре дней, перворожденное зло, семя тьмы, теплившееся во всем сущем, расцвело на этой земле, корнями своими питаясь огнем подземных глубин, и ввергло свет во мрак, и сотворило свое подобие жизни, подобие эльфов, гномов, людей и множества иных, чьи сердца не закрыты для света.


Пилигримы шли и шли, и, как вода с небес, капали минуты, ничего не менялось, капали минуты, слагаясь в часы. Вскоре никто уже толком ответить не мог, сколько минуло, час или два.

Друзьям казалось, что канули они в какое­то заколдованное безвременье, где нет ничего. Кроме седого тумана, непроглядной вуалью облачившего зримый мир. Кроме мелькавших в плотной завесе тенистых «колонн», мнилось, угрюмо глядевших вслед или шевелившихся. Кроме дождя, сочившегося сквозь кровлю рощи, словно сквозь ветхую крышу, и вымывающего из тебя все тепло. Кроме жижи­грязи под сапогами, сапогами, что исчезали в белой дымке, и каждый шаг был невидим и отдавался чавканьем, от коего становилось еще неуютней и тоскливей.

Словно обезлюдевший город, лес полнился зловещей пустотой. Это настораживало следопыта. Среди плеска капель слышалось ему чье­то дыхание, постороннее, ровное, как у охотника. Он ощущал на себе терпеливый живой взгляд.

– «Мы здесь не одни...» – приходили на ум мрачные мысли.

В смятении Аинур обернулся. Но не увидел своих спутников – ни силуэтов, ни теней. Лишь неспешно скользило призрачное полотно тумана.

Негромко, опасаясь, что чужие уши внемлют его голосу, он окликнул друзей: «Подкова, Магниус!»

В ответ – тишина.

Еще не зная, как быть дальше, Аинур повернул голову обратно, чтобы взглянуть в глубь леса, и – уткнулся в острие копья.


Случившееся казалось дурным сном – так молниеносно все произошло. Но туго связанные руки и застлавшие взор тьмой повязки на глазах разгоняли сомнения, возвращая к мрачной действительности. Отвага обернулась дерзостью, а надежда – опрометчивостью. Слепыми пленниками наши отчаянные путешественники теперь ступали неведомо куда, но ведомо за кем и кем подгоняемы – лесными троллями.


По тавернам да у костра под покровом ночи, как ветер, гуляли многоразличные байки о темных призраках Мглистой Рощи. Убеленные сединой следопыты да лихие вольные бродяги, видавшие баснословный Восток, многое поговаривали, держа в руках увесистую кружку молодого пива да трубочку, курящуюся душистым сизым дымком. «Что я знаю про троллей, про лесных? – хрипучим гласом отвечал какой­нибудь суровый странник с обветренным лицом и смуглыми руками. – Редкий наш брат видывал их. Отчего же, спрашиваешь? Да оттого, что шкура сих тварей лихих, словно воды морские, что отражают небесный цвет, также принимает краски листвы, коры, камней, травы и тумана, извечно царящего в их лихом обиталище. Видывали их лишь покойники, да отчаянные безумцы навроде меня...»


Странник показывает ужасный шрам, эхо приснопамятного путешествия через дебри Ахриамана – так все чаще нарекали Мглистую Рощу. Затем, откинувшись на спинку стула, продолжает свой рассказ: «Сии смертоносные призраки мастерски орудуют топором да копьем, а коль метнут, уж поверь, не дадут маху. Мордами они смахивают на орков. А головы их обрамляет грива, густая, как листва в Ахриамане. В коварных темных очах полыхает жажда крови. Нос – орлиный клюв, пасть – волчьи клыки! Что еще можно сказать? Одеяний никаких, кроме тех, что едва прикрывают наготу, не признают и, скрытые туманом, ступают бесшумно, словно тени. Нередко в носу их можно увидеть трофей: иль кольцо сверкает, иль кость какая вдета. Ась, отчего же роднят с пещерными? Да, для многих сия истина смутна, как вечерние тени, но ответ прост, как и вопрос: с подлинными троллями роднят их, лесных, оттого, что на руках и ногах у них так же по трое пальцев, – довольный познаньями своими, рассказчик ухмыльнется, замолчит и призадумается; затем проснется: – Прирожденные охотники... – тут отхлебнет странник из высокой кружки, рукавом вытрет с губ молочно­белую пивную пену и нахмурится, и печаль блеснет в задумчивых очах. – Не сыны Эвалона, конечно, но нас, вольных следопытов, в ремесле превзошли, превзошли. Прирожденные охотники. Охотники за головами».


