На краю земли

Письмо
Степан, не спеша, поднимался по бетонным ступенькам подъезда. Ногами он был уже дома, а мыслями где-то далеко. Нехотя вынул из почтового ящика конверт, – «чего доброго, опять перепутали». Да и не ждал он писем. Убедившись в правильности, адресат тут же надев очки, проглатывал круглый разборчивый почерк, с пятого слова на десятое, ничего не понимая. Писала женщина – из города, который казался ему на краю света. Спина покрылась мурашками – «что за чертовщина?» – думал он смутившись. В груди похолодело, наконец, пробрало до самых костей. Нервничая и волнуясь – «откуда эта особа знает про меня?», постепенно укрощая мысли, соображал «чего ей, собственно, нужно?»
Странное письмо заканчивалось наилучшими пожеланиями и просьбой «ответить весточкой в память о юности». И четкой подписью: «Лида, первая любовь твоя».
Хм! Вот где собака зарыта! Ничего себе! Лихо придумала! «Письмецо в конверте – подожди, не рви...» И где же ты раньше была? «девять граммов в сердце постой не лови – не везет мне в смерти – повезет в любви». Не зная, смеяться или плакать, рассуждал Степан, глядя меж расплывающихся строчек. На лице его, заросшем щетиной, появилось что-то вроде усмешки. «Да», – прохрипел он, скомкал листок, хотел выбросить, но передумал, и сунул в карман куртки.
Сначала сквозь думы размыто рисовались отрывки, но, постепенно откликаясь на зов памяти, картины становились полнее и ярче. Наконец вспомнилось, как сладко томилась душа по девчонке с чистыми голубыми глазами. Затем в голове Степана будто посветлело, глаза оживились.
В пылкой юности Лидочка была его мечтой – тихое, кроткое создание: светло-рыжие кудряшки, на щечках румянец. «Что же еще было в той рыжей девчонке?»

Степанова мечта
Небольшой шахтерский городок уютно расположился в самом центре Кузбасса. Горняков народ издавна уважал за крепость души и тела. И Степан с измальства гордился отцом и дедом. Когда отца Степы завалило в глубоком тоннеле шахты – почти вся смена оказалась под завалом, откапывали не только спасатели, все кто мог, даже дед, который работал ночным сторожем – дорога была каждая минута. Спасли! Сам ничего, целехонек, а ноги неподвижные стали. Отец с тех пор передвигался в инвалидной коляске. Семье выделили квартиру на первом этаже двухэтажного дома.
Приезжая семья Лидочки жила на окраине в маленьком деревянном доме. Отец тоже шахтер – грозный, нелюдимый человек и девочку держал в строгости. Ходили слухи, что он вроде поколачивал дочку, и мачеха не баловала смазливую девчонку. Рыжекосая Лидочка, тонкая, как молодая березка, подрастая, расцветала, и мальчишки уже поглядывали в ее сторону, а шестнадцатилетний Степа – в особенности.
 
«День шахтера» горняки праздновали через край, во всю широту русской души. Родная страна достойно чествовала своих героев – отца Степы наградили «Орденом трудовой славы» за доблестный труд. Улицы были полны празднично одетых людей. Только матери и жены шахтеров, встречали и провожали праздник с тревогой за сыновей и мужей, не понимая, по какой необходимости и чего ради, горячие сибирские парни устраивали кулачные бои. Парк культуры и отдыха к вечеру заполнялся молодыми людьми, ищущими приключения на свою голову.
На утро бригады горняков спускались в забой, как после побоища. На молодых лицах было достаточно синяков, далеко не украшавших настоящих мужчин. Раздавался смех. Но быть на празднике и не поучаствовать в потасовке, считалось недостойным для парня, и такого считали неполноценным. Степа уже успел получить «крещение»: напился, подрался, благо ничего не помнил под утро. В тяжелой голове адская боль – шум как от отбойного молотка. Да разодранная рубаха напомнила кураж «мордобоя».
– Ну, что, Степа, поди душа в пятки ушла, а?
– Да, нет же, дедуня, душа-то на месте.
– Можно сызнова? Поди, так дали, что в глазах рябило?
– Рябило. А ты, что же, дед?
– Я то? Я уже свое отдубасил.
 
Теплым августовским вечером в парке гремела музыка. Степа пригласил Лидочку на вальс (прежде долго тренировался с сестрой, разучивая танец). Рыжеволосая девушка не смутилась, сразу подала руку рослому видному парню. Танец еще не закончился, а он уже пропал в глубине ее чудных глаз.
После танцев он впервые провожал девушку домой, боясь прикоснуться к ней. Прощаясь у крыльца, красавица, приподнявшись на цыпочки, обхватила Степана руками за шею, поцеловала в губы и исчезла за дверью…
Месяц выкатился из-за бугра, залил крыльцо лунным светом. Гомонились где-то гуси, словно собачьим чутьем распознавая чужого. Вокруг постепенно стихало…Степан, очумевший от поцелуя, стоял как вкопанный, голова кружилась, ноги подкашивались...
Ночь стала испытанием. Он не мог заснуть, ворочался, вставал, ходил, ложился, радовался, нес какой-то бред. К утру сморился и проспал до обеда.
Парнем он был здоровым, крепко стоял на ногах, а тут его будто подменили. Ослепленный блеском голубых глаз юной красавицы, разгорячившись, со всеми перессорился, стал раздражительный, воинственный. Услышав грязную историю про Лиду, жестоко отстегал велосипедной цепью одного пришлого «обожателя». Пришлый парень был с «Верхних колоний». Ловкий и смелый черт, но развязный, и до девок охотник. Вот и выписал Степан пришляку:
– Врешь, черт косоглазый. Не видать тебе Лидочки как своих ушей.– Ударил раз промеж глаз. А потом уж цепь в дело пошла – Степан себя не помнил. Гришка после в больницу попал. Но молодец, хоть и чертяка – не проболтался, а то Степану припаяли бы срок за такой разбой.
Страдая от любви, Степа продолжал трепетно ухаживать за Лидой. Поняв, что влюбленный кому угодно за нее горло перегрызет, девушка возгордилась, и уже не опускала своих голубых невинных глазенок, а просто таки стреляла искрами. Крепко припекло Степана: мечтал быть с ней и смотреть только на нее.
Но вот пришла беда и в дом к Лиде. Отца-проходчика завалило бедного в шахте, даже тела не нашли. Лида, как только вырвалась из-под отцовской опеки, так и пошла в разгул. Гришка, которого Степан отстегал, оказалось, не зря болтал.
Наконец, «пташка» упорхнула с моряком на Дальний Восток. Степан сжал зубы, разгоряченный злобой, вздумал убить флотского – «паршивца этакого». И помчался бы вдогонку за мечтой на край света, если б не мать, голосившая на весь двор: «Руки на себя наложу! Не смей, и думать о ней!» Загородила дорогу, повисла, схватившись руками за сына. Немного поостыв, образумившаяся мать уговаривала: «Не пара она тебе, Степушка».
Взрослый сын, вздрагивая от ярости и стыда, не послушал бы уговоров матери. Если бы не хворый дед Егор – еще при царе-батюшке долбивший уголек – налил любимому внуку водки и сказал: «Молодых завсегда родители благословляли, а щас! Где энто видано? За девкой парень гоняется! Она тебе от ворот поворот выставила. Знамо, не люб ты ей, отвяжись ты от нее, а то потом житья не будет с такой бабой. Чо тебе в ней? Семь лет мак не родил, и голоду не было. Вон их сколь, девок-то. Бери, какую хошь. За тебя любая пойдет, а энта видно и с Гришкой снюхалась. Не зря ведь говорят, чего заложишь в человека с измальства, то и выходит наружу из него всю жизнь». Степан залпом выпил налитый стакан водки, побагровел, долго смотрел не видящим взглядом на восток, куда упорхнула его мечта…
Легко сказать «отвяжись». Впору из самого Степана веревки вяжи. Ревность жгла огнем, хотел не думать о ней, выбросить из головы, но не мог забыть ее глаз, походку, смех. И запах ее рыжих, толстых косищ долго еще бередил голову. Замкнулся, долго ни с кем не разговаривал, – время вытянулось в черную полосу. Намыкался Степан: досталось ему по самое горло от той мечты, надолго закралась грусть в ноющее сердце. И понимающая мать почернела – слезы украдкой вытирала. Отец, твердый как кремень, не куривший пять лет – закурил. На инвалидной коляске подъехал к притихшему Степану, прокашлялся. «Запомни сын! Баба должна быть предана мужику, как собака хозяину и идти за ним в огонь и в воду. И как бы ни дрались мужики – она выбирает, баба. Она за «флотским» пошла, значит, выбрала. Третий – лишний».
– «Моряк с печки бряк, польстилась на бескозырку да на брюки клеш»,– высказалась всезнающая сестренка, обожавшая старшего брата.
– Завяжи узелок на память. Сколько их еще будет! Узелки да петельки такими кружевами заплетут полотно жизни,– заверила мать
– Жизнь то, она, что дерево с сучками да с задоринами…– прокряхтел дед.
– Свыкнешься – расслабишь узелок, – вступилась мать.
– Сам разберется! – Отрезал дед. – Если корень крепкий, устоит дерево. Запомни, детина, не всякому дереву в живом саду цвести. Гнилуха зачахнет, червяк сточит…

«Как же давно это было»?!– задумался Степан. Все будто осталось в другой жизни. Но, казалось, ниточка прошлого тянулась, оберегая и связывая узелком теперешнее безразличие и давно забытую мечту.

