Сказ 7. Иван и мельница

Сидит баба Яга у окошка да щиплет хлеба горбушку на широкий подоконник. А птахи малые по нему прыгают, скачут, крохи подбирают. Весело им, не боязно, с места на место перепархивают, чирикают-заливаются. Тепло на сердце у Яги от их щебета, слушает, не нарадуется.

Но не токмо для радости слушала она песни птичьи. Иной раз пригубит ведунья зелья, от коего язык птичий понятен становится и к вестям со всего леса прислушивается. Хоть и малым птахи озабоченны, а всё ж иной раз что-то важное нет-нет, да и чирикнут. Раз одна синичка обмолвилась о мельнике, что самого водяного запряг.

Услыхала то Яга и зело озаботилась. Водяные отродясь над собой ничьей власти не признавали. Ни один из ихнего племени добром в услуженье к человеку не пойдёт. Как мельник сумел его подчинить? Токмо обманом иль хитростью, иного не дано. А ну как освободится водяной? Он же тадысь зло срывать начнёт на ком ни попадя. Это селянину ни скот напоить, не по воду сходить, ни рыбки наловить, да и не искупаться в речушке, чтоб пот умыть после цельного дня косьбы. Ухватит водяной да на дно потащит. Сколь тогда в реке новых утопленников будет? Это ж помыслить страшно!

- Ой, не доброе дело мельник затеял! - Приговаривала Яга, перебирая пучки сушеных трав.

- Ты, про какого мельника, бабуль? - Спрашивает Ванька, он тут же крутился. - Не про того ли, что на Костянке-реке мельницу держит?

- Про него, себялюбца.

- А-а! - Протянул Иван, а сам шасть тишком из горницы.

Ведунья отложила излишек травы да кореньев, нужные для ворожбы отобрав. Хотела было она Ваньку послать за водой, а того уж след простыл - убёг пострелёнок по делам своим ребячьим. Пришлось самой с ведром к роднику идти. Только подошла, а там водяной затаился, как плеснёт струёй студёной! Окатил ведунью с ног до головы, словно фонтан взбесившийся.

- Ты почто озорничаешь, сила нечистая?! - А водяной ей в ответ новой струёй грозит-угрожает.

- Ах, ты так?! - Подняла ворожея камушек с землицы, пошептала над ним, да и кинула в родник, в самую серёдку. - Вот и сиди теперь в роднике запертый, коль в добром соседстве жить не хочешь!

Развернулась и ушла. Через час вернулась. Присмирел водяной, сидит, не шелохнётся. Камешек-то, перекрыл наговором жилу текучую, не даёт ему уйти-утечь в речку, аль ещё куда.

- Притих, окаянный? Говори таперь - почто на меня взъелся?

- А почто мельник братца моего под себя подмял, да колесо крутить заставляет?

- Так то мельник, не я же!

- Что он, что ты - всё одно, люди! Все беды от вашего племени.

- Вот и расскажи мне, как братец твой в неволю попал, тогда и подумаем, как его от кабалы освободить-вызволить.

Поведал водяной всё, что знал. Убрала тогда баба Яга камушек с его пути-дороги, зачерпнула водицы и в избушку пошла. Идёт, а сама над рассказом водяного думает.

 

А Иван в ту пору бежал во всю прыть, токмо лапти мелькали. К мишке поспешал, к знакомцу своему. Они-то давно знаются, ещё когда топтыгин Ваньку за бабушкой посылал, да сапоги-скороходы обуть велел.

Но то дело прошлое, а намедни встретил парнишка медведя в лесу пораненного, с боком, рогатиной пропоротым. То был след свежий от охоты боярской, на которую мишка в чаще нарвался. Едва-едва тогда косолапый ноги унёс. Вот Ванятка его и выхаживал: рану промыл-прочистил, мази целебной наложил, да тряпицей стянул. Ох и ревел в тот час медведь! Мазь-то щиплет-кусает, да право слово, злее блохи иной.

