Здесь и сейчас

         Поздняя осень. Воздух стал невероятно прозрачным, краски, которыми раскрашено небо, приобрели особую легкость, и от этой невесомости казались хрупкими. Грусть словно струилась из озябшего пространства и начинала вытеснять тепло из моей души своими холодными кристалликами. Хотелось тепла. Я, засунув руки в карманы пальто, переминался с ноги на ногу и, как завороженный, смотрел на башенные часы вокзала. Она, как всегда, опаздывала. Эта черта ее натуры была мне хорошо известна, но каждый раз я приходил заблаговременно. Чуда не происходило. Впрочем, мне давно было понятно, что мы не способны дать друг другу пусть даже маленького чуда.  Иллюзии распались под тяжестью естества, суетного естества, бесконечной вереницы дней. Всегда было лишь прошлое, словно неудавшиеся кадры старого кино, и призрачное будущее. А меж ними мелькали мгновения, которые и складывались в это неуловимое «сейчас». Сейчас – это испарина от дыхания или сумрачный прохожий, отрывок фразы, донесшийся с другой стороны улицы. Я стоял, ссутулившись от сырой прохлады, надвигающейся на город, и пытался зафиксировать в своей памяти уходящие образы. Эта игра скрашивала мое ожидание. «А ожидание – это чувство тотального одиночества за секунду или за целую вечность до встречи», – подумалось мне в тот момент, когда я услышал ее радостный голос.
         – Привет.
         Ее стройный силуэт выплыл из-за моего плеча. Я невольно посмотрел на башенные часы. Чуда не произошло. Она уловила мое нетактичное движение и, продолжая улыбаться, спросила:
         – Замерз?
         – Хочется тепла, - ответил я.
         В кафе было уютно. Аппетитные запахи доносились из глубины помещения – там за дверью была кухня. Степенно прошел официант с чьим-то заказом, оставив за собой шлейф кофейного аромата. Мы заняли место подальше от прохода, от общей суеты.
         – Как дела? – спросил я, и с иронией подумал: «Ну как без этой фразы», – прокручивая несколько вариантов ее ответа в воображении. Это как в шахматах: делаешь ход и ждешь одного из возможных ответных шагов.
         – Все хорошо. Во всех отношениях, – с уверенностью в голосе сказала она, выбрав эту объемную абстракцию, не уточняя деталей. «Пожалуйста, избавь меня от подробностей», – мысленно попросил ее я. И она как будто прочитала это в моих глазах и в самом несколько натянутом моменте.
         – Как твои дела? – спрашивает она, следуя дальше.
         – Нормально, – говорю, и получается у меня спокойно и даже равнодушно, и про себя добавляю: – «Ну вот, протокол соблюден».
         Подали горячее и салат.
         Хочется уловить эти ускользающие секунды, запомнить. И я внимательно наблюдаю за ней. Серьезный, и в то же время какой-то детский взгляд. Полуулыбка. Утонченные руки. Прозрачный маникюр. Вилкой ковыряется в салате, словно записывает неповторимые иероглифы канувших в прошлое наших с ней общих мгновений, и говорит о своей старой подруге.
         А потом был разговор о «ни о чем», легкий и безвозвратно ускользающий от памяти.
         Время прошло незаметно. Она сосредоточенно, морща лоб, изучает содержимое своей сумочки. Достает золотистый цилиндрик губной помады и зеркальце. Подводит контуры губ. В довершение этой процедуры смешно шмыгает носиком, глядя себе зазеркальной в глаза, и, разворачиваясь ко мне, улыбается. Я понимаю, что в это бесконечно короткое мгновение, здесь и сейчас, она счастлива. Почему? Не знаю. Может быть, все еще сохранились частички нашего общего тепла.
         Я вспоминаю беззаботные встречи. И думаю, что, может, тогда был счастлив. А здесь и сейчас? И тут же понимаю – это приходит как озарение, – что буду вспоминать об этом свидании с чувством светлой грусти. Может быть, не осознанное вовремя счастье под прессом лет становится светлой грустью. Забудутся всполохи боли, смятения души и нелепые порывы. И когда-нибудь за много дней отсюда, сидя в другом кафе, другая женщина откроет свою сумочку и будет что-то растерянно искать в ней. И мое прошлое напомнит о себе той самой светлой грустью.
         Мы вышли в начинающее замерзать пространство улицы. Массивная дверь хлопнула, отрезая нас от уюта. Остатки тепла растворились за нашими спинами.
         – Здорово, что мы встретились. Ты не пропадай, звони, – сказала на прощание она.
         В ответ я всего лишь едва заметно кивнул.
         Поздняя осень. Краски земли стали насыщеннее и как будто тверже, а контуры предметов – более четкими, появилась глубина резкости, как говорят фотографы. И от этого голые кроны деревьев, машины, камни города стали ощущаться реальнее. Весь мир стал ощущаться реальней, здесь и сейчас. 


                04. 10. 2009 г.