Торопливая весна напоминала о себе звонким птичьим гомоном. Напротив за окном три воробья уселись на провисший кабель антенны и раскачивались, при этом забавно чирикали. Потом двое из них нахохлились, расхорохорились, крепко потрепали друг друга. Один улетел. Теперь пара воробьишек покачивались на проводе, как на качелях. «Малая пташка, а туда же – любовный треугольник»,– усмехнулся Степан.
Прочитав еще раз измятое письмо, Степан задумался. В груди вдруг взволнованно забилось. Он, торопясь, сел за стол, сдвинул инструменты, приготовленные для ремонта электроплитки – соседка Даша просила посмотреть. Вот напишу письмо, тогда и проверю плитку. Обязательно надо наладить, может распрощаться придется» – рассуждал, не вникая с «Дашей» или с «плиткой». Наконец он сосредоточился и красиво вывел, как всегда, отступив от верха и четко по центру:
«Здравствуй». Немного погодя приписал «те», и застрял, не зная, как обратиться к женщине, которая через сорок лет представлялась ему девчонкой. «В память о молодости», – повторил он и снова погрузился в раздумье.
«Молодые годы быстро утекли, просочились, словно вода в песок, я и не заметил, как вышел на пенсию. И все бы ничего – подрабатываю в автобусном парке охранником. Вот только после смерти жены на душе стало пусто и одиноко. Одиночество плохой советчик, а тут подвернулась женщина, думал: ничего себе бабешка, можно с такой остаток жизни скоротать. Но не тут то было. Одна зима прошла, другая проходит – оказался в плену, хоть караул кричи. Да, что теперь об этом. Это я так, сам себе жалуюсь.
Только на работе чувствую себя нужным человеком. С вечера обойду территорию гаража, потом сижу, читаю, а где и прилягу на диванчик – тихо, спокойно, как дома! Вот только «дома» у меня нет – так, крыша над головой. Выспаться мне и то последнее время не удается, разве что в сторожке прикорну. Тут тепло и все припасено: чай, кофе и пряники. Телевизор опять же – новости посмотрю или кино когда хорошее покажут. На огонек в сторожку шофера запоздалые заглядывают: кто с ремонта, кто из рейса, присядут на лоснящиеся от мазута лавки, одни покурить, другие заведут разговор за жизнь.
Помощники у меня опять же – овчарки: Белый, Нигер и Чубайс. Сторожа смирные, но, если что, спуску не дадут. Собаки всегда меня ждут. Учуют еще издали и бегут со всех ног, тыкаются в руки мокрыми носами».
Глаза Степана подобрели, стало теплее на душе. Вспомнил киргиза. Был тут один, оставлял свой автобус на ночь в гараже. Такой тоже хохмач, что-нибудь да приплетет. И мне веселей.
– Твои собаки? – Спросил киргиз, поглядывая с опаской.
– Мои!
– Зачем так назвал?
– А как назвал?
– Да как людей называют!
– Шофера! Забавляются ради интереса. А собакам, чего? Лишь бы не обижали! Да и то сказать, клички не случайно даются. Одним по масти, другим по привычкам.
– Какая привычка? Чуть заикой не оставили! Собаки-то по масти может тузы козырные, а по породе – дворняги!– Протянул не старый, но уже седой киргиз. – Шо-фе-ра, … мать их! А я, кто, по-твоему?
– Налетчик, барыга ты, деньги сорвал, а там хоть трава не расти. Хоть бы чай привез от «щедрости души». Наши шофера уважение ко мне имеют – кофе на днях привезли. Вот так-то! Правда, порой хуже малых детей: Геббельсом назвали собаку. Настоящий фашист, и был тот Геббельс. Вот тебе и кличка! «Волчара», он же мне руку прокусил. Пришлось пристрелить пса. А назови его Тузиком или Бобиком, может и не был бы такой злющий.
– Как корабль назовешь, так он и поплывет.
– Вот тебя как зовут? Что означает имя твое?
– Зовут, как зовут! Ты вот Барыгой обзываешь. Да мне то, что? Лишь бы вертолетчиком не называл!
Веселый мужик этот киргиз, словоохотливый. Да вот попался же на удочку русской красавице, – последнее время чернее тучи ходит, веселости поубавилось. Тоже чумавой…
Жизнь…судьба…игра… Если это судьба – то за что же? Если игра – то не все «вальты» в колоде…Козырной валет, блин! Масть тут не причем. Судьба злодейка. Ладно, завелся с пол оборота, – остановил себя Степан. Выпутываясь из непрошенных мыслей, который уж раз перечитывал мятый листок, размышлял, с  чего начать откровения – с начала или с конца?

