Сердце единорога первая глава

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ

куст ивы роняет,
серёжек серебро,
в талую воду.

В первый день весны, когда старый год сменится новым долгожданным сезоном природы, правители Великой Этурейи выберут город, в котором пройдут главные состязания бардов, танцоров, певцов и фокусников. Лучшие актеры к этому времени съедутся из самых отдаленных уголков страны, чтобы блеснуть своими талантами при скоплении большого количества зрителей. Танцоры в разноцветных платьях покажут свои лучшие танцы, а бродячие фокусники очаруют зрителей мастерством иллюзии. Певцы исполнят песни специально сочиненные для этого праздничного дня.
Бард со своим гистрионом, как и многие другие странствующие актеры, вышел за месяц до начала новогоднего карнавала. Держа конец упряжи в руках, возница сидел перед дверью вардо на откидывающемся сиденье и управлял маленьким караваном, подсказывая время от времени куда идти. Будто гистрион, она ходила по этой дороге десять зим подряд, не знала, куда направлять своего четвероного любимца.
“Я не заблудилась на горной дороге Мон-Санис”, кружилась у нее в голове мысль, “уж не заблужусь в двух днях пути от родного города”.
Для удобства молодая актриса была одета в мужские вязанные шоссы, и украшенную простой вышивкой черную бархатную тунику без рукавов одетую под блузу. Щиколотки ее ног обхватывали высокие дорожные сапоги из мягкой кожи, в которых обычно ходят женщины народа Джанго. От легкого весеннего морозца девушку спасала накинутая на плечи теплая дорожная накидка с капюшоном, отороченная по кроям лисьим мехом.
Гистрион шла впереди фургона рядом с единорогом, подбадривая животное своим пением.
Единорог был запряжен в повозку известную как вардо: это был фургон больше десяти футов в длину с округлой крышей. Края боковых стен вардо выходили немного вперед, образуя полукруглые арки. Верхняя часть задней стенки фургона состояла из двух открывающихся ставней, что позволяло сидящим внутри пассажирам наблюдать в открытое окно за убегающей назад дорогой.
Вход в жилище находился впереди фургона, и отсюда через открытые ставни в двери, а иногда с маленькой скамейки перед дверью управляли лошадью. Во время ночных стоянок с крошечного порога спускали лестницу. Внутри вардо располагалась небольшая кухня, а у дальней стены шли скамейки для сна, это придавало фургону еще большее сходство с домом. Раньше в нем была и печь, но когда единорог постарел, ему стало не под силу тащить тяжелый фургон, печку убрали, а обед теперь готовили на костре. Несколько котлов для еды болтались на крюках под повозкой. Когда-то здесь был и плетеный из ивовых прутьев ящик для домашней птицы, но бард от передвижного курятника отказался несколько лет назад.
Окна в боковых панелях вардо, украшала замысловатая резьба в виде древнего символа хара, а снизу солнечного символа, изображались волны первобытного океана, из которого возникла земля, принесенная в клюве птицы. По крайней мере, так рассказывали легенды кочевого народа Джанго.
Если резьба была обычным явлением для вардо, то красовавшееся на двери фургона, потемневшее за долгое время странствий изображение мифических птиц, сделанное неизвестным, но, судя по рисунку искусным художником, было достаточно редким явлением для кочевого народа. Однажды когда гистрион спросила «что это за птицы» бард ответил; что это фениксы – древние птицы сами себя сжигающие и возрождающиеся вновь. Эйллин (так звали гистриона) лишь пожала плечами, прежде всего, она в них видела известных ей домашних фазанов или павлинов обитавших в садах восточной знати.
Подобные повозки по обычаю кочевого племени сжигались вместе с их умершими хозяевами, но старый Джанго, имя которого все давно забыли, отдал свой фургон молодому, странствующему тогда вместе с его народом, по дорогам империи - барду: что делало повозку достаточно ценным коллекционным товаром. Впрочем, Гард мало, что рассказывал об этом событии, да и Эйллин появилась в их маленькой труппе уже после смерти старого хозяина, и потому считала, себя не в праве интересоваться судьбой вардо, раз ее дедушка об этом ничего не рассказывает.
Снег в этом году часто менялся с продолжительными зимними дождями, из-за которых трава побурела и сейчас к началу весны полностью пожухла, оголив черный грунт. Луг, по которому двигался фургон актеров, покрывали лишь жалкие остатки прошлогодней трухи. Через пару недель, самое большее месяц, черная почва должна будет покрыться молодой зеленью, а сейчас лишь местами выбивались единичные зеленые островки.
