Логика свободы

Давно замечено – нет ничего более темного и невразумительного, чем всем известное, понятное и обиходное. В полной мере это относится к понятию «свободы».  Все говорят о ней, все её измеряют, находя то слишком малой, то чрезмерно большой. Но, подобно беличьей туфельке Золушки, СВОБОДА ещё никому не пришлась впору. Может быть, мы говорим о разном? Или вообще не о том!?  Несомненно одно: важность понятия свободы для нас неоспорима. Поэтому нельзя уставать раскрывать его и призывать подумать над ним. Следуя этой максиме, приглашаю последовать за мной в этом кратком рассуждении, и начать с мысленного эксперимента:

Поместим имярека в безграничном чистом поле. Он волен (подчеркиваю – ВОЛЕН, а не свободен), идти, куда хочет. Можно ли сказать об этом человеке, что он свободен? Невозможно, - ведь он даже не может хотеть куда-либо идти, поскольку нет выделенных направлений. Единственным его желанием могло бы стать  пересечение поля, выхождение за его границы. Но, по условию, поле безгранично. Поэтому нет условий для хотения; о свободе же вообще не приходится говорить, поскольку свобода относится не к хотению, а к разумному волению. Применение же разума предполагает различённость  в поле потенциальных действий, как возможность выбора. Однако, «чисто поле» нашего эксперимента однородно на всем протяжении. В нем не за что зацепиться даже глазу, не то что уму.

Именно в силу того, что свобода есть потенция разумной воли, и осуществление свободы есть акт разумной воли, невозможно отделить свободу от выбора. Выбор, в свою очередь, необходимо сопряжен с неравноценностью, поскольку различённость есть необходимое, но не достаточное условие выбора. Я не только должен различать опции, но мне ещё должно быть не все равно, какой опцией воспользоваться. Иначе мне придется бросать жребий. А это значит отказаться от свободы в пользу случайности.
Соответственно, и НЕСВОБОДА может быть понята только в терминах выбора, как препятствование осуществлению тех или иных опций. Изъятие опций из поля возможностей, то есть просто сужение выбора, за счет обеднения организации общественной жизни не может называться «несвободой». Ведь я свободен выбирать из того, что есть. Если же никаких опций нет, то, каково выражение несвободы?  Какая, например, несвобода может быть у нашего имярека в чистом поле, если ему все равно, идти или стоять, и любое место равно всякому другому? Скорее всего, он просто заснёт через некоторое время.

Поэтому поспешим облегчить его незавидную участь: внесем определенность в его топологию. Пусть через поле идёт дорога. И, – о, счастье! – в чистом поле появилось выделенное направление – из бесконечного числа диаметров окоёма дорога выделила один. Теперь можно хотеть идти, поскольку есть куда – туда, куда ведет дорога. Более того, появился даже выбор – идти, куда глаза глядят, или куда спина смотрит. Но реален ли этот выбор? Нет, покуда поле безгранично. Чтобы действительно появился выбор, недостаточно выделенного направления на бесконечной плоскости: нужно, чтобы поле стало конечным: дорога должна куда-то привести. В противном случае, зачем по ней идти, когда любая её часть совершенно не отличается от всякой другой – нет расстояния, перемещение бессмысленно.
Итак. Поле должно стать конечным, чтобы дорога получила смысл. Хорошо. Идём по дороге, в выбранном направлении (куда глаза глядят), доходим до границы поля и до конца дороги. Далее ничего – невидимая стена. Что остается делать? Идти обратно. В чем же тогда был смысл выбора идти вперед? Хорошо. Пойдем обратно, не теряя надежды. И что же? И там – граница поля и конец  дороги. Положение, ничем не отличающееся от предыдущего. Мы убедились, что выбор был кажущимся – все равно, в каком направлении идти, придёшь к тому же. Это похоже на то, как если бы дорога была экватором шара: в этом случае поле конечно, но бесконечен путь, и невозможно отличить «вперед» от «назад».
На самом деле, дорога через поле не дает выбора, поскольку выбор направления обусловлен не дорогой, но - асимметрией нашего тела. А представьте себе, что вы не человек, а симметричный червь, у которого голова = попа, - как вы выберете направление на этой дороге? Вам абсолютно все равно, куда ползти, так что все определится тем, какой ваш конец случайно сочтет себя головой.