 «Живу, можно сказать, бирюком. Первая жена умерла, вторая – Надя – спивается на глазах. Одна радость – дочка, да внуки – их у меня двое. Только вот видимся редко. С зятем с самого начала не сложились отношения, и дочка лишний раз не заходит из-за Нади. Вот тебе и имечко – «Надежда»! Надейся на нее! Она сама на кого-нибудь надеяться рада».
Вдруг его осенило: «Вот сейчас напишу письмо, и придет мне ответ из далекого города. И может статься, начнется новая жизнь». По блеску глаз, быстрому движению рук можно было прочитать его мысли. «А что! Чем черт не шутит, когда Бог спит!» И Степан вновь погрузился в кружево мечты.
Мазурики
Но прекрасные мечты были прерваны пьяным воплем Нади, бывшей жены Степана:
– Сосед, привет! А выпить нет?
Степан спустился с небес на землю, резко поднявшись со стула, ударился ногой о тяжелую Дашину плитку. Морщась от боли, запнул «железяку» под стол – «Зла не хватает! Как все это надоело!» – и захромал к двери. Не вступая в разговор, плотно прикрыл дверь, повернул ключ в замке, снова сел за письмо.
– Ой! Вы, поглядите на него! За-к-рылся! Он от нас закрылся! Ой, я не могу! Держите меня! Правильный! – Продолжала визгливо выкрикивать за стеной пьяная Надя. А ее товарищ, бормоча, требовал выпивки.
Степан не обращая внимания на крики, чувствовал внутреннее освобождение. Ему стало вдруг хорошо, и, казалось, ничего не могло омрачить внезапно нахлынувшего чувства. В ответ на крики он стал напевать пришедшую на ум шуточную песенку: «пошлю дролечке письмо – да мы начнем все сызнова…»
И тут же, почти не соображая, что к чему, Степан написал следующее:
«Прошло столько лет с тех пор, как мы расстались. Вот ведь как вышло. Я и не помышлял. Слышал, вы про меня и думать забыли. А я долго не мог тебя забыть... Многое мог бы написать, да не знаю с чего начать. Ваш покорный слуга теперь уж седой, а тебя помню молодой, красивой. Но, знаешь ли, милая Лида, что я сейчас чувствую? Думается, что вы, – зачеркнул «вы» – «ты» написала мне не случайно. Тебе, наверное, плохо, а может быть слишком хорошо».
Больше он ничего не стал писать, и как завороженный размашисто подписал внизу:
«Спасибо за весточку. Надеюсь когда-нибудь увидеться. Степан».
Вложил письмо в конверт и поспешил на почту – в его коротком письме была надежда. Выйдя из темного подъезда, он зажмурился от лучистого солнца и улыбнулся; душа ощущала весну, в тело вливались новые силы
Когда Степан вернулся, «мазуриков» уже не было, ушли, наверное, за очередной порцией спиртного. Прошелся по квартире, в ней все, благодаря «усилиям» Нади, раздражало его. Была у него некогда своя однокомнатная квартира в новом строящемся районе города. Но он мечтатель – неисправимый мечтатель. В его водовороте страстей и желаний было место для всех и каждого. Сам не умел обманывать, и казалось, что и его никто не обманет. «Должна же быть справедливость на свете. Зачем же святость, если она только губит человека. Еще отец говорил, что в жизни все пятьдесят на пятьдесят – печали и радости. А тут сплошная черная полоса»
Надя, когда только сошлись, поняла, что Степан на дух не переносит курящих и пьющих женщин. Приловчилась – терпела почти год, прикидывалась непьющей. Но как добилась своего – соединили две квартиры в одну. Тут все притворство и закончилось – начала свои попойки с концертами. Степан поначалу восставал, а потом сам пристрастился к выпивке, но Бог отвел.
Однажды: то ли наяву, то ли во сне, было ему видение. Будто бы он в небесах перед старцем ответ держит. Сидит этот старец на высоком троне, весь седой и борода белая и сам весь в белом. Был ли это святой отец или дух святой. Только будто старец и наставляет Степана «Грешен ты, раб божий, как я погляжу, и не будет тебе прощения, если водку пить будешь».
Что это было? Только после этого видения, Степана как отрезало – враз бросил пить. Стал уговаривать и Надю пройти курс лечения от алкоголизма, а она его на смех подняла…
Немного погодя вернулись с прогулки «мазурики». Они несколько протрезвели на свежем воздухе и явились перед Степаном во всем обличии. Товарищ ее еле стоял на ногах, а Надя, расправив плечи, чуть откинув голову назад, улыбалась, устремив взор в потолок. «Кому нужна твоя пьяная улыбка?» – Задержав на мгновение взгляд, Степан прошел в ванную комнату.
Первое, что он сделал – поправил зеркало, криво висевшее уже несколько месяцев. Отошел немного, посмотрел – висит прямо. «Эх, ты, зеркало, зеркало, чего только не видело ты на своем веку». Вгляделся в свое изображение и решил немедленно исправить свой портрет: умылся, побрился, затем заварил кофе, походил по комнате. Задержавшись у окна, долго смотрел на улицу. За окном был март, и в душе Степана просыпалась весна.
Он снова разложил письмо на столе. «Неужели это было вчера?» Странное чувство не покидало его. «Что-то должно произойти». Ему захотелось жить, сделать что-то такое, чтобы всем стало хорошо. Уставился в одну точку и улыбался, ничего не слыша и не видя.
Два года он жил словно в страшном сне, не зная, когда все закончится. И как напоминание о кошмаре, из соседней комнаты раздался душераздирающий крик. Там неистово нападали друг на друга «мазурики» – опять чего-то не поделили. Они жили в большой комнате, а Степан – в маленькой. Кухня была общей, зал – нейтральной комнатой. Там стоял сломанный телевизор и старый диван, на который опасно было даже присесть, зато здесь был балкон, где можно было подышать свежим воздухом.
Надя еще работала, а собутыльник ее был тунеядцем. Это означало, что он «сидел у нее на шее». В советские времена люди «опускались» постепенно, и можно было еще подняться. Были исправительные учреждения, где лечили от алкоголизма, а теперь за увольнением человеку грозила перспектива вечной безработицы и полного падения.
Соседка Даша
Второе письмо пришло скоро. И счастливый Степан был уверен, что это то самое письмо, которое ему необходимо. В этом письме его надежда. Жизнь хорошая штука, тешил себя Степан. Он не сразу вскрыл конверт, растягивая удовольствие. Осторожно положил на стол и долгим взглядом смотрел на долгожданный привет. Потом пошел на кухню, попил воды, вернулся, взял ножницы, медленно отрезал край конверта и вынул сложенный вчетверо листок, показывая якобы наблюдавшему здесь кому-то, что текст письма ему известен. Степан аккуратно открыл футляр, спокойно без спешки надел очки, и стал зачем-то разглаживать письмо на крышке стола. Бумага, казалось, хранила давно забытый запах девичьих волос.
Будто не он, а посторонний мужчина, сняв очки, расслабленно всматривался. Буквы и слова расплывались, Степан отставил лист на вытянутую руку, снова надел очки. «Проклятие! Я ни черта не вижу!» – вырвалось из груди его. Не выпуская письма из рук, стал разыскивать лупу. Открыл тяжелый ящик стола: ровные стопки бумаги, книга, а лупы нет. Удовольствие было рядом, но непредвиденное промедление словно испытывало его терпение. Не закрыв ящика, полез искать лупу на книжной полке, нашарил рукой между книгами. Вот он уже притянул ее пальцами, но она, выскользнула, ударилась о железную Дашину плитку – на стекле обозначились трещины вдоль и поперек. «Что же это такое?» Нервы Степана были на взводе. Ему показалось, что в комнате недостаточно света, что все это не случайно, что этому есть какое-то объяснение. Вот только какое? «Что ж творится на самом деле?»
Скрипнула и распахнулась дверь, будто кто-то невидимый ее отворил. Он убедился, что в соседней комнате никого нет, стал себя успокаивать. Косой луч заходящего солнца, освещал кошку, и она казалась фиолетово-черной. Степану стало не по себе, озноб прошелся по телу.
Взяв письмо, опираясь рукой за стены, вышел на лестничную площадку, постучал в дверь к Даше. На стук никто не ответил. Он уже хотел вернуться, но дверь, со скрипом отворилась. Степан вошел, осмотрелся, никого не было ни в комнате, ни на кухне, лишь солнце мягко высвечивало половицы, согревая прощальным теплом. На стене висело чучело совы, и шустрые ходики отмеряли время. Рядом в прихожей телефон. Полумрак. Запах газа почудился Степану. Неожиданно раздался телефонный звонок, входная дверь снова заскрипела. Два долгих резких звонка совсем сбили Степана с толку. Он опустился на стул и, не думая уже ни о чем, уставился в пространство. Хозяйская кошка, мяукая, обошла около ноги его, потерлась о брюки. Медленно важно подняв хвост, прошлась по комнате и мигом юркнула в приоткрытую дверь.
Через минуту вошла Даша с кошкой на руках, объясняя:
– Вот чертовка, еле поймала ее. Куда так ломанулась! Здорово Степан!
– Здорово, Даша, как твоя внучка? – невпопад спросил, чтобы не выдать волнения.
– Да вот, поеду, погляжу. Видишь, что я ей купила, – и она раскрыла коробку, показала куклу, большую и краснощекую. Нажала ей на живот: «Ма-ма», – громко плаксивым неестественным голосом пропела кукла. Степан испуганно посмотрел на куклу, отрешенно махнув на нее рукой, побледнел. Даша поглядела на него внимательно, с упреком произнесла.
– В чем дело то, что-то случилось? Ты чо такой бледный?
Он с трепетом подал ей конверт, и она прочитала вслух:
– Приморский край, Королевой Лидии. Ого! Куда тебя занесло! Это что ли, твоя зазноба?
– Да, выходит, зазноба. Вот ведь незадача, прочитать не могу, буквы расплываются.
– Давай прочитаю, только очки надену. У меня телефон не работает, ходила вниз, звонить, чего-то газом пахнет…
– А ты, это, смеяться не будешь? – спросил, несколько смутившись. «Телефон звонил» – пронеслось в голове.
– За кого ты меня принимаешь! Я же вижу, что ты страдаешь. Разве можно так жить? – спрашивала Даша, казалось, вовсе не обращая внимания на звонок телефона.
Степан молча кивал головой, был взволнован и хотел только, чтобы она быстрее прочитала письмо. Соседка поглядела ему в глаза и стала читать быстро, без остановок. Зазвонил телефон, Даша не слышала, читала.
Лидия рассказывала, что жизнь ее не сложилась. И вот уже три года она живет одна. И что ей пришлось столько вынести в жизни, что не пожелаешь и врагу. И что именно сейчас она вспоминает то светлое, чистое, что было у них со Степаном в молодости. И что на заре утренней и вечерней молится о встрече, хочет покаяться перед ним.
«Я вышла замуж еще ребенком, можно сказать, была еще дурочка. А теперь, сердце мое созрело, и я поняла, что потеряла тебя навсегда. Вернуть бы всю жизнь: позови ты меня тогда, убежала, куда глаза глядят из дому подальше от мачехи. Помнишь Гришку, он мне ласковые слова говорил. А как до дела, так родителей послушался и отказался от меня. И ты бы, отказался… зачем я бежала, скажешь? Я тогда хотела отравиться… Федя, моряк, ты, наверное, помнишь его, Степан, он меня остановил… у меня уже ребенок под сердцем шевелился… поздно было уже. Он, считай, меня с ребенком взял…
Сейчас, если у тебя все хорошо, то я не буду топором врубаться в твою счастливую жизнь».
– Как врубаться, чем? – не понял Степан.
– «Топором врубаться», – еще раз прочитала по тесту Даша.
Наступило молчание. Степан ощутил что-то такое, что было с ним раньше, давно уж. Стало горячо сердцу, нежность прокатилась по телу, словно теплый ветер в летнюю ночь взбудоражил траву в лесу.
– Чо ты маешься, поезжай, да и все тут. Женщина его зовет, а он раздумыват, – с чисто женской логикой решила за Степана отзывчивая Даша. – Чо тебя держит тут? Эта пьянь! Смотри, кабы сам с имя не запил. Вона, какой ходишь: здоровый мужик, а смотреть на тебя тошно.
– Легко тебе говорить, «поезжай» с бухты-барахты на край света.
– Развейся! Мир посмотри, себя покажи, а там видно будет.
– Зря все это…Ты же не знаешь ничего! Это мечта столько бед мне наделала. Я потом долго на девушек смотрел как на пустое место.
– Свято место пусто не бывает.
Степан не слушал, продолжал:
– Когда из армии пришел, женился на молчаливой доброй девушке и полюбил ее всей душой без страданий и клятв. Прожили с ней, как песню спели. Раньше то я смелый был, ничего не боялся…
– А теперь чего напугался, женщины? – улыбалась Даша.
– Болезни боюсь. Потому как, болезнь выбивает из колеи.
– Все можно пережить. – Уверяла соседка.
– Все! Только перед старостью человек бессилен. От огня, от воды есть спасение, а от старости нет. Когда человек умирает, еще полный сил – это не правильно. Так случилось с моей женой.
– Хватит, Степан, тебе хандру нагонять, думай о хорошем.
– О хорошем, а где его взять-то хорошее? Я после смерти жены чуть не чокнулся. Все мысли поглотила тоска. Потом отпустила – о дочке думать стал. Дочка у меня умница. Жалко, что сына нет. Хотели сына родить, да нездорова была жена. Так и не смогла второго выносить.
– Хватит, тебе говорю, на жалку давить, мужик ты или балалайка! Бери быка за рога или сиди дома…
Ожидание.
Веселое солнце катилось по синему небу весь день. Когда оно, наконец, скатывалось за розовый горизонт – малиновым светом далекого пожара отливали окна домов. И лица людей, окрашенные румянцем, становились красивее и загадочней.
Затем приходила тихо темная ночь. Каждую ночь Степан видел сны – не сны, а кошмары. Будто видит он женщину вдали, красивую, молодую. Только он хочет поближе ее рассмотреть. А вместо лица пустота – лица то нет. Он просыпался в поту. «Господи, да что же это»!
Написал письмо и ждал телеграмму. Лида должна приехать к нему. Они переписывались уже три месяца. Лида приглашала его приехать к ней. Но он решил, что пусть она сначала к нему приедет, а там видно будет. И вот теперь ожидание. На душе у него было неспокойно. Не шутки ради вызвал он женщину, хотелось остаток лет прожить, как человек, хорошо хотелось пожить, вдохнуть счастья глоток.
Все люди одинаковы, и каждый человек – вселенная, мысли порой взлетают до небес и опускаются на дно морское в один лишь миг. Степан был по гороскопу стрелец. Горячая голова, не знающая покоя ни в мыслях, ни в делах. Стремления его были просты. Хотелось семью, покоя и счастья. Встречу с Лидой представлял в самом лучшем свете. Просил, чтобы прислала фото, но она отклонила просьбу, уверив, что они должны узнать друг друга даже после стольких лет разлуки.