Вот. Прибежал Иван к медведю в берлогу. С его женой, Потаповной, раскланялся учтиво, проверил топтыгину рану, порадовался, что уже почти заросла-затянулась, сменил быстренько повязку и к выходу. Медвежата к нему с играми потянулись, а он недосугом отговорился. И дальше побежал: в село, на ярмарку.

Прибежал, едва не запыхался. Меж рядов ходит, на товар не смотрит, а лишь к разговорам прислушивается. Бродил-бродил, когда услыхал - "мельница". Ванька сразу уши навострил и к торговкам поближе. Ведь, кто первыми вести узнаёт, да их же и разносит? В лесу-то, известное дело, сороки, а средь людей - торговцы!

 

Поговаривали на рынке, что невесть откуда, пришёл по весне мужик в запрошлый год, да и оженился на матери Алёнкиной. Она-то с осени вдовая ходила, сама с дочкой кое-как на мельнице управлялась. Думала, что мужик в подмогу станет, ан нет! Жаден он оказался, жаден да ленив. Через то мамку Алёнкину и заморил работой, как ныне саму Алёнку морит. Ещё баяли, что хитёр зело: и водяного под себя подмял - колесо крутить заставил, и селян заговорил-заболтал так, что те помол пятую часть отдают. Вот ныне и богатеет, сам палец о палец не ударив. А чтоб Алёнка замуж не ушла - никого приданного за ней не даёт. Чтоб, значит, дармовой работницы не лишаться.

   

Вызнал Ванятка, всё что надобно было и восвояси подался. Идёт, смекает. "Не дело - думает - что бы пришлый всё под себя подмял, да на людях наживался. Совсем не дело! Надо новую мельницу поставить, чтоб народ туда тянулся, а про пришлого забыл. А Алёнку туда мельничихой позвать, ей то дело привычное будет. Опять же, со своей мельницей, она враз первой невестой в округе станет!"

Подумал так и на мельницу подался. Пошептался там с Алёнкой, рассказал свою задумку. Та и не прочь от отчима уйти, да куда? Кому она нужна: ни кола, ни двора и ни гроша за душой? А Ваньке и рада бы поверить, но не верится - откель он цельну мельницу возьмёт? Нешто, они на дороге валяются? А Ванька лишь посмеивается:

- А покажу тебе мельницу, пойдёшь? Работы и работников не убоишься?

- Покажешь мельницу, тогда и разговор вести станем! - Ответила Алёнка, а у самой сердечко щемит: а ну как, правда? И верить хочется, и поверить боязно. 

 

Прибежал Иван в избушку, глядь по сторонам - где бабуля? Пуста избёнка! Не долго думая, отлил себе зелья, что языку звериному да птичьему способствует, и в лес побежал. Летит, торопится, кого на пути встретит, с тем и заговаривает. Лоси, белки, мишки - для всех у него слово нашлось веское, да ласковое. На берег речушки прибежал - с бобрами речь повёл. Так и уговорил лесных жителей помочь, чем могут.

Закипела работа: бобры деревья грызут-валят, лоси брёвна возят-таскают, мишки стены возводят-складывают, белки щели мхом затыкают-конопатят. Волки под зерно ямы роют, а птахи стенки тех ям травой-ветвями заплетают, чтоб землица не осыпалась. Спорится дело, когда оно в согласии делается.

И Ванька тут же трудится, то там, то здесь пособляет. Где поддержит, где направит. Так всё ладно идёт, что Иван и не замечает, что давно уж действо зелья кончилось. И без отвара парню понятно, где руки приложить, где плечо подставить.

А кроты-то, кроты! Прошерстили всю округу, да отыскали два жернова большущих, с незапамятных времён в землю вросших. Схоронил их кто, иль потерял - про то неведомо, а тут они к месту пришлись.  Вкруг них нарыли зверьки нор-ходов часто, землю распушив-отбросив. Вот здесь и пригодилась силушка медвежья! Тяжелы жернова были, а всё же встали, куда надо.