Тем не менее, положение нашего путника несколько лучше. Он не червь, и, кроме того, в одной точке экватора шара мы поставили ему стену, так что он может прийти к ней с разных сторон. Что дает нам стена? Дает ли понятие свободы? Нет. Но может дать начало понятию НЕСВОБОДЫ.
Ведь, положение путника на дороге вдали от стены отличается от его положения у стены, в конце дороги. Если в «центре» поля он мог выбрать, идти ему «вперед» или «назад», - благодаря асимметрии своего тела, - то возле стены у него нет даже этого выбора: он может идти только «назад». По отношению к тому, что он испытал, когда в результате случайных перемещений набрёл на дорогу, он ощущает это как несвободу, - хотя бы в форме разочарования.
Отсюда вывод – дорога должна куда-то вести. Иначе это не дорога, и даже не тропа, а просто тектоническое образование, складка местности.

Есть «дороги судьбы», когда витязь стоит у камня на распутье и выбирает свою судьбу – жену обрести, коня потерять или голову сложить. Мы не будем эти дороги рассматривать, потому что «дорога» здесь  – лишь метафора непространственного, нравственного выбора. Останемся пока в физике нашего мысленного эксперимента, на грунтовой дороге. Как она может участвовать в  парадигме свободы? Если мы скажем просто, что по дороге имярек движется из пункта А в пункт В, то этим зададим лишь условия математической задачи. Координаты терминов дороги ничего не дают для выбора, несмотря на то, что мы уже можем формально ответить на вопрос, откуда и куда ведёт дорога. Человек живет не в мире линий и точек, но – в мире людей. Потому ситуация кардинально меняется, если дорога ведёт не просто в пункт «В», а в город.

В норме, как известно, все дороги ведут в Рим. Не из «ниоткуда», а, предположительно, из Помпеи, Сиены или Пизы, etc.  То есть, дорога ведет из города в другой город. Тогда это действительно ДОРОГА, и движение по ней имеет смысл, и направления тогда не равноценны.
Поместим нашего героя, например, в Сиену. Как гордый сиенец, он может верить, что Сиена, основанная детьми убитого Рема, также вскормленными волчицей,  ничем не уступает Риму, и у него нет никаких причин искать счастья в Риме; или может все-таки признать Рим столицей Республики, и отправиться в Рим, чтобы найти себе применение там. Это реальный выбор, в котором участвует также дорога из Сиены в Рим.

И вот, наш герой – назовем его Антимо, – решает отправиться в Рим, чтобы начать там свое торговое дело. Товарищ его детских игр, по имени Прокл, хочет поехать с ним. Но не может. Потому что он раб, и без разрешения и поручительства хозяина не может предпринимать ничего в гражданской жизни. Напротив, его приятель Антимо – свободный гражданин. Не зная их статуса по рождению, мы все же можем узнать, кто из них свободный, а кто раб. Спрашивается, как?  Верно. У одного есть выбор – ехать в Рим или оставаться в Сиене, у другого нет выбора. Отсюда мы заключаем, что Антимо - свободный, а Прокл – раб.