День приезда Лиды приближался. Встреча рисовалась в воображении всякий раз по-разному. То казалось, что они не узнают друг друга. То представлялось крушение поезда, и он находит Лиду в обломках, всю окровавленную. Загораживался от крутившихся мыслей, а они так и наслаивались одна на другую, как в кино, менялись кадр за кадром. О приезде знала только соседка Даша, да ее кошка, которая, кажется, понимающе смотрела на Степана и все время умывалась, когда слушала разговоры про Лиду.
– Ну, вот видишь, кошка и то умывается к гостье твоей. Все будет хорошо. Если что, не стесняйся, заходи, – подбадривала Даша Степана, который более обыкновенного осунулся за последнюю неделю ожидания.
Он шел на вокзал пешком, чтобы от ходьбы немного успокоиться. Костюм на нем был надет праздничный, и весь он был такой взволнованный, прохожие замедляли шаг и провожали его взглядом. Ему было шестьдесят, но подтянутый и бравый, он выглядел еще хоть куда! Седина лишь коснулась кудрявой шевелюры. Стать и выправка выдавали в нем человека с большой внутренней силой, и он казался моложе.
Опять размечтался, поймал он себя на мысли, уже подходя к вокзалу.
Лида
Что случилось в ее жизни? Как и зачем она написала письмо Степану? Все получилось совершенно случайно, а потом закрутилось и понеслось. Она сама не поверила и не ожидала такого поворота событий. Дело обстояло так. Два ее сына – старший и младший наркоманы и муж алкоголик законченный – довели ее чуть не до петли. Лида женщина была властная. Вот только её решительность, ни к чему решительно не привела. Женственность и привлекательность прошли с годами. Характер ее мужской и жесткий отразился на лице: сжатые плотно губы, цепляющийся взгляд и тяжелые руки. Из нежной когда-то девчонки получилась резкая, сварливая женщина. Это была таежница, собирательница грибов и ягод. Не боялась она одна ходить по тайге – сама могла постоять за себя. Навьючит за плечи рюкзак и вперед. Не беда, если застанет ночь в лесу – она не пропадет. Знает все повадки зверей и птиц, ориентируется в лесу, как не каждый в городе. Любить она, пожалуй, уже никого не любила. А вот утащить с собой в омут, где и сама может погибнуть – этого у нее не отнять. Вот такая женщина ехала к Степану.
На станции «Тайшет» была у нее пересадка – надо было ждать проходящего поезда целую ночь. Она оставила в камере хранения свои вещи. Да и вещей то у нее было немного: чемодан да мешок, – и пошла в лес. Ну, тянет он ее, что поделаешь? Лес и костер, как зов предков, как отдушина для ее души. Не хотела она возвращаться в духоту вокзала, и решила заночевать в лесу. Но такого леса, как здесь на Бирюсе, даже у них в тайге нет. Мошка искусала ее лицо, комары были, как звери со шприцами, просто живыми тучами летали и ели человека не на жизнь, а на смерть. Лицо ее после такой ночевки было похоже на пузырь с крапинками от укусов. Ехать еще день и ночь; на месте она будет утром. Что делать? Едет на встречу с мужчиной в таком виде. Всю ночь делала примочки, то чаем, то холодной водой, но к утру все равно глаза ее напоминали щелки. «Чукча в чуме, – думала она про себя, – да еще наряд таежный. Ни дать, ни взять – невеста суженая. Как увидит жених, дара речи лишится. Не то, что обнять, к сердцу прижать – к черту послать такую невесту. Представила встречу: «Золотом осыпай, – скажет, – не надо мне такую красавицу». Бог знает, добро, худо ли ждет ее в этом городе? Почему именно в этот самый момент покусали комары? На память вдруг пришла песня старинная: «Ох, и охи съели блохи моему милому лицо. А за что ли они съели? – Потерял мое кольцо»!

Запечалилась – напасть какая-то. Да если правду сказать, то и грудь не вынесет всей этой страшной тайны, хранившейся как за семью печатями в ее сердце. А душа Лиды еще те потемки: дебри и лабиринты, в которых, сама разобраться не могла, не то, что поделиться с кем. Того и гляди, как бы лишнего не ляпнуть про сыновей, да про мужа. Что же получится – зря, что ли старалась налаживать старые связи? Вдруг случайно проронит слово и все: палящий огонь сожжет мосты, которые только строятся в их отношениях. Не хотела она никого обвинять или оправдывать: что сделано, прожито – не воротишь. Когда беда терзает душу, надо искать выход. И Лида нашла: Степан, только он может и должен спасти ее. Начнут они новую жизнь, где не будет слез и ругани, горе и печаль отступит, уйдет в темные леса и трясучие болота.
И она уже не боялась встречи. Если встречают по одежке, то провожают по уму. А ума у нее палата. Вон как кроссворды щелкает, как орешки, только отскакивают. Все удивляются, какая она быстрая, да умная. Сумеет влюбить в себя когда-то любившего ее мужчину или нет? Постарается, все свое умение и обаяние пустит в ход – заворожит и очарует, или она не женщина. Так думала Лида и стала тренироваться, что же такое скажет при встрече, чтобы сразить «любимого».
Стала ломать голову, припоминая слова, какие можно употреблять постоянно в своей речи: «как я рада видеть тебя, мой сокол; ты нисколечко не изменился; Степан, как я ждала нашей встречи». Нет, не так, это слишком наигранно. Пожалуй лучше, как там, у Грина: «Здравствуй, Ассоль, – скажет он. – Далеко, далеко отсюда я увидел тебя во сне, чтобы увести тебя в свое царство». При чем тут Грин? Надо что-нибудь из Достоевского. Например, какая роковая любовь была в «Идиоте»? – думала она сосредоточенно – князь Мышкин? Анна Каренина, Вронский. Ого! Куда меня занесло. Мысли идиотские лезут в мою больную голову. Ладно, чего заранее в пекло лезть?
Встреча
Ожидание всегда тягостно и минуты ползут как черепахи. Степан смотрел на часы, а стрелки циферблата на вокзальных часах словно приросли. Казалось, уже должно пройти полчаса, а стрелка подвинулась лишь на пять минут. Не зря говорят: ждать да догонять – хуже всего. А вот если делом занят человек, то времени катастрофически не хватает.
Наконец, голос диктора объявил прибытие поезда, и Степан спешно оторвался от сидения в зале ожидания, но ноги не слушались, сделались словно ватными, ладони влажными, на лбу выступил пот. Давно не чувствовал он такого волнения, как студент на экзамене. Вагон остановился далеко от него, он пытался идти быстрее, но не мог – шел тяжелым медленным шагом.
Едва открылась дверь вагона, Лида увидела его. Это был точно он, такой же ладный и кудрявый. А она? Вот ведь надо было в лесу провести ночь – с таким лицом предстать перед Степаном, даже неудобно!
Степан смотрел мимо нее. Не мог же он в этой располневшей женщине, одетой скорее для похода в лес, чем в «свадебное турне», узнать свою мечту. Лида же, только почувствовав землю под ногами, бросилась к нему в объятья. Величайшая радость, казалось, больше похожа на сумасшествие. Два несчастных человека жали друг друга в объятьях. И несмелый их поцелуй был скорее дружеский, в котором отразилась и боль и обида, вся жизнь и теперешняя их роковая встреча.
Разумеется, Степан был в шоке от ее вида:
– Боже мой, ты ли это, Лида? – вопрос прозвучал, как обреченность…
Она вмиг позабыла свою утреннюю подготовку к обольщению и сказала просто:
– Здравствуй, Степан!
Стали говорить о погоде и о поездке.
«Она узнала меня, вспомнила, – думал Степан, – но почему она такая страшная. Вот как жизнь уродует женщину».
А Лида думала, как хорошо он сохранился, где же был ее ум? И видно, что мужик при деньгах! Или просто вырядился для случая?
Так шли они и думали каждый о своем, заглядывая тайно друг на друга. Он искал в ее полном лице, ту молодую, красивую мечту горячей юности и не находил. Ничего общего с тем идеалом не было. По ее милому личику, розовым щечкам и голубым глазкам, стройной ножке и тонкой талии, словно катком проехали и отбелили краски молодости. Она была так неузнаваема, что Степану хотелось плакать. Тогда он не умел составлять гороскопы, но сейчас, можно было представить ее жизнь – след печали, горести, сердечной тоски и муки отложился в морщинах, словно время, часы и минуты, стрелкой указали вечер. Глядя на ее лицо, можно сказать, что счастье в ее жизни было редким гостем, и что ей приходилось часто заглядывать в бокал с вином.
А она пыталась сразу взять инициативу в свои руки: разговаривала без умолку.
– Ну что, небось, думаешь, молодая – красивая была? Да, молодые все красивые! Вот откуда старые, страшные берутся? Ничего, ничего, это пройдет, меня мошка покусала.
– Да я и сам немолод уж, – не ожидая такого натиска, оторопело ответил он.
– Но ты еще, можно сказать, орел, – пыталась приручить его сразу и, чтобы, дойдя до дому, он немного привык.
– Орел, только без крыльев, да весь сморщенный.
– Ты это в мой огород камушки? На заднем месте морщин не бывает.
Но ее шутка сейчас не вызвала у него улыбки, наоборот – тоску и грусть.

