Не помни меня. Адские сказки

 Он смотрел на меня такими глазами, что становилось понятно, в душе его не пустота, как ему бы хотелось, а настоящий ураган тоски и отчаянья. Мы обговаривали техническую сторону вопроса, и вдруг, на середине фразы, он заявил:
- Помоги мне, иначе я убью либо ее, либо себя.
И глянул на меня этой тоской.
- Знаешь - я протянул ему сигареты, - конечно, я могу считать все из твоей памяти, но сначала… Ты расскажи мне сам. Тогда я стопроцентно не ошибусь. Ведь мне придется что-то писать, а это трудно, если не знаешь за что зацепиться.
 В этой серенькой, безликой комнате для посетителей, мы сидели как два Робинзона, каждый на своем необитаемом острове.
 Я видел его сегодня в первый раз в жизни. Никогда не случалось нам пересечься ни на тусовках, ни среди общих знакомых, ни в учебных заведениях .
Ректор вызвал меня прямо с урока по теории мнемографии,  объяснил, что есть работа, и представил нас друг другу.
- Нациус, господину Паэлаху нужна твоя помощь, о цене договоритесь сами.
Господину Паэлаху (Пэлу)  Тэлагуэну  двадцать один. Он совершеннолетний, самостоятельный и готов жениться на девушке, с которой обручен с15 лет. Ранг – высший первый, если вы понимаете, о чем я. У него есть все, о чем только можно мечтать. Он с отличием закончил академию. Он красив. Отец отдал ему половину немаленького состояния. И все же господин Тэлагуэн готов удавиться.
  Он роскошно затягивается моей сигаретой и откидывается в кресле.
- Я расскажу. Может и правда нужно выговориться и станет хоть немного полегче.
Только не знаю с чего начать.
- Начни сначала. Или с конца. Как тебе будет удобнее.
Он невесело усмехнулся:
- Конец удручающе банален.  Завтра свадьба.  Сколько тебе?
- 18.
- Влюблялся?
- Люблю.
- Взаимно?
- Да.
- Тогда ты не поймешь. У вас все хорошо.
- Это как сказать. Он в ссылке. Вернется лет через 50.
- Не хило. Ты в курсе моды на чертей?
О да! Я в курсе. Последние лет 200 всякое уважающее семейство берет в обслуживающий персонал только их. Когда то черти считались едва  ли не отбросами общества. Они в отличие от нас, демонов, весьма многочисленны. Плодятся как крысы. В наших семьях детей по одному, максимум трое, если очень повезет четверо, у них не меньше пяти, в некоторых и по15. В основном бедны и необразованны. Все переменилось когда жене министра финансов надоели болтливые горничные. Госпожа уволила всех одним махом и наняла 30 чертей, за меньшие деньги. В течении года ни у кого из элиты не осталось девушек  2-го низшего, только юноши-черти. Потом поветрие докатилось до высшего первого, и вниз, вплоть до второго. У меня у самого работает пятеро.
- Понимаю о чем речь. Кстати, тоже пользуюсь их услугами и премного доволен.
- Тогда догадываешься, каково отношение к ним.
- Они услужливы, беспроблемны, непритязательны. Мне нравится.
- Я не об этом. Они мебель, или самодвигающиеся щетки. Они никто. Их нет.
Моя мать тоже наняла в свое время 25 пацанов. Они убирают, моют, чистят, стирают…
Среди них был Шеллах. Заметил я его не сразу. Даже не знаю, сколько уже прошло с тех пор как они появились. Просто в один прекрасный день, ввалился вечером в комнату мечтая упасть на кровать, а он был там…
Паэлах открылся наконец. Его память теперь можно было читать как раскрытую  книгу. И я читал без зазрения совести.
 