Высокие берега идущие вдоль реки покрывал кустарник, закрывавший обзор путникам, на многих сучьях уже начали появляться первые почки, минует еще одна неделя, и они обернутся в пушистые серебреные серёжки похожие на заячьи хвостики.
Увидев, немного свежей травки, единорог остановился, мотнул головой и потянулся к зеленой еде.
– Не останавливайся, не останавливайся, а ты Эйлли куда смотришь!? Хорс у тебя снова останавливается.
Возница нетерпеливо натянул вожжи.
Эйллин не спорила, – дедушка прав надо торопиться. – Она протянула руку, погладила шею животного и даже заговорила с ним, уговаривая продолжить путь.
– Потерпи немного, сейчас доберемся до реки. – Эйллин махнула рукой в сторону от себя. – Видишь, уже совсем немного осталось.
До реки, на которую показала Эйллин, оставалось шагов пятьсот, и чем ближе была река, тем больше попадалось островков с весенней травой. Это подбодрило уставшее животное, и Хорс вздохнув, немного покосившись на свою хозяйку, потащил фургон дальше.
По чрезмерному усилию, с которым двигался фургон по мягкой весенней почве, чувствовалось, что единорог действительно устал. Фургон был слишком тяжелым для него, а в мягком грунте колеса вардо вязли, затрудняя и без того тяжелое движение повозки. Поэтому Эйллин, и шла рядом с единорогом, чтобы хоть как-то облегчить работу своего любимца: взять все то, что находиться в фургоне; разборная сцена, ручная арфа, дедушка и если я сяду… бедный Хорс, в следующем году уже не сможет тянуть наше вардо, и придется искать новое животное. – Подумала девушка, снова погладив Хорса по шее.
Хорс – так звали единорога, почувствовал мысли не менее любимой хозяйки, и снова вздохнув, немного ускорил шаг, показывая; что он еще достаточно силен, чтобы служить своим хозяевам. Но когда фургон поднялся на холм и подъехал к дороге, что шла от речной долины Ферсино к городу, животное замедлило шаг, искоса поглядывая на Эйллин.
Увидев, что хозяйка молчит, зверь снова остановился, нетерпеливо оглядываясь по сторонам в поисках обещанной травы. Обнаружив поблизости зеленое пятно весенней травки, Хорс замотал головой, пытаясь освободиться от надоевшей упряжи, но когда это у него не получилось, животное издало недовольный горловой звук: требуя, чтобы его освободили и отпустили на этот долгожданный зеленый островок. – “Ну, как же вы не понимаете, я заслужил эту траву тащив ваш фургон”.
– Все Эйллин, приехали, – проговорил возница, бросая поводья. – Разбирай фургон, покорми Хорса, травы, что здесь растет ему мало, я бы тоже перекусил, приготовишь ужин, и может располагаться на отдых. – Устроившись на разостланном прямо, на траве, теплом одеяле, вытянув затекшие ноги и прислонив уставшую спину к вардо, старик с чувством вздохнул. – Ну, вот внучка еще один день подошел к концу.
Эйллин не споря, быстро освободила Хорса от упряжи, достала из фургона мешок с сеном, и высыпала содержимое перед единорогом: дедушка прав, прежде чем Хорс пойдет на зеленый луг ему не помешает подкрепиться и сеном.
 – Поешь мой хороший, – Эйллин снова погладила единорога по голове. – Съешь эту траву, а потом иди, на луг. Я же вижу, что тебе не терпится съесть все вокруг. Только прошу, не уходи далеко.
Вдохнув, все еще душистый аромат прошлогоднего сена, и пожалев, что они с дедушкой не могут питаться сеном как лошади, Эйллин пошла, готовит нехитрый ужин.
Продолжая наблюдать краем глаза за бардом, за своим любимцем единорогом и фургоном, девушка разожгла костер, повесила над огнем котел, натерла дно свиным жиром и положила нарезанный лук. Как только лук принял золотистый оттенок, она бросила в котел чеснок. Через минуту над котлом поднялся аромат жареного чеснока с луком. Теперь можно было положить и кусочки мяса.
После того как мясо приобрело, прожаренный вид, девушка залила его водой из реки и не надолго оторвалась от своей стряпни.
Проверив, не ушел ли единорог далеко от фургона, Эйллин снова погрузилась в процесс приготовления минестроне; подошел самый ответственный момент в походной кулинарии – снятие пены. В это время она просто не могла следить за Хорсом, но девушка знала, Гард не даст зверю уйти слишком далеко, а значит можно не волноваться, что он убежит.