Все так, но, всматриваясь в ее лицо, он не заметил какой-то задумчивости или радости, а может скрытой усмешки. Он пытался вглядеться в душу, найти хоть какую-то ниточку, которая может их связать, и не находил. Особой радости не было, или чувства уже притупились. Но что будет с ними, этого пока еще никто не знает…
Проводы
Можно только догадываться, что безответная пропасть между людьми постепенно превращается в близость. Ровно так же, как из близости иногда образуется пропасть. Натянутость их встречи через три дня перешла в полушутливые споры, они часто смеялись. Дня через три опухоль на лице ее спала, и уже не казалась Лида Степану такой далекой и чужой. Шаг за шагом, день за днем, показывая самые свои лучшие качества, давая понять ему, что она его очень сильно любит, Лида добивалась результатов. Каждый шаг ее был осторожен, но точен. Уверенная в своих силах, она покоряла его, постепенно изучая. А Степан почти ничего не говорил, только застенчиво краснел от ее красноречия, но был оживлен, выглядел помолодевшим. Днем она часами трудилась, подбирала, чистила почерневшую утварь, мыла, расставляла, поправляла. А ночью, что она вытворяла ночью! Поцелуи ее были сладкими, как в молодости, можно себе представить, что чувствовал Степан, обезумевший от поздней любви. Он и не знал, что бывают такие женщины, она показала ему такую любовь, которая ему и не снилась – в ногах его к утру была дрожь, в теле приятная слабость.
Утром рано они шли на рынок и покупали все свежее, Лида как истинная хозяйка весело торговалась с продавцами. Стояли великолепные майские дни. Город был в нежной зелени прекрасен. И свежесть утренней прохлады пробегала по жилам, хотелось жить, улыбаться солнцу, любить и радоваться. Казалось, расцвели сады в душе Степана, и ничего не могло омрачить его. Но тяжело становилось при мысли, что скоро Лида уедет. Он к ней привык, давно уже за ним никто так не ухаживал, не готовил для него. А по утрам Лида подавала ему рубашку наглаженную, пахнущую не только чистотой, а домашним уютом и теплом.
Находясь в состоянии любви, он чуть было не забыл, что должны вернуться мазурики.
– Кто, какие мазурики? – Подняв брови, спросила Лида.
– Так называю я свою бывшую сожительницу с ее хахалем.
Что-то будет, думал он, когда они встретятся с Лидой? Степан даже себе представить не мог. Лида сама быстро сообразила, что дело пахнет скандалом, и пошла в атаку, но очень деликатно спросила:
– Степан, а может, мы пойдем в гости к твоей дочери и посоветуемся с ней, они молодые, умнее нас. Может чо присоветует?
– Вот это ты правильно решила, Люба у меня девушка добрая, плохого не пожелает отцу родному.
– Давай, наберем подарков детям и посмотрим, как нас встретят.
– А что проверять, я и так знаю, что Люба всегда рада меня видеть.
– Ну, вот и хорошо, я сейчас.
И Лида как настоящая женщина надела свое любимое платье, которое надо сказать было несколько узковато, но очень красиво подчеркивало ее фигуру.
Потом все было как во сне, она нашла общий язык с его податливой дочерью. Обо всем договорились, что комнату Степана переписывают на дочь, и Люба сможет ее продать. Степан ничему не препятствовал – это судьба, решил он. Наконец свершилось то, что должно было произойти в начале жизни. Они оба ждали этого всю жизнь.
Не прошло и недели, как все было готово.
Черемша в тайге отошла. Вот-вот должны были вернуться «мазурики», с которыми Степану не очень хотелось встречаться. Степан нутром чувствовал, что им предстоит встреча, что это еще не все беды, выпавшие на его голову. И предчувствие его не обмануло – встреча состоялась под занавес. Но, как всегда, наши предположения не сходятся с делом. Надя от неожиданности остолбенела, и когда ее посвятили в суть дела, немного оправилась, и спросила: Так чо, теперь комнату дочка твоя продаст, и мы будем жить с соседями, как в коммуналке? – И, поняв, наконец, свое незавидное положение, обиделась на судьбу.
Степан думал, что два человека встретились, и им нельзя мешать. А помехой могут послужить даже малейшие взгляды, способные спугнуть птицу счастья. И Надя, она может своей мелкой местью поломать хоть не все, но настроение способна испортить. Непонятно, какую цель преследовала эта опустившаяся женщина, но при виде явной соперницы, она не захотела совершать беспорядка и вольного разгула своей натуры. Может быть, ею овладело чувство потери, самолюбия – кто ее знает и кто поймет, чего хочет женщина?
В день отъезда она явилась сказать слова прощальные, даже предложила посидеть на дорожку.
– За этим дело не встанет, – сказал Степан
– Может, выпьем на посошок?
– Нет, не будем мы пить.
Расстались они мирно. Он, немного краснея от волнения, пожал ей руку и сказал:
– Ну, не поминай лихом.
На прощанье они сделались внимательнее и обходительнее друг к другу. И все это приносило больше горечи, чем он ожидал. Но в ту минуту все, что занимало его, это была поездка. Ехать, ехать вдаль. Но решиться было не легко, неизвестность, как и ожидание, пугают в любом возрасте. Еще минуту назад Степан был весел, а тут загрустил. Но пути назад уже не было, все было решено. Да трудно менять жизнь, когда тебе шестьдесят по паспорту.
На вокзал их провожала дочь и внуки. В последний момент прибежала соседка Даша. Она запыхалась от быстрого шага. Лицо ее раскраснелось, волосы выбились из-под платка, чистые глубокие глаза ее, казалось, помолодели
– Ну, вы, это, живите с миром, берегите друг друга. Если что, Степан, не забывай… у тебя здесь друзья и дочь, – она осеклась, и в глазах появились слезы. – Ты не обращай внимания, у меня слезы близко. Это я так, от радости за тебя и за Лиду. Напиши, как приедешь, не пожалей бумаги.
Дочка долго не отпускала, крепко прижалась к его груди, сдерживая слезы. Степан и сам вытер украдкой слезу:
– Ну, развели тут мокроту, давайте прощаться, не на век расстаемся.
Проводница предупредила, чтобы заходили в вагон. Степан приподнял внучку, поцеловав, потом внука, и пошел заносить багаж. Вещей было много, Степан собирался основательно. Все свои денежные сбережения снял с книжки, хотел отдать их Лиде, но она отказалась взять деньги. Сказала, чтобы сам куда-нибудь припрятал – Вот хоть за пояс спрячь, и привяжи хорошенько, а то не дай Бог, украдут по дороге.
Он так и сделал, сложил крупные купюры, завязал платком и обмотал вокруг на поясе. Необходимые в хозяйстве: дрель, слесарно-столярные, рубанки, и весь нужный скарб и русский набор «джентльмена», все упаковал, приготовился для нового места жительства. Пять суток в пути – не шутка, но все было припасено, и Даша еще пирогов на дорогу напекла, притащила целую корзину. Вот неугомонная соседка – сама доброта, с улыбкой вспоминали всю дорогу Дашу, уплетая за милый мой ее пироги.
Пока ехали в поезде, все было как нельзя лучше, почему-то на память Степану приходила их самая первая встреча, и очарование молодости наполняло до краев. Сначала вид из окна притягивал, и он не отрываясь, долго смотрел на меняющиеся панорамы. Энергия новых чувств вызывала радость перемен. Время было дорого и таяло, словно отрада от сознания, что он не один теперь, что есть и у него счастье. Просторы полей и необъятные дали, наводили на мимолетную грусть, но он старался отгонять печаль, ведь счастье было здесь, рядом с ним.
Обман
Волнение закрадывалось постепенно, по мере приближения к новому месту. Когда подходили к ее дому, даже птицы примолкли или ему казалась такой тишина. Подниматься не пришлось – первый этаж. Перед обшарпанной дверью, с рваными краями дыр бывших врезных замков, Степан подумал, что непременно первым делом заменит эту дверь, потому как дверь – лицо хозяина. Но когда он переступил порог, его лицо вытянулось. Перед ним предстала такая картина. Три двери одна другой краше выстроились черной громадой железа. Пожалуй, такой тюрьмы он даже в страшном сне себе представить не мог. Тут же, как из ларца из двух металлических дверей вышли трое мужчин с не сразу запоминающимися лицами. Один из них старик, поношенный и сморщенный, как стоптанный башмак, махнул рукой:
– А, опять новый хахаль, – будто ожидая чего-то другого. В дряхлом старике, вряд ли Степан узнал бы, того «флотского» парня, который увел в молодости у него Лиду.
Двое других, молодых, но тоже помятых, только пожали плечиками, как у барышень, и, не проявив интереса, исчезли за громыхающим железом двери.
– Это кто, твои соседи? – Спросил, несколько смутившись, Степан:
– Это мои сыновья и бывший супружник, – ответила Лида несколько недовольно.
Она открыла шкаф, что-то поискала рукой на полочке, лицо ее потемнело. Нашла, наконец, то, что она уже лихорадочно искала в сумочке – пачку сигарет и зажигалку. Присев на стул, закинув ногу на ногу, она привычным движением прикурила, затянулась, выпустив мастерски остаток дыма через чуть приоткрытый рот, глазами улыбнулась хитро, а губами ехидно и широко. Вдруг заговорила на нецензурном наречии. Степан, в оцепенении смотрел не столько на этот жест и сленг, сколько на кухню, где был полнейший беспорядок. В его понимании, самая нерадивая хозяйка взялась бы за уборку, а она, как ни в чем небывало, продолжала курить одну сигарету за другой. И вот тут-то его внутреннее, сокровенное желание о счастье и любви начало подвергаться сомнению.
 