 Взмах. Простыня словно парус надувается и опадает. Только паруса не бывают такого синего цвета, в геометрических  черно-белых узорах. Пэл застыл на пороге. Это существо в его комнате не раздражало, напротив, было на своем месте. И ладная фигурка, и грива сильно вьющихся каштановых волос, (смешные кисточки таких же волос на кончике, покрытого мелкой, густой светлой шерсткой хвоста, и на локтях), и эти длинные ноги, вопреки ожидаемому заканчивающиеся не копытцами, а обычными босыми ступнями, все на своем месте. Паэлах спросил шепотом, чтоб не спугнуть:
- Ты кто?
И все-таки спугнул. Мальчик вздрогнул, парус смялся и лег вовсе не так ровно как собирался.
- Я здесь убираю.
- Я понял. Как тебя зовут?
- Шеллах.
- Шеллах… Как красиво. Как песок из ладони в ладонь. Это мама тебя так назвала?


-Понимаешь, я не знал, как удержать его в комнате. Такой идиот!  Ведь в присутствии «господ» они теряются, не знают куда себя деть. Их нанимают, чтобы не видеть, забыть о существовании слуг. Все работы выполняются в отсутствии хозяев. Он боялся меня, а я думал только о том, чтобы его не отпустить. Я не влюбился, нет, но желал его. Я мог бы его завалить на свою незастланную кровать и взять, не задумываясь о последствиях. Только боялся, что он начнет кричать, не хотел видеть родителей. Особенно маму.  О моем скотстве…
Пэл потянулся за сигаретой. О родителях ему говорить не нравилось, и я читал почему.
Отец авторитарен, но маленькие слабости покрывал, мать женщина странных взглядов на жизнь, иллюстрируемых одним словом: ханжа.


Голосом недовольным и резким, почти ненавидя, Пэл приказал заканчивать и решительно двинулся в ванную. Уже от туда добавил:
- Придешь через час. Мне нужны твои услуги.

- Нациус, ты не поверишь, он пришел. Он даже не думал меня ослушаться. Шелл, ровно через час, вошел в мою комнату, спросить чего я изволю.

В голове пустота. Сердце бухает гулко, как камень в бочке. Рука судорожно тянется к пульту – вырубить свет.
- Не стой столбом, раздевайся.
Кажется, этот чертик только теперь начал соображать, какого рода услуги требуется оказать. Несколько секунд он колебался, потом начал стаскивать одежду. Голый, нерешительный, напуганный подошел к кровати и остался стоять.
- Я жду.
- Что я должен делать?
Пэл потянул его на себя, подмял и как-то по сволочному ухмыльнулся.
- Вести себя тихо и не перечить мне.
- Хорошо. Я сделаю все, что вы прикажете.
- Скажу. Все что я скажу.
- Да, господин.
- Да, Паэлах.
- Да, господин Паэлах.


- Я его трахал как хотел. Ему всего 15-ть тогда было. Все в первый раз. Я ни о чем не думал, и меньше всего о нем. Часа через два я его отпустил, и спал мертвым сном. А следующей ночью все повторилось. И  на следующую тоже. И я только в эту, третью ночь, я
после всего погладил его по щеке. Он плакал. Беззвучно, без всхлипов. Я его спросил:

-Больно?
Шелл кивнул. Паэлах осторожно прижал его к себе, провел рукою по влажной, спутанной гриве волос, по напрягшейся спине, и чувствуя в себе мучительную нежность осторожно коснулся губами виска.
- Почему не сказал?
Чертик молчал. Он и теперь ничего сказать не мог. И тогда  Тэлагуэн потянув Шеллаха за волосы, заставил откинуть голову назад и коснулся губами его губ, почти робким поцелуем, за которым последовал настоящий, долгий, горячий. Руки начали самостоятельную игру. Они искали, гладили, мяли. Пальцы то запутывались в волосах, то порхали по коже. Поцелуй все длился. Пропало чувство реальности, осталось только желание давать, дарить, ласкать. Время испуганно замерло. Не осталось ни сантиметра не исцелованной, не обласканной кожи. Не осталось боли, страха, скованности… Ничего кроме них двоих. И в серых рассветных сумерках, едва удерживая в руках, извивающееся  в оргазме тело Пэл заглянул в глаза своему любовнику.