Так мы образовали пару антонимов: раб-свободный; что не равно паре антонимов: свобода-несвобода. Прокл – раб по рождению: он никогда не был свободным; это значит -  у него никогда не было выбора жить в Риме или в Сиене. Поэтому он не может образовать понятие «несвободы», как лишения свободы – нельзя отнять того, чего нет. Другое дело Антимо: он свободен по рождению…,  – а вот и нет!  «Свободнорожденный» – это языковой штамп. Свобода не пришита в виде бирки к пуповине. Рождение не дает свободы ни в каком случае: будь ты раб или сын. Оно лишь предпосылка свободы, потенция её, в виде права приобретения свободы в будущем. Антимо, хоть и сын своего отца, и в обиходном словоупотреблении понимается как «свободный», в отличие от «раба», - на деле он точно так же как Прокл подчинен своему отцу, и недееспособен: отец представляет его во всех публичных делах. Антимо может даже завести бизнес, но только от имени отца. Так что по рождению актуально он не отличается от раба. Но отличается потенциально. Он может приобрести личную свободу путем ЭМАНСИПАЦИИ – публичного правового акта. При этом, он должен этого хотеть: хотеть стать свободным. В отличие от современных республик, в Риме эмансипация не наступала автоматически по достижении определенного возраста. Сын сам должен был заявить перед магистратами о своем желании эмансипироваться по достижении совершеннолетия. Многие сыновья в Риме не желали эмансипации и оставались под властью отца вплоть до его смерти, и не отличались юридически от рабов, таких же членов фамилии.

Сказанное отчетливо высвечивает характер свободы – она не только предполагает добровольность в ходе своего осуществления; она приобретается добровольно. Никто не может стать свободным по принуждению. В нашем обществе игнорируется это коренное качество свободы. Всякий совершеннолетний объявляется свободным (= дееспособным). Между тем, мы не знаем, хочет ли он быть свободным, и способен ли быть им. В итоге, имеем толпу детей, под именем свободных граждан. А в норме свободу и гражданство нужно приобретать в  добровольном  публичном акте, с соответствующими юридическими последствиями. Тогда бы не было того положения, когда свободный гражданин живет на шее у родителей, и плюёт на них, и помыкает. А если бы свободу он должен был приобретать, теряя при этом право на пользование  чем-либо из родительского благословения, а в противном случае полностью подчиняться воле родителей, - тогда мы имели бы гражданскую справедливость и гражданское здоровье.

Возвращаясь к Антимо. Нам следует сказать, что его поездка в Рим обусловлена как раз тем, что он совершил акт эмансипации, и теперь не зависит от своего отца. Раньше лишь у отца был выбор, где жить и чем заниматься, теперь уже у самого Антимо имеются опции: вести дела в Риме, Пизе или Сиене.  И вот, представьте, до некоторых пор он не мог въехать в Рим, потому что сенат считал его отца лицом опасным для Республики. И это ограничение позволило Антимо определить «несвободу» как препятствие к осуществлению  одной из опций его свободного выбора. Так что, «несвобода» предполагает наличие опций возможного выбора, то есть свободу; тогда как у рабства нет опций. Отсюда у раба не может быть несвободы, но – только у гражданина.  Гражданин значит эманципированный = свободный. Свобода Антимо – гражданская. В Риме свобода (libertas) прочно связана с республикой (res publica). То есть с государственной самоорганизацией народа (res populi), - на основе согласия в праве (ius), законе (lex) и общественной пользе (utilitas communis). Именно республика создает и обеспечивает поле возможностей, осуществление которых каждым гражданином по личному усмотрению и есть свобода.

Мы подчеркиваем гражданский характер свободы по двум причинам:
Во-первых, в части духовной свободы воли, заключающейся в неизбывной возможности поступить иначе (по определению Дильтея), Антимо и Прокл совершенно равны. Внутренняя свобода воли есть гуманистическая предпосылка позитивной свободы;
во-вторых, позитивная свобода известна только городской культуре, цивилизации; так называемая «первобытная культура» не имеет понятия свободы;
очевидно, что свобода сопряжена с институтом суда: в первобытной культуре нет суда – там колдовство и магия; поэтому цивилизация начинается с того момента как появляется судья, царь, который отбирает у жрецов функцию суда, тем самым отделяя суд от магии, а город – от храмового двора.