Наконец, повязки были сорваны, и пленники осмотрелись. Они стояли в густой мгле. Очертания предметов казались смутными, ускользающими, как мимолетное сновидение. По бокам громадными тенями вырастали стены леса. Впереди, погружая мир во тьму, величественной тучей вздымались скалистые плечи Инистых Гор. Вокруг путешественников, точно каменные изваяния древних стражей, мрачно возвышались их пленители. Словно восставшие из зловещих преданий старого века, лесные тролли предстали во всем блеске дикости и величии жестокости. Огромны ростом и плечисты были они. Горделивой статью дышали их крепкие жилистые тела, временами смутно различимые, сливающиеся с серебристой материей тумана. Копья и топоры под всполохами молний устрашающе сверкали в трехпалых сильных руках.

У горного подножья, в тумане, колыхались огоньки, словно затерянный свет обитаемого брега.

– Узри же, человек. Табу! Наша священный град, – возгласил (на западном наречье!), видно, вожак грозного отряда, высоченный и отмеченный златым кольцом в крючковатом носу.

– Аур! Аур!.. – диким хором подхватили тролли, тыча копьями в сотрясаемое громом небо.

Пленники молча шли сквозь седую мглу. Под ногами скрипели дощатые мостки. Слышался плеск трясины и бормотанье, как будто негромко переговаривались неведомые звери. В тумане мелькали рослые тени.

«И как лесные тролли могут видеть друг друга в этой серебристой пелене? Вероятно, чудная у них не только шкура, но и зрение», – примерно так звучали мысли в голове каждого.

Темная громадина надвигалась из тумана. «Одинокий утес», – думали путники. Но стоило приблизиться, как оказалось, что привели их к громадной пирамиде, вершина коей тонула в низких облаках. Запекшиеся подтеки крови покрывали ступенчатые стены. В нишах во множестве покоились кости и черепа.

Гулял, гулял на Западе слух о Трилитоне, потаенном граде лесных троллей, и Темной Пирамиде, святилище Смерти, но даже закоснелые следопыты, как Аинур, в чьи сапоги въелась почва и с далеких восточных земель, почитали сие лишь очередной лихой байкой, не иначе.

– Табу­Аман! Священный Храм Духов, – возвестил вожак. – Наша Вождь хотеть видеть вас.


– Я предвидел во сне твой приход, человек... – такими словами (на западном наречье) в полумраке за закрытыми дверями храма – огромными каменными плитами – приветствовал наших отважных пленников правитель Трилитона, или владыка Ахриамана, озаренный янтарным сиянием открытого очага. Словно изваяние сурового покровителя огнепоклонников темных лет мира, величав и неподвижен был старый тролль. С плеч его не ниспадал роскошный плащ, богато расшитый мехами и самоцветами, нет, лишь чешуйчатая, словно тысяча алмазов переливающаяся всеми цветами шкура обтягивала крепкие кости. Лик Вождя скрывала высокая, сработанная из темного дерева маска, где в глазницах угольями горели коварные очи. Глубокую мудрость правителя дикого королевства обличала длинная белоснежная борода. Помимо маски единственным одеянием ему служила набедренная повязка, а украшением – огромные бусы на могучей груди, подобранные из блестящих черепов. Высокий – много выше своих подданных, но сгорбленный под тяжью лет, он опирался на темное копье, походящее на посох сумрачного колдуна.

– Всякий, кто переступит границы владений моих – переступает границы жизни, кровью своей утоляя жажду духов. Всякий, но не ты, человек! Рок повелевает твоим сердцем, избравшим путь через мой лес. Твой исход предрешен, человек! Сам великий Дух Смерти явился ко мне на тропе сновидений...

«Не носил ли сей Дух багряный доспех и черный плащ?..» – подумал тогда Аинур, припоминая незваного гостя своих последних снов.