-Он меня любил. В его глазах была любовь. Я отбросил его, ничего не понимающего от себя как ядовитую змею. Меня трясло. Я метался обнаженный по комнате, курил, зажигая сигареты одним желанием, где-то на периферии сознания, а в голове не было ни одной связной мысли. Я выволок его из постели, тряс, сжимая плечи пальцами до синяков, и шепотом кричал : «Ты не смеешь! Не смеешь!!!». Когда я швырнул его на пол, Шеллах отполз куда-то в угол, а я все ходил по комнате. Уже немного успокоившись, я нашел его взглядом, подошел, присел рядом на корточки:
-Шелл.
 Он поднял голову. И я увидел страх. И боль. И любовь. И снова пришел в ярость. Я ударил его.  Голова от пощечины мотнулась в сторону и опустилась вниз. Что это было, то что попало мне под руку, я не помню теперь, стек, хлыст, ремень. Я его избил. Потом изнасиловал и снова избил. Он сжимался в комок, а я хватал его за волосы и он послушный моей воле отдавал свое тело для новых истязаний. В какой-то момент я понял, что перегорел и опустил занесенную для удара руку. Он пытался дрожащей рукой вытереть кровь (я разбил ему губу) и слезы с лица, но получалось плохо. Я притянул его к себе. Он обнял меня за шею и молча разрыдался, как умел он один, совершенно беззвучно всхлипывая и вздрагивая всем телом. Я сжал ладонями его голову, ища его взгляд и, понимаешь, даже теперь в нем была любовь. Он льнул ко мне, прятался у меня на груди так доверчиво, словно я мог спасти его от себя самого. Я умирал внутри, в душе. Умирал мой гнев, мой страх, мое равнодушие, умирало все, чем я жил до сих пор. Кроме боли, ничего не осталось. И эта боль угнездилась в сердце, встала комом в горле. Я услышал его шепот:
- Почему ты плачешь, Паэлах?
- Потому что люблю тебя. И моя жизнь теперь кончилась.
-Что же нам теперь делать?
И это его беззащитное «НАМ» меня потрясло окончательно. Секундно царапнуло, да, я подумал, что он боится за место, или примазывается, но пришло вдруг, что он боится за меня, за мою жизнь. И что это «нам», означает, что это дите, собирается мои проблемы решать. Мне хотелось рассмеяться от облегчения и от нелепости происходящего, но я только обнял его покрепче.