Лида буквально на глазах из спокойной и веселой блондинки превращалась в сварливую неприятную женщину. Немытые волосы, мятый халат и сигарета в зубах. Когда она гостила у Степана, то искусно замазывала лицо тональными кремами, красила брови и ресницы, а тут предстала в первозданном виде с бесцветным лицом, обезображенным оспинками, которые при первой встрече она приписывала к укусам мошки. Слова-союзы, проскальзывающие в ее речи, постепенно переходили, чуть ли не в поток нецензурных воплей. Все это выглядело довольно омерзительно. Привыкнуть к этому Степану было невозможно. Дети не только не уважали мать, они ее просто презирали. Не прошло и месяца, как она раскрыла свое истинное лицо. Все больше и больше она превращалась в монстра. Он пытался противостоять, всячески уговаривая:
– Лида ты ведь мать, женщина, и должна примириться с детьми.
– Какое твое дело, что ты вмешиваешься!?
– Да ты себя изводишь попреками и срываешься на мне…
– Не нравится? Тебя здесь никто не держит, можешь сматывать удочки в свой родной Кузбасс.
– Какой бред ты несешь, что с тобой, ты сошла с ума?
– Это ты выжил из ума! – Кричала она
– Опомнись, что с тобой, какая муха тебя укусила?
– Муха, говоришь? Муха це-це!
И как бы Степан не старался уладить отношения, ничего не помогало. Наварил большую кастрюлю борща, пригласил всех членов семьи, даже бывшего супружника, который как крот вылез из-за железной двери. Борщ получился отменный, но никто не оценил, все ели молча и вышли из-за стола с недовольными лицами.
Оба сына рослые, но худые как два велосипеда, заруливали по квартире, натыкаясь на то, что плохо лежит. Инструмент, который привез Степан, хотел мастерить, ремонтировать, строить – стащили и следов не оставили. Все мечты Степана превратились в миф. Ничего не хотела, только денег требовала женщина, которую Степан принял за мечту. И деньги исчезли, пропали – все сбережения он припрятал в чемодане. Когда хватился, их уже не было. Еще сомневался, думая, что переложил в другое место и забыл. Спросил у Лиды про деньги. Она, ни с того, ни с сего, обрушивала на Степана ругательства, которые граничили с сумасшествием.
– Вот и верь после этого людям. – Сказал, не выдержав, Степан.
– А ты думал, что я тебе с неба свалилась, и буду щас тебе стирать и суп варить. Сам вари, нашел дуру. Я тебе не домработница.
– Да не думал я ничего, успокойся ты! Жизнь наладится – лиха беда начало!
– Ах, вот оно что! Плевать мне на твои бредни, умничать тут взялся!
– Уймись ты!
Пытался поговорить, но разговора не получалось, будто что-то было не так, но что? Сидели молча, смотрели кино, но если он заинтересованно и увлеченно всматривался, то она немедленно переключала канал, и довольная поглядывая на него. Ей видно эта игра нравилась. Он пошел на хитрость, и не выказывал интереса в программе, заглядывал на старинную люстру, которая поражала своей тяжестью и чопорной красотой. Тогда Лида, видя его безразличие, не переключала канал. Степан где-то читал, что есть люди вампиры, которые питаются энергией других. Тот, с которого качают энергию, страдает, и болеет, а другой, цветет и пахнет, как роза в саду. Все это происходит тогда, когда человек нервничает или скорбит. А от радостного, улыбчивого человека не получиться скачать энергию, и «вампир» будет очень плохо себя чувствовать. Вот и стал Степан улыбаться, а Лида в свою очередь, гневаться, аж захлебываться от ярости. А, там пошло – поехало и чем бы все это кончилось одному Богу известно, если бы не случай.
Избавление
Небо затянуто в сплошные серые холсты туч. Моросит дождь третью неделю, сеет воду через невидимое мелкое сито, днем и ночью не переставая. Промокли дома и деревья, дико кричат мокрые вороны. Холодно. Лето, похожее на осень, наводит грусть и сонливость.
Наконец вылилось и высушилось – просветлело. День выдался солнечным и теплым. И Степан уговорил Лиду пойти посмотреть рассвет. Она с радостью согласилась. Восход солнца здесь красив, и несказанно широк. Край восходящего солнца, великолепных лесов, рек и озер. Тихоокеанское побережье славятся красотами природных гаваней.
Собрались они в поход, как полагается, с хорошими мыслями и настроением. Степан думал, что, может быть, притрутся, примирятся их горячие сердца и больные души. Может быть, природа необходима таежнице.
В сумерках, ближе к вечеру вышли из дома, чтобы встретить ликующее солнце на утренней заре. Путь был не близок. Сначала пробирались по лесу. Степан шел с грустной думой, но от ходьбы немного успокоился. Деревья шумели в верхах, ветер ерошил волосы на непокрытой голове Степана. Лида шла впереди. Долго поднимались по крутому, глинистому склону. Лезли чуть не ползком, подъем был до того крут и скользок, что немудрено было скатиться вниз, но возвращаться поздно. Вскоре подъем стал еще круче. Тут открылась головокружительная панорама. Глазом не окинуть такой простор – дымом сползали облака. Все мельче становились точки вдали, игрушечными казался лес и город, а океан вдали все величавее. Синь океана росла и поднималась туманностью к небу. Разом всей этой синей синевы стало так много, что Степан себе казался песчинкой. Он выбился из сил, но не показывал виду.
Стремительно надвигалась темнота. На небе слабо проявился свет луны. Здесь наверху над пропастью освещались только макушки деревьев, и широкое лицо Лиды отливало бледностью. Вдруг и этот свет пропал. Темнота ночи густела. Воды внизу не было видно. Ночь была быстротечна, словно туча, расползающаяся от ветра. Было тихо и свежо, все уже напоминало предутренний мрак. Сейчас, сейчас должно произойти таинство зари.
Стремление Степана было велико еще и потому, что он хотел быть ближе к Лиде, думая, что может быть, все изменится, что просто хандра на нее напала. Степан с нахлынувшей нежностью хотел обнять Лиду, приблизился к ней, а она неожиданно толкнула Степана. И он упал бы туда, в бездну, и картинка уже пронеслась перед глазами – он будет кормить здешнюю рыбу в море…
Но Лида в последний момент схватила его за руку, удержала. Степан вырвался, и, минуя коряги, поспешил прочь, притаился в яме, вывороченного корнями упавшего дерева.
Так и не увидел он рассвета, лишь в напряженной предрассветной мути хрустели сучья. Все померкло для него в глазах и в душе. В голове стоял истерический хохот. «Да она сумасшедшая» – наконец сделал вывод. Ощутив себя непрошено-незванным, Степан даже возвращаться, не хотел в ее жилище, но идти ему было не куда.

С тех пор долгое время он проводил на скамейке, на улице. Закрывая глаза, Степан с отчаянием вспоминал свою комнату, подоконник, стол и шкаф с книгами. Его комната сейчас часто снилась ему. Подъем счастья и доброты ко всему миру – это было весной. Как захотелось Степану вернуть то утро, когда от избытка чувств, кружилась голова. Весной все получилось, срослось и вдруг разрушилось в один миг. Паутина мечты затягивалась между белой лебедью и черной вороной.

Однажды он вот так сидел на скамейке, и его заметила молодая девушка, и пригласила к себе на чай. Степан пробовал отказаться, но уж очень настойчиво она уговаривала.
Пили чай, беседовали – разговаривала она, Степан молчал и думал, пробираемый до костей истинным страхом. Где, когда и как он оплошал? И почему так безоглядно поверил Лиде, однажды уже обманувшей его.

Степан от Кати вернулся поздно, стучался долго, но никто не открыл дверь, он пошел обратно. Девушку звали Катя, она без лишних разговоров уложила его спать. Лег, не раздеваясь. В соседней комнате мягко постукивала машинка, девушка что-то шила. Пожалуй, это было даже приятно – покой и тишина, точно какая-то надежда на спасение. Сквозь приоткрытую дверь проникала полоска света. Мягкая подушка, голова провалилась, и Степан задремал, но должно, не надолго. И снова вереницей поползли мысли, он беспокойно ворочался, потом сел, осмотрелся. В комнате было темно, лишь слабо высвечивалась прозрачность окна. Одно из воспоминаний тысячу раз проходило перед глазами: это текст письма, где Лида уверяла, что они заслужили счастья. Боже, какой же я был дурак, думал Степан.
Под утро он опять немного задремал. Разбудил его хриплый рев теплохода. Ревя громче, он выходил в море. Утро было теплое, за окном солнце взбиралось потихоньку на голубое небо. А на душе у Степана кошки скребли. Чего может быть хуже? Степан чувствовал с печальным волнением, что тропинка, по которой он шел, не оборачиваясь, оборвалась в ночную пропасть, и он падает вниз.

Но, «не бывает худа, без добра». Девушка жила одна и была рада, что у нее появился квартирант. Катя оставила Степану ключи, а сама спешила на работу. Перед тем как уйти, у них состоялся разговор:
– Вы поживите у меня, я ничего от вас не требую сейчас. Понимаю, что вы попали в неприятную ситуацию.
– Спасибо, Катя! Я буду вам…
– Не нужно говорить ничего. Слова, есть просто слова. Оставайтесь, и живите, сколько хотите. Я вижу, что вы хороший человек, честный, может быть один из лучших. А поговорить мы успеем. И ушла, оставив его одного.

