Одна капля будущего

Одна капля будущего
Вне времени и пространства видения в четырёх действиях
                Быть иль не быть? Вот в чем вопрос.
                Что выше:
                Сносить в душе с терпением удары
                Пращей и стрел судьбы жестокой или,
                Вооружившись против моря бедствий,
                Борьбой покончить с ними? Умереть, уснуть -
                Не более; и знать, что этим сном покончишь
                С сердечной мукою и с тысячью терзаний,
                Которым плоть обречена, - о, вот исход
                Многожеланный! Умереть, уснуть;
                Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот оно!
                Какие сны в дремоте смертной снятся,
                Лишь тленную стряхнем мы оболочку, - вот что
                Удерживает нас. И этот довод -
                Причина долговечности страданья.
                Кто б стал терпеть судьбы насмешки и обиды,
                Гнет притеснителей, кичливость гордецов,
                Любви отвергнутой терзание, законов
                Медлительность, властей бесстыдство и презренье
                Ничтожества к заслуге терпеливой,
                Когда бы сам все счеты мог покончить
                Каким-нибудь ножом? Кто б нес такое бремя,
                Стеная, весь в поту под тяготою жизни,
                Когда бы страх чего-то после смерти,
                В неведомой стране, откуда ни единый
                Не возвращался путник, воли не смущал,
                Внушая нам скорей испытанные беды
                Сносить, чем к неизведанным бежать? И вот
                Как совесть делает из всех нас трусов;
                Вот как решимости природный цвет
                Под краской мысли чахнет и бледнеет,
                И предприятья важности великой,
                От этих дум теченье изменив,
                Теряют и названье дел. - Но тише!
                Прелестная Офелия! - О нимфа!
                Грехи мои в молитвах помяни!
Шекспир (перевод К.Р.)


                Такой любви
                И ненависти люди не выносят,
                Какую я в себе ношу.
Блок

--------------------------------------------------------

Действующие лица

Блок Александр Александрович, поэт
Блок (Менделеева) Любовь Дмитриевна, его жена, актриса (Л.Д.)
Андреева-Дельмас Любовь Александровна, певица (Л.А.Д.)
Кублицкая-Пиоттух Александра Андреевна, его мать (А.А.)
Бекетова Мария Андреевна, его тётка, сестра Александры Андреевны (М.А.)
Чулков Георгий Иванович, литератор
Марта, путана
Студенты, Голоса за сценой


Пролог

Пустая сцена. Гаснет свет, всё погружается в кромешную тьму. Звучит органная музыка. Вверху сцены, как в бездонном море вселенной вспыхивают и гаснут, мерцают звезды. В такт музыке на сцену сыплются искры. Из искр возникают два столба света, которые выхватывают появившихся на сцене маленьких детей: мальчика и девочку. Они бегают друг за другом: играют. Сквозь музыку доносится до зрителей их смех. По краям сцены свет выхватывает двух нянек, которые зонтами укрываются от искр и при этом успевают внимательно следить за своими подопечными. Однако они никак не вмешиваются в их игру. Музыка становится тише, льется чудесное адажио. Дети убегают вглубь сцены (при этом продолжают играть). С этого момента сцена разбивается на две части – два мира, разделённые полупрозрачным занавесом. В просцениум с одной стороны выходит юноша в старинном костюме со шпагой, с другой – девушка в воздушных одеждах.

Девушка:
Принц милый, как поживали вы все это время?
Юноша (оглядываясь на детей):
Благодарю покорно; хорошо.
Девушка:
Есть у меня от вас воспоминанья, принц, давно хотелось мне их возвратить; прошу вас, возьмите их теперь.
Юноша:
Нет, никогда тебе я ничего не подарил.
Девушка:
Вы подарили их, я знаю, и с речами такими нежными, что эти вещи мне дороги вдвойне; их аромат утрачен: возьмите их.
Юноша (вновь оглядываясь на детей):
Я когда-то тебя любил.
Девушка:
Да, принц, вы давали мне повод этому верить.
Юноша:
Тебе  не  следовало  верить  мне,  потому  что добродетель не может так привиться к нашему старому дереву, чтобы в нас не отзывалось прежним. Я тебя не любил.
Девушка:
Тем больше была я обманута.
(На мгновение свет гаснет. Теперь освещены только фигуры юноши и девушки. Дети и их няни с зонтами, звёзды и искры – всё исчезает.)
Юноша:
Иди в монастырь; зачем тебе разводить грешников? Я и сам скорее честен, а  все  же  могу  упрекнуть  себя  в  таких вещах, что лучше бы мать меня не рождала.   Я   очень   горд,  мстителен,  честолюбив;  способен  на  столько преступлений,  что  не  хватило  бы  мыслей  их придумать, ни воображения их изобразить,  ни  времени  совершить  их. И зачем таким, как я, людям ползать между небом и землей? Все мы отъявленные негодяи; не верь никому из нас! Иди себе своей дорогой в монастырь.
Девушка (почти не слушая его):
Святые силы, помогите ему!
Юноша:
Будь целомудренна, как лед, чиста, как снег, и все-таки не избежать тебе клеветы. Иди  в  монастырь.
Девушка:
Силы небесные, исцелите его!
Юноша:
Бог дал вам одно лицо,  а  вы  делаете  себе другое.
Девушка:
Боже мой!  Куда всё скрылось? Что передо мной? Господи, помоги…
Юноша:
Вы ходите вприпрыжку, ломаетесь, жеманно пришептываете;  вы  издеваетесь  над  божьими созданиями, а сами прикрываете наивностью свое распутство. Поди, с меня довольно. Вот что свело меня с ума.
(Гаснет свет. Одновременно с этим рождается громкий крик из глубины сцены.)