– ...и поведал о тебе: о твоем явлении в мое царство и об участи, тебе уготовленной. Ты несешь в себе пламя великих перемен, что сотрясут мир – так было сказано, но сей огонь, сей свет, сокрыт на дне тайного сердца твоего, человек. Я помогу расцвести семени: ты сразишься – раздуешь жар! – молвил Вождь, истинно веруя в прорицание, сулившее возвышение его сумрачного королевства, поныне скрытого в тени былых, сокрушительных поражений. – А спутники твои сквозь врата священного огня усладят благоуханием плоти своей вздыханья духов.

В хмурых очах Аинура полыхнуло гневливое пламя, и совершил он шаг вперед, и крепко схватил копье в лапах старого тролля. Из тьмы от стен выступила стража.

– Раз уж я так сдался тебе, владыка темных заблуждений, – возвестил человек, – твои рабы не притронутся ни к моим другам, ни к коням, иначе Дух Смерти расправит над одним из нас свои черные крыла!..


Пленников бросили в яму, сырую, темную, холодную, как могила, – могила, где зарывают надежду, и свет ее меркнет навсегда. Пали часы ожиданья, тихие, тревожные, и состоялся среди понурых путников сей разговор:

– Мы сгинем в лесной тьме... – причитал Подкова, обняв руками косматую голову.

– Доколе каждый новый вздох продлевает твою жизнь, друг мой, ты еще не погиб, – отозвался Аинур. Казалось, человек пышет незримой силой тем ярче, чем гуще тучи отчаяния. – Мнится тебе, что новый час принесет гибель. Но он еще не наступил. Мы не в силах до конца ведать, что сулит нам следующее мгновение. Светлым, как вешний рассвет, или темным, как зимняя ночь, будет оно, нам еще предстоит узнать. Не спеши ручаться за новый час. Но коли ты предсказатель, друг мой, все же не впускай в свое сердце отчаяние, ибо не нужно бояться смерти, ибо это не конец пути, как жизнь – не его начало, это продолжение. Так говорят мудрые, и эта мудрость мне по нраву.

– Твой голос – голос надежды, луч света во тьме, но не уповай мы на твое искусство, следопыт, и в лес не кань вослед тебе, не слепил бы он нам очи и не согревал сердца! – гневался Магниус.

– Вы вините меня, и это ваше право. Но вы также имели право отказаться от предложенного мной пути. Ведь мой лик не лучится светом, и мне не ведомо грядущее, как и вам, ибо я не Пилар.



В час, когда пленников подняли из ямы, черного чрева отчаяния, где­то там, за толщей мглы, клонилось к западу тусклое осеннее солнце. Вечерели туманы, и факелы, таинственные огоньки в седом болотном мареве, разгорались ярче, тоскливее.

Угрюмая стража неизвестно куда и зачем вела пленников, продрогших до костей от хлада и сырости, то и дело подгоняя их древками копий в горделивые спины. Болотный лабиринт, поглощенный непроницаемым туманом, казался нескончаемым, как и весь злосчастный день.

Наконец, шествие замерло.

Мгла рассеялась, словно живая, и взору предстала каменная стена – лоно Инистых Гор – и зев пещеры, по краям озаренный кроваво­красным пламенем факелов, но в глубине темный, походящий на громадную раскрытую пасть.

– Клинок!.. – вожак стражи бросил в грязь к ногам человека сверкающий меч, словно выкованный из смешанного света солнца и Мильенэ, алой звезды. – Ступай. Отвоюй жизнь и свобода.

Взгляд следопыта вспыхнул силой и решимостью, а десница окрепла, лишь перста его сошлись на холодной рукояти сияющего клинка. Гномы же – как тогда, в сумрачных дебрях Могильной Заросли – будто пробудились от чародейского сна, едва в их мозолистых руках вновь оказалось привычное оружие, наточенное до страшной остроты. Говорят, гномы высоко ценят дружбу, но не прощают обид, а их врагам нет пощады – истинно, едва в могучие загорелые руки вернулись секира и короткий меч, в огромные отважные сердца гномов вернулись гнев и ненависть, и они зажглись жаждой возмездия, реющей в очах воителей свирепым огнем.

