На кобаньей тропе. Виталий Ударцев

 
Горы Тянь-Шаня длиной цепью хребтов встали между Казахстаном и Киргизией, уходя в глубь Китая отрогами Заилийского Алатау. Среди этих прекрасных величественных гор и прошло моё детство. Проживая с рождения на горной пасеке чувствовал себя Маугли, а позже, подрастая, может быть, представлял себя следопытом знаменитого Фенимора Купера.

Какие только картины не рисовало моё детское воображение, когда я осторожно пробирался возле огромных бледно-зелёных листьев заячьей капусты. Я крался за косулей, прячущей своего косулёнка в зарослях полутора метрового папоротника, чтобы просто понаблюдать за этим семейством… А места там благодатные – ни комаров, ни мошек, ни слепней, как везде в высокогорье. Меня влекли тугаи – заросли шиповника и барбариса, ягоды которого свисали сине-фиолетовыми гроздями. Там, среди колючих ветвей, обитали райские птицы – длиннохвостые фазаны, по красоте уступающие только павлинам.

Я любил бродить по горным тропам, петляющим меж деревьев боярышника и дикого абрикоса – урюка, - где часто мои тропы пересекались с тропами диких кабанов, а порой и медведя, зашедшего через перевал из заповедника, чтобы полакомится поспевающими яблоками. От пасеки по горному хребту было рукой подать до вечно белых снежных пиков. Всего-то несколько часов пути, и можно было в разгар лета за полосой альпийских лугов потрогать снег руками.

А там, где с круч причудливыми водопадами стекали ручьи, образуя прозрачные, как слеза, горные речушки, я любил ловить юрких османов. Осман – настоящая горная рыба, способная преодолевать даже водопады. Я поднимался к ледникам будучи уже повзрослевшим, порой ради того, чтобы полюбоваться грациозностью архара или просто увидеть стоящего на скале в лучах заходящего солнца тау-тека (горного козла), который своим криком, похожим на свист, заранее предупреждал всех о моём появлении. Теки очень ловкие животные: уходя от преследования снежных барсов они виртуозно карабкаются по отвесным скалам, совершая умопомрачительные прыжки.

Иногда я случайно вспугивал каменного глухаря-улара или стайку кекликов – птиц, очень похожих на рябчиков. Там в ясный день всегда можно увидеть парящих высоко в небе беркутов, самых крупных орлов на планете…

Судьба сложилась так, что мне пришлось жить вдали от мест моего детства, ставших теперь зарубежьем. Спустя годы, наконец, появилась возможность побывать там, где я рос, изучая окружающий мир, где познал первую любовь и первое разочарование… Вот я и вернулся, хотя и ненадолго: отпуск - это только миг нашей жизни. Поздно вечером прибыл на кордон к старейшему моему другу Василичу, егерю бывшего госзаказника. Он ненамного старше меня, но крепкая мужская дружба связывала нас давно. Я работал на колхозной пасеке, он – егерем. Жили мы как добрые соседи в одном ущелье, в двух километрах друг от друга.

Встретил он меня хорошо. За долгим ночным разговором пили медовуху. Хороша медовушка у Василича, сделанная по старинному рецепту, - по ногам бьёт, а голова ясная остаётся. Всю ночь шёл снег. Давно не было столь раннего снегопада. Ещё бабье лето не отгуляло, а тут такая аномалия! Но утром выведрило. Мы вышли на свежий воздух. Всё было заснежено. От яркого солнца слепило глаза. Вдруг откуда-то прилетели фазаны и расселись совсем рядом, на ветвях боярышника, что густо рос на склоне горы. Воздух наполнился фазаньим цокотом – своеобразным звуком, издаваемым этими птицами во время переклички. Как они были прекрасны в утреннем свете солнца – как сказочные жар-птицы! Для молодых птенцов, почти уже неотличимых от взрослых птиц, снег был в диковинку, и они наиболее активно перелетали с дерева на дерево, на пригнутые тяжестью снега кусты в поисках сочных плодов барбариса и боярышника.

Поднявшееся южное солнце уже через несколько часов не оставило следа от выпавшего снега. Как напоминание о нём от земли струились тонкие полоски пара. Я засобирался на охоту - мне хотелось поскорее вспомнить былое чувство азарта, побродить по знакомым тропкам. Уже на выходе Василич предложил мне взять в компанию его пса, мающегося от безделья. Правда, кобелёк был ещё молодым, необкатанным, но я согласился его взять, и, как потом выяснилось, зря.