Действие первое
Сцена первая
Обстановка жилой комнаты. По центру сцены на кровати, обхватив голову руками, сидит Блок. По всей видимости, крик был вызван кошмарным сном, однако никто не возьмёт на себя смелость отрицать возможное иное происхождение крика, повлекшее собой пробуждение поэта.
Блок:
В  знаменье  видел  я  вещий  сон.  Что-то порвалось во времени, и ясно
явилась  мне  Она,  иначе ко мне обращенная, - и раскрылось тайное. Я видел,
как  семья  отходила, а я, проходя, внезапно остановился в дверях перед ней. Она  была  одна и встала навстречу и вдруг протянула руки и сказала странное слово, туманно… (Пауза) Нет!
Я подавал ей стихи, и вдруг это уж не стихи, а мелкая немецкая книга – и я ошибся.  А  она все протягивала руки, и занялось сердце. И в эту секунду, на грани ясновиденья, я, конечно, проснулся…
(Входит Л.Д., однако остаётся незамеченной поэтом, и стоит в стороне, наблюдая за ним.)
Это было прощание… да, теперь мне совершенно ясно – неизбежное прощание. Прощайте! Который уже раз – один и тот же сон… В экстазе – конец! Нужно решиться! Это недоговаривание с моей… с её стороны. Это конец.
(Бьет себя по голове, стонет, ходит по комнате, хватает первые попавшиеся предметы и с силой швыряет их, хватает стул и крушит им всё подряд. При этом почти выкрикивает следующие слова.)
Реши обдуманно заранее, что тебе нужно умереть. Приготовь револьвер или веревку... Назначь день. В промежутке до самоубийства то мирись, то ссорься, старайся развлекаться, и среди развлечений вдруг пусть тебя хватает за сердце неотступная и данная перед крестом, а еще лучше — перед любимой женщиной, клятва в том, что в определенный день ты убьешься… В день назначенный, когда ты знаешь, что можешь без препятствий ее встретить и говорить, — из-за экстаза начнет у тебя кровь биться в жилах. Тогда— делай, что тебе нужно, или делай или говори. Мы не помешаем тебе, и будем наблюдать за тобою. Если ошибешься, нам будет очень смешно, ты же будешь очень жалок. Потому, лучше сразу, а на предисловия не очень надейся… Они здесь… здесь повсюду… Но они не помешают тебе! Нет! Это прощание… Это неизбежность!
(Затихает и падает на кровать лицом вниз и хватается за голову. Стонет. Л.Д. подходит, приникает к нему, берёт его голову в свои руки.)
Л.Д.:
Саша, милый, ну что ты? Что с тобой происходит?..
Блок (в испуге отстраняясь):
Кто здесь? Оставьте меня в покое! Нет… Это конец.
Л.Д.:
Это я, Саша, я! Успокойся… (Снова берёт его голову)
Блок:
Люба? Ты, милая?
Л.Д.:
Да, я… Успокойся… Всё хорошо… Я рядом с тобой. (Укладывает его на кровать, с нежностью гладит по голове.)
Блок:
Любушка, милая, я не знаю, что происходит… что произойдёт, что было? Мне страшно быть… (Обнимает её.) Держи меня крепко… вот так.
Л.Д.:
Всё хорошо, Саша, ты только не волнуйся…
Блок:
Ты всё слышала?
Л.Д.:
Да…
Блок (смеётся):
Смешно, правда? Как гимназист-недоумок…
Л.Д.:
Всё будет…
Блок (перебивая):
Подожди! Что ты заладила! Вчера почти весь день сеял дождь… Ночь была ужасно тёмная… Ещё вечером, за чаем меня толкнул ужас… Вспомнилось одно ваше бобловское поверье… про скелет, помнишь?
Л.Д. (вставая и отходя подбирать раскиданные вещи):
Нет.
Блок:
Не помнишь… а я вот очень хорошо помню. Был как-то в Боблове неурожай… Мужики нуждались в деньгах, им задали какую-ту, в сущности, ненужную работу – копать бугорок, который уже много лет среди парка. (Пауза)
Л.Д.:
Саша, это всё глупости, в эти твои поверья никто никогда не верил и не будет верить! Сколько раз я тебе говорила – оставь это, живи сегодняшним днём, ведь…
Блок (перебивая):
Крестьяне на незначительной (я подчёркиваю – на незначительной) глубине нашли под бугорком скелет и непременно потребовали…
Л.Д.:
Не хочу знать, что они потребовали! Не хочу! Мне это надоело! Зачем я только пришла… опять истерики, опять скелеты! О, Господи! (Блок смеётся.) Смеёшься?
Блок:
Люба, милая, иди сюда. Ты очень вовремя пришла… очень вовремя услышала всё. Спасибо. Мне было так дурно… Опять этот сон. С тобой…
Л.Д.:
Значит, когда я тебе снюсь, тебе становится дурно?
Блок:
Представь себе! Если говорить серьёзно, сон (он повторяется раз за разом) есть нечто невыразимое… Является мне Она, протягивает руки… всё протягивает, тянет и тянет, а я… я каждый раз просыпаюсь так и не успев…
Л.Д. (осторожно):
Она – это я?
Блок:
Не всегда…
Л.Д. (спохватившись):
А что скелет? Тоже я?
Блок:
Скелет? (Смеётся.) у скелета на руке кольцо – железное или чугунное…
Л.Д.:
И что?
Блок:
Нет, ничего… (Задумывается.)
Л.Д.:
Не хочешь говорить, не говори.
Блок:
Я глупый гимназист… а ты – ты не такая. Я – жду своей смерти, в будущем настанет момент, когда я твёрдо узнаю, что моя смерть нужна… Нужна, ты понимаешь? Скепсис – суть моей жизни. А ты…
Л.Д.:
Я ненавижу, когда ты такой…
Блок (усмехается):
Какой?
Л.Д.:
Похожий на рыбу. (Блок смеётся.) Смейся!
Блок:
А ты не такая… ты… любишь отражения в зеркалах. Слишком к тому же…
Л.Д.:
Говори что хочешь. Но скажу тебе, не только ты видишь сны. Ты мне тоже снишься…
Блок (перебивая):
Я не говорил, что ты мне снишься.
Л.Д.:
Ты мне снишься непременно с какой-нибудь актрисой, красавицей писаной…
Блок (смеётся):
Что, правда? И что ты?
Л.Д.:
Прихожу к тебе на встречу, либо на Невском у Казанского, либо у Исаакиевского… помнишь, раньше… давно так было… а ты приходишь с другой. Я говорю, как же так, ведь мы…
Блок:
А я?
Л.Д.:
А ты говоришь: так получилось, извини… Ужасное чувство нанесённого оскорбления. Заканчивалось всё одинаково – я била её по красоте… (Блок смеётся.) Саша, хватит смеяться, я серьёзно…
Блок:
Я тоже серьёзно.
Л.Д.:
Я пришла поговорить с тобой.
Блок:
Я тебя слушаю.
Л.Д.:
Саша, я хочу оставить тебя, но…
Блок:
Что «но»?
Л.Д.:
Понимаешь, совсем оставить… но боюсь…
Блок:
Чего ты боишься?
Л.Д.:
Последнего слова… Последнего взгляда… За тебя боюсь… после того, что сегодня услышала здесь…
Блок (перебивая):
Забудь! Уже всё прошло. Ничего не бойся. Уходи!
Л.Д. (плачет):
Тебе всё так легко. Ты никогда никого не любил… а я любила… и люблю – слышишь – люблю тебя! Саша! Это сейчас – она, этот Чулков (я его ненавижу, слышишь?) а тогда… Помнишь ту морозную снежную ночь? Помнишь, мы вышли молча с Дворянского собрания, мы шли молча по Итальянской, к Моховой, к Литейной – к нашим местам, помнишь? Взвивались снежные вихри, снег лежал сугробами, глубокий и чистый… Ты начал говорить. Помнишь?
Блок:
И что же я говорил?
Л.Д.:
Не помнишь! Я тоже не помню – самых первых твоих слов не помню… но когда мы подходили к Фонтанке, к Семёновскому мосту, ты говорил, что любишь, что судьба твоя в моём ответе… не помнишь?
Блок:
Нет.
Л.Д.:
А я стала тебе говорить, что я тебя уже не люблю, что слишком долго ждала этих твоих слов, что вряд ли теперь можно всё вернуть…
Блок:
Ты говорила неправду.
Л.Д.:
А ты меня и не слушал. Ты продолжал говорить как-то мимо моего ответа… и я отдалась привычной вере в твои слова…
Блок:
К чему ты всё это сейчас?
Л.Д.:
К чему? А вот к чему. (Достаёт смятый маленький листок.)
Блок:
Что это?
Л.Д.:
Ты долго говорил, что для тебя вопрос жизни в том, как я приму твои слова… очень долго говорил – я всего не помню. Но помню, что я в душе не оттаивала, но действовала как-то помимо воли этой минуты, каким-то нашим прошлым, несколько автоматически… в итоге я приняла твою любовь. А ты вынул из кармана сложенный листок. Вот этот листок. Отдал мне и сказал, что он теперь принадлежит мне. Я храню его уже 4 года. Не знаю, буду ли хранить дальше…
Блок (подходит, берёт листок, читает):
"Мой адрес: Петербургская сторона, казармы лейб гвардии гренадерского полка, квартира полковника Кублицкого No 13. 7 ноября 1902 года. Город Петербург. В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне "отвлеченны" и ничего общего с "человеческими" отношениями не имеют. Верую в единую святую соборную и апостольскую церковь. Чаю воскресения мертвых. И жизни будущего века. Аминь. Поэт Александр Блок".
И жизни будущего века… этот маленький листок… теперь я вспоминаю. Ты сохранила его?
Л.Д.:
Как видишь.
Блок:
Интересно…
Л.Д.:
Саша, скажи мне сейчас, в эту минуту, глядя мне в глаза: она, или я? Тебе нужна я, или она? Любишь ты кого? Любишь ли ты кого-нибудь? Саша, не молчи! Саша!
Блок:
Ты говоришь так, как будто сейчас и тогда – равноценны по значимости… ты говоришь так, как будто совсем меня не знаешь, не понимаешь… ты… не зря появился этот листок, Люба.
Л.Д.:
Не зря, Саша. Ответь мне.
Блок:
Я люблю тебя. Ты это прекрасно знаешь.
Л.Д.:
Нет – ничего я не знаю. Если ты любишь меня, тогда почему я тебе не нужна, почему ты отшвыриваешь меня как дворовую собачонку, почему унижаешь, почему я должна слышать якобы случайно обронённые «с тобой неинтересно», почему я всегда должна была выпрашивать жалкие крохи ласки? Почему?
Блок:
Не знаю.
Л.Д.:
Зато я теперь знаю.
Блок (устало):
Люба, ты забываешь, я не такой человек… не обычный мещанско-буржазный… я поэт, и потом…
Л.Д.:
Да, ты поэт! Каменное изваяние! Я хорошо помню, как ночами обнималась с томами твоих стихов… в них для меня был ты, только в них… только они грели меня. Прости меня, я наверное такая слишком обычная как раз – мещанско-буржуазная…
Блок:
Нет.
Л.Д.:
Всё-таки мне посвятил гораздо больше, чем ей. Лишь этим тешусь.
Блок:
Да.
Л.Д. (успокаиваясь):
Конечно, она красавица… а какая я рожа, до чего подурнела! (Пауза.)
Блок:
Я тебе ещё раз говорю, я любил тебя, люблю, и всегда буду любить. Ты – моя милая, моя маленькая Бо. И потом мама считает тебя моим талисманом.
Л.Д.:
А Волохова?
Блок:
Волохова – влюблённость. Это разные вещи…
Л.Д.:
Значит её всё, а мне только слова?
Блок:
Поэт весь в словах.
Л.Д.:
И ты простишь мне Чулкова? И всех остальных, которые в будущем… (Подходит близко, рассматривает его лицо.) Каменный Блок… правду говорят. Саша, я каждый раз удивляюсь… Неужели простишь? Ведь что я с ним… (осекается) Но я прощу ли себе?
Блок:
Ещё раз говорю – я тебя люблю. Мне плевать на Чулковых и всех остальных тоже… Я Блок, а ты моя… жена.
(Долгая пауза. Блок продолжает курить, Л.Д. тихонько сидит на полу.)
Она пройдёт, иссякнет, как кончаются чернила, как исписывается бумага… толстые пачки бумаги. Ты – бесконечная. (Внезапно после паузы смеётся.) Меня как-то спросили – есть ли земное воплощение у Вашей Прекрасной Дамы? Я сказал – что вы! конечно же нет! Моя Дама – это Россия! (Снова серьёзен.) В идеалистическом смысле – нет… но… была. Была! То, что ты хранишь вот этот листок, держи его, храни… храни и после смерти… моей. Это – доказывает, что ты… Прости меня, милая, что я – это я, тебе не повезло…
Л.Д.:
Нет, Саша, это тебе не повезло, что я – это я… (Встаёт с пола, медленно идёт к выходу.)
Блок (не обращая на неё внимания):
Ты многого не знаешь, Люба! (Начинает рыться с остервенением в ящиках письменного стола.) Я писал то, что не говорил… и говорил, что не писал. Нет, я не о стихах – посмотри! Вот они письма! (Л.Д. не обращает внимания, продолжая медленно уходить.) Теперь всё рушится. Едва ли ещё не разрушилось… послушай меня, Люба! (Читает почти скороговоркой, сильно торопясь.) Пишу Вам как человек, желавший что-то забыть, что-то бросить – и вдруг вспомнивший, во что это ему встанет. (Смеётся.) Помните Вы-то эти дни – эти сумерки?
Л.Д. (не оборачиваясь):
Помню, Саша. Помню.
Блок (продолжает читать скороговоркой):
Я путался, говорил ужасные глупости… Когда я догонял Вас, Вы оборачивались с необыкновенно знакомым движением (Л.Д. на мгновение оборачивается и исчезает со сцены. Блок как будто этого не замечает и продолжает.) в плечах и шее, смотрели всегда недружелюбно, скрытно, умеренно. Когда я шёл навстречу, Вы подходили неподвижно. Вы держали платье маленькой длинной согнутой кистью руки в чёрной перчатке – шерстяной или лайковой. В другой руке держали муфту, и она качалась на ходу. Рука еле дотрагивалась (и вообще-то Ваша рука всегда торопится вырваться). (Пауза. Листает письма.) Больше это едва ли повторится. (Снова листает письма. Пауза, тишина.)
Прошу Вас прочесть это письмо до конца. Оно может быть интереснее, чем Вы думаете… Дело в том, что я твёрдо уверен в существовании таинственной и малопостижимой связи между мной и Вами. Так называемая жизнь (среди людей) имеет для меня интерес только там, где она соприкасается с Вами. Разумеется это и дерзко и, в сущности, даже недостижимо, однако меня оправдывает продолжительная и глубокая вера в Вас как в земное воплощение… Нет! (Корчится от боли.) Нет! …земное воплощение пресловутой Вечной… Нет! Женственности. Нет, Люба! Нет! Это не так! (Оглядывается и не замечает Л.Д.) Люба… (Зовёт тихо.) Люба… Её нет больше.
(Уходит в глубину сцены.)
Сцена вторая
Обстановка другой жилой комнаты. Задний план сцены отгорожен полупрозрачной тканью, за ней просматривается Блок. Звучит музыка (орган). Входят Александра Андреевна и Любовь Дмитриевна, Блок оживает, приникает к занавесу, движется в такт музыке.
Блок:
Ты отошла, и я в пустыне
К песку горячему приник.
Но слова гордого отныне
Не может вымолвить язык.

О том, что было, не жалея,
Твою я понял высоту:
Да. Ты - родная Галилея
Мне - невоскресшему Христу.

И пусть другой тебя ласкает,
Пусть множит дикую молву:
Сын Человеческий не знает,
Где приклонить ему главу.
(Блок затихает за ширмой, однако заметно, что его живо интересует происходящее в просцениуме.)
А.А.:
Нет, я совершенно не понимаю, что у вас с Сашей происходит! Это непостижимо! Я совершенно не представляю, что с ним творится! Что с тобой, Люба? Любушка, милая, сядь сюда. Ну? Он как сумасшедший, как с цепи сорвался! Злой! Грубый! Совсем помешался на своей Волоховой. Она же к нему холодна! Он – к ней, она вроде с ним везде, а вроде и не с ним… Ничего не понимаю! А ты? Тебе до ужаса горько, обидно и прочее, я понимаю тебя как женщина! Но, Люба, милая, как мать я тебя совсем никак не пойму! Что ты делаешь? Разве так его удержишь, вернёшь? Посуди сама. Слава Богу, хоть не разъехались…
Л.Д.:
… я всё-таки женщина…
А.А.:
И я женщина. И что? Ты жена сначала, потом уже женщина!
Л.Д.:
Мне горько это слышать.
А.А.:
Горько ей… Жизнь такова!
Л.Д.:
Жена – и женщина – она же и человек…
А.А.:
Ты посмотри на себя! Ты разве человек? Человек разве так поступает?
Л.Д.:
А как я поступаю? А? Чем я хуже его? Он гуляет, и я гуляю!
А.А.:
Саша не гуляет!
Л.Д.:
Ох, Александра Андреевна, когда бы Вы всё знали – так бы не говорили.
А.А.:
Я мать, Люба. Я, если что не знаю, так чувствую.
Л.Д.:
Он чуть женщину во мне не убил! Женщину!
А.А.:
Женщина – это дети, дом, любовь, семья! Вот, что такое женщина…
Л.Д.:
Нет! Это не для меня! Не для нас с Сашей…
А.А.:
Тебе, я знаю, сплошную эротику подавай! Наслаждения! Вот это для тебя женщина? Тебе надо возвышаться, властвовать, царить над теми, кто красивее тебя…
Л.Д.:
Да, я уродина! Но не надо лишний раз  меня тыкать в это мордой! Не надо! Обожания! Женщина хочет обожания и преклонения! Мне необходимо было ощутить себя женщиной!
А.А.:
Разве Саша…
Л.Д. (смеётся):
Саша не может мне этого дать. Просто не способен на это по своей природе – он Поэт. Он своё обожание, восхищение сразу перекладывал рифмой, записывал и приносил этот листочек мне… он любит больше рифмованные и нерифмованные речи о жизни, чем саму жизнь… а мне хотелось жизни попробовать…
А.А.:
Попробовала? Что ж такая убитая пришла?
Л.Д.:
Да, попробовала. Представьте, Александра Андреевна… уже темно, на потолке банальная электрическая лампочка – не важно! В несколько движений я сбрасываю с себя всё и распускаю блистательный плащ золотых волос… Отбрасываю одеяло на спинку кровати, протягиваюсь на фоне снежной белизны… Может быть Джорджоне? Может быть Тициан…  Помню, он так и смотрел издали, схватившись за голову… Потом подходит, опускается на колено, целует руку, что-то бормочет… Это ли не торжество женщины?
А.А.:
Люба…
Л.Д.:
Я была я, какой о себе мечтала, какой только надеялась когда-нибудь быть…
А.А.:
Неужели Саша…
Л.Д.:
Сашу я любила, люблю, всегда буду любить. Но этого он мне не может дать.
А.А.:
Бедный сын!
(Блок за занавесом оживает, ходит и пытается преодолеть преграду, делает какие-то знаки, но на него не обращают внимания.)
Л.Д.:
Я пришла поговорить о нас… совета спросить. Наши отношения…
А.А. (перебивает):
… это ваши отношения. Поговори о них с ним.
Л.Д.:
Я хотела… пыталась. Приходила к нему. У Саши был вновь истерический срыв – всё в комнате порушил. Когда я пришла, он лежал ничком на кровати. Он ко мне никак не обратился. Мы молча смотрели друг на друга… я не решилась говорить – так холоден и пуст был его взгляд! Потом ушла, он так и лежал…
(Пауза)
У меня будет ребёнок.
(Пауза)
А.А.:
Радость! Какая нечаянная радость! Счастье! Вот оно счастье! Ваше счастье, Люба! Милая! (обнимает, целует) Почему же Саше не сказала? Он… Он будет очень рад…
Л.Д.:
Я не уверена в этом…
(Блок с остервенением пытается пройти через преграду.)
А.А.:
Почему же?
(Л.Д. наклоняется к А.А. и что-то говорит на ухо и тут же быстро уходит. Блок в это мгновение прорывается к матери.)

