***

ФАЛЛОПЛАСТИКА

Память моя, как компьютерная корзина до очистки. Чего только в неё не набросано. Всякие истории, факты, события. Некоторые убираются мышкой времени. Другие остаются. Лежат себе и лежат в корзиночке, пока вдруг какое-либо событие сегодняшнего дня не вытолкнет из неё вчерашнее. Тогда начинаешь слышать перекличку времён и понимать: то, что есть, когда-то уже было. И какая-то ясность приходит и понимание: отчего мы такие; откуда мы пришли; какие гены шухарят в нашей крови.
   Однажды вечером после работы сижу я на кухне и листаю расслаблено газетные страницы. А в них в разной тональности и с разной степенью возмущения темпераментные журналисты рассказывают, как московские хирурги чуть не угробили руку Эдгару Запашному. Ошибочка вышла. Сухожилия перепутали.  Мама увезла укротителя в Германию. Немцы долго удивлялись шкодливым ручонкам наших эскулапов. Языками цокали. Короче: сухожилия перешили. Теперь Запашный рукой владеет и может ею даже погрозить зарвавшемуся зверю. Но подозреваю – больше чем отсутствие профессионализма немцев поразило хирургическое нахальство.
  А я, оттолкнувшись от этой истории, вспомнил трагикомический случай, где  дурь также смешалась с непрофессионализмом, апломб с хирургическим хулиганством.
   Это произошло в городе Краснопартизанске. Я  работал там после окончания клинической ординатуры.  В больнице нашей был завхоз по фамилии Айвазян. Звали Рафаил Карапетович. Впрочем, народ быстро Карапетовича переделал в Карповича. Так оно для русского уха способнее. Мужик симпатичный. В его больших черных глазах некоторая томность перемежалась с легкой грустью. Это почему-то  на женщин действовало очень. Кроме того, Карпович в общении был мягок и интеллигентен.  После третьего брака по паспорту, он  одиноко холостяковал в двухкомнатной квартире. Впрочем, одиноко  в смысле прописки. А по факту разные женщины неизменно водились в обители сорокавосьмилетнего селадона. Любил их он до невозможности. Правда, больше предпочитал молоденьких. Однажды  даже  бит был нещадно разгневанным папашей восемнадцатилетней девицы, которую Карпович, мало того, что лишил невинности, так ещё и беременной сделал.
   В этой же больнице временно исполнял обязанности заведующего хирургическим отделением молодой хирург Виктор, Виктор Михайлович Седик. Зав. находился на четырехмесячных курсах повышения квалификации.

               
Руки у хирурга были неплохими. Но мешало ему то, что они (руки) нередко находились впереди головы. Кроме того, Витя имел приличный апломб и немотивированно высокий пиетет к собственной персоне.
   Как-то меня позвали в хирургическое отделение посмотреть больного. Больной перенес аппендэктомию три дня назад, а утром сего дня у него разболелось ухо.
 После консультации сижу я в ординаторской и вписываю назначения в историю болезни. Витя тоже  за соседним столом  заполняет дневники после обхода и перевязок. Обычная рутина.
   Но вдруг раздается вежливый и какой-то робкий стук в дверь. «Войдите»,- говорит Виктор.
Дверь открывается и в ординаторскую заходит Карпович. Несмотря, на, в общем-то, приятельские отношения с врачами, вид его какой-то робкий и даже застенчивый. Таким мы его не видели, а потому удивились: «Карпович, случилось что? Ты чего такой смурной?»
Вот он осторожно садится на краешек стула. Вздыхает. Пришибленный и робкий. Грусть нагоняет. Смотреть на него в смысле тоски заразительно.
«Что случилось, Карпович?»,- повторяем вопрос.
«Дорогие мои доктора, случилось такое, что мне неловко  об этом говорить».
Зная повадки ходока, мы грешным делом подумали, что мужик на какой-то бабёнке болезнь нехорошую  поймал и теперь стесняется.
«Да ладно тебе, колись. Какие церемонии перед врачами?», - говорим. И Карпович поведал свою грустную историю.
   После того случая, когда нервный папа побил сладострастника, у него пропала эрекция. Не то, чтобы уж совсем пропала, но стала подводить в самые неподходящие моменты. Такого никогда не было. Казанова районного масштаба всегда гордился своей гиперсексуальностью. А тут такое! Тем более что последняя пассия Карповича была синеокая и крутозадая завмагша Тоня из магазина «Продукты».
«Вот, доктора, за советом пришёл. Что делать? К кому обратиться?»,- спрашивает бедняга. А в голосе трагичные нотки так и скачут во все стороны.
   Нужно сказать, что сексопатологов тогда в стране практически не было. Сексопатология при развитом социализме вообще считалась буржуазной блажью. Поэтому я  собрался советовать Карповичу обратиться к психиатру, поскольку неприятность была явно психогенного характера. Но не успел. Витя Седик вырвался вперёд:
«Карпович, не вопрос. Поможем. Сделаем тебе эрекцию в лучшем виде. Стоять будет без перерыва на обед».
  Тут хирург хватает лист бумаги и начинает графически объяснять ход операции.
               
