Пропасть

               

                Человек не любит ни
                отца, ни матери,
                ни жены, ни детей, а
                всегда лишь приятные
                ощущения, которые они
                ему доставляют.
               Автор Известен               


           Когда нам с братом исполнилось по 13, соответственно, Эле - десять, а Кире - пятнадцать лет, между нами стала расти пропасть. Я намеренно употребил это слово потому, что трещина в нашей ситуации была уже маленькой пропастью.
           Так как Кира  была уже почти что девушкой, то Эля больше общалась со мной и Робом, чем с ней. Но и мы с Робом, уже чувствовали себя молодыми людьми, поэтому, в свою очередь, отдалялись друг от друга, а Эля подавно выпадала из нашего поля зрения. А вообще, в это время все уже сравнительно в равной степени проявляли склонность к  индивидуализму, как манере поведения в школе и дома, причем этот индивидуализм все чаще и чаще проявлялся (текст двоится в моих глазах от слез), как претензия на абсолютную независимость и свободу действий. А зачастую, как вероломное нарушение законов человеческого общежития в семье и в школе, что, как известно, является, в свою очередь, посягательством на права других людей. Однако нам не было до этого дела. В огромном доме нам было выделено по кровати и двум квадратным метрам на человека. От денег прилично зарабатывавшего отца, после маминых вычетов, на ее нежелание работать плюс желание вести образ жизни творческого затворника, нам доставались такие крохи, что порой было стыдно, а порой и не в чем идти в школу. Естественно, такая экономическая ситуация в семье обрекает подростков в их среде на аутсайдерство, и чтобы этого не произошло, мы должны были бороться за свое место под солнцем с удвоенной силой, т. е. всеми имевшимися в нашем небольшом арсенале жизненного опыта средствами. Возможно, что это есть одна из причин написания этой книги, хотя, вернее, жизнь каждого из нас - это лишь следствие всего, что  сказано о нашем детстве чуть выше.
       Что касается собственно семьи, то  семьи в классическом значении этого слова уже не было. Мы были сворой вынужденных жить под одной крышей психически неуравновешенных, эгоцентричных и циничных интровертов. Что касается лично меня, то я  уже тогда был любопытнейшим субъектом  в психологических терминах, тип  которого (если допустимо равнозначное сочетание типов) можно обозначить, как интровертно- экстравертный-перверт... Для окружающих я выглядел как эксцентричный чудаковатый мечтатель; оставаясь наедине с собой, я был просто мечтателем и мистиком, с всегда готовым и свежим горячечным бредом по поводу голых девичьих и женских тел, и всем с этим связанным.  В свете этого особенно любопытно, что хотя в стихийные партнеры по сексуальным играм Эле достался Радик, однако непосредственное влияние на ее мировоззрение и на ее личность в целом оказал именно я. И всему виной здесь именно мой левшизм, мое постоянное левостороннее движение и правостороннее мышление. Что касается Радик, то в детстве будущий Гиря был скучным и заученным ботаником. Любящим подшучивать над теми, кто, по его мнению, был менее сообразителен, чем он сам; естественно, ему платили тем же. Все это в будущем, как и бывает в большинстве случаев в сходной ситуации, трансформировалось в нечто совершенно противоположное. Из скромника и застенчивого маминого сыночка, Гиря стал мстителем за себя самого, наказывающим  всех, кто мог послужить объектом для его мести, с помощью выработанного за годы обид и унижений коварства и со временем подаренной ему природой - физической силы.
   