Сцена третья
Там же. Блок и Александра Андреевна.
Блок:
Мама! Здесь была Люба? О чём вы говорили? Зачем она приходила?
А.А.:
Милый Саша! Как хорошо, что ты пришёл! Поздоровайся со мной, с тётей и рассказывай, рассказывай…
(Блок опешив, ищет глазами тётю. В тёмном углу сидит Мария Андреевна.)
Блок:
Здравствуй, тётя! Мама, зачем Люба приходила? У меня сердце не на месте…
А.А.:
Сначала расскажи, как живешь? Как вы с ней живёте?
М.А.:
Мы теперь почти ничего о тебе не знаем! Совсем забываешь родных…
Блок:
Это уже совсем непонятные претензии! Зачем? Живём мы хорошо… Хорошо, и лучшего желать мне не приходится! Не надо лучшего…
А.А. (перебивает):
Хорошо? А стихи? Как твои стихи? Сашура, мне тебя жалко…
Блок:
Не надо, мама, меня жалеть. Не надо вот этого! Я этого не пойму никогда. Жалость! Чем хуже жить, тем лучше можно творить! Я пишу хорошие стихи, но подлинной жизни в твоём семейном понимании у меня нет и не может быть. Жизнь и профессия для меня несовместимы!
М.А.:
У тебя жена, мама… как ты можешь так говорить? Не понимаю твоей… жестокости… бессердечности что ли. Не признаю тебя такого!
Блок:
Мама – это отдельно от всего. А так – сейчас – на всём острове моего сердца – только мы втроём: я, Люба, Наталья Николаевна… как-то странно все друг к другу относящиеся… я понимаю ваши вопросы и ваш интерес, понимаю ваше неприятие всего, отторжение даже может быть нашего склада отношений… но я не могу иначе! Я так устроен – идти против себя – мне невозможно… (Подходит к матери.) Наталью Николаевну я теперь вижу не часто уже… мне это очень тяжело.
А.А.:
А как же Люба?
Блок:
Тут всё хорошо, мы живём вместе – пока не разъехались.
А.А.:
Саша, неужели ты не понимаешь…
Блок:
Люба – моя жена. Мы любим друг друга – тут ничто не обсуждается…
М.А.:
Тут какое-то лицемерие! Я не могу спокойно слушать…
Блок:
Где лицемерие? Где? Во мне? В моей жизни, стихах?
М.А.:
Везде! В твоей и её жизни.
Блок:
Тётя, ты не права.
М.А.:
Сашура, милый… со стороны всегда виднее. Послушай нас – надо что-то решать…
Блок:
Что же?
А.А.:
Люба действительно была здесь. У неё будет ребёнок.
М.А.:
Я её тоже видела… мельком. Жизнь, здоровье… но показалась мне какая-то грубая, некрасивая… прости Саша, но нехорошее впечатление.
Блок:
Почему она это сказала вам, а не мне?
А.А. и М.А. хором:
Потому что боится тебя! Ты груб Саша!
Блок:
Да, но я её муж. Я! Не вы!
А.А.:
Вспомнил… муж! Она приходила к тебе…
Блок:
Да, приходила…
А.А.:
Но ты не сказал ей ни слова!
Блок:
Она молчала… не решилась. Где она? Я пойду…
А.А.:
Саша, подожди…
Блок:
Что, мама?
А.А.:
Помни, она твой талисман! Помни и не обижай её, не обижай только…
Блок:
Хорошо, мама. (уходит)

Сцена четвёртая
Там же. Александра Андреевна и Мария Андреевна.
М.А.:
Нет, кончилась Люба – где уж ей с Волоховой тягаться! Люба прелестная, но кокетство её, согласись, неприятно и резко, жажда жизни и успехов сильней всего остального… её женственность внешняя, неглубокая. Это плохой признак.
А.А.:
А какой они раньше были парой! Я не могла нарадоваться…
М.А.:
Всё – похоже сказке конец. Ничего уже не вернуть. Теперь ещё эта история… Вообще, Аля, толковать о том, настоящая или не настоящая Люба или Наталья Николаевна и прочие, я считаю, совершенно праздное занятие. Всё это сущая чепуха! Вечной любви и вечной страсти, как у Тристана и Изольды, больше нет. Саша и Люба вообще не Тристан и Изольда. Люба существо бесконечно жизненное и вполне эгоистическое, жаждущее прежде всего поклонения и наслаждений…
А.А.:
Я это уже, к сожалению, поняла…
М.А.:
Почему к сожалению? Тут уж какая уродилась… он – поэт с исключительно страстным темпераментом и громадным воображением. Ну, любили друг другу несколько лет до брака и несколько после, ну была сказочная юность и кончилась. Теперь наступило иное.
А.А.:
Теперь наступило иное…
М.А.:
Аля, здесь ничего не попишешь, и нечего по этому поводу печалиться, устраивать истерики и прочее.
А.А.:
Маша, Люба – Сашин ангел-хранитель, им нельзя никак расставаться! Никто из нас этого не перенесёт. Как ты не понимаешь! Надо что-то делать. Ведь теперь он совсем от неё уйдёт…
М.А.:
Я тебя не пойму, Аля – то говоришь, Люба плохая, дурно на Сашу влияет, а Наталья Николаевна – хорошо, теперь наоборот Люба – хорошо… Ему нужна была смена эмоций, да, не более, и поэтому полюбил именно Волохову, которая просто противоположна Любе. Она гораздо интеллигентнее её и тоньше, и литературнее… а Люба немедленно бросилась в объятья первого встречного мужчины…
А.А.:
Молчи!
М.А.:
… едва почувствовав его холод…
А.А.:
Волохова уже отходит! Я это чувствую, вижу… Какой он мрачный, какой у него взгляд… снова подступает к нему вплотную пустота… я боюсь – как он воспримет весть о ребёнке… Бедный, бедный мой Саша, Сашура!.. (Без сил падает в кресло, М.А. хлопочет около.)
М.А.:
А мне в этой истории ужасно жаль маленького крошку… Его ещё нет на этом свете, а тучи уже сгущаются… Кто в этом мире будет рад его появлению? Кто? Скажи мне, Аля? Кто улыбнётся ему? Никто! Вот она – правда! Что тебе сказала Люба, помнишь? Вытравить хочу его. Устранить этот мешающий мне элемент. Это ужасно! Кому, чем мешает этот маленький комочек жизни? Эта капля в бескрайнем море людских жизней… как ему не повезло. Бедный…
А.А.:
Подождём… Не спеши, Маша. Посмотрим, что скажет Сашура.


Сцена пятая
Обстановка православного храма. Людей мало. Слышны пение и голос священника. С правой стороны сцены скамья в тёмном углу церкви. Слева входят Блок и Любовь Дмитриевна, проходят медленно по церкви, держась за руки, к скамье. Садятся. Некоторое время сидят молча, обнявшись и слушая пение.
Л.Д. (шёпотом):
А что, Вы действительно не поверили, что именно в том трактире сидел Свидригайлов?
Блок:
Любовь Дмитриевна, я ждал Вас сегодня час, два, три… я думал, что Вас совсем уже не будет… Но, Боже мой, Вы пришли! Такая высокая, статная, морозная! Вы не представляете, как я счастлив! (целует) Ты не представляешь, какая перемена произошла в моём внутреннем мироощущении после нашего недавнего объяснения! У меня нет холодных слов в сердце – у меня громадное, раздуваемое пламя в душе, я дышу и живу тобой!
Л.Д.:
Саша… (целует)
Блок:
Солнце моего Мира… Мне невозможно сказать всего, но ты поймёшь… Ты поняла и понимаешь, чем я живу, для чего я живу, откуда моя жизнь. Если бы теперь этого не было, - меня бы не было. Если этого не будет – меня не будет.
Л.Д.:
Саша, молчи, прошу тебя, милый, не надо снова об этом… Зачем говорить о смерти, когда мы так счастливы? Я хотела с тобой поговорить о другом. Да-да, именно сегодня, сейчас. Хочу просто быть с тобой, просто думать только о тебе – для меня это успокоение и счастье… я сегодня устала. Кончается ещё один скучный, бестолковый и утомительный день – без тебя. Я совсем устала и отупела… хочу просто быть с тобой.
(Пауза. Слушают пение.)
Блок:
Милая, ты хотела о чём-то поговорить со мной?
Л.Д.:
Да… Саша, я не могу оставаться одна со своими сомнениями… помоги мне – я боюсь… ты должен мне помогать во всём, я хочу и могу только любить…
Блок:
Говори, милая…
Л.Д.:
Да, я могу только любить, я ничего не понимаю, я ничего не хочу больше, только любить тебя…
Блок:
Я тоже тебя люблю!
Л.Д.:
Понимать, рассуждать, хотеть – должен ты. Пойми же всей силой твоего ума, взгляни в будущее всей силой твоего провидения… развей мои страхи…
Блок:
Чего ты боишься? Что гнетёт тебя?
Л.Д.:
Я боюсь себя, своей природы… боюсь потерять… нет – боюсь иметь детей.
(Пауза. Пение.)
Блок:
Не знаю, что сказать.
Л.Д.:
Ничто так не ненавижу на свете, как материнство, я так его боюсь, что бывают минуты…
Блок (резко):
Что?
Л.Д.:
Что я готова отказаться от брака с тобой при мысли об этой возможности.
Блок (после паузы):
Ты должна быть свободна от сомнений, и можешь твёрдо верить мне в том, о чём ты думаешь. Всё это я не могу довольно ясно выразить в эту минуту, но знай: детей у меня никогда не будет.
(Гаснет свет, пение прекращается, на сцене улица, лунная ночь перед Казанским собором, звучит органная музыка. Блок ведёт за руку Любовь Дмитриевну.)
Л.Д.:
Нет, я не пойду туда! Стой!
Блок:
Почему? Идём же! Я хочу говорить с тобой именно там!
Л.Д.:
Саша! Я не пойду! Зачем ты меня мучаешь сейчас? Мне и так очень тяжело…
Блок:
Тебе станет легче. Идём.
Л.Д.:
Нет, мой дорогой, любимый, не пойду! Ты же знаешь, я настороженно отношусь к религиозным обрядам… Давай поговорим здесь – на улицах нашего города…
(Блок хочет возразить, но Любовь Дмитриевна его останавливает жестом.)
А за меня не бойся совсем; не хорошо это, я знаю, но я теперь отношусь тупо и равнодушно ко всему чуждому…
Блок:
Когда-то, помнишь, мы встречались в нашем соборе, на нашей скамье… или шли через весь город… сюда. Молча.
Л.Д.:
Всё как-то прошло мимо, совершенно не затрагивая меня, точно ничего и не было…
Блок:
Люба…
Л.Д.:
Саша! (обнимает) В голове всё время вертятся твои слова, стихи, фразы из писем… но… ничего уже нет. Всё прошло мимо… я не могу это сказать, ты сам понимаешь, чем я живу теперь и что для меня всё остальное…
Блок:
Я не понимаю тебя, Люба! Чем ты живёшь?
Л.Д.:
Я сама себя не пойму… и живу так – не пойми как, чем…
Блок:
Я потому и привёл тебя сюда, на наше место. Потому что знаю, о чём хочешь говорить… Да – мама мне уже сказала. Молчи! Все люди – все! – грубые, подозрительные… у меня, в конце концов, просто чувство отвращения ко всем им и к тому внутренне нечистому, что они говорят, думают, что будут говорить…
Л.Д. (сжавшись):
Уже говорят?
Блок:
Нет. Я не имею в виду наших домашних… просто… и не думай, что я из красного благородства. Ведь, в сущности, это я во всём виноват…
Л.Д. (сжавшись ещё больше):
Саша, убей меня.
Блок:
Всё это пошлость, гадость…
Л.Д.:
Что пошлость? А не пошлость и гадость то, как ты мучил меня?
Блок:
Я же говорю, я сам во всём виноват…
Л.Д.:
Глупую девчонку вздумал теоретизировать… ведь я была вся – твоя! Только твоя! И телом и душой… а ты… это беру, это не беру, это надо, это не надо…это ни к чему нам, видите ли. А я хочу быть ещё и любовницей, хочу чтобы ценили меня, живую женщину, а не прекрасную даму, недосягаемую как звезду… я хотела и хочу обожания…
Блок (мрачнея, явно злясь и отворачиваясь):
Молчи. Ребёнка я принимаю. Не смей с ним ничего делать! (Смотрит в глаза.) Слышишь? Иначе – смерть. (Идёт прочь.)
Л.Д. (идёт за ним):
Нет, Саша, я не хочу, не могу… Зачем? Зачем он тебе? Это же всё ложь! Ложь! Зачем?..