Сняв накипь, Эйллин достала из кожаной сумки горький сушеный перец и бросила его в душистую жидкость для большего усиления вкуса. Следом за перцем в котел последовали сушеный нут и кукуруза.
Размешав гущу, девушка сняла первую пробу; посолила похлебку, и, оставшись довольна стряпнёй, объявила ужин готовым.
– Я понимаю, что ты устала. Хорс тоже устал… он ведь такой же старый, как и я, а может даже старше, но обещаю, что после праздника мы останемся в городе. Я оставлю жизнь бродячего барда.
– Я понимаю дедушка, и потому не сержусь, – Эйллин назвала барда именно дедушкой. – Я все понимаю, но наш Хорс еще одного года странствий не вытерпит, он слишком старый для этого.
– Поэтому я и говорю что это последний переход, а после торжеств мы останемся в городе.
– Обещаешь? – Эйллин обняла своего дедушку. – Спасибо тебе.
– Ладно, подлиза, как там наша похлебка? – дедушка попытался освободиться из объятий внучки. Все готово?
Эйллин протянула миску, наполненную душистой походной похлебкой Гарду: Наконец-то и я могу отдохнуть.

***
Высокая для своих лет светловолосая с зелеными глазами Эйллин, почти не чем не выделялась из окружающей ее толпы, но эта почти незапоминающаяся - если бы не глаза, внешность, позволяла играть у многих театральных мастеров, когда они с дедушкой останавливались в городах.
Многие думают, что необычный типаж помогает играть в театре, но это не так или почти не так: яркая внешность подходит для особенных ролей, которых не так много, тогда как обычная внешность позволяет играть во всех театрах, с которыми удавалось договориться. Небольшой носик, красиво очерченные яркие губы и белые ровные зубы придавали улыбке некий шарм, располагающий к общению с театральными мастерами.
Своих родителей гистрион не знала, а старый бард, которого она называла дедушкой, приходился каким-то дальним родственником, взявшим ее на воспитание к себе, а потом оставил насовсем. С тех пор прошло десять зим, но они все продолжали странствовать по дорогам империи. Дедушка рассказывал древние легенды, а она играла на арфе и пела старинные баллады, зарабатывая себе на жизнь.
Нельзя сказать, что Эйллин совсем уж не нравилась жизнь бродячих артистов, но постоянные ночевки; то в вардо то прямо под открытым небом, начинали постепенно докучать. Но если спать в вардо было еще, куда ни шло, а для поэта выглядело даже романтичным, то ночевать под открытым небом, гистрион, просто говоря, устала. Также она устала от еды на костре, устала от новых городов, устала от новых встреч. Нет, Эйллин знала, что многим такая жизнь нравиться. Вначале и ей самой нравилось ездить из города в город, выступать перед многочисленными зрителями, но прожить всю свою жизнь так, она не хотела.
“Дедушка, конечно, обещал, что это последнее выступление, после которого они останутся в городе и даже откроют свой трактир - мечта всей жизни… - но, сколько было этих последних переходов, выступлений и обещаний остаться в городе”.
Эйллин сбилась со счета.
Гистрион давно мечтала о своем собственном трактире, “и главным блюдом в нем”, – решила будущая хозяйка, “должно стать сармале”: кушанье о котором она узнала далеко на востоке. Рецепт был несложным, и Эйллин быстро его запомнила:
Мясо рубят до состояния фарша, добавляют размоченный в молоке белый хлеб, нарубленный поджаренный лук, соль, перец, укроп или петрушку и яйца. Формируют небольшие шарики размером с грецкий орех. Затем подготавливают капустные листья: ошпаривают кипятком, слегка подкисляя настоем из отрубей, и в каждый лист кладут небольшой кусочек жира, для того чтобы сармале стало сочным.
Само блюдо готовиться три дня:
В первый день мясные шарики обжаривают в свином жире, поливая их небольшим количеством мясного бульона, и тушат. Готовят сармале в глиняных горшках, которые закрывают раскатанным в лепешки тестом, долго держат на медленном огне, пока не выкипит наполовину бульон. Затем  блюдо ставят в прохладное место. На второй день сармале тушат в белом вине с прибавлением томатной пасты, после чего посуду опять ставят в прохладное место. На третий день, наконец, сармале перекладывают в широкий глиняный горшок, сверху укладывают слой мелко нарубленной капусты и дольки помидоров, при этом шарики сармале не следует укладывать слишком плотно друг к другу, и посыпают блюдо кубиками шпика.