Возвращаться даже за вещами к Лиде Степану не хотелось. Он опять жил в мечтах. Заработаю денег на билет и уеду к дочери, думал он. Но где заработать денег в чужом городе? Когда местным жителям работы нет. Китайцев на улицах больше чем русских. Степан, общаясь как-то с торговцем, попытался узнать у него, не трудно ли ему в нашей стране жить, не зная русского языка. Китаец на чисто русском объяснил ему, что не китайцам надо учить русский язык. А вам, русским надо будет учить китайский. Потому скоро китайцев в России будет больше, чем русских.
Что-то еще будет? Он усмехнулся, зажмурился, как часто с ним бывало в часы раздумий. Что творится, мир выворачивается наизнанку или мы его выворачиваем швами наружу. Русские люди, где вы? Гибнет страна без войны. Рушатся семьи. Он сердился сам на себя. В памяти возникала прошедшая ночь. Будь же ты твердым, тебе терять нечего. Есть твоя жизнь, то, на чем ты вырос, за что боролись твои отцы и деды. И так просто он не сдастся на милость этой убежденной авантюристке. Заманила, ограбила и вытолкала. Бывали случаи бабы мужиков обманывали, но чтобы так вляпаться, по самые уши…
Вспомнил вдруг киргиза, который ставил свой автобус на ремонт в автобазе, где Степан работал охранником. Киргиз рассказал Степану, как он хотел на русской женщине жениться. Своя-то жена у киргиза, старая, некрасивая, осталась с детьми в родном городе – он ей деньги посылал. Киргиз жил с братом на квартире, экономили на всем. А тут одна русская, роскошная, белокурая бестия обворожила своими чарами. И понеслось. Задумал он ее в жены взять, как полагается, брата отправил к другим соотечественникам и пригласил девушку к себе жить, хозяйкой в дом. Ночь прошла в любви и согласии, русская красавица шептала ему ласковые слова. Утро вечера мудренее – отдал ей деньги, сказав: «Ты теперь моей женой будешь, хозяйкой. Вот тебе деньги на продукты», – и сам ушел на работу. Киргиз с братом занимались извозом пассажиров на собственном автобусе. Работали как спарщики – один работает, другой отдыхает. Вот вечером вернулся киргиз с работы, а там дым коромыслом. Гулянье идет полным ходом, застолье: все пьют и песни поют во все горло. Киргиз оторопел, снял кепку, поприветствовал присутствующих. Его новоявленная жена при полном параде, в новом вульгарном платье с сигаретой во рту. Киргиз спросил:
– У нас что, праздник или день рождения?
– Праздник! Праздник души!
На другое утро, получив от киргиза денег на продукты, она их снова пропила. Потом он еще долго не мог избавиться от этой роскошной блондинки. И поехал к своей старой страшной жене в Киргизию. Степан тогда думал про киргиза, что он осел.
А сам-то, какую кашу заварил? Теперь Степан понял, что семь раз отмерять надо было, прежде чем отрезать. Он, уверенный в своей правоте и цели, пошел к Лиде, забрал вещи, какие остались у него. Еще раз попробовал выяснить у Лидиного сына, не видел ли он дрель и перфоратор. Тот только пожал плечиком и отстранился от Степана как от скверны. И все Степаново добро уместилось теперь в рюкзак. Денег у него не было. Лида была дома, но даже виду не подала, волнует ли присутствие или отсутствие, только сказала вслед:
– Откуда приехал, туда и уезжай. Здесь тебе не у себя дома. Я хоть и дикая, но не дикарка и свободу свою не продам. Слышишь, ты, под твоими красивыми словами нет правды…
Не удивляясь и не оборачиваясь, Степан зашагал прочь.
Родственная душа
Удивительная была эта девушка Катя – днем работала в поликлинике, процедурной сестрой. Прививки детям делала. Уколы, вата, спирт, горчичники, белый халат, истории болезни. А ночью Катя шила, подрабатывала. Веселая и серьезная, порядочная и сумасбродная, все было в ней хорошо. Голос был иногда детский, а иногда заставлял вздрогнуть от тяжести сказанного. Степан жил уже у нее третий день и от своей никчемности страдал.
– Ну, так, старина, будем дальше хандрить? Или за дело возьмемся?
– Как прикажешь, госпожа?
– Это ты брось, никакая я ни госпожа, давай думать, как тебе дальше жить. Ведь я как увидела, что ты с Лидкой шел, у меня сердце заныло как по своему отцу. Она, стерва, и моего отца в могилу свела. Будь она трижды неладна. Ты ведь у нее в списке не первый, и я думаю, не последний будешь.
– Постой, постой, это выходит…
– Ты пока пережевывай, а я вот что скажу. Ты я вижу, издалека будешь. И чтобы тебе хоть денег на билет заработать, давай так договоримся. Я тоже человек не бескорыстный, скажем. Вижу, мужик ты мастеровой. Вот надо же, увидела, как вы шли с вокзала – и отца вспомнила, аж сердце заныло. Хотела, было, тебе сразу подойти и сказать, что ты, дед, попал, да что-то не до тебя было. Своего добра не расхлебать, все куда-то спешим.
Она говорила быстро, и Степан не успевал следить за ходом ее мысли. Только и смог спросить:
– Мы оказались еще с твоим отцом друзья по несчастью?
– Слушай, не перебивай, ты для меня действительно как отец, даже похож на него. Я уже убежала. А ты, если сможешь, посмотри, что на балконе сделать можно. Ну, ты мужик, чо тебя учить. Я тебе заплачу, и у тебя деньги будут на билет в обратный путь. Идет, договорились?
Степан еще сообразить не успел, как она убежала. А он, чтобы отогнать вновь нахлынувшие тяжелые мысли, вышел на балкон. С высоты пятого этажа он увидел Лиду, она шла вдоль Катиного дома, и ему показалось даже, что смотрела на него. Как ему хотелось плюнуть в ее сторону, но он только сжал плотнее зубы и пошел прочь с балкона. Не хотелось даже думать о ней. Все мысли старался направить в другую сторону. Вот взять хоть Катю, она говорит, что хотела сразу сказать про Лиду. Ну и сказала бы, да он бы ей не поверил, за умалишенную бы принял, и все. Нет, привыкли мы на своих ошибках учиться. «И пока не намотаем соплей на кулак, никто нам не указ», так еще бывало, говаривал покойничек дед.
Степан решил застеклить балкон и стал думать, как лучше сделать. Он ведь неплохой столяр и плотник. Душа просила работы, руки тоже соскучились по делу. Снова вышел на балкон, краем глаза взглянул вниз – там уже никого не было. Ну и ладно, вот и иди своей дорогой, бедолага, подумал он про Лиду. Утро было немного прохладным, туманным, но день обещал быть жарким. Степан толком все на балконе промерил Катиным метром для кройки. Подсчитывал, записывал, чертил, все как полагается. Увлекся и не заметил, как время подошло к вечеру.
Веселые вечера
Странное дело, месяц, проведенный с Лидой в ее доме, тянулся для Степана, как срок заключенного в тюрьме. Тосковала душа его после долгой разлуки с родными и близкими. Сначала тревога и отчаяние овладели Степаном, потом в нем заговорила гордость: как это он, здоровый, неглупый человек, попался на удочку гадкой женщине. Тут же живо представил, какие унижения выпали на его долю за прошедший месяц, и ему стало не по себе.
Теперь же, время летело незаметно. Все для Степана было в диковину: и отношения с Катей, и ее окружение, и друзья, и подруги, и она сама, остроумная, живая, как юла, расшевелила его. Благодаря Кате он как будто воскрес из мертвых, и вновь затрепетало сердце, как у птицы, выпущенной на волю.
Он очень сильно привязался к девушке, и полюбил ее как дочку свою младшую. Как всегда после временного страдания, человек испытывает жажду действия. Так и он, как истинный отец, по-хозяйски брался за любое дело, где необходимо приложить мужские руки, подбирал и тащил с улицы в дом все, что ни попадя; кирпичи, погнутый таз, сломанные санки. Катя поражалась его способностям, спрашивала
– И когда только, старина, ты все успеваешь?
– Так это будто кто мне помогает пилить и строгать. Ты, наверное, Катерина, в тихушку кирпичи кладешь, пока я сплю, – улыбался Степан.
Потом он застеклил балкон. Он все старался сделать поскорее. Дело спорилось, сердце радовалось, душа пела. Степан сам себя не узнавал. Это как будто был он и не он: улыбался без причины, забывал про еду и вспоминал только к вечеру, когда было невмоготу от голода. За какие-то две недели балкон превратился в уютный уголок. Довольная Катя веселилась, и Степан радовался вместе с ней. Вечерами они собирались за ужином, и звонкий девичий голос возвращал его к нормальной жизни.
– Ну, скорей, рассказывай как у тебя дела на работе, – жадно интересовался Степан. А Катя была мастерица сочинять байки, особенно про пациентов, которые были живыми героями ее рассказов, несомненно, что-нибудь да прибавляла для смеха.
«Пришлось мне работать на севере, в Якутии. – Рассказывала она. – У якутов зачастую почему-то русские фамилии, и в графе национальность значилось «русский». Якуты сами по себе очень интересные колоритные личности. Саха с приходом советской власти двигалась мощными шагами «в коммунизм», приобретая много русского, все же не потеряла свое лицо. Из мест не столь отдаленных (политических ссылок) Саха превратилась в крупную промышленную сеть по добыче золота и алмазов».
– Крайний север – дело седьмое, повторяла Катя.
– Почему седьмое?
– Так говорил мой отец, царствие ему небесное, загубила Лидка душу его, пока я в Якутии была.
– Как загубила, он что, умер? Извини, если тебе в тягость мой вопрос.
– Люди видели, как Лидка увела моего отца в тайгу, а вернулась одна. И никто после этого не видел его ни живым, ни мертвым. И все из-за люстры, бабушкиной.
«Ни живым, ни мертвым» повторил про себя Степан, и перед ним промелькнула картина, как Лида пыталась столкнуть его с высокого откоса в море, но промолчал, щадя Катю.
– Я хотела с нее шкуру спустить, но она говорит, что не видела в тот день отца.
– И ты ей поверила? Врет она, проклятая, прости, Катя, но ты не знаешь, какая она хитрая!
– Я-то не знаю? Еще как знаю! Даст Бог, она не уйдет от возмездия. Это ей даром не пройдет. Уголовное дело на нее заведем, и ты мне поможешь. Тут еще трое мужчин пострадало из-за этой аферистки.
– Ты говоришь, еще пострадавшие есть, а они живы?
– Да, только она их без денег оставила, как тебя. С ней разговор короткий: тюрьма по ней плачет. Я говорю, «дело седьмое», так говорил отец. Любимая поговорка у него была. А про якутов и чукчей, «небо седьмое» потому что живут в суровых условиях севера. Можно сказать, между небом и землей и счастливы, как дети, что у них есть Колыма. Там, где побывали великие люди. Колыма для них и промысел, и достопримечательность. Полюс холода, полярные ночи: что ни день, то приключение.
Вот только беда – не любят якуты лечиться. Прямо как дети, дотянут до последнего, когда уже терпежа нет, глаза на лоб лезут.
Как-то раз зимой, мороз был больше пятидесяти градусов, аж зубы стыли. Да вдобавок ветер сшибал с ног. Медперсонал передвигался с помощью веревки, натянутой между корпусами больничного городка. Экипаж машины скорой помощи доставил больного с острым аппендицитом. Больной якут-оленевод, с перекошенным от боли лицом медленно, почти на полусогнутых, держась за правый бок, едва перешагнул порог в санпропускнике. Санитар стащил с него унты, верхнюю одежду и шапку из пыжика, детеныша оленя. Обнажив смолисто-черную шевелюру, избавившись от широкой одежды, якут оказался ростом с мальчика. Над столом висела яркая лампа. Он щурился или хмурился. На темном морщинистом лице, живо блеснули раскосые глазки. Он не хотел расставаться со своим имуществом.
– Ачем забрал? дай! Моя!
Шустрый санитар сложил одежду в мешки, поспешил оттащить их к выходу, но задержался в дверях. Рослый медбрат ведет запись в журнале, строго спрашивает:
– Как фамилия?
– Пёдолов – еле слышно отвечает коренастый, беззубый якут.
Невозмутимый медбрат как слышит, так и пишет
Якут вытянул шею, увидел запись, оглянулся на санитара, и побелел. Он так и знал, что его не правильно поймут
– Не ак пишешь шайтан! – Выкрикнул он, багровея, словно ошпаренный. Речь его была понятна наполовину
Медбрат вопросительно смотрит, и спокойно, ждет, что будет дальше.
Якут уставился на медбрата, и спрашивает:
– Усский памилия знаешь, на букву «п»
– Петров,
– Ай, не! О! усский памилия от соседа достался, сосед усский был, пониаешь
– Иванов! – Уверенно подсказал смешливый санитар.
В это время вошел молодой врач,
– Сергей Иванович, анестезиологи прибыли.
– Минуточку, Иван Сергеевич, выясним фамилию пациента.
Якут перевел глаза с одного на другого, и наоборот – ничего не понял в игре слов.
Врач придвинул стул к окну, расселся свободно, уперся локтями в подоконник, закинув ногу на ногу.
– Заешь, имя на букву «п»? – Вымученно спросил его якут
– Панкратов-Черный!
Якут не на шутку обиделся, и вдруг забыв про боль, взбесился, орал, ругался.
– Зубы-то где потерял? – Исправился веселый врач, прервав его
– ыло ело, молоой ыл, убы сильно олели. усский шайтан поучил, я прополоскал еным купоосом.
– Как фамилия? – серьезно спросил глухим басом врач.
Якут умоляюще смотрел на медбрата, а тот, оценив ситуацию, высказался вслух
– Моя твоя не понимает.
Больной, не долго думая, запрыгнул на стул, выпрямился в струнку, вытянул руки по швам, прижал к груди подбородок.
– Не акая «п» – сказал тоном человека умного. Якут старался, но двое не могли понять одного, какую букву являет собой его фигура.
Мед брат, помалкивал.
– Я боюсь спросить, – сказал серьезно врач – ваша фамилия – Петров или Сидоров?
– Не- не такая – он опять опустил руки по швам – а такая, зафиксировав кулаки по бокам на мальчишеском теле, выпучив глаза, раздув без того круглые щеки….
Зрелище напоминало все что угодно и букву русского алфавита. Санитар держался за живот.
Медбрат с наигранной строгостью переспросил, уперся руками в колени, лихо расставил локти в стороны.
– Как фамилия?
Больной нервничал, плевался слюной, поднял руку над головой и крутил.
– Смори, панарь! Панарь на акую букву?
– Федоров! – разгадал живой кроссворд санитар, схватил мешок с вещами, сразу же потащил на выход, чтобы не выдать рвавшийся наружу смех.
Якут расплылся в довольной улыбке, опустился со стула на пол и присел на корточки от дикой боли…
Позднее, когда операция была позади, к якуту зачастили посетители с кучей гостинцев. Санитар, заглядывая в палату, ставил руки в боки, показывая букву «ф», громко выкрикивал:
– Федоров! К тебе жена приехала и трое ребятишек.