Действие второе
Сцена первая
Обстановка питейного заведения на Гороховой улице. Звучит органная музыка. В центре за столом сидит Блок – один, обхватив голову руками. Вокруг за столиками и у стоек все застывшие. Чулков сидит в дальнем углу и пристально смотрит на Блока. Блок выпивает, музыка стихает.
Блок:
Я - Гамлет. Холодеет кровь,
Когда плетет коварство сети,
И в сердце - первая любовь
Жива - к единственной на свете.

Тебя, Офелию мою,
Увел далёко жизни холод,
И гибну, принц, в родном краю
Клинком отравленным заколот.
(Возникает шум кабака – все посетители «оживают».)
Чулков:
Эй, Блок!
(Блок не реагирует.)
Блок:
Люба довела маму до болезни… Люба отогнала от меня людей…
Чулков (не вставая с места):
Блок, ты не слышишь меня?
Блок (обернувшись):
Люба создала всю ту невыносимую сложность и утомительность отношений, какая теперь есть… (Чулкову) Чулков, иди сюда! (Чулков медленно пробирается к столику Блока.) Люба выталкивает от себя и от меня всех лучших людей, в том числе мою мать, то есть мою совесть. (Чулков подходит, садится рядом.)
Чулков:
Ну, здравствуй, Саша! (Хлопает по плечу.) Как здоровье Любови Дмитриевны?
Блок (наливает в два стакана):
Люба испортила мне столько лет жизни, измучила меня и довела до того, что я теперь.
Чулков:
Э… Смотрю тебе совсем плохо, друг…
Блок:
Как только она коснётся жизни… она… нет – хуже, чем дурным человеком, хуже!
Чулков:
Не говори! Баба – огонь! Да, мы с ней славно… было дело! А бросила меня как – сказка! Хуже не придумаешь! (Смеётся.)
Блок (хватая Чулкова за лацканы):
… страшным, мрачным, низким, устраивающим каверзы существом. Люба на земле – страшное существо, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные…
Чулков (ещё пуще смеётся):
Да ты совсем не в себе, смотрю… Брось её! Брось! Зачем она тебе?
Блок (зверея):
Я бы тебя удавил. Здесь – в этом дохлом месте, дрянном кабаке! Когда бы не моя фамилия, тебя, Чулков, нашли бы утром в луже вонючего пива…
Чулков:
Блок с немецкого переводится как тряпка?
(Пауза)
Блок (отпуская его, устало):
Я пьян, конечно, уже окончательно… Потому остаётся только просить, благодарить, славословить, чтобы не случилось чего-нибудь… Боже мой, Боже мой, я пьян…
Чулков:
Вы с Любовью Дмитриевной, кажется, ждёте ребёнка?
Блок:
Да.
Чулков:
Поздравляю! Передавай привет и самые лучшие пожелания…
Блок:
Иди к чёрту!
Чулков:
Подожди, Саша, чего такой злой?
Блок (внезапно смеётся):
Нет, я не злой! Глупо злиться мне, в моём положении. Да на кого – на тебя. На Чулкова! Ты существо настоящее – состоишь из настоящего, у тебя даже прошлого нет – ты только пошлый анекдот, литератор, метко выдуманный эпизод из жизни отдыхающих… Вся психологическая путаница относится всегда к настоящему… У нас с Любой есть прошлое, великое прошлое – оно одно способно наполнить смыслом десятки, сотни жизней! У нас есть будущее – наш сын… я уверен – сын!
Чулков:
Уверенности в тебе много, слишком много… Мальчик может родится, но на кого он будет похож? На тебя? А? или на меня? А может ещё на какого-нибудь неизвестного нам литератора либо актёра?..
(Блок бледнеет и сжимает кулаки, однако сохраняет полное спокойствие.)
Блок:
Я тебе расскажу один случай. Был свидетелем его за границей – видел из окна гостиницы. В повозке везли труп мужчины, впереди шёл человек с факелом. Провезли во двор и заперли ворота. Потом вытащили и раздели. И никто из следующих прохожих не знал, что за этими воротами раздетый труп.
Чулков:
И что? Не понимаю…
Блок:
И не поймёшь. В тебе нет ощущения будущего. Ты пуст как эта бутылка.
(Не глядя отшвыривает пустую бутылку.)
Чулков:
Всё равно – хоть раздетый там труп, хоть одетый – ты же мужик! Ты же Блок! А твоя жена… Тьфу! А ты всё возишься с ней…
Блок (вскакивает, тряся Чулкова, кричит):
Это мой сын! Ты слышишь, скотина? Мой! Мой сын!
(К ним подскакивают другие, в том числе и Марта – разнимают.)
Чулков (отряхаясь и собираясь уходить):
Всё-таки дурак ты, Саша, дурак. Будущее у него есть… ну-ну. (Уходит.)
Сцена вторая
Пустая сцена. Блок отшвыривает трактирный столик. И идёт к стоящей рядом постели. В дальнем углу разбитое пианино. Все люди уходят. Остаётся лишь Марта.
Блок:
Иди, иди, Чулков! Иди. (В изнеможении падает на кровать.)
Люба довела меня до этого, Люба… Она послана на Землю, чтобы мучить людей и уничтожать ценности… (Осекается – замечает Марту, что она рядом и не уходит.) Но четыре года до свадьбы сделали своё дело! Я не могу с ней расстаться и люблю её! Люблю! (Кричит.)
Марта:
Aleksandr. Entspannen Sie sich. Du bist sehr m;de? Du bist genau wie ich ... sogar das letzte Mal - so sch;n, intelligent, sch;n, aber ... seltsam! Aber so was? Ich mag dich! Und ich sage Ihnen? Haben Sie eine Frau? Und die Kinder? Und ich war einmal in der Liebe ... nein, nein, ich keinen Mann und Kinder haben ... da ist keiner. (Александр. Расслабься. Ты очень устал? Ты мне сразу понравился… ещё в прошлый раз – такой красивый, умный, чудной, правда… странный! Но что с того? Ты мне нравишься! А я тебе? У  тебя есть жена? А дети? А я была раз влюблена… нет-нет, мужа у меня нет… и детей тоже нет.)
Блок:
Und m;chten Sie Kinder haben? (А ты хотела бы иметь детей?) (в зал) нет – это совсем не видение, а самая, что ни на есть реальность. 25 января, третий час ночи. И уже второй раз – с ней…
Марта:
Kinder? Nat;rlich - ja! Wie kann man Kinder nicht wollen? Aber nur in der Familie ... wie will ich eine richtige Familie! Ehemann! Kids! Home! Ich w;re der gl;cklichste der Welt - wenn ich nur eine Familie ... Haben Sie eine Familie, Alexander haben? (Детей? Ну конечно – да! Как можно не хотеть детей? Но только в семье… как же я хочу настоящую семью! Муж! Дети! Дом! Я была бы самой счастливой на свете – если бы  только у меня была семья… А у тебя есть семья, Александр?)
Блок (в зал):
Зовут её Мартой. Она – глупая немка – почти не говорит по-русски и так глупо смеётся… (Марта смеётся.)
Марта:
Warum schweigen Sie? (Почему ты молчишь?)
Блок (в зал):
У неё две большие каштановые косы, зелёно-чёрные глаза, лицо в оспе, уродливо всё… кроме божественного и страстного тела…
Марта:
Ich will nicht reden, nicht sagen. Aber ich wei; - Sie haben eine Frau. (Не хочешь говорить, не говори. Но я знаю – у тебя есть жена.)
Блок:
Ja, ich habe eine Frau. (Да, у меня есть жена.)
Марта:
Und du liebst sie nicht ... (И ты её не любишь...)
Блок:
Liebe. Wir haben schnell Baby. (Люблю. У нас скоро родится ребёнок.)
Марта:
Kind? So haben Sie eine Familie? House? Sind Sie hier mit mir? (Ребёнок? Значит у тебя есть семья? Дом? А ты здесь, со мной?)
Блок:
Ja, mit Ihnen und mit Ihnen zum zweiten Male. Und meine Aufregung jedes Mal w;chst. Nun wei; ich, dass zwangsl;ufig verlieben sich in dich, in deinem g;ttlichen K;rper, in den Haaren ...
(Да, с тобой, и с тобой уже второй раз. И волнение моё растёт с каждым разом. Прекрасно знаю, что неизбежно влюбляюсь в тебя, в твоё божественное тело, в твои косы…) (Марта хохочет.)
Марта:
Aber ich bin h;sslich - aussehen! .. (Но я же уродина – посмотри!..)
Блок:
Shut up! I - nicht ein Junge, ich kenne diese h;llische Musik der Liebe ... na ich wei;. Und jetzt klingt es f;r mich! Stone ist in seinem ganzen Wesen, aus dem es kein Ergebnis ... (Молчи! Я – не мальчик, я знаю эту адскую музыку влюблённости… прекрасно знаю. И сейчас она звучит  во мне! Стон стоит во всём существе, от которого нет никакого исхода…)
(Пауза)
Марта (отстраняясь и задумываясь):
Sie sind so seltsam zu sagen ... (Ты так странно говоришь…)
Блок:
Du bist nicht h;sslich. (Ты не уродина.)
(в зал) кто я – она, конечно, не знает.
Du hast mich dummen Schuljungen gemacht ... (Ты превратила меня в глупого гимназиста…)
Марта (хохочет):
Und Sie sagen mir, dass du deine Frau lieben? Ich glaube dir nicht! (И ты говоришь мне, что любишь жену? Я тебе не верю!)
Блок (в зал):
Женским умом и чувством, в сущности, она уже поверила всему, поверит и остальному, если бы я захотел.
(Марта встаёт с кровати – идёт в угол к разбитому пианино. Берёт несколько глубоких нот, красивых аккордов.)
Моя система – превращения плоских профессионалок на три часа в женщин страстных и нежных – опять торжествует! Всё это так таинственно…
Марта (из угла):
Alexander, magst du? (Александр, тебе нравится?)
Блок (в зал):
Её совсем простая и мужицкая душа становится арфой, из которой можно извлекать все звуки!
Марта (подходит):
Alexander ... Wenn du mich nicht liebst deine Frau und du mich liebst ... Wir k;nnten ... Ich w;rde alles fallen lassen ... Sie wissen, wie ich der Familie Traum! Ich gebar Ihre Kinder! Nun, was lachst du werden? (Александр… Если ты не любишь свою жену, а любишь меня… мы могли бы… я бы всё бросила… ты же знаешь, как я мечтаю о семье! Я родила бы тебе детей! Ну что ты смеёшься?)
Блок:
Funny Sie, Martha ... (Смешная ты, Марта…)
(в зал) Может быть я уже лечу вниз? Моя жена не всегда уже имеет силу и волю сдержать меня или рассердиться на меня… или это оттого, что она уже ушла в думу о ребёнке? Не знаю. Как редко даётся большая страсть! Но когда она приходит – после неё ничего не остаётся… когда же страсти долго нет, её место заступает поганая похоть.
(Марте) Sie wissen, wie viel Leidenschaft selten gegeben? Wind Leidenschaft! Storm! Es gibt nichts mehr - all die Leidenschaft! Und "es" - auch all die Leidenschaft! Ist Leidenschaft - der gleiche Sturm, sondern in einer Art Ring von Angst ... Es ist Leidenschaft - befreiende Sturm, wenn Sie die Welt zu sehen von den hohen Bergen. Und dann wird die Welt - meins. Ich liebte meine Frau! Es scheint mir, weil ich sie jetzt ... und ihr Kind - so lieben, zu ... weil die ganze Welt - meine! Froh, dem Eigent;mer der Leidenschaft - richtig? (Знаешь, как редко даётся большая страсть? Ветер страсти! Буря! Не остаётся ничего – весь страсть! И «она» - тоже вся страсть! Есть страсть – тоже буря, но в каком-то кольце тоски… Есть страсть – освободительная буря, когда видишь мир с высокой горы. И мир тогда – мой. Так я любил свою жену! Мне кажется, так люблю её сейчас… и её ребёнка – тоже так… ведь весь мир – мой! Радостно быть собственником в страсти – верно?)