На листе бумаги появляется красивый такой мужской член, заполняющий весь стандартный лист.
 «Это я в масштабе,- объясняет художник,- теперь смотри сюда. Под головкой мы делаем разрез кожи». Разрез Витя обозначил пунктиром. «Дальше во всю длину сооружаем подкожный тоннель». И снова две пунктирные линии.
«В тоннель помещаем тонкий стержень из плексигласа. На кожу накладываем швы. Аппарат будет работать как рабочий-стахановец. Все бабы твои».
   В грустных с поволокой глазах Карповича зажегся огонёк надежды.
   Когда ею окрыленный, увядший было Дон Жуан местного разлива закрыл за собой дверь, я говорю Седику:
 «Витюнь, ты это серьезно? По-моему твоя задумка попахивает авантюрой. Может посоветуешься с хирургами из областной больницы? Всё-таки наш сотрудник».
« Я  лезу к тебе?- страшно возмутился Витя,- ковыряйся лучше в своих ушах. А я сам знаю, что мне делать».
«Ну, гляди. Дело твоё. Но мне кажется ты авантюрист».
«Да пошел ты на х…»,- невежливо отреагировал Седик и я вышел из ординаторской.
   Дальше история разворачивалась следующим образом.
Утром другого дня ко мне в отделение заявляется Карпович.
«Борисыч, умоляю: дай отрезать от твоего экрана полоску оргстекла».
Здесь следует заметить, что у меня к лобному рефлектору крепился защитный  плексигласовый экран.  Во время операций на глотке он защищал лицо от попадания слюны и капель крови.
«Карпович,- говорю,- подумай хорошенько. Операция, тем более такая, большой риск. Плекс может не прижиться. Попробуй обратиться к психиатру. Здесь ты ничем не рискуешь. Ведь вся твоя неприятность – результат перенесенного стресса. Она явно психогенного характера».
Но переубедить его мне не удалось. Очевидно, Витюня в своей нахальной напористости был более убедителен. Иногда апломб действует гипнотически.
   Наш экс Казанова очень на меня обиделся:
«Тебе жалко? Так и скажи. Я готов заплатить».
«Дурак ты,- говорю,- ладно, пошли к Лёвке».
Лева наш зубной техник отнесся к проблеме сочувственно. Он аккуратно отрезал фрезой  узкую полоску плексигласа, хорошо её отполировал и вручил счастливому соискателю будущей эрекции.
    И вот наступил день операции.
Пациента кладут на операционный стол. Солидный детородный орган обрабатывают спиртом с легкой примесью иода. Аккуратно обкладывают стерильными салфетками. Анестезия местная с премедикацией. Член обкалывают полупроцентным новокаином.

               
«Скальпель»,- как-то по киношному требует хирург. Операционная сестра подаёт скальпель. Витюня под головкой производит полулунный разрез кожи. Затем при помощи скальпеля и желобоватого зонда создаёт подкожный тоннель. Наступает ответственный и захватывающий момент размещения плексигласового стержня в подчленном тоннеле. Суёт туда. Старается. Никак. Ошибка в расчетах. Слишком длинной оказалась полоска. Кожа над ней опасно натягивается.
  На лбу у Витьки выступают крупные капли пота. Санитарка промокает лоб влажной салфеткой.
«Дайте костные кусачки», - просит оператор. Их вытаскивают из стеклянного шкафа, обжигают в горящем спирте и подают Витьке. Кусачками хирург скусывает часть пластинки, на конце которой остаются неровные зазубренные края. Созерцать всё это безобразие было очень волнительно. Наконец, пластина помещена в тоннель. Кожа подтягивается. На края раны накладываются два шва. Член становится похож на небольшое бревно. Операция века завершена. Больного на каталке отвозят в палату.
  Утренний обход на третий день.
«Как самочувствие?»,- интересуется лечащий врач.
«Болит»,- жалуется пациент.
К вечеру температура поднимается до 38,7 градусов. Больного лихорадит. На перевязке член приобретает синебагровый оттенок и становится неестественно огромным.  Охальница Света, перевязочная сестра, замечает:
«Вот бы боль прошла, а опухоль осталась».
Витя на неё цыкнул и приготовился к перевязке. Картина нарисовалась неприглядная. Через края раны стал просачиваться жидкий гной. Хирург был явно сконфужен. Швы пришлось распустить. И как только их разрезали маленькими ножницами, из раны буквально повалил гной. А вместе с ним из несчастного члена выполз и плексигласовый стержень. Длинную рану пришлось промыть антисептиками, а на коже члена произвести насечки для лучшего дренажа. Назначенные в больших дозах антибиотики к улучшению состояния больного не приводили. Температура продолжала держаться на высоких цифрах. Анализ крови показывал высокую СОЭ, сдвиг формулы влево. В моче появился белок и свежие эритроциты. Т.е. дебют сепсиса вырисовывался со всей своей неизбежностью. А что член? Он стал похож на средневекового арестанта после камеры пыток.
 Из раны постоянно сочился гной. Прогрессивно ухудшалось общее состояние.
   Из областной больницы вызвали консультанта. Карповича перевели в клинику, где он находился более трёх недель.
   Состоялся суровый разбор полётов на уровне Облздравотдела. По всем лечебным учреждениям области разослали письма, где описывался этот случай.
               