Наконец горшок с содержимым ставят в печь и время от времени встряхивают. Как только шарики сармале зарумянятся, и покроются хрустящей корочкой, их считают готовыми и теперь блюдо можно подавать к столу.
Возможно, для трактира блюдо являлось слишком сложным, но девушку это не смущало: “его можно подавать постоянным клиентам на заказ”, – решила Эйллин, – “а то, что оно сложное, даже лучше, есть, гарантия, что рецепт не украдут, а если и украдут, то, вряд ли скопируют”.
Проверив еще раз фургон, единорога и своего дедушку, Эйллин расположилась на ночлег, завтра они будут в городе. Девушка долго лежала, что-то ей сегодня не спалось. Повернув голову, она посмотрела на Гарда, мирно дремавшего единорога… все было тихо… или только казалось что тихо. Сейчас вспоминая вечерний закат, Эйллин казалось, что в нем присутствовало что-то зловещее. Кровавый цвет солнца залил половину небосвода, длинные и узкие облака на ярком фоне напоминали фантастических змей или драконов из восточных легенд, предвещая что-то не доброе. Что-то было не так, и это что-то заставляло думать, что сегодня ночью произойдет нечто плохое…
Что это было за ощущение, иногда посещавшее девушку, Эйллин так и не смогла понять, но покуда ночной сон не сморил ее окончательно, гистрион старалась себя успокоит.
 Возможно, я просто устала. Мы все устали, такой тяжелый переход. Необходимо просто отдохнуть, набраться сил, а завтра будет новый день, и новый переход. Мы придем в город остановимся в нашем любимом трактире. - С такими вот невеселыми мыслями Эйллин уснула.

***
Неясная фигура замедлила шаги и остановилась внизу винтовой лестницы. В окружающем воздухе висел привкус сырости, дыма и гари от коптящих факелов. Мужчина поморщил нос, после прохладного весеннего утра, это немного раздражало, и молча двинулся вниз за своим проводником.
Через пару секунд он вышел на свет и остановился.
Державший свечу, проводник снова пошел вперед по слабо освещенному подземному коридору, но через пару десятков шагов остановился, подошел к тяжелой двери обитой железом, и с силой нажал на нее. Дверь нехотя поддалась его силе, открыв вход в большую комнату, из которой сразу же вырвался запах застоявшегося воздуха, что бывает в долго закрытом помещении. Войдя внутрь комнаты, хранитель поднял свечу на уровень глаз, освещая пространство вокруг, и давая возможность своему гостю войти: судя по шкафам заполненных книгами, и большому количеству пергаментных манускриптов, здесь находилась библиотека замка. Как только гость вошел, хранитель библиотеки в монашеском одеянии развернулся к одному из шкафов, перебрал несколько свитков, и, выбрав то, что ему нужно, протянул свернутый пергамент своему посетителю.
– Вот тот документ, о котором вы просили.
Проситель молча, взял протянутый ему свиток и, не прощаясь с хранителем, пошел к выходу. Ближе к двери гость понял, что должен поблагодарить хранителя за столь ценный документ: “впрочем, он просто выполняет приказ хозяйки, а значить благодарить его… – пронеслась быстрая мысль. Это ниже моего достоинства”. Какие либо чувства: даже банальная благодарность, были ему чужды. И с каждым днем чувство превосходства над окружавшими людьми росло все больше. Не останавливаясь, мужчина скрылся в темном коридоре, но перед тем как выйти он все-таки совершил едва заметное движение головой. Вероятнее всего этот кивок, должен был означать: спасибо, но сейчас мне некогда с тобой разговаривать, знай, свое место хранитель.
Посмотрев вслед, страж библиотеки молча покачал головой, выражая свое негодование поведением гостя, но после приказа хозяйки замка, не отдать свиток, он просто не мог.
Вернувшись в свою комнату, любезно предоставленную могущественной хозяйкой, гость сбросил плащ, развернул свиток и, положив на стол, придавил кроя несколькими свечами в медных подставках. После этого склонился над пергаментом, приступив к тщательному изучению его содержимого.
–“Сердце единорога”, – губы мужчины расплылись в улыбке. – “Так вот что мне нужно. Сердце единорога. Физический эквивалент звезды”. Ну что ж он был готов рискнуть, достать это сердце. – “Если оно поможет достичь цели, я не остановлюсь даже и перед убийством”.
Наконец мужчина выпрямился и, задув свечи, направился к двери, бросив последний взгляд на стол, он прошептал: “я все решил”.