Сцена третья
Сцена разделена полупрозрачной ширмой – за ней улица, ночь. Казанский собор. Ходит Блок, встречается с какими-то людьми - препирается с ними, злится и прочее. Просцениум – жилая обстановка, посередине – огромное зеркало. Любовь Дмитриевна перед зеркалом, беременная, с книгой в руках, спиной к залу.
Л.Д. (пафосно декламируя):
Отец мой, в комнате своей я вышивала…
Отец мой, в комнате своей я вышивала…
(Долго не может подобрать интонацию начала – сердится. Наконец начинает.)
Отец мой, в комнате своей я вышивала;
Принц Гамлет вдруг, в расстегнутом камзоле,
Без шляпы, в неподвязанных и грязных,
По щиколотку спущенных чулках;
С дрожащими коленями, бледнее
Своей рубашки, с видом жалостным таким,
Как будто вырвался из ада, чтоб вещать
Об ужасах, предстал передо мною.
(Пауза. Ходит по комнате. Блок за ширмой снова с кем-то встречается – ссорится опять.)
Взял за руку меня он, крепко сжал ее
И, отступая на всю длину своей руки,
Другую приложив к бровям, стал мне в лицо
Глядеть так пристально, как будто срисовать
Его хотел. Он долго так стоял
И наконец, слегка мне руку покачав
И трижды головой кивнув вот так,
Вздохнул так горестно и так глубоко,
Как будто разрывалась грудь его
И прекращалась жизнь. Потом меня пустил он;
И повернув лицо ко мне через плечо…
 (Входит Блок – пьяный, оборванный, грязный. Л.Д. вскрикивает, прерывает декламацию.)
Саша!
(Блок хватает Любовь Дмитриевну за кисть и пристально смотрит в глаза. Пауза. Слышно хриплое дыхание Блока и глубокое мягкое дыхание Любови Дмитриевны.)
Блок:
Ты помнишь ли кто я?
Л.Д.:
Дорогу он без глаз, казалось, находил;
Он без их помощи дошел до двери,
И блеск их до конца был обращен ко мне.
Блок (смеётся):
Привет вам Розенкранц и Гильденстерн! Из той области? Верно? Я их всех ненавижу! Всех до единого!
Л.Д. (пытаясь вырвать руку):
Пусти, мне больно, Саша!
Блок:
Всех! Мы знаем, мы поможем, доверься нам… Как бы не так! Всех ненавижу! Я – Александр Блок! (Отпускает руку и начинает крушить всё вокруг.) Хотят снять маски! Хотят смешать меня с дерьмом! Сделай это, напиши то… А твоя жена, Саша… Саша, я хочу тебе только хорошего… Получайте хорошее! Получайте! Ты измельчал, Саша! Твои образы заезжены, мысли мелки, метафоры скупы! Так? Получай! Сознайтесь честно – Прекрасная Дама – это Россия! Ведь так? (к Л.Д.) так, я спрашиваю? Что ты молчишь? Ну что? Так или не так? Ты или она? Вот оно – зеркало – посмотри в него и скажи! Только не молчи, Люба! Молчишь? А вот так тогда! (Разбивает зеркало. Л.Д. швыряет книгу оземь, хочет уйти. Блок останавливает её. Л.Д. плачет. Пауза.) Ну всё. Всё. Прошло. (Встаёт на колени – обхватывает её руками.) Прости  меня, милая, Люба, прости. (Пауза.)
Погладь мои волосы… А? как раньше, помнишь? (Л.Д. неуверенно гладит. Блок плачет.) Люба! Какой я дурак! Прости меня! Я чуть не погубил тебя и себя… нет, я не про то… Будущее! Теперь у нас (целует её в живот) оно есть. Это же так просто! Я – метался, метания все пусты – они в настоящем… и быстро так, молниеносно отскакивают в прошлое! Нет, в будущее так не попасть… во всех нас одно только настоящее – его слишком много… оно повсюду… даже в гениях? Да, а почему нет? В будущее нужен прорыв! Прыжок! Будущего не может быть много! Как его найти? Своё будущее? Как, если его, быть может, всего одна капля – одна капля будущего в безбрежном океане настоящего…
Л.Д.:
Я понимаю к чему ты клонишь. Мне это совершенно не близко!
Блок:
Вот здесь, в тебе – уже Человек! Знаешь, чем он отличается от нас с тобой? Не знаешь? Тем, что он отыскал эту каплю в бесконечности! Он только отыскал, а мы – мы уже её потеряли. Нам сейчас нужно схватиться за него – он способен помочь! Я верю! И хочу, чтобы ты – верила… Ты веришь?
Л.Д. (холодно, отходя):
Не знаю.
Блок:
Почему?
Л.Д.:
И тебе всё равно, что ребёнок не твой?
(Пауза.)
Блок (продолжая стоять на коленях):
Всё равно. Он наш. (Л.Д. горько смеётся.) Не смейся!
Л.Д.:
Саша…
Блок (прерывая,  вставая с колен.):
Молчи! Я сейчас уйду… Молчи! Это ночное чувство непоправимости… все отворачиваются от меня и плюют – пусть! У меня была молодость, милее всего – прошедшее, ты – святое место моей души! Ты помогала всегда… не знаю, чем. И вот теперь, когда ты даришь надежду на будущее…
Л.Д.:
Саша, как ты банален…
Блок (смотрится в осколок зеркала):
Нет! Нет! Когда я влюбился в твои глаза, в них мерцало материнство – какая-то влажность, покорность непонятная… что, всё это было обманом? Скажи мне сейчас в глаза! Вот в эти глаза! (Пауза.) Знаешь, грехи мои так тяжки, что по утрам мне приходят мысли об исповеди. (Смеётся. Л.Д. сидит в углу подавленная.) Всё было обманом… но нет, не беспокойся! Когда я умру, всё это прекратится. (Уходит, быстро возвращается.)
Люба! Я самый счастливый человек на свете! Запомни – самый! Потому что – живу. Мы – живём! И будем жить (Показывает на её живот.) Запомни! (Целует Л.Д. и уходит.)


Сцена четвёртая
Там же. Любовь Дмитриевна одна.
Л.Д.:
Самый счастливый! Он счастлив! А я? Что я? Я самая счастливая? (Плачет.) Я самая несчастная! (Пауза. Плачет.) Счастливая семья, быть может? Муж, жена и сынишка? О, Господи! Какая это семья! Какой он муж, и какая я жена? Всё ложь! Ложь! Опять ушёл! Я брошена, одна! Он говорит, счастливый… мне бы хоть кусочек его счастья! Но где оно? (Поднимает с пола осколок зеркала, смотрится.) Какая я стала страшная… где моя красота? Это он забирает её, он… Вот уже несколько месяцев я слежу день за днём как уродуется моё тело, как растягивается кожа… Нет! (Бросает осколок.) Я не нахожу в душе ни одного уголка, которым могла бы полюбить гибель своей красоты! (Пауза. Бродит по комнате.) Но я покорно готовлюсь к встрече… готовлюсь как настоящая мать… к встрече ребёнка… ребёнок… (Внезапно смеётся.) Ох, Саша, Саша! Как же тебя угораздило полюбить его! Ведь он… зачем? Пусть это будущее, но это чужое будущее в конце концов. Чужое! Что Саша нашёл в этом? Хочет стать образцовым отцом? Но он Поэт! Либо одно, либо – другое! Или он творит, или нянчится с дитём. Совмещать это невозможно! Невозможно! (Пауза. Ходит по комнате, держась за живот.) Одна капля будущего… капля – она в тебе самом эта капля, Саша! В тебе! Прорыв, прыжок – всё в тебе! Это мы останемся в жалком настоящем… Мы все – нам даже в прошлое нет пути – мы вспыхиваем и исчезаем как… (Осекается, озирается.) Развеваемся как пепел – в ничто. Мы есть, и нас уже нет. В тебе будущее, Саша. (Гладит живот.) В тебе… Ты сам – будущее. (Снова берёт осколок.) Вот зеркало моё разбил, счастливый… Зачем? Зачем такая злость? А если он возьмёт и умрёт? А! (В страхе бросает осколок, в волнении ходит по комнате.) Что же это я такое говорю? Глупая! Дура! Что говорю… Куда он ушёл? Бросил меня! Саша… Саша! (Кричит.) Сашенька! (В слезах, истерика.) Почему меня все бросили? Я боюсь, Саша! Саша!
(Вбегает Блок. Любови Дмитриевне становится плохо – Блок подхватывает её.)
Блок:
Люба, я здесь. Что такое? Тебе плохо? Доктора? Или поедем – к доктору? Что? Не молчи, милая! Крошка, не молчи! Я здесь! Я – Саша, рядом! Я люблю тебя, слышишь!
(Л.Д. слабо улыбается.)
Л.Д.:
Теперь и я – самая счастливая… но, кажется, начинается…


Сцена четвёртая
За полупрозрачной ширмой – ослепительный свет; перед ней пустая чёрная сцена. Блок один. Ходит в волнении. Звучит органная музыка, истошные крики рожающих женщин. Постепенно свет за ширмой уходит, вырисовывается абрис Казанского собора. Лунная ночь. Раздаётся крик ребёнка. Блок, встрепенувшись, убегает на крик, прорывается сквозь ширму со словами: Люба, Люба, я здесь, я иду. Пустая сцена. Звучит органная музыка. Пространство за ширмой вновь заливает белый свет.


Сцена пятая
Обстановка жилой комнаты. Александра Андреевна и Мария Андреевна. М.А. сидит за письменным столом. А.А. в волнении ходит по комнате. За ширмой – Казанский собор в закатном освещении. Органная музыка плавно переходит в громкое навязчивое тиканье часов.
М.А. (протокольным голосом):
Третье февраля. Петербург. У Любы вчера родился мальчик. Роды были очень трудные и долгие. Очень страдала и не могла. Наконец, ей помогли. Он слабый, испорчен щипцами и долгими родами. (Пауза. Пишет.) У Саши много неудач, но работа и деньги есть. (Александре Андреевне) Знаешь, Аля, Саша сейчас стал какой-то особенно человечный! С небывало светлым лицом! Никогда таким его прежде не видела.
А.А.:
Ты тоже заметила?
М.А.:
Конечно! Это трудно не заметить…
А.А.:
Да… Давно не видела, пожалуй с самого детства, его таким улыбчивым…
М.А.:
И даже голос точно другой, теплее…
(Пишет.) Шестое февраля. Петербург. Были хорошие часы, теперь опять плохо. У Любы родильная горячка, молоко пропало, ребёночек слабый…
А.А. (перебивая):
Выбрал ему имя – Дмитрий, в честь деда – Менделеева. И смотрит не по-своему, светло, рассеянно. Спрашиваю, о чём, Сашура, думаешь? Отвечает – да, вот… как его теперь… Митьку… воспитывать? И улыбается…
М.А. (пишет):
Восьмое февраля. Петербург. Ребёночек умирает. Заражение крови. Люба сильно больна. Будто бы не опасно, но жар свыше 39 градусов и уже третий день. Уныло, мрачно, печально.
А.А.:
Что делать, Маша? Что делать?
М.А.:
Он очень удручён?
А.А.:
Ему это не свойственно! Как и мне…
М.А.:
Не говори так, Аля! Скажи правду!
А.А.:
Он испуган, растерян, подавлен… никогда не видела его таким… не верящим, потемневшим…
М.А. (пишет):
Десятое февраля. Петербург. Ребёнок умер. Сегодня в три часа дня. Любе лучше.
(Гаснет свет. Колокола.)

Сцена седьмая
Колокола плавно переходят в романс Свиридова «Богоматерь в городе». Казанский собор. Блок стоит в дальнем углу сцены. Любовь Дмитриевна склонив голову ведёт за руку маленького мальчика. Блок остаётся в тени. Любовь Дмитриевна уходит.

Ты проходишь без улыбки,
Опустившая ресницы,
И во мраке над собором
Золотятся купола.

Как лицо твоё похоже
На вечерних богородиц,
Опускающих ресницы,
Пропадающих во мгле...

Но с тобой идет кудрявый
Кроткий мальчик в белой шапке,
Ты ведешь его за ручку,
Не даешь ему упасть.

Я стою в тени портала,
Там, где дует резкий ветер,
Застилающий слезами
Напряженные глаза.

Я хочу внезапно выйти
И воскликнуть: "Богоматерь!
Для чего в мой чёрный город
Ты Младенца привела?"

Но язык бессилен крикнуть.
Ты проходишь. За тобою
Над священными следами
Почивает синий мрак.
И смотрю я, вспоминая,
Как опущены ресницы,
Как твой мальчик в белой шапке
Улыбнулся на тебя.