Пёс оказался довольно резвым, гончей породы, но только глупым. И, конечно же, испортил всю охоту. Я даже не успевал подойти к тугаям, где затаивались фазаньи выводки. Пёс оказывался там раньше меня, а мне только и оставалось издали наблюдать, как птицы свечкой взмывают вверх. Из всех птиц лишь фазаны так своеобразно стартуют при взлёте. В густом кустарнике только крона имеет более тонкие ветви и небольшие просветы, через которые можно разглядеть клочки неба, а по бокам - сплошная стена из стволов и ветвей, да ещё с пятисантиметровыми колючками. Крупной птице сквозь такие густые заросли протиснуться невозможно, тем более взмахнуть крыльями. Вот и нашли фазаны оптимальный вариант, взлетая вертикально вверх.

Мне не хотелось возвращаться, несмотря на неудачу. Побрёл я вверх по склону и наткнулся на свежие кабаньи следы. Совсем недавно прошёл здесь, судя по разнокалиберным следам, кабаний выводок. Следы совсем свежие – земля вокруг копытцев ещё не обветрила. Пошёл по следу, перезарядив двустволку, заменив дробь на картечь и пулю. Выше в горах нет ни яблонь, ни боярышника, нет и фазанов. Только заросли шиповника да черёмухи. По северам осины растут, а далее – еловые леса из Тянь-Шанской ели. Из живности, если повезёт, встречаются тетерева, косули, реже - марал. Чаще всего попадаются кабаны: и у снегов, и в низовьях. Они всюду как стихийное бедствие для жителей горных селений - того и гляди, без картошки оставят…

С моим гончим спутником мне вряд ли удастся подойти к ним на выстрел, понял я, но упорно шёл по следу. Мой четвероногий попутчик поначалу остерегался, чуя доселе незнакомый запах, но потом осмелел: то убежит вперёд, то вернётся, посмотрит преданными глазами, вильнёт хвостом, ожидая похвалы, и вновь убегает. Особенностью этого пса была его молчаливость – лишний раз не тявкнет. Напоролся он в своём неистовом беге прямо на кабаний лагерь, но даже визгом меня не предупредил.

Кабаны в это время отдыхали и никак не ожидали встречи с собакой. А тут пес, откуда ни возьмись, – нарисовался! Кабанята за лето подросли, но, по старой привычке, спрятались за мать. Секачу это всё не понравилось: щетина на загривке встала дыбом, пена из пасти пошла от злости, пятак на длинной морде покраснел, а до этого бледно-синим был. Глаза у зверюги кровью налились, а клыки по обеим сторонам пасти – как бивни у слона. В ярости он этим «бивнем» рубанул по молодой осинке - так и рассёк её посередине, недаром секачом называется!

Пёс, недолго думая, развернулся - и со всех ног, отчего секач ещё больше озверел, совсем лютым стал, за ним следом устремился. Я даже ничего сообразить не успел, когда пес с разгону у меня между ног проскочил и за мной спрятался. Слишком поздно понял я, в чём дело!

Скрывать не стану - по стрельбе навскидку не было мне равных среди местных охотников. А кабан, не ожидавший встретить ещё и человека, тормознул так, что на свой зад присел, оставляя глубокий тормозной путь в рыхлом чернозёме. Остановился он не далее как в метре от меня. А осмелевший пёс, уверившийся в своей полной безнаказанности за моей широкой спиной, выскочил из-под моих ног и на кабана – гав! – голос, оказывается, прорезался. Тявкнул, и опять за мной спрятался. Кабан не стерпел такой наглости и ринулся на меня в атаку. Вижу его рыло, брызжущее слюной и загнутые серпом клыки, торчащие сантиметров на десять в разные стороны… Только увернулся от клыка, как рыло пятаком по бедру звездануло так, что я отлетел метров на пять. Уже пребывая в свободном полёте, стрельнул дуплетом, куда попало.

Первое, что я увидел через пороховую дымку после искр в глазах и звёздочек в голове - это удаляющегося секача и лающею ему вслед собаку. В дом лесника я возвращался медленно, волоча ногу. Обширный ушиб, сказали бы медики, потом красовался синяком по всему моему бедру. Пёс устало плёлся сзади. Разорванные брюки, обслюнявленные кабаном, подсыхали, грубея, и вызывали дискомфорт. На пороге нас встретил Василич, догадавшись по моему жалкому виду, что путешествие не обошлось без приключений. Отпуск был загублен – нога болела больше недели. Всё это время Василич «лечил» меня «медоушкой»…

А пёс потом стал хорошей охотничьей собакой, Василич в письмах рассказывал много разных охотничьих приключений, связанных с этим псом…