Задержка

--
bad-habbits.posterous.com
--

Тем вечером мы встретились, чтобы поговорить. Поговорить нужно было давно, это как-бы назревало, ждало момента, что-то нерешенное, невысказанное томило и давило, мешало, создавая неприятную тяжесть в груди и зуд изнутри головы. Это было как хронически незавершенное дело, которое постоянно откладываешь и откладываешь снова, каждый раз все с большей брезгливостью и в своей слабости надеешься, что все так или иначе устаканится само-собой. И вот мы все тянули, все никак не решались. Я — потому что был слабый, не любил тяжелых разговоров и противоречий, даже тем вечером, по пути в кафе, я удобно спрятался за заботливостью: она как раз уезжала к родителям на выходные и я решил, что расстраивать ее ни к чему, зачем эти серьезные, откровенные разговоры, зачем сейчас. Она? Мне трудно сказать — должно быть не верила в то, что ее слова, ее очередные слова по каждому из пунктов интересующего нас списка вопросов, могут что-то изменить. Не хотела меня задеть, жалела меня. Подозреваю, что она ждала, что инициативу проявлю я, как мужчина — я же делал вид, что только подозреваю, что не понимаю, хотя, конечно, это была игра, я все понимал, всегда понимаю и чувствую слишком много, слишком хорошо, чтобы прикрываться толстокожестью.

Но вот накануне как-то так получилось, что нам обоим со всей очевидностью стало ясно, что наши отношения уже очень долго находятся в подвешенном состоянии. Я хотел встречаться и ни о чем не думать, ей было одиноко и неспокойно. Ей хотелось, чтобы кто-то большой, сильный и мудрый был рядом. Я не был большим сильным и мудрым и не был, как выяснилось, даже взрослым. Я-то, как мне кажется, считал себя взрослым. По крайней мере мне казалось, что я уже повзрослел, что вот это явление, этот процесс — взросление — уж точно со мной произошло. Что ж, похоже, если речь идет обо мне, я не могу быть ни в чем уверенным. Я всегда удивлялся тому, что она называла меня мальчишкой. Она говорила, что я мальчишка во всем — в том, как пытаюсь держаться за свое личное пространство, в том, как мы гуляем вместе по городу, в том, как мы занимаемся любовью. Я не обижался, нет, просто удивлялся, хотя что мне действительно стоило бы сделать, так это подумать над ее словами.

Подозреваю, что тысячи и тысячи разных пар за последние десятилетия вот так вот встречались, предваряя встречу кто ссорой, кто тяжелыми раздумьями, кто тихой грустью, встречались дома, встречались в парках, встречались в кафе. Мы встретились в суши-баре — без особой причины, просто это было единственное приличное заведение, удобно расположенное относительно места жительства каждого из нас. Хотя нет, тут я немного лукавлю — к моему дому это не в меру дорогое заведение было ближе и мне иногда, когда я об этом думал, даже было чуточку неловко.

Я предчувствовал этот разговор, я имею в виду, что как-бы заранее переживал, как это будет. Пока я шел от остановки к ресторану, внутри у меня, где-то в области живота, проявилось такое легкое неприятное чувство, чертовски напоминавшее чувство, с которым я в возрасте 18-ти лет входил в комнату к родителям после того, как обнаружил у себя на столе собственный же дневник, раскрытый на странице с красочным описанием злоупотребления марихуаной среди товарищей по летней школе английского в городке Хастингс, Великобритания. Это оно — неповторимое ощущение предстоящего тяжелого разговора с небезразличным тебе человеком.