(Занавес. Темнота. Тишина. Антракт.)






Действие третье

Сцена первая
Обстановка кабинета Блока. Сильный беспорядок – все вещи разбросаны. Блок один – суетится, бегает по комнате как ошпаренный – наводит порядок. У него мало что получается, но он не сдаётся и продолжает. Наконец когда всё более или менее готово – останавливается. Смотрится в зеркало – прихорашивается. Звучит лёгкая музыка.
Блок:
Неужели снова? Неужели опять началось? Это невероятно! Я верю и не верю: себе – не верю, ей – верю! Как это случилось? О, её зовут Любовь… (Пауза. Смотрится в зеркало.) Любовь Александровна… Ах… (Убегает из комнаты, спохватившись.) (За сценой) Мама, она уже скоро должна быть! Ну, я прошу тебя! Опять упрямишься? Зачем, не пойму! (Входит с подносом, на котором шампанское, цветы и прочее.) Серые дни, освещённые ею… все дни бродил и вот наконец… Её зовут Любовь Александровна… (Составляет с подноса на маленький столик. Устало садится. Пауза.) Как всё это началось? О! Я страшно тороплюсь в «Кармен». Разбрызгиваю слишком много духов. Беру восьмой ряд. Вхожу, когда уже началось, увертюра пропущена, уже солдаты на сцене… Рядом садится паршивый хам – офицер, громко разговаривающий с дамой. Я жду Кармен. Выходит какая-то коротконогая и рабская подражательница Любови Александровны. Нет Кармен. (Снова убегает.) Мама, ну я прошу тебя! Она же придёт только ради тебя! (Возвращается.) Антракт. Я спрашиваю у пожилой барышни, будет ли ещё Андреева-Дельмас. – «Нет, она больше не служит. Да она здесь, в театре, сейчас со мной говорила». Я курю и ищу среди лиц. Нет. Я снова спрашиваю: «Вы мне покажете Андрееву-Дельмас?» Она мило идёт, показывает в партер и говорит: «Вот сейчас смотрит сюда, рыженькая, некрасивая». (Пауза) Встречаю суровый взгляд недовольных, усталых, заплывших глаз. Прохожу на своё место (далеко). Не сидится. Я перехожу назад, в темноте, близко от неё, сажусь. Начинаются танцы, сегидилья. Я смотрю налево. (Входит Л.А.Д., стоит в стороне с букетом красных роз, остаётся незамеченной, улыбается.) Чуткость скоро даёт себя знать. Она оглядывается всё чаще. Я страшно волнуюсь. Антракт. Я прохожу мимо. Она уходит. И стоит с актёром около входа за кулисы. Может быть спрашивает, кто такой, (Л.А.Д. еле сдерживая смех, медленно бесшумно подходит всё ближе.) когда я нарочно и неловко прохожу мимо. Антракт кончается. Я сажусь. Она проскальзывает тихо и садится на своё место. Всё чаще смотрит в мою сторону. Я вне себя, почти ничего не слушаю. Иногда явственно овал лица в темноте обращён ко мне. Перед занавесом, ещё в темноте я прохожу мимо. Она бросает взгляд, быстро отворачивается, когда я прохожу к выходу, - и точно ждала, что я подойду… (Л.А.Д. подходит вплотную, едва касается плеча Блока. Он резко оборачивается. Подхватывает её, кружатся.)

Сцена вторая
Там же. Блок и Л.А.Д.
Блок:
Ждала? Ждала или нет? А?
Л.А.Д. (смеётся):
Ждала! Конечно ждала! А ты, дурачок… Ты что, не знаешь женщин? (Блок хочет взять букет.) Нет-нет, это маме
Блок:
Мамы не будет.
Л.А.Д.:
Почему?
Блок:
Не будет и всё. Но мне кажется тем лучше… нет?
Л.А.Д. (рассеянно улыбается):
Не знаю…
Блок:
Я искал тебя. Как гимназист простаивал часы под окнами твоей квартиры. Следил, когда погасишь свет, а значит спать уже легла и будешь видеть сны…
Л.А.Д.:
Александр, не надо опять начинать с начала…
Блок:
Я ждал тебя и я боялся… Твердил – о, неужели снова! Будет ещё что-то, будет, так не кончится…
Л.А.Д. (прохаживаясь по комнате):
Александр, может всё-таки будет мама?
Блок (не слушая):
Так как ты – женщина, в тебе бездны, которые чувствуют меня… о, как блаженно и глупо – давно не было ничего подобного… (Застывшим взглядом смотрит сквозь пространство.)
Л.А.Д.:
Действительно блаженно и глупо – Александр, я здесь! Я пришла к тебе! Я живая женщина, брось хоть на время свои поэтические привычки (смеётся).
Блок:
Ты права – я ленив, труслив, слаб (обнимает её).
Л.А.Д.:
Я не Кармен, не надо меня бояться (смеётся). Есть в тебе какая-то странная интересность… которая притягивает. (Целует и снова смеётся.) Ах, что мы будем делать с розами, если мамы не будет?
Блок:
Скажи, тебе понравились мои стихи?
Л.А.Д.:
Что ты спрашиваешь ерунду?
Блок:
Нет, скажи. (Целует) Скажи.
Л.А.Д.:
Они гениальны!
Блок:
Да?
Л.А.Д.:
Да, но…
Блок:
Что но?
Л.А.Д.:
В них…
Блок:
Что в них?
Л.А.Д. (вырывается из объятий):
В них нет меня.
Блок:
Что?
Л.А.Д.:
В них – ты. Ты – творец. В них ты и создание твоё…
Блок:
В них – Кармен.
Л.А.Д.:
Вот именно.
Блок:
Но ты так знаешь Кармен, что…
Л.А.Д.:
Что?
Блок:
Что я создал тебя… заново!
Л.А.Д. (смеётся):
Вот спасибо! (Пауза. Объятия.)
Блок:
Знаешь, какой сон меня преследует с того момента, как я узнал тебя… Месяц на ущербе за окном над крышами на востоке – страшный, острый серп…
Л.А.Д.:
Не надо о страшном…
Блок:
… а под окном целуются, долго и сладко целуются.
Л.А.Д.:
Мы?
Блок (снова устремив застывший взгляд в пространство):
Женщина вся изогнулась – таким долгим и томным изгибом закинулась на плечо мужчины и не отрывает губ. Как красиво! А я сижу при двух свечах… (Пауза)
Нет, Любовь Александровна, не мы. (Пауза)
(Л.А.Д. подходит к сидящему Блоку сзади и трясёт его за плечи.)
Л.А.Д.:
Ну что ты такой за человек – прямо Иванов какой-то – ему говорят, что любят, а он всё… (смеётся) а? ну что такое? (Блок улыбается.)
Блок:
Нет, ничего… ты только оглянись. Нет, не буквально – оглянись, посмотри на нас со стороны…
Л.А.Д.:
Мы влюблены друг в друга и счастливы!
Блок:
Да… днём гуляем… в Летнем саду, на пароходе, на извозчике катаемся по Каменноостровскому… письма, слова, телефон… вечер – у меня, или у тебя, или в ресторане, или в театре, или на концерт зовёшь… что ещё в нашей программе? Ах да – кинематограф! Белые ночи… а потом  после всего – ночные свидания… Никольский сквер, Купеческий клуб, Елагин остров, Екатерингофский парк, Луна-парк, и даже Эрмитаж…
Л.А.Д.:
И ещё прогулки на Английском проспекте… ты хочешь как-то меня оскорбить этим?
Блок:
Бесконечная нежность, тревога и надежды…
Л.А.Д.:
Да? (улыбается) Милый Саша… А я просто была счастлива…
Блок:
Не называй меня так, я же просил.
Л.А.Д.:
Да почему?
Блок:
Саша уже занят.
Л.А.Д.:
Ну уж нет – буду называть как хочу! Хотя… (Задумывается)
Блок:
Розы от меня, розы от тебя… Ты вся благоухаешь. Ты нежна, страстна и чиста! Тебе имени нет…
Л.А.Д.:
Да, ты меня не разу не назвал просто Любой… и не смотри так. Я знаю – оно тоже занято. Но нет-нет – мне всё равно. Возьми цветы, передашь маме. (Собирается уходить.)
Блок:
Люба… (Л.А.Д. вздрагивает.) Люба, не уходи. Не уходи сейчас. Я боюсь…
Л.А.Д.:
Что, Саша? Саша, милый…
Блок:
Я боюсь, очень боюсь, что, как вечно, не сумею сохранить и эту жемчужину… тебя…
Л.А.Д.:
Я здесь, я буду рядом всегда.
Блок:
Прошло уже много лет с рождения Мити, моего сына. И с тех пор я не был так счастлив, как с тобой. Я вообще не был счастлив!
Л.А.Д.:
Люби меня, я – тебя. Давай просто жить! Давай просто будем счастливы! Ведь это так просто…
Блок:
Просто?
Л.А.Д.:
Ну а что? Ты не думай, я не легкомысленная дурочка, ничего сложней этого нет… Но мы уже столько достигли, таким трудом, у нас есть любовь… Теперь нам всё – легко!
Блок:
Для меня всё сложно. Всегда. А потом у нас есть память.
Л.А.Д.:
Что ты хочешь сказать?
Блок:
С тобой для меня свершилось почти невозможное – я начал забывать её.
Л.А.Д.:
Забывать её? Только начал?
Блок:
И забывать о них.
Л.А.Д.:
Кого ты начал забывать? Своих женщин?
Блок (взяв Л.А.Д. за плечи и смотря в глаза):
Любовь Александровна, подумай хорошенько, какие к чёрту женщины! С тобой я начал забывать о… (пауза, смотрит в глаза) В твоих глазах я её не вижу… Она среди них! О, это безрассудство! Я люблю тебя!
Л.А.Д. (вырываясь):
Подожди! Кого нет в моих глазах? Что ты имеешь в виду? Смерть?
Блок:
Да.
(Пауза)
Л.А.Д.:
Смерть. Вот кто… нет – что – преследует твой разум? Твои чувства… ты боишься… ты как-то странно говоришь… и вид твой – мне становится страшно…
Блок:
Я не умею жить.
Л.А.Д.:
А кто умеет? Ты же сам мне говорил – в жизни происходит непрестанное чудо: сегодня мы плачем, а завтра нам будет светло и легко… ведь это так!
Блок:
Так. Я ничего не отрицаю, я просто говорю, что начал забывать её. Для меня это настоящее чудо! И чудо это – ты.
Л.А.Д. (кокетливо):
Так уж и чудо?
Блок:
Да! Знаешь, вокруг чего вертятся мои мысли?
Л.А.Д. (смеётся):
Вокруг меня?
Блок:
Я серьёзно. Знаешь, как я хочу жить? Что хотел бы делать…
Л.А.Д. (весело):
Не знаю!
Блок:
Я хотел бы много и тихо думать, тихо жить, видеть немного людей, работать и учиться. Скажите, Любовь Александровна, неужели это выполнимо?
Л.А.Д.:
Теперь уже и на вы?
Блок:
Мне кажется, что только при этих условиях я смогу опять что-нибудь создавать… Средство – отказаться от литературного заработка и найти другой…
Л.А.Д.:
Да – надо же как-нибудь жить!
Блок:
А искусство – моё драгоценное, выколачиваемое из меня старательно моими мнимыми друзьями, - пусть оно останется искусством – без… без Чулкова, без модных барышень и альманашников, без благотворительных лекций и вечеров, актёрства и актёров, без истерического смеха… (Л.А.Д. тихонько смеётся) Ну чего ты смеёшься? Я такой смешной?
Л.А.Д.:
Ты мой, Саша. Мой Саша. У нас всё получится.
Блок:
Да, всё получится… и концерт получится, и кинематограф, и лунная ночь, и ресторан тоже получится…
Л.А.Д. (после паузы):
Всё-таки я тебя до конца не понимаю. Что тебе нужно?
Блок:
Я уже всё сказал…
Л.А.Д.:
Я говорю, что люблю, а ты…
Блок (перебивая):
Я совсем забыл, скоро должна прийти Люба…
Л.А.Д.:
Кто???
Блок:
Жена.
Л.А.Д. (смеётся с презрением):
Жена? А я пошла вон? (Блок молчит.)
Но ты ещё придёшь… я посмотрю, каким ты придёшь. Саша-Саша-Алексаша. (Проводит рукой по его щеке и уходит.) Розы – маме. Не тебе.