Также указывалось на недопустимость подобных фортелей.
Витьке вынесли строгий выговор с занесением в трудовую книжку. Предупредили, что склонность к авантюрам может стоить ему диплома.
  После такого афронта Седик уволился и уехал работать в другой дальний район.
  А что же наш пациент? Что сказать в эпилоге?
Карпович выздоровел. Как говорят на Востоке Украины – отлыгал. Его детородный орган стал похож на лицо завзятого бретера. Был он весь в рубцах и шрамах. Потенция возвратилась. И, как хвалился Карпович по пьяному делу во время мальчишника, стала даже лучше, чем была до мордобоя по случаю соблазненной девушки.


В ЖИЗНИ ВСЕГДА ЕСТЬ МЕСТО
           ЗАРАБОТКУ

Как показывает практика брать наше население на понт -  одно удовольствие. Легко и просто. Что в тоталитарном Союзе, что в новой России с её дикорастущей экономикой и суверенной демократией. Вспомним хотя бы соляной или сахарный испуг, который несколько лет назад устроили нам лукавые трейдеры. Какую-то бабульку в телевизоре показывали.  Сидит она болезная в своей хате поселковой и скучает на фоне многочисленных пачек соли и мешков с сахаром. Слушок гады пустили – мол, скоро дефицит наступит. И люди, как ненормальные побежали превращаться в оптовых покупателей. На таких слухах кто-то сильно наварил.
  А я снова вспомнил смешную историю, произошедшую в том же Краснопартизанске. В тех же шестидесятых годах прошлого столетия.
   На центральной улице небольшого шахтерского городка находился магазин с непрезентабельным названием «Продукты». В те далекие времена народ не выпендривался.
Это сейчас в нашем городе магазины называют «Сокол», «Ипон», «Лесная сказка» и пр. А тогда «Продукты» и всё. Правда, с самими продуктами, особенно мясными, было не очень. Зато в ассортименте березовый сок (хоть залейся), море водки, мыло, стиральные порошки иранского происхождения.
   Таким вот магазином «Продукты» и правила завмаг Фрося. Эдакая плотненькая бабёнка, ругливая и лукавая. Не гнушалась Фрося частенько рюмочку пропустить. Курила исключительно «Приму» без фильтра. Говорила громко, полубасом с хрипотцой. Благородные обертона голос её не украшали.
  В этом же магазине постоянно отирались два грузчика. Севка и Йоська. Севка кондовый русак. Йоська еврей.
               