Она ждала меня внутри, выглядела она, как обычно, неплохо, ну а я был, как обычно, простужен. Как обычно, я ничего не сказал по поводу ее внешнего вида — не знаю, почему, но я так устроен, мне трудно делать комплименты женщинам. Мы просмотрели меню и сделали заказ, в ожидании еды мы попытались поболтать о том и о сем, но получилось у нас плохо. Очень скоро — знакомое напряжение наших встреч, когда повисало понимание, что говорить нам сложно, что говорить нам друг с другом не очень интересно, а просто сидеть и смотреть друг на друга, наслаждаться обществом, присутствием — нет, мы слишком нервные для этого, рано или поздно кто-то не выдерживал и все портил, часто это был я. И мы снова начинали пытаться говорить, но уже натянуто, неестественно. Я отмалчивался, а когда говорил — пытался чтобы мои слова звучали рафинировано и чтобы каждая фраза была полна смысла. Никак не могу принять идею, что люди общаются, произнося множество глупых и незначительных фраз. От этого я казался высокомерным, она злилась.

Принесли еду, официантка оставила нас в покое, вот как раз тот момент — уже позади первая попытка создать разговор, уже позади трудности, уже сложилось напряжение, началась вторая фаза. И вот, я начинаю говорить, я имею в виду говорить — я даже сам удивляюсь, зачем, ведь это как раз то, чего я пытался не делать. Маленький поступок. Я извиняюсь, я говорю, что мне очень жаль, что я такой, какой есть и что это, а точнее то, чем я не являюсь, заставляет ее страдать, а точнее не приводит к тому, чтобы она не страдала. Я рассказываю ей, что не скучаю, ни за кем, даже за родителями, я рассказываю ей, что когда я был несколько месяцев в Германии, я совершенно, абсолютно, не скучал за своими родителями, своей сестрой — когда под конец моего визита позвонила мама и я сообщил ей об этом, она расплакалась. Я говорю, что я не умею делать комплиментов, что это во мне на каком-то физиологическом уровне, мне трудно говорить теплые слова, мне приходится буквально выдавливать их. Конечно, я пытаюсь подать все это несколько сглажено, не обидеть, но выходит у меня это, по-моему, не очень. Я говорю, что мне жаль, что ей плохо из-за меня, мне жаль, что ей одиноко. Я понимаю, что уделяю ей мало времени — это справедливый упрек, я принимаю его. Прости, но так и будет дальше. Прости, мне нужно много времени, много времени на развитие, много времени на себя. Я пытаюсь выстроить баланс, баланс между тобой, своими родителями, самосовершенствованием. Я говорю это. Я говорю, что для меня сейчас на первом месте я, что мне хочется просто встречаться, что меня это устраивает. Я говорю все это очень осторожно, как бы медленно отпуская фразы, опуская бумажные кораблики на воду, стараясь сделать их по возможности нейтральными и пока я говорю, внутри у меня медленно образовывается пустота, такое сосущее ощущение. Я не рассказываю только об одном — что через год я собираюсь уехать в Германию, на два года, а может быть и на более длительный срок. И почему я так гадко себя из-за этого чувствую?

И вот мы сидим, мы говорим, она стойко переносит все, что я преподношу хотя и видно, что ей грустно. Она говорит, что у нее такое ощущение, что она встречается с ребенком, что нам по семнадцать лет и мы гуляем, держась за ручку, но дело в том, что нам не по семнадцать, а ближе к тридцати. Она говорит, что чувствует, что ей ближе к тридцати, что она во многих отношениях чувствует себя более взрослой, чем я и что я — ближе к семнадцати. Она грустна, она печальна и даже как-то обречена, она спокойна. Она говорит — встречаться, какое глупое слово, но пускай. Она говорит — я не знаю, можно ли на тебя положиться, я не знаю, как ты поведешь себя в сложной ситуации. Какое-то время мы молчим. Я размышляю. Мне неудобно и почему-то неприятно. Я говорю:

- Приведи пример сложной ситуации.
- Пример? Например, у меня задержка уже четвертый день, твои действия?