Перед дверью его уже ждал проводник, одинакового с ним роста, черный плащ в который он был закутан и капюшон, надвинутый на глаза, скрывал все очертания. Накинув на себя протянутый плащ, гость молча двинулся за своим первым проводником.
В течение этого дня он еще несколько раз переходил из рук в руки, пока не достиг отдаленной пещеры.
Здесь его оставили одного, но как только последний сопровождающий скрылся. Из пещеры вышел очередной закутанный в плащ человек и спросил.
– Как мне тебя называть?
Мужчина, склонив в знак приветствия голову, ответил.
– У меня нет имени.
Незнакомец усмехнулся, но вслух проговорил.
– Следуйте за мной. Нас уже ждут.
Очередная фигура проводника больше похожая на серую тень уверено шла через мрачные коридоры. Неспешно пересекала огромные подземные залы, и опять сворачивала в многочисленные туннели, тянущиеся подобно артериям куда-то в глубь горы.
Без провожатого здесь можно было запросто заблудиться, так что пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать. Лицо вожатого было скрыто капюшоном, но и без этого, ни одно живое существо не смогло бы сказать с полной уверенностью, как он выглядит, но если судить по тому, как уверено тот вел своего товарища, ни на минуту не замедляя шага, проводник знал куда идти.
Свернув в один из многочисленных подземных коридоров и, выйдя в новый просторный зал, освещенный множеством факелов, темная фигура остановилась.
Перед ней стоял такой же мрачный, закутанный в точно такой же черный плащ, человек. Можно было подумать, что все они братья-близнецы. Как только проводник и его товарищ произнесли условный пароль. Ожидавший их человек, молча развернулся и пошел прочь, даже не оглядываясь, чтобы посмотреть идет ли за ней безымянный путник.
Видимо новый провожатый и так знал, что путник идет следом.
Обе персоны долго шли через коридоры и пещеры. Спускались по каменным лестницам. Решив спуститься к самому сердцу горы, они уходили все глубже и дальше внутрь подземной страны.
Наконец оба путника пришли, и их взору открылся просторный зал, освещенный большим количеством факелов в железных держателях.
В центре пещеры располагался высокий каменный помост, сейчас он был пуст, но пришедших уже ожидали собравшиеся ранее черные фигуры-людей, их было десятка два или даже больше. Как только вновь пришедшие остановились, к ним навстречу вышла высокая женщина, ее волосы, свободно падали на плечи, создавая черный водопад. Любой, кто видел это, застывал удивленным, настолько сильно поражали густые волосы главной женщины подземелья, и никто даже не догадывался, что эта была лишь иллюзия.
– Приветствую вас братья!
Голос, усиленный эхом отразился от сводов пещеры, и каждый, где бы, он ни стоял, услышав это приветствие, словно обращались именно к нему, склонял в знак полной покорности голову. Смотреть в глаза женщины они не смели.
– Наши приветствия старшая сестра.
Та, которую назвали сестрой, была жрицей ордена Богини Айрэт. Сделав несколько шагов вперед, жрица подняла в знак приветствия руки, будто хотела обнять каждого из присутствующих здесь людей и повторила свое приветствие.
– И я вас приветствую братья мои!
После этих слов все собравшиеся присели на одно колено, выражая еще большую покорность женщине, доказавшей что она действительно достойна их поклонения. Оглядев собравшихся прихожан, жрица остановила свой взгляд на новом брате, сделав вид, что только что его увидела, она произнесла.
– Брат мой, готов ли ты принять дар своей Богини?
–Да моя госпожа!
Ответил новый брат.
– Тогда преклони голову перед своей Богиней, чтобы она могла дать тебе новое имя!
Возложив руку на голову брата, жрица воскликнула:
– Нарекаю тебя Сабато, ибо с этого дня тебе подвластно изменение судьбы…
Невольно поморщившись в такт своим мыслям: сегодня он полон смирения и готов на всё, а как доходит до дела, они не могут ничего довести до конца.

***
Оставаясь скрытым кустами, росшими в изобилии вокруг реки, кто-то смотрел долгим изучающим взглядом в сторону вардо. Под долгим взглядом, невидимого наблюдателя гистрион зашевелилась, и, повернувшись на другой бок, плотнее закуталась в теплое покрывало. Теперь осталось лишь незаметно подкрасться, а ночная темнота и черный плащ этому только способствуют, но что-то, мрачную фигуру остановило.