Таким образом, мы видим, что сопряженные понятия «свободы» и «несвободы» связаны с выбором; притом не абстрактным математическим, а с реальным гражданским выбором; и не имеют отношения к рабству, поскольку раб – за пределами свободы: он не гражданин и потому недееспособен; во всех делах его представляет хозяин. Оппозиция «раб-свободный» является историографической фикцией. Её образовали ученые историки. В Риме не было статусного имени «свободный». Свободно-рожденный именовался «сыном», а не «свободным». В точном соответствии с библейской парадигмой противопоставления Измаила, сына рабыни Агари, и Исаака, сына жены Сары. И, тем не менее. сын тоже не свободен. Только эмансипированный сын свободен. Антимо – эмансипировался, как сын, Прокл – раб; он не может быть эмансипирован, его может только отпустить хозяин. и тогда он - вольноотпущенник, что не равно "свободному". 

Они расстаются: Прокл остается дома, Антимо едет в Рим, благодаря амнистии, объявленной новым первым консулом Республики. Он выезжает из ворот Св. Марка города Сиены и ступает на дорогу ведущую в Рим. Антимо осуществляет свою свободу, выбрав одну из опций, предоставляемых полем его умной воли. Очевидно, это уже не то «чисто поле», которое мы предположили в начале. Из его центра, где стоит Антимо,  проложены многие пути, и они не равноценны и не равнозначны для Антимо, поэтому он может выбирать (как уже сказано выше, выбор между равноценными и равнозначными опциями бессмыслен).

И он выбрал свой путь – торговое дело в Риме. Он хочет торговать с Левантом, перепродавая туда египетское зерно, в обмен на пряности и шелк. Это жизненный путь. Как участвует в нем дорога из Сиены в Рим? Как физическое, инфраструктурное обеспечение выбора: быть в Сиене или в Риме. Но не более. Поскольку свободно предпринятые дела вершатся в городе, постольку дорога – лишь удлинение улиц до их соединения. Сама по себе она несущественна. Дорогу можно элиминировать (удалить из рассмотрения), меняя инфраструктуру цивилизованного ландшафта. Давайте начнём сокращать дорогу, приближая друг к другу ворота Св. Марка Сиены и Порта Маджоре  (Большие ворота) Рима, до тех пор, пока эти ворота не сольются в одни, - так что, пройдя через них, Антимо тотчас оказывается в Риме.

А надо сказать, что Рим до Нерона представлял собой путаницу улиц и переулков, настоящий лабиринт. Антимо нужно попасть в квестуру Рима. Он знает, где она находится, но не может проехать туда напрямую, а должен прокладывать путь по лабиринту кривых улиц. Если бы квестура стояла в чистом поле, то Антимо взял бы направление на неё и поехал кратчайшим путём. Выбор кратчайшего пути и был бы его разумным выбором в этом случае. Однако, если бы в городе он решил пройти кратчайшим путем, через стены, атриумы и крыши, то его выбор сочли бы безумным, и предали бы суду, как нарушителя чужих прав и общественного спокойствия.

Топологические различия между чистым полем и городом не случайны: они – следствие совершенно другой ситуации. Одно дело путник в поле, и другое дело гражданин в городе. Если в первом случае мы имеем простое препятствие в виде незастроенного пространства, которое нужно преодолеть на пути к цели, то во втором случае мы находимся в организованном пространстве (местообразовании) совместного гражданского быта.
Разумеется, и здесь принцип минимизации затрат за счет сокращения пути имеет силу и возможности быть: Антимо может разумно выбрать кратчайший маршрут по улицам Рима, располагая их планом; но указанный принцип здесь является младшим в числе системного множества других принципов,  важнейший из которых – соблюдение прав и свобод прочих граждан Рима.
Ущемляется ли этим свобода нашего героя? Мой ответ – нет. Напротив, свобода расширяется, за счет усложнения правил игры (прибегая к игровому аспекту совместного быта как к метафоре). Соответственно, возрастает по мощности многообразие выборов, выявляющихся при осмысленном анализе ситуаций.