- Я не отпустил его. Я увез его в свою городскую квартиру, осыпал подарками и драгоценностями. Он стал моим любовником. Я не прятал своего любимого перед друзьями, я появлялся с ним на тусовках. И, знаешь, никто из друзей не осуждал меня. Он не был им ровней, и отношения как к ровне, конечно, никто не проявлял, но его приняли, как равного. С ним шутили,  его охотно приглашали в гости и на прогулки, даже если я был занят. Мои друзья, они были в него влюблены. Ведь он делал меня счастливым. Он отлично готовил, варил непередаваемый по вкуснотище кофе, и вскоре посиделки в кафе превратились в посиделки у меня дома. Их подруги, жены, любовники советовались с ним, переписывали рецепты, носились с ним по магазинам. Ну, ты понимаешь, волшебное слово «шопинг». Родители мои молчали. Они не звонили, не приезжали. При редких встречах не говорили о нем ни слова. Его для них не существовало. Я закончил университет. Поступил в академию, по смежной специальности. Шеллах каждую минуту моего свободного времени проводил со мной. Он любил меня, он желал меня. Он отдавался мне по ночам с такой страстью, с нескрываемым восторгом. И если прежде, я прыгал из одной постели в другую, то теперь я был фанатично верен ему одному. А он мне. Не смотря на то, что изменился. Не только внешне, хотя он расцвел, и приобрел лоск. Внутренне тоже. Чувство собственного достоинства, такт, утонченность. Он много читал, занимался самообразованием. Даже в нашей компании он слыл эрудитом. Вся моя жизнь в эти годы просто стала сбывшейся мечтой, сказкой. Я грезил только об одном: «Навсегда». Все, что в моей душе было хорошего, доброго, светлого, нежного я отдал ему.
  Паэлаха Тэлагуэна морозило, я это видел. Поэтому достав из стенного шкафчика пару разномастных кружек, сделал горячего чая. Лист, конечно, был не самый лучший, но под рукой ничего другого не было.  Я сунул ему кружку, и Паэлах стал греть об нее руки.
-Долго вы были вместе?
- Около 80-ти лет. Мне было 20-ть, когда все началось. Близилось совершеннолетие, но я не думал о нем. Ведь периоды взросления иногда затягиваются на тысячу лет.
- Но ты же понимаешь, что не при таких обстоятельствах? Естественно ты взрослел быстрее.
Он кивнул.
- Естественно. Ведь и я менялся. Стремительно, неудержимо. Я набирался жизненного опыта, я становился ответственнее, гораздо, гораздо ответственнее, мудрее, сдержаннее. Но для меня это было незаметно. Мне казалось я таким был всегда. Рядом с ним я просто был настоящим, ведь не нужно было бояться быть самим собой. Он ни за что меня не осуждал, не упрекал ни единым словом, но я чувствовал внутренний протест, если делал что-то неправильно или нечто, что могло его оскорбить или обидеть. Я просто не мог относиться к нему хуже, чем он  того заслуживал. Я помню, примерно через год нашей с ним жизни, он рассказал мне о сестре, которая поднимала его и остальных шестерых братьев и сестричек. Он просил позволения навестить их. Я милостливо позволил. И гордился этим секунд двадцать. А потом мне стало тошно. Этот глупыш сиял от счастья, а я себя ненавидел. Кто я такой, чтобы соизволять сделать ему милость? И я угрюмо стал расспрашивать о его семье, об этой сестре, на которую родители скинули ответственность за всех младших детей. А потом предложил  денег на подарки для них. Шелл снова просиял. Он благодарил меня, говорил какой я замечательный, добрый и щедрый. Меня же тошнило от себя самого. Я не понимал, что со мной. Маясь, я наконец спросил:
- Можно, я поеду с тобой?
И все встало на свои места. Мне стало легко. Поэтому его изумленные глаза меня развеселили.
-Ты…! Туда…! Ты с ума сошел?! – Он едва не плакал, во мне же росла уверенность, что я все делаю как надо. – Пэл, это не дворец, это трущобы.
(Ну понятно, то, что мы называем трущобами, не совсем то, что я видел в других мирах. Трущобы – это малогабаритное жилье в высотках на окраинах города, дешевое и мало удобное. Демонов там нет. Черти и прочие низшие существа.)
- Маленький, ну и что? Ты там жил. Ведь ты не стыдишься этого?
- Не в этом дело! - Он на МЕНЯ кричал. – Ты псих! Тебе там не место! Господин Тэлагуэн, я запрещаю вам! – Он мне ЗАПРЕЩАЛ. Он, который без звука вынес все, в ту ночь, он мне запрещал. Он командовал мною. Я был так счастлив, что расхохотался.
Шеллах умолк на полуслове.
- Шелл, радость моя, ты понимаешь, что ты сейчас делаешь? Ты впервые сопротивляешься мне! Ты права качаешь.
Он сник. Но мое веселье не проходило. Я отнес его в постель и долго любил, прогоняя его замешательство и грусть. И обнимая его утомленного, довольного, расслабленного прошептал:
- Шелл, это не шутка, я поеду с тобой. И не спорь. Я уважаю твое желание оградить меня от этой стороны жизни, но мне хочется, мне это надо. Точка. Будет как я сказал.
-Тогда я не поеду!
- Значит поеду один.
- Пэл, тебе туда нельзя.
- Если можно тебе, значит можно и мне. Маленький, я просто буду с тобой, там где твоя жизнь. Подумай, разве ты не делаешь то же самое.
Он тогда сдался. Мы поехали вместе. Я помогал его родне на протяжении всех последующих лет. Мне это ничего не стоило, для них это было существенно. Все его младшие получили образование, лучшее какое было возможно. Мы купили им другое, несравнимо более просторное и удобное жилье. Я дал приданное и устраивал свадьбу его старшей сестры. И повторяю, мне это ничего не стоило. Шелл пытался меня униженно благодарить, но все попытки я пресекал и постепенно они сошли на нет. Я не горжусь этим, не подумай. Просто, для Шелла я готов был и на большее, но он обозначал границы и рамки сам, и я не спорил. Ну почти.
Самое приятное, что он уже не боялся со мною спорить и отстаивать свое мнение. И ни с кем не боялся. Впрочем, при этом он оставался собой. Он умел быть благодарным. И относился ко мне трепетно и осторожно, стараясь не огорчить и не ранить ничем.
  Пэл тихонько отпил остывший уже чай. Я смотрел на его пальцы, как они нежно поглаживали кружку, и понимал, что он гладит Шелла.
- Так, что случилось, ты все время говоришь «был»?
Паэлах напрягся.
- Полгода назад, мне позвонил отец. Сказал: приезжай, срочно. Есть разговор. Я поехал. Дома, в его кабинете, он принял меня спокойно, некоторое время расспрашивал об учебе, которую я уже заканчивал, о планах на будущее. А дальше…