Нечто похожее на ночную тень поспешило перевести взгляд на единорога, и сразу же животное навострило уши, что-то почуяв. (Единороги волшебные животные и прекрасно чуют все нехорошее, все то, что внушает страх). Единорог прислушался, но не проснулся, видимо тень не представляла большой опасности.
 
Мрачное существо медленно перевело взгляд на барда, но, тот не представлял никакого интереса, и Тень вернула свой взгляд к животному, колыхнулась, – чуткий сон Хорса и беспокойство гистриона испугало загадочную Тень. – “Если они проснуться придется иметь дело со всеми троими”. – И быстро пошла прочь, оставив путников досыпать на вершине холма.
Эйллин проснулась первой, но прежде чем встать и начать утренние приготовления к новому переходу она еще долго лежала с открытыми глазами, устремив взгляд в бескрайное небо. Прямо над ней мерцал серебряный огонек звезды известной как Сердце Единорога: Звезда, которую можно увидеть лишь рано утром перед восходом солнца, в течение нескольких весенних месяцев перед праздником весны. В другое время года она не видна, но и в положенное время увидеть Сердце Единорога большая удача; во-первых, из-за того, что звезда появлялась лишь перед рассветом. Во-вторых, в лучах утреннего солнца ее сложно разглядеть и, в – третьих; увидеть звезду, достоин лишь чистый сердцем, ибо, если в человеческом сердце есть тьма, звезда будет скрыта от любого взора.
Среди бардов даже бытовало поверье: тот, кто увидит Звезду Единорога, поменяет свою судьбу, получит сердце единорога, и сможет предвидеть свое будущее. Наверно из-за этого поверья являлась она очень немногим, другой причины Эйллин не могла назвать, но, кажется, она даже не осознавала, что наблюдает именно эту таинственную звезду, скрытую в просторах бескрайнего неба.
Наконец девушка поднялась, – “Что это я расслабилась, пора готовить завтрак и трогаться в путь”. – Эйллин, достала из фургона пару круглых лепешек заменявших им хлеб, четверть головки сыра, разворошила начавший затухать костер и, найдя еще тлеющие угли, раздула пламя. Разогрев вчерашнюю похлебку девушка протянула наполненную миску барду, а сама закусила хлебом и сыром.
После завтрака они снова запрягли единорога в свой фургон и тронулись в путь. Вскоре повозка выехала на большую дорогу где, смешавшись с идущей разноцветной толпой, резво покатилась к городу.
Спустя пару часов Эйллин увидела первые богатые усадьбы городской знати, главную примету, говорившую что недалеко, вперед по дороге, расположен большой город.
Въезжая в Марка ди Ферсино - пригородную часть города, многочисленные повозки торговцев и ярко разрисованные фургоны странствующих по стране актеров, к немалой радости Хорса, разъезжались по многочисленным городским стоянкам.
Уставшему единорогу оставалось пройти всего несколько улиц и вот, снившийся всю последнюю неделю, долгожданный отдых, в уютном стойле постоялого двора, а значить, можно прибавить шагу.
Ближе к полудню, старый бард, Эйллин и их верный зверь выехали на городскую площадь северного города - Ла Трамонт и остановились поблизости от постоялого двора; это был трехэтажный бревенчатый сарай с большим внутренним двором, в котором,  выполняя старый закон, оставляли свои повозки гости столицы. Попасть во двор можно было через ворота в заборе, что начинался от самого сарая, и шел вокруг всей стоянки, образовывая правильный квадрат. Над воротами красовалось призывная многообещающая вывеска с названием заведения – Чудесный Замок. Ночью ворота запирались, но всегда можно было позвать хозяина постоялого двора или его помощника, который их откроет и поможет, разместит повозки гостей столицы во дворе заведения.
Оставив Эйллин на улице, старый бард вошел в дверь разделяющею трактир от улицы и огляделся в хорошо знакомом зале. Дела хозяина, шли совсем даже не плохо, и сейчас перед праздником постоялый двор был почти полностью заполнен. В левом углу за большим столом сидела шумная компания бардов, изрядно выпив, они пытались петь какую-то веселую песню, но все время, не попадая в такт, сбивались, и начинали горланить заново. За другим столом сидели городские стражники, а в противоположном углу расположились несколько фокусников и незнакомый торговец.
Отдельно от остальных сидело несколько женщин собиравшихся выступать на фестивале в качестве труверов, если судить по их костюмам. – “Скорее всего, они будут петь”, – решил Гард. На стене он разглядел картину: художник изобразил на холсте Арадию Медичи боготворимую всеми императрицу с бокалом вина в руке. Глядя на картину, казалось, что сама Арадия предлагает поднять бокал старого доброго вина за процветание империи. – “Сидя рядом с такой картиной грех не выпить”. – Мелькнула в голове старика мысль. – “Сколько он еще заставит себя ждать?.. ”
Наконец в общий зал из кухни вышел хозяин заведения – Арон.