Словом, наш Антимо в Риме. Но выбрал ли он кратчайший путь в квестуру? Увы, нет. Он очень устал в дороге и заснул верхом на своем муле, отпустив поводья. Мул, предоставленный сам себе, забрел на городской рынок. Сюда Антимо не планировал заезжать, но зато поспал в седле.
Точно так путник в чистом поле мог бы положиться на свою лошадь и  позволить ей брести, куда ведут её инстинкты. Его выигрыш при этом состоял бы в беззаботности, безвольности, снятии с себя задачи поиска разумного решения.
Для нас важно заметить для себя указанное экзистенциальное различие между бодрствующим Антимо, активно осуществляющим свою свободу в реальной ситуации выбора, и спящим Антимо, положившимся на инстинкты и хотения своего ездового животного. Это важно потому, что многие наши соотечественники, пребывающие во сне разумной воли, под «свободой» понимают полное  не препятствование нраву своей кривой кобылы. Для которой хотят отвязанности, нестреноженности и богатых пастбищ (читай: развлечений всякого рода). И чем более дика эта кобыла, тем больше нежданных радостей доставляет она беспечному всаднику. Подобное потакание своему природному животному нраву представляет собой порочное впадение в первобытное состояние и ничего общего не имеет со свободой, как атрибутом бодрствующей, разумной воли, господствующей над инстинктами, держащей поводья и направляющей ездовое животное к намеченной цели, в пространстве цивилизации.
Отсюда, – не позволяйте болтать о свободе лицам (больше «мордам»), желающим невозбранно и безнаказанно предаваться известным порокам.
   
*   *    *
Антимо очнулся, когда торговец сеном взял под уздцы его мула. Вежливо поприветствовав торговца, поблагодарив его и сказав, откуда он, Антимо повернул своего мула к выезду из рынка. И следовал далее по улицам до квестуры, спрашивая у прохожих дорогу, вежливо их приветствуя и желая здоровья.
Это следование Антимо  по проложенным в городе улицам со вступлением в контакты и общения с гражданами, может служить неплохим образом дальнейшего торгового бизнеса Антимо, на ведение которого он получил разрешение в квестуре Рима, предоставив соответствующие рекомендательные письма.  Бизнес, в отличие от простой городской поездки, имеет гораздо более «объемную» невещественную часть (сопряженную с невещественными благами, правами и разумной организацией общественного быта). Если улицы города представляют собой физические каналы, ограничивающие и направляющие перемещения по городу, и невещественным в процессе следование по улицам является актуально лишь цель поездки, – а все остальное, сопряженное с этой целью, тот же бизнес, присутствует лишь потенциально, – то в бизнесе все потенциальное актуализируется. Взять, к примеру, ту же логистику: насколько же невещественная, информационная и виртуальная часть её превосходит собственно матерьяльное обеспечение этой логистики. Также и в общениях – если на улице общение Антимо ограничено  непосредственными контактами с прохожими, права и достоинство которых он соблюдает при движении по улицам, то в бизнесе сфера его личных связей и взаимодействий, обещаний, ожиданий и обязательств весьма обширна и много опосредована письмом: соответственно велик и круг прямого и опосредованного общения с гражданами и иностранцами.

И большинство его движений – всё меньше физические перемещения, и всё больше знаковые события, совершающиеся в смысловой, семантической страте информационного поля цивилизованной жизни. При этом о сне воли (о том, чтобы положиться на мула) не может быть и речи. Все его знаковые действия совершаются в состоянии бодрствования воли. Напряжение бодрствования также значительно выросло, – поскольку выросло количество ответственных решений, принимаемых Антимо в единицу времени. Если описать ситуацию в терминах «свободен – занят», то Антимо совсем не свободен; он ужасно занят.  И при этом, объем его СВОБОДЫ, в подлинном смысле слова, чрезвычайно вырос, пропорционально количеству выборов, предоставляемых ему многомерным полем его гражданской деятельности. Парадоксально говоря, он постоянно занят осуществлением своей свободы. Занят именно потому, что в свободе никто не может заменить его. Единственная возможность «освободиться» в смысле не быть занятым – уменьшить объем своей свободы. То есть согласиться с тем, что определенную часть решений по реализации выбора будет за него принимать кто-то другой. Например, мама, как в детстве; или жена; или заместители, которым передаётся часть полномочий свободного гражданина, собственника и контрагента. И в той части жизнедеятельности, в которой совершает выбор и принимает решения за него мама или жена (например, обеденное меню), Антимо несвободен. И несвободен по доброй воле. Просто потому, что не в состоянии справиться со своей свободой в полном объеме. Однако, до определённого возраста дело обстояло так, что мама узурпировала часть свободы Антимо, не спрашивая его согласия.