Сцена третья
Там же. Блок один. Сидит, обхватив голову руками.
Блок:
Что я за человек! Ненавижу себя! Ужасный! Ненавижу! Что я ей говорил? Зачем? Что надо мне? Рациональный подход… Деньги… Женщина… Искусство… Прошлое, будущее, настоящее…. Как это всё возможно? Соединить… здесь, здесь и сейчас. Хочу тихо жить, тихо думать… работать, любить. А! как? Но невозможное-возможно-невозможно! Как? Женщины, искусство, жизнь, смерть… уйти, уйти от жизни? Нет! Погибший человек! (Пауза. Внезапно смеётся.) А счастье было так возможно! Мне надо хорошенько перетрясти мой мозг! Чтобы что-то встряхнулось, многое же – вытряхнулось. Освободить место для нового – будущего… (заносит стул над столом, но останавливается) (шёпотом) Люба там занимает слишком много – всё прошлое, вся память буквально забита ею! Все святые места…
(Входит Александра Андреевна)
А.А.:
Чего один сидишь? Где Кармен-то твоя?
Блок:
Ушла, мама. Вот розы – тебе от неё.
А.А.:
Разругались?
Блок:
Нет.
А.А.:
А что с ней не ушёл?
Блок:
Не знаю. (Пауза. А.А. рассматривает розы.) Сейчас Люба придёт…
А.А.:
Ох, Сашура… Не могу смотреть, как ты мучаешься!
Блок:
Не смотри, мама. (Пауза)
А.А.:
Знаешь, а мне твоя Кармен больше нравится…
Блок:
Больше чем кто?
А.А.:
Чем другие твои женщины, чем Волохова та же (Блок смеётся). По-крайней мере розы никто мне больше не приносил…
Блок (мечтательно):
Она сказочная, солнечная, моя Кармен…
А.А.:
Оптимистка? Вот кто тебе нужен! Ты на мать так не смотри, на меня не равняйся, я совсем не такая, ты знаешь… Любит тебя?
Блок:
Любит.
А.А.:
Так что сидишь с Любкой?
Блок:
Мама!
А.А.:
Хватит с ней киснуть…
Блок:
Но ты сама говорила – ах, только не бросай Любочку, ах, она твой талисман, ах, только не разъезжайтесь… Говорила?
А.А.:
Говорила. А теперь говорю – другое.
Блок:
У тебя каждый день другое…
А.А.:
А ты значит её не любишь?
Блок:
Люблю! Но это другое! Это – влюблённость, мама! Сколько раз тебе говорить! Это разные вещи…
А.А.:
Я понимаю…
Блок:
Люблю – только Любу. Люблю её – по-настоящему, ненавижу её – по-настоящему. Только её!
А.А.:
У меня голова идёт кругом от твоей демагогии!
Блок (смеётся):
Не только у тебя.
(А.А. хочет уходить)
А.А.:
Зря я приходила вижу…
Блок:
Мама, у меня женщин не 100-200-300 (или даже больше), а всего две – одна – Люба, другая – все остальные, и они разные, и я – разный…
А.А.:
Делай что хочешь, несчастный человек…
Блок:
Мама, когда я хожу по нашим с Любой улицам, по тем местам, где я когда-то, в молодости, тосковал о ней, а после, скучал с ней… знаешь, так сладостно становится и так горько… А с Любовью Дмитриевной у нас совсем другие улицы и по названиям, и по настроению. Они не в состоянии вытеснить прежние, я не могу перечеркнуть свою юность, время, когда я был счастлив… это то же, что переехать в другой город – в нарядную Венецию из нашего мрачного Петербурга… Мама!
А.А.:
Я думаю, Сашура, думаю…
Блок:
Но сейчас – сейчас! – я хочу к ней! Я пойду…
А.А.:
Иди… Да – передай обязательно благодарность – за розы… мне так приятно…
Блок:
Хорошо, мама. (В дверях сталкивается с Любовью Дмитриевной.)

Сцена четвёртая
Там же. Блок, Александра Андреевна, Любовь Дмитриевна. Л.Д. входит недовольная, ни с кем не здоровается, молча подходит к книжному шкафу, перебирает книги, находит нужную.
Л.Д.:
Саша, я возьму эту?
Блок:
Подожди, Люба. Я просил тебя зайти…
Л.Д.:
Ах, да – ты просил, я вспомнила…
А.А.:
Сашура, видишь же, она недовольная и злая – то, о чём я говорила…
Л.Д. (раздражённо):
У меня нет сегодня настроения разговаривать. Извините меня!
Блок:
Но мне нужно поговорить с тобой.
А.А.:
Сашура, я пошла…
Блок:
Нет, мама, останься…
А.А.:
Если ты хочешь… (охотно остаётся)
Л.Д.:
Зачем устраивать спектакль? Не понимаю… я так устала, что… устала – и сейчас, и вообще устала.
Блок:
Спектакля не будет. Довольно играться. Я просто решил – раз и навсегда – поставить точку. Всё разрешить…
А.А.:
Теперь я кажется понимаю тебя… она тоже должна была быть…
Блок:
В последний момент я передумал. Она здесь не нужна. С ней уже всё ясно.
А.А.:
Очная ставка не состоялась…
Блок:
Мама!
А.А.:
Молчу.
Л.Д.:
Саша, ты обещал коротко и ясно. Мне действительно плохо… голова…
Блок:
Я ухожу от тебя, Люба. Коротко и ясно. Я решил окончательно и бесповоротно. Так действительно будет легче. Нам не нужно больше жить вместе. (Уходит)
Сцена пятая
Там же. Александра Андреевна и Любовь Дмитриевна. Полупрозрачная ширма разделяет сцену. За ширмой Блок и Любовь Александровна идут навстречу, бросаются в объятия.
Л.Д. (плачет):
Зачем он… Зачем так жёстко? Так грубо… Разве я заслужила? Я же не слова ему не сказала… Вам со стороны виднее должно быть, хотя…
А.А.:
Думаю, так будет и вправду лучше.
Л.Д.:
Лучше? Кому лучше? Да с этим чудовищем ни одна баба не уживётся! Только я! Только мой он! Уж сколько я страдала, сколько мы вместе…
А.А. (опомнившись):
Ты сейчас Сашуру чудовищем назвала?, или мне послышалось? (даёт пощечину) Так тебе и надо!
Л.Д.:
Да – так мне и надо! Я старая уродина! На меня уже никто и не смотрит… а эта рыжая… я только рада! Радуюсь за милого Сашуру – она такая… такая жизнерадостная! Она меняет Сашуру к лучшему! Пусть он с ней будет одной, это куда лучше, чем таскаться по шлюхам…
А.А.:
Молчи, Люба, а то я тебя ударю!
Л.Д.:
На жену он даже плюнуть не удосуживается, куда там…
А.А.:
Уже давно всё было ясно! Зачем тебе его держать? Мучения! Одни только мучения – и тебе, и ему…
Л.Д.:
Александра Андреевна, мне и не надо его вовсе держать – он сам прибежит, будет в ногах валяться, прощения просить…
А.А.:
Жди!
Л.Д.:
А знаете почему? Потому что это и есть то самое «невыразимое», потому что он – Саша, а я – Люба, потому что он Лала, а я – Буся, потому что мы связаны друг с другом сильнее, чем могут связать кольца и попы. И мне действительно жаль её. Рыженькая – она ни в чём не виновата… Виновата только его дурацкая влюблённость…
А.А.:
Какая ты, Люба…
Л.Д.:
Да вот такая… Слабая! Вот какая! Если бы была сильней – Саша… о, Саша! Я избавила бы его от Вашего влияния!
А.А.:
Что?
Л.Д.:
Вашего дурного, мрачного, убийственного влияния! О черной мрачности и злой меланхолии Блока легенды ходят! Почему он такой? Почему? Почему он редко шутит, почему он редко весел? А я так любила эти мгновенья… Милый Саша…
А.А.:
По-твоему я так на него влияю!
Л.Д.:
Вы подспудно поощряли это! Своим бодлерианством, литературщиной, своим давлением, своей собственной жизненной атмосферой…
А.А.:
Люба, ты меня убиваешь своими словами!
Л.Д.:
Я не смогла помочь ему – избавиться от этого мироощущения, даже не избавиться – превозмочь его, пойти дальше, со мной. Он меня не слышал – потому что я была слаба… а Вы… Вы это поощряли.
(Пауза)
Сейчас я вижу – он ждал, ждал этого от меня… до сегодняшнего дня ждал… и не дождался…
А.А.:
Так ведь ты считаешь, что он вернётся – у тебя есть шанс исправиться…
Л.Д.:
Да, я встану рядом с ним. В самую трудную минуту – буду рядом… вы укоряли и укоряете меня за мои разгульные годы… Но без них какою я тряпкой оказалась бы около него. Теперь же – я чувствую силу. Последнее наше испытание – эта рыженькая – о, видит бог, мне жаль её! Она любит Сашу! Любит! Любит!
А.А.:
А ты его любишь?
Л.Д. (после паузы):
Я не могу не любить его. Ведь он Саша, а я – Люба. Мы…
А.А.:
Какая всё-таки ты!
Л.Д. (оживлённо после паузы):
Пойдёмте, Александра Андреевна, пойдёмте чай пить! У меня даже голова прошла, пойдёмте! (Уходят)
(За ширмой Блок и Любовь Александровна прощаются жарким поцелуем. В просцениум выходит Блок.)

Сцена шестая
Блок один. Пустая сцена.
Блок:
Как всё было? Антракт. Кто-то наклоняется ко мне сзади и шепчет на ухо «Андреева-Дельмас хотела с Вами познакомиться…» Через несколько минут нахожу её глазами – она сидит сзади и правее меня.
Антракт. Она выходит, и я вижу, узнаю со спины это всё чувствующее движение бесконечно дорогих уже мне плеч. Я досиживаю, думаю – ушла. Конец. Я выбегаю – она сидит у лестницы с кем-то… Пробегаю мимо, одеваюсь, выхожу, тороплюсь по Офицерской… Хожу против её подъезда. Идут двое, а сзади них – она. Подходя к подъезду, я вижу, что она хочет обогнать переднюю пару и пройти скорее. Да – и оглядывается в мою сторону… Вся – чуткость!
Швейцар бежит поднимать лифт. Через минуту на мгновение загорается, потом гаснет первое окно – самое верхнее и самое крайнее. Я стою у стены дураком, смотрю вверх. Окна опять слепые. (Пауза)
Я боялся знакомиться с ней! Но так не кончилось, было ещё что-то… Было… Было…

Ты - как отзвук забытого гимна
В моей черной и дикой судьбе.
О, Кармен, мне печально и дивно,
Что приснился мне сон о тебе.

Вешний трепет, и лепет, и шелест,
Непробудные, дикие сны,
И твоя одичалая прелесть -
Как гитара, как бубен весны!

И проходишь ты в думах и грезах,
Как царица блаженных времен,
С головой, утопающей в розах,
Погруженная в сказочный сон.

Видишь день беззакатный и жгучий
И любимый, родимый свой край,
Синий, синий, певучий, певучий,
Неподвижно-блаженный, как рай.
(Уходит. Пустая сцена.)




Действие четвёртое

Сцена первая
Обстановка кабинета Блока. Посередине – окно, за окном – зимний вечер, идёт снег, в углу маленькая новогодняя ёлка, на стене тикают часы, на противоположной стене – телефон. Блок сидит за столом. Читает. Телефон громко и продолжительно звонит. Блок нехотя оставляет чтение и идёт отвечать. 
Блок:
Блок у телефона. Да, я слушаю. Нет, это невозможно. Разумеется, занят. Да… Очень занят. Пожалуйста, без меня… (Пауза) Вы что, не понимаете – я занят! Дела у меня. Вам тоже всего хорошего на Новый год. До свидания.
(Идёт к столу. Читает.)
16 июня 1904 года. Баденвейлер. Милая Маша, сегодня получил от тебя первое письмо-открытку, большое спасибо. Я живу среди немцев, уже привык и к комнате своей и к режиму, но никак не могу привыкнуть к немецкой тишине и спокойствию. (Блок задумывается, раздаётся телефонный звонок. Блок идет отвечать.)
Блок у телефона.  А, здравствуй, Женя. Да, всё хорошо. Один. Жду Любу – скоро должна приехать. Спасибо, обязательно передам. Что делаю? (Смеётся) Что можно делать в ожидании жены? Читаю… Спасибо, Женя, тебе тоже здоровья, счастья… Увидимся.
(Идёт к столу. Читает.)
В доме и вне дома ни звука, только в 7 часов утра и в полдень играет в саду музыка, дорогая, но очень бездарная. Не чувствуется ни одной капли таланта ни в чем, ни одной капли вкуса, но зато порядок и честность, хоть отбавляй. Наша русская жизнь гораздо талантливее…
Голоса за сценой:
Блок! Бло-о-ок! С Новым годом, Блок! (Слышится удаляющийся смех)
(Блок подходит к окну. Пауза.)
(Снова садясь за стол.) Здоровье мое поправилось, я, когда хожу, уже не замечаю того, что я болен, хожу себе и все, одышка меньше, ничего не болит, только осталась после болезни сильнейшая худоба; ноги тонкие, каких у меня никогда не было. (Снова телефон. Блок идёт с раздражением.) Блок у телефона. Здравствуйте, Любовь Александровна. Очень рад слышать… Конечно… Извините, но – нет, не смогу. Встречать будем у мамы. Люба должна вот-вот приехать. Да, она тоже будет. Нет – как-то не скучаю. Может увидимся, может и нет… Вам тоже счастья, Любовь Александровна. До свидания.
(Садится за стол. Читает.)
Доктора-немцы перевернули всю мою жизнь. В 7 часов утра я пью чай в постели, почему-то непременно в постели, в 7 с половиной приходит немец вроде массажиста и обтирает меня всего водой, и это, оказывается, недурно, затем я должен полежать немного, встать и в 8 часов пить желудевое какао и съедать при этом громадное количество масла. В 10 часов овсянка, протертая, необыкновенно вкусная и ароматичная, не похожая па нашу русскую. Свежий воздух, на солнце. Чтение газет… (Звонок, но не телефон. По-видимому дверь – Блок радостный спешит открывать. Возвращается с большим букетом алых роз. Читает записку.) «С любовью. Л. Дельмас. PS Вот видишь как получается – не могу даже просто именем подписаться – боюсь не узнаешь». (Блок в ярости рвёт записку, бросает на стол цветы. Хочет садится за стол, однако новый звонок мешает. Уходит.)
(За сценой) Буся! Милая Буся приехала! Ура!