       Эля была последним ребенком в семье, к тому же, девочкой настолько милой во всех отношениях, что лет до семи-восьми папа называл ее не иначе, как принцессой. С ней он был близок более, чем со всеми остальными детьми. А принцессой он называл ее потому, что она росла и вправду удивительно красивой девочкой, лицо которой напоминало мне девочку–принца из  детского фильма «Красная Шапочка».
        В четырнадцать лет это была уже сформировавшая во всех отношениях, добрая и немного застенчивая девушка. Не знаю, что об этом думал папа, но я так и не определился в отношении того, кто же из моих сестер был на самом деле всех румяней и белее. Они были слишком хороши для всех нас: для папы, мамы, для Роба и даже для меня. О Кире я попытаюсь все же рассказать отдельно, что касается Эли, то попробую сказать о ней лишь столько, сколько мне хватит душевных сил на воспоминания обо всем этом.
        На фоне всей нашей семьи Эля выглядела как приехавшая из деревни родственница. Не буду здесь анализировать, почему с ней так получилось, но Эля отставала от своих братьев и сестры во всем, кроме, разве что, внешних данных. Эля не слушала с нами Роллингов, Битлов и Флойда, замерев у проигрывателя, хотя могла, пожалуй, послушать Teach In или, скажем, Maywood. Она не читала с нами по очереди «Морского Волка» или «Человека, который смеется», которыми зачитывались мы с Робом, когда нам было еще лет по восемь. Кира в это время уже читала Проспера Мериме и Ги Де Моппоссана, зато Эля с удовольствием смотрела телик и слушала виниловые пластинки со сказками. Она не рисовала, не писала стихов и не влюблялась в мальчиков и девочек из старших классов, как все мы. Ей хватало школы, возни с куклами и телевизора. Мы смеялись над ней порой со свойственной детям жестокостью, усиленной коллективом. Однако, она не придавала особенного значения нашим насмешкам. Она жила в своем мире. Он вовсе не был замкнутым, и она с удовольствием открывала его двери, если кто-то проявлял интерес к ее занятиям.
         В девять лет, под влиянием фантастики Кира Булычева,  художественного фильма «ВИЙ» по повести Гоголя, рассказов Эдгара По и Детской Энциклопедии, я заразился писательством. В это время страсть к рисованию уже не имела надо мной такой власти, как в начальных классах, и я всецело отдался новому увлечению. За время летних каникул, при переходе с четвертого класса в пятый, я начал работать над двумя повестями «Девятнадцать лет в космосе и страхе» и «Поход на Эльдию»,  так и не  законченные, а также написал десяток рассказов и первые стихи, которые пока что лишь я сам считал удачными. Кира, увидев мои пухнущие от чернил общие тетради, тут же затеяла  роман «Три следа на мосту». Я видел общую тетрадь с тщательно написанным названием рукописи. Но ни одной написанной страницы мне увидеть так и не довелось. Мы с Кирой вообще-то ожидали, что к этому литературному буму подключится Роб, и даже боялись этого, так как благодаря своим пятеркам почти по всем предметам, он казался нам очень серьезным соперником. Однако Роб, только снисходительно усмехался, мол, мне не до ваших детских игр. И нам порой было даже неловко в таких случаях перед ним. Как же – малый учится, становится таким же умным и сильным, как папа с мамой, а мы тут ребячимся, потому что у нас еще детство в жопе играет, а у него уже нет. Но время показало, что за снисходительной усмешкой этого молодого человека, ездящего на олимпиады по физике, математике и химии, скрывался страх быть осмеянным, так как Гиря не умел фантазировать. Именно поэтому, когда мы переехали в новый дом, он  все реже становился участником наших игр, пока совсем не перестал играть, считая себя взрослым. Зато нас с Кирой все чаще и чаще стала поддерживать Эля. Поэтому, когда мы начали писать, она тоже засела за тетради и через некоторое время вынесла на суд домашних читателей  фантастический рассказ «Сказка про Тиф». Она не совсем понимала, что конкретно значит  болезнь называемая «тифом», однако, ее суть она поняла, видимо интуитивно; так звали героя ее рассказа, молодого рокера, который поражал страшной болезнью города там, где он не мог добиться успеха. После этого все единодушно признали мое дурное влияние на младшую сестру. Она могла часами разглядывать мои рисунки, читать мои литературные опыты и слушать мои небылицы. Со временем, она тоже научилась рассказывать мне различные вымышленные истории из своей будущей жизни, но их основным лейтмотивом была обида на родителей и чуть меньше на нас, ее братьев и сестру. Помню однажды, когда я слушал ее очередную байку про красивую жизнь, которую она будет вести в будущем, я сказал ей фразу, которую потом сам часто повторял, расшифровывая ее значение. В те времена, в разговорной речи я зачастую начинал подражать литературному языку своих любимых авторов - Эдгару По и непонятному, но манящему Фридриху Ницше. С ним, я только познакомился. «Некоторым  людям нужно потерять очень многое, чтобы найти что-то одно», - вот как я сказал.
          Не знаю, почему именно эти слова слетели с моего языка, и что я  на самом деле хотел сказать… Может, это было что-то вроде пророчества, ведь всем нам, Кровникам - и детям, и взрослым - предстояло потерять все, кроме, разве что, своих тел, и только тогда каждый из нас научился стремиться к чему-то одному, пока не обрел его… И, по иронии судьбы, не научился этому я. Наверное, не научившийся ничему из того, чему пытался научить других.
         Я понимал Элю и ее проблемы больше всех остальных, потому что больше всех остальных проводил с ней время. Когда она была маленькой, ей доставалось самое лучшее, но время шло, мы с Радиком и Кирой становились подростками, нам были нужны дорогие по тем временам вещи: костюмы для  школы, джинсы для улицы, магнитофон и т.д. И мы, так или иначе, получали все это. А Эле приходилось довольствоваться тем, что оставалось от папиных гонораров после мамы и нас.  Когда, не выдержав жизни в Васильевке, которая походила на ссылку, родители, скооперировавшись, переехали в Акшувольскую область, и еще подростками мы - Я, Радик и Кира разлетелись кто куда, Эля, наконец, стала единственным претендентом на ту часть папиных денег, которая оставалась от мамы. Однако теперь, когда перестройка  реально урезала средства на агитацию, то есть социальную коммунистическую пропаганду, основную статью папиных доходов, остававшихся средств было слишком мало для того, чтобы молодой девушке чувствовать себя полноценно среди себе подобных. И не слишком замороченная морально-нравственными нормами Эля, нашла  себе источник доходов, и их ей хватало на то, чтобы обеспечивать себе, по крайней мере,  по ее представлениям, кое-какую красивую жизнь.
         Ее новыми друзьями стали самые модные на ту пору и востребованные люди страны - тогда только появившиеся  бандиты. Первое время, их называли не иначе, как рэкетиры. Эля действовала по классической схеме, информация эта, видимо,  передается у женщин на генетическом уровне. Она отслеживала лидера, воспламеняла его страстью, и предоставляла ему свое, не по годам развитое нежное нимфеточное тело, а взамен получала покровительство и материальные блага. У нее появились модные тряпки, дорогая косметика, и жизнь в стиле секс-наркотики-рок-н-ролл. Но главным для нее все же было не это. Теперь она могла не зависеть от родителей, делать то, что ей нравилось, то, к чему она привыкла с самого детства, и получать за это деньги. Она чувствовала себя нужной, интересной, востребованной и, учитывая ее не самые высокие запросы и страсть к плотским утехам - реализовывающейся и реализованной. Из душного райцентра она перебралась в город с почти миллионным населением. Среди больших огней и мутных вод ее счастье медленно, но верно шло ко дну...