То, как она это говорит, это как-то странно, это привлекает мое внимание. Происходит примерно следующее, происходит очень быстро, происходит в моей голове: я искренне думаю, что это гипотетическая ситуация, что это просто вопрос, и в то же время я понимаю, что это не просто вопрос, что это реальность, что это здесь и сейчас, что ей страшно и что именно поэтому сказала это так, как сказала, что это только подано как простой вопрос, подано в ожидании моей помощи, в ожидании моего понимания. Я скрываю это понимание от самого себя, я убеждаю себя в том, что я ничего не понял, я делаю это очень быстро. Я мямлю что-то типа «Нууу... Так сразу сложно сказать.» Повисает пауза. Какое-то время мы молчим, пока можем, пока это молчание еще не начинает звенеть. Потом мы пытаемся разговаривать, мы делаем вид, мы делаем вид, что все хорошо.

- Ты знаешь, я уже давно поняла, если мужчина не пользуется презервативом, то положиться на него нельзя. Ты помнишь, как я повернулась и ты сразу кончил? Ты успел вытянуть — на этот раз, хотя еще посмотрим, но что, если в следующий раз не успеешь? Побежишь в аптеку за «Постинором»? Если так, о такая тебе и цена — упаковка «Постинора». Вот и все твое развитие, все твое самосовершенствование.

И она делает такой узнаваемый жест рукой, вроде как: мне все это до ужаса надоело. Я помню, как я отшутился — хотя она, конечно, была права. Я постоянно думал об этом, я знал, что эта дрянь вредна для здоровья, но тем не менее не хотел утруждать себя презервативом — надеялся на свое умение. Мне сделалось как-то совсем погано.

Странно, но спустя какое-то время мы даже смогли поболтать, просто так, ни о чем. Такое впечатление, что мы оба нанесли свои удары и теперь нам необходимо было отдохнуть. Мы еще немного посидели и я проводил ее до метро.

Я решил проветрить голову, слишком много в ней было всего, и пошел домой пешком, было холодно, моросил мелкий дождик, но я как будто одеревенел и не обращал на него внимания. Шел я долго: вдоль трамвайных путей, мимо прохожих, лиц которых я не разбирал, мимо круглосуточных магазинов с пивом. Рядом останавливались автомобили и маршрутки, люди куда-то спешили, кто-то прикуривал сигареты, а кто-то бросал окурки в лужи. Чем дальше, тем реже становились встречные и в конце концов я осознал, что уже довольно иду по пустой и мокрой октябрьской аллее, поеживаясь при порывах ветра и то опуская глаза на слабо светящийся оттенками желтого асфальт, то поднимая их на изгиб аллеи впереди. Я думал о том, почему я вру, вру себе, почему, несмотря на то, что я пытаюсь жить лучше, стать лучше, я малодушен и слаб, о том, что я во сто раз хуже нее, почему я лицемерю. Ведь я все прекрасно понимал, все понимал... Я шел так и размышлял и внезапно я осознал, что, пожалуй впервые в своей жизни, я совершил серьезную, взрослую ошибку. Я понял, что не прошел тест. Я почувствовал это, как... как внезапное озарение, как удар, мне даже показалось, что в самом воздухе что-то переменилось. Это было какое-то неприятное зудящее ощущение в голове, моя мысль металась в поисках выхода из положения, пыталась найти убедительные доводы в пользу того, что я все неправильно понял, пыталась извернуться, убедить меня, что я мог все неправильно понять, а потом, отчаянно — пыталась найти решение — и не находила его, не находила выхода. Ничего изменить было нельзя, я имею в виду, что это было как прозрение, я знал, что на этот раз проебал по-крупному и в первую очередь перед самим собой — и мой разум не хотел уживаться с этим. И вот я постоял какое-то время, а когда я немного успокоился, то просто поигрался с этим ощущением, позволил себе прочувствовать его до конца, ведь оно было таким новым.

Помню, потом я еще подумал, почему же я не звоню ей, не пишу, не обещаю, не убеждаю ее не волноваться и не говорю, что я всегда ее поддержу, не брошу? И еще я подумал, а почему я об этом подумал, почему я думаю об этом, почему я это ощущаю, всегда ощущаю, но почему же я не звоню, вот в этот самый момент? Но я не позвонил, не позвонил и утром - все выжидал.

А днем она написала мне, написала, что я могу не беспокоиться, что у нее начались месячные. Вот так все это и закончилось.