Невысокий толстенький человечек с благодушным, если не сказать простым лицом, пухлым носом, и такими же пухлыми руками и ногами в деревянных башмаках. Его упитанный животик закрывала легкая туника и штаны брэ. Через плечо хозяин перекинул несколько кухонных полотенец. Периодически Арон выходил из кухни и наблюдал за залом, следя, что кому нужно: кому-то принести дополнительного вина, или новую порцию вкусного запеченного в тесте мяса. Улыбнувшись хитрой улыбкой, бард приветствовал его.
– Mes salutations le ma;tre l’institution si merveilleuse! Мои приветствия хозяин, столь чудесного заведения.
Услышав знакомый голос, Арон обернулся и, увидев барда, радужно ответил на приветствие.
– Je te salue honorable!  Приветствую и тебя многоуважаемый бард.
Подойдя к барду, Арон первым не выдержал церемонной паузы и, рассмеявшись, обнял старого друга.
– Хватить этих формальностей старик. Я рад тебя видеть. Как доехал!? Как внучка!?
– Все хорошо, мой друг, а Эйллин ждет около входа.
Хозяин заведения вышел на улицу и также радушно приветствовал Эйллин.
– Я рад тебя видеть моя госпожа, – Арон поклонился внучке барда. – Давай отведи своего единорога в стойло, фургон поставь во внутренний двор, а я вам соберу поесть.
– А наша любимая комнатка на втором этаже свободна?
– Ну, конечно же, специально для вас приберег. Я помнил, что скоро старый Гард со своей внучкой приедут.
Друзья вернулись в гостиницу, а Эйллин проводив их взглядом до двери как обычно при разговоре с единорогом, снова погладила Хорса по шее, устало произнесла.
– Ну, вот Хорс мы и добрались до города. Теперь можно отдохнуть… ну давай, сделай последнее усилие.
Втащив фургон артистов во внутренний двор, единорог остановился: мотая от нетерпения головой и стуча передними копытами, он требовал от своей хозяйки, быстрее отвести его в стойло и накормить вкусным овсом, которым славился Чудесный Замок. - Подожди еще немного. - Сняв упряжь, девушка отвела уставшее и голоднее животное в светлое и просторное помещение, наполнила кормушку отборным овсом, а поилку водой из артезианской скважины. Затем, проверив еще раз все ли хорошо, Эйллин оставила Хорса на попечение мальчишки - помощника конюха, а сама, войдя в дом через вторую дверь, поднялась на второй этаж. Остановившись возле одной из многочисленных дверей, - видимо это и была их любимая комнатка, - девушка постучала.
– Давай Эйлли… заходи! Все готово!
Послышался из-за двери голос Арона.
Девушка распахнула дверь и вошла в комнату. Действительно стол был уже накрыт: традиционные лепешки лаваша были сложены стопкой на большом блюде из велуйского сервиза, Арон не пожалел предоставить одно из самых дорогих, - с рисунком на охотничью тему, - которое у него было. Рядом на тарелке лежала четверть головки твердого сыра, от которой гости постоялого двора, могли собственноручно отрезать столько сыра, сколько им было нужно, а в разрисованном горшке, судя по запаху мяса, душистого перца и специй, находился - мясной велуйский дювеч. Рядом с горшком предусмотрительный хозяин положил оловянные ложки, ими доставали тушеное мясо из горшка, накладывали на лепешки, и ели в виде свернутого рулета. Традиционного кушанья империи. Также Арон позаботился о халве, помня, что Эйллин любит на сладкое именно халву. Сам же хозяин собственноручно разливал вино из высокого глиняного кувшина. А дед уже сидел на стуле возле стола и прихлебывал из большой кружки доброе вино.
Не заставляя долго себя уговаривать, Эйллин села на свободный стул, положила в лаваш большую порцию дювеча, постаравшись сделать так чтобы и мяса и душистого медового перца было поровну, свернула лепешку трубочкой, и аккуратно поддерживая нижний край рулета, принялась за ужин.
– Гард сказал, что это последний поход и мы, наконец, сможем открыть свой трактир. –  Произнесла девушка с набитом ртом.
– Свой трактир?