- Послушай, юноша, я должен тебе это сказать. И выслушай до конца. Все это время я вел себя весьма корректно, не вмешивался в твою жизнь, и заставлял не вмешиваться мать. И твои маленькие шалости…
- Это не шалость, отец.
- Тем хуже для тебя. Я вижу, что осталось не долго до твоего совершеннолетия. И я правда искренне благодарен твоему… любовнику, за то, каким ты стал, за то насколько ты изменился. Но, у нас договор. Твоей невесте исполнилось 17-ть,  и ты помнишь, что после наступления совершеннолетия, ты обязан жениться. Я понимаю, что шантажировать тебя материально, занятие глупое, и так же ты должен понять, что договор не может быть расторгнут. Вы обручены. И оракул и Судьба, все за ваш брак. Она тебе предначертана. В твоем будущем, только она. И она не сможет быть ничьей, только твоей женой.
- Я понимаю. Я тоже не смогу венчаться в храме ни с кем кроме нее.
- Хорошо, что ты с этим согласен. Твое приключение нужно заканчивать, иначе мне самому придется это уладить.
- Тебе ничего не придется делать, папа, в день своего совершеннолетия, я сам все улажу. Не беспокойся об этом.

- В тот день, когда я вернулся домой, он сразу понял – что-то случилось.
Но я не мог с ним говорить. Несколько дней я думал, искал пути к отступлению, сходил с ума. Даже сорвался на него из-за какой-то ерунды. Шелл смотрел на меня как будто все ему уже было известно, и прощал мне все, молчаливо и тихо, как всегда. Потом я понял, что путей к отступлению нет. Сейчас мне кажется, что я все решил уже тогда, и стал жить дальше. Как всегда. Ничего не меняя. За неделю до совершеннолетия, я рассказал ему все. Понятное дело ночью, в кровати, прижавшись к его спине и уткнувшись лицом в шею. С его стороны не было не истерики, ни злости.
Он осторожно положил свои руки поверх моих и прижал их к себе.
- Пэл, ты знаешь, что я не могу жить без тебя?
- Знаю, маленький. Я тоже. Ты для меня все. Ты - сама жизнь.
- Ты должен. У тебя обязательства.
- Я знаю.
- Но у меня обязательств нет. Поэтому, пожалуйста, я тебя умоляю, родной, не заставляй меня жить без тебя.
- Шелл…
- Выслушай меня. – Он сел на постели, и посмотрел мне прямо в глаза Разве так часто я тебя о чем-то прошу?
- Нет. Гораздо реже чем мне бы хотелось. – Я попытался его обнять, но он отстранился.
- Подожди. Послушай.
- Хорошо.
- Любимый, я был тебе хорошим слугой?
- Ты не был слугой! Ты мой единственный, ты – моя любовь, мое счастье, моя жизнь. Ты воздух, которым я дышу.
- Тогда пообещай мне одну вещь. Нет, поклянись мне.
- Чем?
- Тем, что для тебя дорого.
- Ты самое дорогое, что у меня есть.
- Нет. Не мной. Если ты мне откажешь, это будет означать, что ты не любишь меня.
- О, Сатана! Что же ты делаешь со мною, маленький?
- Пэл, поклянись.
- Да, да, любимый, я клянусь тебе, что сделаю как ты скажешь. Хочешь, я все брошу, плевать на договор, и мы уедем? Далеко-далеко.
- Нет, Паэлах, душа моя. Нет. Ты же понимаешь, что это не жизнь. Ты знаешь, что этого делать нельзя.
- Шеллах…
- Я тебя прошу, в ночь своего совершеннолетия, убей меня. И забудь обо мне.
- Нет!!!
- Ты поклялся мне.