Стража ощетинилась копьями, преградив обратный путь. Но не это удержало яростных сынов Тангарии от безрассудной попытки с боем вырваться на свободу: Аинур взмел длань, и, повинуясь какой­то необоримой мощи, исходящей от величавой и грозной фигуры следопыта, гномы будто окаменели. Могучая сила, скрытая в человеке, знакомом, суровом, потертом долгой дорогой, осталась для наших коренастых пилигримов тайной. Молча, с удивлением взирали они на своего сумрачного спутника, в руках которого, словно осколок глубинного пламени, сиял меч.

Им дали оружие, но не выбор. У них был один путь – вперед, во мрак.



Казалось пленникам, что они ступили в лихую пещеру, и судьба все глубже ведет их к корням Инистых Гор, в мрачное логовище кровожадного чудища. Но вскоре вдали загорелся яркий свет угасающего дня, и они смекнули, что находятся всего­навсего в нерукотворном тоннеле. Путь под сводом из толщи гор оказался недолгим. Спустя мгновение сумрак, царивший под хмурыми небесами, ослепил успевшие привыкнуть к мраку глаза злосчастных, но отважных путешественников.

Они стояли в центре просторной котловины, стояли, словно на поле «арены» (места, где свирепые южане выставляют пленников против могучих хищных зверей). Ступенчатые склоны котловины походили на медовые соты, ибо во множестве покрывали их зевы подгорных лазов. По склонам, словно живой лес, кишели тролли. «Аур! Аур!..» – поднимался над котловиной раскатистый гомон, вместе с перестуком копий о землю сливавшийся в дикую музыку. В предвкушении страстно блистали кровожадные очи! Остро сверкали ощеренные клыки!

Внезапно какофонию перекрыл зычный, властный голос Вождя. Первые его слова прозвучали на языке Ахриамана, и, конечно же, для наших путешественников смысл их был темен, как ночь. Потом те, кто внял своему владыке, выплеснули из глоток ответ, гамом взорвавшийся над котловиной: «Аур! Аур!..» Потом вновь, словно гром над земными звуками, раздался голос старого тролля, однако ныне он был обращен к пленникам:

– Возродись в битве! Возродись свободным!

Пала мертвенная тишина, словно натянутая струна исполненная холодного напряжения.

«Струна» лопнула в тот миг, когда из глуби темного зева (что располагался напротив грота, откуда пришли пленники) донесся мерный, неспешный топот. Казалось, надвигался великан. Всякий новый раз, словно под ударами гиганта­кузнеца, сотрясалась земля, каменная твердь под пятой, и дрожь передавалась гудящим скалам. Время как будто замерло в ожидании. Призраком безликого кошмара надвигался топот, надвигался, словно гибельное пророчество, и черная туча ужаса росла в груди, сковывая сердце льдом. Глухим раскатам топота вторил мрачный лязг железа. Коварные звуки сплетались в леденящий голос отчаяния, внимая коему, немел рассудок. Наконец, тоскливая музыка подступающей гибели смолкла, и под сводом черных врат ужаса и отчаяния выросла грозная тень – это был пещерный тролль.

Сие исчадье подземного мрака, как возвещает молва, беспросветно глухое умом, наполняло ужасом сердца даже самых отважных паладинов. Сей горный демон в зловещей славе своей возвышался над прочими тварями мира тенью древней жестокости. Пятнистая шкура его – каменная чешуя! Клыкастая пасть, источающая смрадные водопады слюны, – зловонная бездна небытия! Страшащиеся дневного света очи – дымящиеся гневом черные уголья ненависти!

Свирепым, но невозмутимым, как утес, казалось чудовище. Пока невозмутимым. Могучие кандалы, лязгающие остовами тяжких цепей, памятником неисчерпаемой ярости чернели на когтистых лапах. Огромный железный молот – смертоносная длань подземной тьмы – служил ему оружием. В предвкушении свежего, сладкого мяса тролль хищно вглядывался в своих жертв.

Гномы беспокойно перебирали в руках оружия. Сердца следопыта не тронул трепет пред ужасающей тварью, и он крепко держал свой еще не отведавший битвы меч, не сводя уверенного взгляда с чудовищного ворога.