– Понимаешь? – объяснил Гард. – Я уже слишком стар для жизни бродячего ваганта, да ты сам знаешь, и внучка устала. Наш единорог проживет еще от силы два или три года… вот я и решил, что так будет лучше.
– И правильно решил, – одобрил его Арон, – Свой трактир все-таки лучше кочевой жизни. Кстати где вы его откроете?
– Думаю, что на пустоши в северной части города.
– На пустоши? – задумался Арон. – Место не плохое. Там можно и стоянку для повозок открыть… ну мне пора, но я не прощаюсь. Если что-то потребуется Эйллин, ты знаешь, где меня найти.
Закончив ужин Гард, оставил Эйллин наблюдать в раскрытые окна за полусонными курами, неспешно бродившими по двору и что-то клевавшими в земле, и вышел в вечерний город. — Мне нужно зарегистрироваться на предстоящих торжествах, – ответил он на ее молчаливый вопрос. — Ты же знаешь. Я скоро вернусь.
Немного пройдя по Главной улице; Гард свернул на улицу Кожевников, с нее на улицу Портных и, перейдя площадь, попал на улицу Свинопасов, которая вывела его на большой зеленый луг. Здесь уже стояло множество шатров, и несколько человек при свете костров сооружали помосты для выступления бродячих фокусников и факиров.
Вдоль всего луга, в сверкавших в вечернем солнце доспехах, ходили стражники с глефами в руках.
Как и ожидал бард большой шатер распределителей карнавала стоял на самом краю городской поляны. Из-за полуоткрытого занавеса лился неяркий свет указывавший, что Городской совет Бардов, Труверов и Филидов, перед праздником работает круглосуточно, а значит приехавшие на праздник артисты, могут зарегистрироваться на фестиваль и в ночное время. Собравшись с духом Гард, решительно откинул занавесь и вошел внутрь. Прямо перед ним стоял стол, а один из городских чиновников сидящих за столом, приветствовал барда.
– Добро пожаловать!
Ответив на приветствие, бард поклонился и, сделав шаг к столу, протянул в руки буквоедов свою театральную грамоту, выданную много лет назад актерской гильдией, подтверждавшей что он и его внучка действительно бродячие актеры. - Я Гард. Бродячий бард и леди Эйллин, прибыли на весенние торжества, - объяснил Гард. – Моя грамота это подтверждает, мы актеры третьего разряда. Это также отражено в грамоте.
Чиновник записал ответ Гарда в свой журнал — “Бродячий бард Гард и леди Эйллин…” — Что будете исполнять уважаемый Гард?
Немного подумав, Гард ответил, – Леди Эйллин споет поэму о рождении мира, а я расскажу легенду о короле и рыцаре.
Чиновник старательно записал ответ Гарда в журнал и задал новый вопрос.
– Как быстро вы поставите свой шатер?
– Завтра и поставлю.
– У вас своя сцена или вы будете выступать на городской платформе? – продолжали задавать вопросы городские бюрократы, и Гард привыкший к таким расспросам спокойно продолжал на них отвечать. – У меня своя сцена; “задний борт вардо откидывается, а установленный на подпорки он становиться похожим на небольшую сцену, на которой вполне можно и выступить, а Эйллин вместе со своей арфой сядет на табурет рядом со сценой…”
– Тогда мы просим вас поторопиться с установкой сцены… — прервал один из чиновников размышления старика. — В этом году, знаете ли, собралось достаточно много, исполнителей, а мест под установку сцен, как вы можете видеть не так много. Поэтому завтра сцена должна быть установлена…
– У нас вардо, один из тех фургонов, на которых ездят Джанго. – Объяснил Гард, – Задний борт вардо может, исполнить роль театральных подмостков.
– Конечно, мы знаем, что такое вардо, – оживились городские чиновники. – Тем более вардо, по правилам театральной гильдии не считается сценой. Его можно поставить почти в любом месте, а теперь, если умеете писать, поставьте вашу подпись или просто нарисуйте крест.
Один из чиновников протянул барду перо и чернильницу и Гард аккуратно вывел в журнале свое имя: Гард.
Как только старый бард вошел в темноту улицы Свинопасов, от дома отделилась тень человека закутанного в плащ. — “И так завтра они ставят шатёр”, — усмехнулась тень, и поплыла вслед за Гардом. Проводив его до самого постоялого двора, Тень бросила прощальный взгляд на дверь, за которой скрылся старик, и двинулась прочь. Идти на постоялый двор она не рискнула.
Поднявшись в свою комнату, Гард, прилег на кровать и быстро уснул. После нескольких недель перехода сон в постели был настоящим блаженством.