Сцена вторая
Там же. Блок и Любовь Дмитриевна.
Л.Д.:
Саша! Я очень, очень устала! Сегодня ещё этот Новый год… Что за привычка встречать его… Но – знаешь, я рада видеть тебя весёлым! Какой же повод? А?
Блок (просто):
Ты приехала…
Л.Д.:
Я… я даже соскучилась немного! Теперь мне это понятно… О – цветы? От кого же? От неё всё?
Блок:
Как же я соскучился! С утра – только о тебе все мысли!
Л.Д.:
Работаешь?
Блок:
Читаю… Послушай!
Л.Д.:
Саша, я же с дороги! Мне надо умыться, переодеться наконец…
Блок:
Да-да – иди, милая! Я буду тебе громко читать!
(Л.Д. уходит)
Блок (читает):
В час дня обед, причем я ем не все блюда, а только те, которые, по предписанию доктора-немца, выбирает для меня Ольга. В 4 часа опять какао…
Л.Д. (за сценой):
Саша, я ничего не слышу, подожди.
(Блок умолкает. Звонит телефон.)
Блок:
Блок у телефона. Да получил. Вот сейчас хотел звонить… Спасибо большое, Любовь Александровна. Спасибо. (Вешает трубку на полуслове.)
(Входит Любовь Дмитриевна.)
Л.Д.:
Читай!
Блок:
В 4 часа опять какао. В 7 ужин. Перед сном чашка чаю из земляники - это для сна. Во всем этом много шарлатанства, но много и в самом деле хорошего, полезного, например овсянка. Овсянки здешней я привезу с собой.
Л.Д.:
Что это?
Блок:
Ольга уехала сейчас в Швейцарию, в Базель лечить свои зубы. В 5 часов вечера будет дома. Меня неистово тянет в Италию. Я очень рад, что Ваня у нас, поклонись ему. Мамаше тоже поклонись. У вас все благополучно, очень рад. Здесь я пробуду, вероятно, еще три недели, отсюда ненадолго в Италию, потом в Ялту, быть может морем. Пиши почаще. Скажи и Ване, чтобы писал. Будь здорова и благополучна, целую тебя. Твой А. Всё. (Молчание.)
Л.Д.:
Чехов?
Блок:
Одно из последних писем. Сестре.
Л.Д.:
Тебе страшно?
Блок (усмехаясь):
Предсмертные письма…
Л.Д.:
Почему смеёшься?
Блок:
Нет – это не страшно, совсем не страшно! Ольга поехала в Базель лечить зубы, теперь все коренные – золотые, на всю жизнь. На всю! Сначала восхищение от немцев, потом чувство тоски и безвкусицы (до чего знакомое мне). И вдруг – такое же письмо, - но последнее. Непоправимость, необходимость… Вот что внушило мне действительный ужас. Эти письма же совсем обычные, в них нет ничего такого – такие же как все в общем-то… только дата…
Л.Д.:
Даты в наших жизнях играют огромную роль…
Блок:
Все «уходы» и «героизмы» - только закрывание глаз, желание «забыться». Кроме одного пути, на котором глаза открываются… Я чувствую начало этого пути. Я хочу встать на него с тобой…
Л.Д.:
Саша, какие глупости ты болтаешь…
Блок:
Глупости?
Л.Д.:
Да – глупости! Смерть – это глупость! Ничто! Ты хочешь вместе со мной идти в ничто?
Блок (после паузы):
Будущее.
Л.Д.:
Саша, я приехала…
Блок:
Да. Ты не понимаешь меня.
Л.Д.:
Это ты меня не хочешь понять.
Блок:
Я хочу идти с тобой в будущее… что мне осталось? А я хочу – хочу тихо жить, тихо думать. Теперь мне больше ничего не надо!
Л.Д.:
А я-то тебе зачем?
Блок:
Потому что ты моя маленькая Буся… (обнимает) Мне уже ничего не надо… всё прошло, проходит… только ты…
(Пауза)
Л.Д.:
Ну хорошо. (улыбается) Мы где встречаем Новый год?
Блок:
У мамы.
Л.Д.:
А может как раньше – вдвоём?
Блок:
У неё ёлка, подарки, шампанское…
Л.Д.:
Но…
Блок:
Только у мамы.
Л.Д.:
Ну хорошо.


Сцена третья
Улица. Угол дома Блока. Виднеется его окно. Новогодняя ночь. Снег. Марта и Чулков. Чулков, проходя мимо, останавливается.
Чулков:
Девочка кого-то ждёт здесь? Девочка наверное замёрзла… Идём со мной, крошка!
Марта:
Ich wei; nicht in russischer Sprache zu verstehen… Идите мимо!
Чулков (смеётся):
Мимо? Девочка упрямится! Ну, милая, с Новым годом! Пойдём со мной! (Берёт её за руку. Марта смотрит на окна Блока.)
(Вбегает ватага студентов. Кричат: «Блок! Бло-о-ок! С Новым годом, Блок!». Смеются и убегают. За ними входит и останавливается, также обратив взор на окна Блока, Любовь Александровна.)
Чулков (Марте):
И ты? Тебе-то что от него надо? Денег должен? (смеётся) Со мной пошли, девочка! (Бесцеремонно хватает её.)
Л.А.Д.:
Георгий Иванович, оставьте девушку.
Чулков:
Что? Кто здесь?
Л.А.Д.:
Оставьте…
Чулков:
А – поклонницы великого поэта собрались! Ну стойте, стойте на панели, девушки, ждите своего кумира, снизойдёт поди… (Плюёт и уходит. Пауза.)
Л.А.Д.:
И Вы ступайте домой…
Марта:
Я нет дома…
Л.А.Д.:
Нет дома?
Марта:
Нет дома, нет семья… Я любила Александр (показывает на окна).
Л.А.Д.:
Александр…
Марта:
Я идти мимо и вспомнить его.
Л.А.Д. (в сторону):
А я – вспомнить и идти… и тоже мимо. (Марте) А он Вас любил?
Марта:
О, это быть давно. Он меня покупать.
Л.А.Д.:
Ах, извините…
Марта:
Мы с ним всегда много говорить… о любовь, о красота, о Гёте, о Фауст… о Гегель и Кант… Чистый разум (смеётся) о доме и семья… о дети. Он мне рассказывать.
Л.А.Д.:
Да, я понимаю.
Марта:
Извините, мадам. Я должен идти тогда. Александр очень хороший, я его очень любил. Извините. (уходит)
(Л.А.Д. стоит молча, подходит студент.)
Студент (заговорчески):
Скажите, это окна Блока?
Л.А.Д.:
Нет.
Студент:
Его… (Лепит снежки и бросает по окнам.) С Новым годом, Блок! (уходит)
Л.А.Д. (медленно уходя):
У этой женщины нет ничего: ни прошлого, ни будущего, ни настоящего… У неё есть только загадочный Александр. Александр… Одинокий, загадочный Александр…

Сцена четвёртая
Пустая сцена, лишь зимнее окно посередине и письменный стол перед ним. Входит Блок. Подходит к окну.
Блок (отвернувшись в окно):
Одичание – вот слово… Чёрная, непроглядная слякоть… даже зимой! Фонари – через два. Озлобленные лица у простых людей… рыщут в штатской и военной форме… Их царство. Слякоть вдруг пробороздит луч прожектора, и автомобиль пронесётся с рёвом, испытывая насколько у нас starke nerwen.
Голоса за окном:
Блок! Бло-о-ок! С Новым годом, Блок! (Улюлюканье и смех удаляются и стихают. Блок вглядывается в окно.)
Блок:
Молодёжь самодовольна, аполитична, с хамством и вульгарностью. Языка нет. Любви нет. Победы не хотят, мира – тоже. Когда же и откуда будет ответ?
(Садится за стол. Медленно достаёт из стола ящики и вытряхивает на стол их содержимое. Перебирает бумаги.)
Оказывается Любовь Александровне прислала Любе письмо и муку – по случаю праздника… Сейчас тяжёлые времена, а у мамы – шампанское… Любочка нарядилась, угощала, болтала… купила мне мохнатых белых астр… У мамы – ёлка, шампанское, кушанье! Было уютно и тихо. Любочка нарядилась… Сюрпризы в ящиках с гаданьем – мы с Бусей получили одно и то же – смеяться… (пауза) Тётины подарки: Любе – кипсек, мне – Баратынский… в яйце кроме того, у милой – часы, а у меня – мешок для денег. Потом шли домой тихой улицей… Любочка была в белом платье – нарядная, пила шампанское, шутила… Было хорошо… Тихо. А потом Любочка ушла куда-то… Опять один… Опять одичание. Всюду. Дай Бог светлого, дай Бог светлого в новом году…
(Порывисто подходит к окну, распахивает стёкла. Кричит.)
Любовь Александровна! Любовь Александровна!
(В ответ лишь молчание искрящихся снежинок…)
Любовь Ал… (Осекается. Встаёт на подоконник, уже занеся  одну ногу в бездну…)
Тихие голоса на улице:
Девочка кого-то ждёт здесь? Девочка наверное замёрзла… Ich wei; nicht in russischer Sprache zu verstehen… Идём со мной, крошка…
(Блок колеблется, наконец спускается с подоконника и  закрывает окно.)
Блок:
Один… Боже мой, какое безумие, что всё проходит, ничто не вечно… Сколько было у меня счастья…Слов почти не остаётся. Останется эта груда лепестков, всяких сухих цветов, роз, верб, ячменных колосьев, резеды и листьев. Всё это  шелестит под руками. (Погружает руки в ворох бумаг на столе.) И всё на свете проходит. Никого нельзя судить. Человек в горе и в унижении становится ребёнком… Сердце, обливайся слезами жалости ко всему, ко всему, и помни, что никого нельзя судить… Вспоминай ещё – больше, больше, плачь больше, душа очистится.
(Звучит романс Г. Свиридова «Голос из хора». Блок корчится, зажимает руками уши. Рыдает.)

Как часто плачем — вы и я —
Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней!

Теперь ты милой руку жмешь,
Играешь с нею, шутя,
И плачешь ты, заметив ложь,
Или в руке любимой нож,
Дитя, дитя!

Лжи и коварству меры нет,
А смерть — далека.
Всё будет чернее страшный свет,
И всё безумней вихрь планет
Еще века, века!

И век последний, ужасней всех,
Увидим и вы и я.
Всё небо скроет гнусный грех,
На всех устах застынет смех,
Тоска небытия...

Весны, дитя, ты будешь ждать —
Весна обманет.
Ты будешь солнце на небо звать —
Солнце не встанет.
И крик, когда ты начнешь кричать,
Как камень, канет...

Будьте ж довольны жизнью своей,
Тише воды, ниже травы!
О, если б знали, дети, вы,
Холод и мрак грядущих дней!

(Тихо появляется Любовь Дмитриевна, в конце романса припадает к Блоку, берёт его голову в свои руки, как в первом действии. Пауза. Блок затихает.)

Занавес.

ноябрь 2009 – апрель 2010