Но сегодня Степану было не до рассказов. Он отправил Катю прогуляться, вручив ей санки.
– Санки-то мне зачем, уж лучше бы лыжи!
– Отнеси соседским ребятишкам, пригодятся зимой.
– Да! Я совсем забыла, что сани готовят летом! – Засмеялась она

На круги своя
Перевешивая зеркало, Степан вдруг вспомнил, с чего все началось? И откуда свалилось на него «нежданное счастье»? Все беды его начались, оказывается, со старого зеркала. Тогда, весной, вглядываясь в свое изображение, он поспешил измениться в лучшую сторону. Теперь же он был самим собой, отражение его не волновало. А зеркало продолжало над ним шутки шутить. Что же такое зеркало? Да и как распознать загадку тонкого стекла? Кто подскажет, почему гадают на зеркало, загадывают желания? Степан задумался. Для чего закрывают тканью зеркала, когда в доме покойник? И стал шептать заклинание, то, что слышал от матери еще в детстве:
«Зеркало, отразись, отражение исказись, возьми с меня то, что с других сняло».
«В синем море, живет белая рыба, все плохое изъедает, испивает. Изъешь, испей с меня, раба Божьего, Степана, все плохое все худое. Унеси с собой в синее море»…
Соединив два заклинания в одно, успокоился. Тяжесть отступила, на душе стало просторно и тепло, точно все мысли разложились по полочкам. «Сам дров наломал, и кого винить. Нечего с больной головы на здоровую перекладывать беды. Да нет же! Это у нее больная голова. Лида видно от сыновей да от мужа чокнулась. Во мне Лида искала опору, выход и, только еще больше запуталась. Бог ей судья. Хотела меня столкнуть, и столкнула бы. Значит, еще не все потеряно, «за одного битого двух небитых дают» выдохнул из груди Степан.
В этот самый момент в доме, напротив, на первом этаже Лида обмозговывала свое положение. «Как же так! Загадываешь одно, а получается другое. Надо непременно сговориться с китайцем, чтобы он привез мне товар для продажи».
В ее голове зрела мысль, сразить китайца своей привлекательностью. Она начала с прически, накрутила волосы на бигуди, перемеряла весь свой гардероб в поисках наряда. Перед зеркалом, стаскивая с себя платье, задела рукой за старинную люстру.
Сыновья Лиды оставили громадину на тонкой проволоке вместо крепкого крючка. Чтобы, выбрав момент, утащить люстру из дома. Громадное светило качнулось, и грохнулась всей тяжестью, зацепив хозяйку. Лида и вскрикнуть не успела, как шарахнулась об угол железной двери со всего росту.
Оба сына, не обращая внимания на обезумевшую мать, поволокли люстру во двор, где их ждал покупатель. Покупателем оказался китаец, знакомый Степана.

Катя, вернувшись поздно вечером, сразу заметила, что зеркало висит на другой двери:
– О, так даже лучше!– Сказала, снимая белье с веревки в коридоре, разглядывая себя в зеркале, думала. «Почему он так решил, кто его знает. Ну, перевесил зеркало и хорошо». Скоро они разбрелись по комнатам, и оба затихли.

Другим вечером Катя пришла не одна, с подругой. Смешливая шустрая подруга быстро завоевала свободные метры кухни и ее предназначение. Из кухни шли вкусные запахи жареного мяса и свежевыжатого лимона. Степан не успел пообедать – долго возился с люстрой, пристраивая ее на прежнее место.
Как он люстру у китайца выменял на свой инструмент, который обнаружил у него же в коморке? Этого нам не понять: бывают в жизни необъяснимые обстоятельства. Китаец признался Степану, что купил перфоратор и дрель по дешевке у тех же парней, которые люстру продавали.
Катя спешно заскочила в комнату переодеться, обратив глаза вверх, увидела люстру, не помня себя от радости, стала обнимать и целовать Степана, и расплакалась. Степан тоже растрогался, стал успокаивать:
– Тише! Ну что ты? Не плачь, чего же ты плачешь?
– Самая важная цель моя была вернуть эту люстру. Понимаешь, люстру привезли из Москвы еще в прошлом веке – это все, что осталось у матери от бабушки. Моя бабушка была дочерью богатого купца, и жили они в Петербурге. Прадеда хлебом не корми, любил всех удивлять. Был по делам в Китае, и купил люстру для любимой дочери. Люстра путешествовала по всему миру. Ее хранили как семейную реликвию.– У Кати светились глаза она спросила:– Где ты взял ее, старина?
– Молитва матери мне помогла. Я и сам не понял, как все произошло.
– Как это сам не понял?
– А вот так! Шило в мешке не утаишь.
– Что же ты утаил?
– Не знаю, Катя. Скажу только, что долг платежом красен – за добро добром платят.
– Вот за такое добро, я теперь у тебя в долгу!
– Ты, Катя, мне дочерью будешь, а я, если смогу, буду тебе отцом.
– Ну, ты даешь, отец, я уже думала, пиши-пропало люстре, а ты мне такой праздник устроил!
– Праздник!– Степан перевел дух.– Я вот тоже думал, что пропал! А, ничего, поживем еще!

К Кате должны были придти гости. Степан вдруг почувствовал свою неловкость, не знал, куда себя пристроить. Пока он был занят, хлопотал и не замечал времени. Теперь оказавшись не у дел, Степан загрустил, задумался. Жизнь промчалась, как поезд. Пока поезд шел, ничего особенно страшного не случилось, житейское дело. Сколько их, жизней вокруг…но это чужие жизни. А у него своя жизнь, одна и вдруг так ему захотелось домой, но где его дом? Как-то незаметно его поезд подошел к станции. И надо решаться выходить или ехать дальше?
Он вспомнил почему-то соседку Дашу, добрую и отзывчивую. В доме у нее светится огонь. На полу кошка играет клубком, разматывая нитки. Он заметил женскую тень и подумал, что его кто-то ждет в этом уюте. И даже послышался зов, «Степан, Степа». И вдруг что-то чуть теплое, не сожженное дотла пробежало по телу. Он вспомнил, как Даша говорила на прощанье? «Если не сложится, если тебе не поживется, на новом месте. Мало ли что? Приезжай, Степан, комната в моей квартире всегда для тебя найдется». А, глаза, глубокие, чистые, что-то говорили ему Дашины глаза? И припомнился голос, интонация, и он вновь услышал этот родной голос. Ощутил душевную теплоту, представил, улыбку Даши так ярко, даже пульс его стал чаще. «Вот болван, свела судьба с прекрасным человеком, такую женщину днем с огнем не сыскать». И сердце Степана заныло, будто он забыл что-то, не недосказал. Еще никогда ему не было так радостно и одновременно мучительно на душе. И сколько же узелочков завязано в этом старом кружеве, а может паутине? Думал и передумывал, вот ведь закавыка, перед соседкой Дашей ему хотелось быть всегда лучше, чище, задористей, моложе, что ли. А как при Даше было хорошо, как при солнышке. Но появилась Лида… Вот и пойми, где собака зарыта? И электроплитку позабыл наладить Даше. И она не напомнила, постеснялась, наверное. Добрая, милая Даша! Вот бы оказаться в эту минуту на ее пороге и сказать бы ей, что она и есть та самая, с которой хоть на край света…