- Нет. Нет! Шеллах, пожалуйста не проси у меня такого!
- Любимый. Убей меня. Как угодно, не имеет значения. И забудь меня.
- Я не смогу. – Я уткнулся в его колени, до боли вжимаясь в него, пытаясь не разреветься постыдно, как маленький ребенок, но не умея сейчас совладать с собой. Я обвился лежа вокруг него, сотрясаясь от удушливых рыданий, а он гладил меня по голове, и что-то шептал, но я не очень понимал что именно. Что-то вроде «Тише, тише, малыш…» Я силился сказать ему что-нибудь, попытаться переубедить, но не мог произнести не слова.
Игнациус, он возился со мной, успокаивал, но все было без толку. И Шелл начал меня ласкать. Но не подкладываясь, а подминая под себя. И он, отдававшийся все это время, брал меня. Так изощренно, так нежно но с такой неистовой силой, что я забыл обо всем на свете. Уже под утро, когда мы оба выдохлись, он снова начал свои уговоры. Он говорил мне, что можно стереть память и жить дальше. Он много чего говорил. И повторял мне, что я поклялся своею любовью. И я согласился. Нациус, я не мог ему отказать! Мы шумно отпраздновали мое совершеннолетие. А ночью. Ночью мы друг друга любили. Прощаясь. На рассвете, лежа подо мной он прошептал: « Не помни меня, прошу. Пожалуйста, душа моя, не помни меня». Я трахал его сейчас, так же жестко, как в первую нашу ночь, и когда он начал кончать дотянулся до стилета и вскрыл ему сонную артерию.
  Кружка разлетелась вдребезги от удара о стену. Я наверное и сам чувствовал себя не лучше.
- Нациус, никому никогда не пожелаю испытать того, что испытал тогда. Он умирал, а я лежал рядом, в его крови. И прижимал его к себе, не имея сил отпустить.
Солнце уже взошло, когда наконец я поднялся. Я стоял над тем, что было смыслом всей моей жизни и во мне бушевало такое, чему я не знаю названия. Я протянул руки над ним, ладонями вниз и в одну секунду, остался лишь пепел, на который я упал навзничь и лежал, лежал, лежал.
Все внутри вопило от нестерпимой душевной боли, и этот крик затопил для меня все вокруг. Шэ-э-э-э-лл!!!
Очнулся я ночью. Не знаю, того же дня или следующего. Время не имело для меня никакого значения. Я приехал к отцу. Наверное что-то рассказал, не знаю. Я был болен. Жар съедал меня. Несколько недель я провалялся в своей спальне, той самой, где впервые увидел его. А когда смог подняться, приехал сюда и назвал твое имя.
- Почему мое?
- Честно говоря никого другого я просто не знаю. О тебе говорят хорошо.
Шеллах мне сказал, в ту, последнюю ночь.
 Мы помолчали. Потом я встал, положил пальцы ему на виски, посмотрел прямо в глаза и я стер ему память о Шелле. Всю. Не оставив ничего.
Написал что-то ничего не значащее о приезде сюда. Мы тепло попрощались.
 Я шел по двору, направляясь к корпусу для теоретических занятий, шел, не замечая мелкой снежной крупы, обдиравшей лицо, и шептал :
- Прости меня, Шелл, прости меня.
Да, я стер ему память. Но не навсегда, как ты просил, как он хотел, а лишь на время, лет на сто. Он вспомнит о тебе, вспомнит. Когда уже будет любить свою молодую жену, когда у него все будет хорошо, когда у него родится сын, которого он назовет Шеллах.