Сотрясая скалы, вырвался оглушительный рев из необъятной груди тролля – боевой клич, и, словно в ответ, озарив вечерние сумерки, на хмуром небосводе грянули громовые всполохи! Аинур не шелохнулся. Близился час судьбы. Пламенеющее в отсветах грозовых молний чудовище, скользнув длинным красным языком по гибельным клыкам, пустилось вперед, в бой. Угрожающе занесся черный молот!..

А далеко на западе вынырнуло из темной завесы туч раскаленное закатное солнце и, утопая в дымчатых горах, пустило прощальный луч – меч Аинура поймал последний дар дневного светила, и яркое лезвие, казалось, окрасилось кровью. «Ангилион», – горело слово на устах следопыта, но клич застрял в горле. И тогда воитель воскликнул:

– За Короля!!! За Ангелинор!!!

Словно отвечая на зов, засиял, затмевая блеск восходящей луны, меч в руках воителя. Холодная сталь расцвела синим пламенем! Позже Айзенмун скажет: «Он сорвался с места, будто звезда, низринувшаяся на землю». Но сейчас гномы, выронив оружия, в ужасе закрыли лица руками. Охваченный воинским пылом, неудержимый, как западный ветер, Аинур летел навстречу судьбе, навстречу исчадью подземного ужаса, подобный доблестному Пилару древних дней Первой Войны!

Со звоном и слепящей вспышкой сапфирового пламени сошлись под раскаты грома темный молот и пылающий меч – раскололась железная рукоятка, не сдержав ледяного жара, и растворила разящему лезвию путь к сердцу чудовища.

Выплеснув истошный рев, тролль с грохотом повалился на землю. Аинур – только сейчас гномы завидели: горящие отрешенным взглядом очи следопыта темны, как своды подземного царства, но «тень» таяла, возвращая его глазам живой изумрудный свет, – поставил ногу на грудь сраженного врага, орошенную черной дымящейся кровью, и в упоении победой простер к темным небесам свой словно охладившийся меч! Как бы приветствуя победителя, увенчанного мертвенно­бледным заревом молний, грянул яростный гром, отзываясь стоном в скорбящих горах. Тролли в ужасе попрятали взоры.

Тогда восстал Вождь с каменного, унизанного черепами престола, и выше гор вознесся его глас:

– Отныне ты свободен!



***

Казалось, палит совсем над головой и насмехается солнце над понурыми пилигримами, что в безумной храбрости своей замышляли скоротать путь баснословной Темной Долиной. Их угрюмые лица были красными от мороза, ибо продирались они через ветра и снега. Среди безжизненных скал. По необузданным вершинам Инистых Гор. Лукавые обитатели Мглистой Рощи не допустили бывших пленников к тайной стезе, но дали клятву, что ни одно лихое исчадье гибельных гор не потревожит их путешествия. Порой под покровом ночи, когда звезды горели так близко, что, казалось, их можно коснуться, в холодном мраке округ костра зажигались хищные очи, но, отмаячив зловеще, всегда исчезали. Словно по белым сияющим островам, омытым бушующим темным морем, ступали путники, ибо простирались под горными вершинами тяжелые грозовые тучи. Кони то верно следовали за своими хозяевами, то приходилось хозяевам тянуть их как упрямых ослов. Далекие снегопады седой пеленой скрывали за спиной восток. На север и юг, сколько мог видеть глаз, тянулись горы, горы, горы, окутанные задумчивым туманом. Серебристая дымка хранила Запад, непроницаемая ни для глаз, ни для мыслей. Наконец, оставив позади лихие тучи, изнуренные путники вдоль яростно ревущего водопада Азол­Пилигриум, Странствующие Воды, спустились к западному предгорью Инистых Гор, где на старинные утесы, подобно вечерней мгле, наползали восточные окраины Темного Леса, зловещего, как молва о призраках. А за лихими чащами, словно безбрежное море, простиралась согретая солнцем и зачарованная звездным светом Багряная Степь, воспетая детьми, но проклятая отцами, – последний шаг до сияющего Ангелинора, последнего оплота древней доблести.

Вечерние сумерки уж сменились ночной тьмой, когда путешественники завидели приветливые огни в оконцах славного городка под названием Туманные Холмы.