К вечерней заре, выросла мельница на лесной опушке. За тыном крепким, за воротами высокими, стоит, свежими лесинами желтеет. И дом для мельника добротный, и сама мельница просторная, и  амбары зерновые. Чуть сбоку отрыта берлога медвежья, для крутильщиков жерновов тяжелых. Ванька-то первым делом с топтыгиным сговорился, да с женой его, Потаповной, чтоб, значит, жили они отныне при мельнице, зерно мололи. Пусть тогда какая охота боярская сунется! Чай, людские звери таперь, не дикие.

Тут на шум да рык сам Горыныч прилетел. Смотрит, дивится. А Иван к нему:

- Давай за мельничихой новой слетаем?

Обсказал, в чем дело, что не отпустит по добру мельник Алёнку. Про водяного упомянул, про то про сё, и уговорил таки трёхголового. Полетели они. Хотя, что там того лёту? Раз крылом взмахнул - и на месте!

Увидал мельник, что уходит от него Алёнка, аж затрясся от злобы. "Не пущу!" - кричит-надрывается. За одежды хватает, узелки-котомки из рук рвёт. Но левая голова Змея лишь струйку дымну пустила из одной ноздри, да прищурилась сурово - в раз притих мельник. Стоит, глазом сверкает, но не перечит. Спужался, значит. Погрузил Иван Алёнкины пожитки, сел с нею вместе Змею на хребтину и в небо!

 

Так и зажила Алёнка, сама себе хозяйка. Потянулся к ней народ на мельницу, с той поры как прознал, что она за помол втрое меньше отчима берёт. И не только зерном, а и убоиной, аль медком взять согласна. Работничков своих мохнатых кормить надо? Вот и не брезгует ничем, всё с поклоном принимает! А то и излишек мучицы на рынке продаст, накупит вкусностей для лесного народа и потчует всех без разбору - и тех, кто с копытами, и тех, кто с клыками. Для лосей и оленей за мельницей колоды-солонки стояли, завсегда полные крупной солью. Для сластён четвероногих варенье было припасено, а то и голова сахарная.

Мужики окрестные сначала побаивались к ней зерно возить. Ещё бы, когда по двору медведи матёрые расхаживают! Но после привыкли, притёрлись, уж косолапые им и не в диковинку. Подумаешь, жернова крутят да мешки с мукой таскют! Вон, на ярмарке, так там медведи в пляс пускаются, под гусли народ веселят. Со всей округи девки к Алёнке на посиделки вечерами собирались. Прихватят с собой туески с ягодой, и на мельницу: песни попеть да с медвежатами побаловаться.

Все кругом рады-довольны, один только мельник сердит. Никто к нему не едет, все на опушку сворачивают, его стороной обходят. Уж он и цену сбавил, а не идёт народец, не желает давать работу его мельнице. Плюнул Алёнкин отчим, собрал рухлядишку поценнее, загрузил телегу и уехал из тех краёв, только его и видели!

Водяной, свободу обретя, безобразничать начал. Да токмо не дали ему в силу войти, вволю развернуться! Сделала баба Яга отвар крепкий, наговоренный, да прокипятила в нём сети рыбачьи. Изловили теми сетями водяного, в бочку посадили да свезли на речку дальнюю, лесную. Туда, где народ не ходит, да воду не берёт. Там и  выпустили озлобленного. Чтоб охолонился на безлюдье.

А речка та Смородиной прозывалась. Нет-нет, да и забредёт на её берега какой путник, а после пропадает. Вот и пошла с той поры слава недобрая про речку ту, Смородину. Не горели её воды синь пламенем, то байки, да придумки досужие. Водяной там злой - то верно! Но и только.

 08.01.2011.