Из сказанного совершенно ясно, что такое «политическая свобода», которой требуют от власть имущих активные граждане. Политическая свобода, хотя и сказывает о свободе, сама не есть свобода. Политическая свобода это соглашение между гражданами и отцами города… не о свободе, а об ЭМАНСИПАЦИИ: то есть о том, что часть непоносимого бремени свободы граждане, как взрослые мальчики, отдают властям ДОБРОВОЛЬНО;  а не так, чтобы отцы забирали себе свободы (ответственные решения) граждан по своему усмотрению. Отсюда в демократическом государстве идет постоянная политическая дискуссия о тех или иных свободах, которые передаются властям, или наоборот изымаются от властей и вновь отдаются гражданам.

В не состоявшемся пока обществе, наподобие нынешнего российского, в публичном говорении о свободе часто путают две разные проблемы:
1) Проблему политической эмансипации, тесно связанную с уровнем гражданского инфантилизма, когда не поймешь, чего собственно хотят  – свободы = взятия на себя бремени выбора, риска  и ответственности; или воли = отвязанности, «халявы» и безнаказанности; и
2) Проблему недостатка свободы из-за плохой структурированности гражданской жизни.

Эта вторая проблема мало кем понимается как проблема свободы, потому что выступает в облике нехватки ПОРЯДКА. Когда в городе много незастроенных пустырей, – где нет никаких улиц и, соответственно, никакой разметки и правил движения, где носятся невозбранно бешеные всадники на диких кобылах, – тогда гражданин чувствует себя неуверенно и небезопасно, выезжая всякий раз из порядка улицы на такой пустырь – островок «чистого поля» в городе.
Когда поле гражданской жизни недостаточно проработано законодательно: действия не прописаны подробными правилами и не снабжены разновесами ответственностей, – возникает возможность или произвола, или сна разумной воли = отдания себя инстинктам лошади, или «халявы» в форме перекладывания издержек на плечи соседей, общества и  природы.
На островке «чистого поля», как мы показали выше, нет свободы, потому что нет выбора. И бодрствующий гражданин теряется, не находя опоры в действующем законе и правиле, обеспечивающем разумный выбор. Он вынужден конструировать ситуативный закон самостоятельно, исходя из общих принципов права, с тем, чтобы оставаться свободным – совершить свободный выбор одного действия из многих возможных; действия, которое не разрушало бы его ценностных ориентаций, достигало бы цели и не нарушало, при этом, прав и интересов других граждан; или бы нарушало, но со взвешиванием последствий и принятием на себя ответственности.

Этот акт автономии гражданина на островке «чистого поля» хорош сам по себе, но он дефектен, в силу того, что его себе-законодание не является публичным актом и не имеет политической силы (а только нравственную). Отсюда, он не может обуздать этим законом всадника на дикой кобыле, или разбудить спящего гражданина и принудить его к ответственному поведению.
Взрослый гражданин хочет свободы = многообразных возможностей выбора на каждом шаге, предоставляемых глубоко структурированным городом. Он не обязательно всегда будет законопослушным: он может выбрать штраф, – но сделает это сознательно, а не на авось, и не потому, что все кругом ничье.
Ребячествующий гражданин хочет воли: он доволен халявой, отсутствием правил и безнаказанностью.
Чем менее структурировано общество, тем больше возможностей для ребячества. И тем больше оснований у власти для патернализма.
Возникает вопрос: уместно ли в таких обстоятельствах требование политической эмансипации?
Не правильнее ли вначале, пользуясь отеческой властью, выстроить город во всех его измерениях? И воспитывать граждан в добром наказании до взросления, озаботившись соблюдением уже принятых норм и правил?