Фрося для них,  что мать родна. Но вовсе не потому, что платила им сущие копейки, да еду подбрасывала. А исключительно из-за премий, состоящих из пары бутылок водки после каждой разгрузки товара. Это была ещё та мотивация! И мужики, естественно, старались.
  Тонкая прослойка городской интеллигенции, как говорят в Одессе, очень на Йоську удивлялась.
«Надо же,  грузчик еврей, да ещё бухарь. Это ж прямо для книги Гиннеса»,- рассуждала интеллигенция.
А Севка, во всех коленах русский человек, после каждой реализации премии, когда душа просит кому-нибудь в морду дать или, наоборот, по любви тоскует, лез к Йоське обниматься со словами: «Йоська ты хоть и еврей, но наш мужик».
   Но однажды случилось так, что всю неделю в магазин не завозили никакого товара. Что-то там в распределительной системе произошло. Какие-то шестеренки заело. Мужчины ходили скучные, я бы даже сказал, грустные. Горели трубы. Жуть, как выпить хотелось.
  «Фрося, ну дай бутылку. Отработаем аванс»,- унижались грузчики.
 «Хрена вам в зубы, алкаши чертовы»,- грубила Фрося,- не заработали ещё».
  Здесь нужно заметить, что советская плановая экономика выбрасывала порой фокусы, недоступные для понимания простого обывателя. Например, в Прибалтике, где бронхиальная астма была краевой патологией, наблюдался острейший дефицит лекарств для её лечения. А в Средней Азии, где сухой и жаркий климат, астмой болели редко. Зато  антиастматических препаратов завозили туда столько, что образовывались их огромные залежи.
  Как-то я гостил у родственников на Дальнем Востоке. Край с суровым климатом. Зашли мы с женой в сельпо и ахнули. Югославские плащи, лакированные туфли, японские плавки, модные тогда парики. Словом всё то, что в городе можно было достать только по блату.  Но не было там кирзовых сапог, теплых курток, шапок, свитеров и пр.
В сельпо меня особенно умилили наборы стильных галстуков и разноцветных «бабочек».
  Со своим разнузданным воображением я вдруг представил, как тракторист в «бабочке» и лакированных туфлях едет на тракторе по осенней распутице на молочную ферму.  А доярки в блондинистых париках тискают коровьи титьки наманикюренными пальчиками.
  И вот по этой алогичной системе распределения, Фросе в магазин завезли такую огромную партию вонючего хозяйственного мыла и иранского стирального порошка, что грубая Ефросинья, глядя на горы неликвида, грязно материлась.  Склад и подсобка были буквально завалены товаром. Торговля им шла настолько вяло, что уменьшение неликвида было практически незаметным.
               
Месячный и возможно квартальный планы горели синим пламенем. А с ними надежда на премию, прогрессивку и прочие поощрения времён социализма.
  Но ещё задолго до рыночной экономики, где всяких там менеджеров, логистиков, промоутеров развелось, как блох у бродячей собаки, простой грузчик Йося разработал замечательный план быстрой распродажи залежалого товара. Вместе со своим напарником, внесшим в план некоторые коррективы, заявляются они в подсобку к Фросе и речь ведут:
«Фрось, сколько дашь, если поможем тебе мыло распродать?»
«Да ну вас на х…,- некультурно реагирует Ефросинья, - не до вас мне тут».
«А ты, не кипи, лучше слухай сюды. Глупостей не скажем»,- не смущаются мужики и начинают со всеми подробностями излагать свой план.
По мере изложения грубая Фрося мягчеет, перестаёт обзываться и материться. На круглом её лице появляются признаки заинтересованности.
 «Ладно, мальчишки, попробуем. Если выгорит получите по две бутылки». Как водится, поторговались. Но сильно не наглели. Сошлись на трёх каждому.
  На следующий день жители городка стали замечать – абсолютно трезвые и даже побритые Сева и Йося с авоськами в руках и с озабоченным видом куда-то спешат. А в авоськах куски мыла и коробки со стиральным порошком. День так ходят. Другой. Народ потихонечку заинтересовывается: «Севка, куды столько мыла прёшь?»
«Да ну вас,- отвечает Всеволод,- вы прямо как маленькие. Радио надо слушать. Вон фабрики мыловаренные на ремонт ставят. Затянут с ремонтом. У нас всегда так. А тут ещё Хомейни в Иране объявился. Теперь и порошки поставлять, наверное, не будут».
Аналогичной речевкой Йоська тоже пугал доверчивое население. Говорил: «Как в войну золой будем стирать». Наши люди, привыкшие к тому, что родное государство может устроить  любую пакость, хоть стопроцентно и не верили, однако ж, насторожились. Окончательно публику убедила лукавая Фрося. В дерзкий план она внесла и своё ноу-хау. На входной двери магазина появилось объявление, написанное не от руки корявым почерком, а солидно отпечатанное на машинке:
                «Граждане!
Хозяйственное мыло отпускается по 2 куска в одни руки.
Стиральный порошок по 2 коробки.
Инвалидам и участникам ВОВ 3 куска мыла и 3 коробки порошка вне очереди».    
Боже! Что тут началось! Длиннющая очередь протянулась змеёй до соседней улицы.
               
Из нутра толпы доносилось: «Кто крайний? А я за этим мужчиной. Я вон за той женщиной. Не отпускайте ему, он лезет без очереди.» Такие привычные речевки сотрясали нервозный эфир.
 К вечеру весь товар был распродан под ноль. Ефросинья будто помолодела. На полных её щеках заиграл румянец. В старину бы сказали – расцвела как маков цвет. Севка с Йоськой получили заслуженную премию и три дня в магазине не появлялись, к чему Фрося отнеслась индифферентно.