Партизаны на озере Ханка

Военнослужащих запаса, призванных на
сборы,в народе называют «партизанами».

      Мы стоим на палубе теплохода, который, разваливая на две части огромные волны, монотонно и плавно покачиваясь с носа на корму, упорно держит курс на Владивосток. Мы, это я, и мой товарищ, Валерий Шевченко. Мы с ним офицеры запаса, и на этом теплоходе мы не одни. В каютах второго класса, в которых нас разместили, вторые сутки, страдая от морской болезни, «лоском» лежат еще около тридцати человек наших товарищей, жителей Камчатской области. Валерия, и тех, остальных ребят, я знаю со вчерашнего вечера. Где они до нашего с ними знакомства работали, и чем занимались до этого, я не знаю, но за время нашего путешествия, мы все друг о друге узнаем. Валерий, молодой человек, лет двадцати пяти, среднего роста, узколиц, носит очки, в какой-то старомодной оправе, а ромбик на лацкане костюма, говорит о том, что работает он, скорее всего учителем или бухгалтером. Как выяснилось позднее, он действительно работал в обкоме комсомола экономистом отдела.
       Еще часа два назад, он тоже пластом лежал на койке, страдая от этой изнурительной болезни, но я поднял его с трудом, и мы, шатаясь от качки, придерживаясь за стенки, прошли в ресторан, где он с трудом «одолел» тарелку борща, и ему «полегчало» . Меня морская болезнь не мучила абсолютно, и я подумал с гордостью, что во мне пропал моряк, этакий «морской волк», и как пел Владимир Семенович: - «… Мне суждено по суше шагать, значит, мне не ждать подмоги. Никто меня не броситься спасать, и не объявит шлюпочной тревоги!...».
    На палубе было пустынно. По судовому радио было передано о шторме в пять баллов, и о запрете выходить на открытую палубу. Сильно штормило. Огромные волны катились мимо судна. Белые барашки на верхушках волн срывало порывами ветра. Темно-серая пелена заслоняла горизонт, за которым далеко-далеко, должны находиться Соединенные штаты Америки, наши вероятные противники, если говорить военным языком. Черные тучи, причудливой конфигурации, сливаясь в небольшом отдалении, с такой же черной водой, пугали своей непредсказуемостью. По правому, западному борту по ходу судна, между разрывами облаков, чуть-чуть просматривалась зубчатая полоска Курильских островов. Огромное судно, встречаясь с очередной водяной горой, вползая на нее, скрипело, палуба медленно поднималась вверх, а потом также медленно, как бы нехотя опускалась со скрипом вниз. Где-то там, глубоко, в чреве корабля, монотонно гудели судовые машины, которые вращали огромные винты, перемалывающие серую студеную воду в широкий пенистый шлейф, разделяя бушующий океан на две части.
     Надо несколько слов сказать о нашем судне. Когда-то оно называлось «Герман Геринг», и было гордостью немецкого флота. В войну здесь готовили морских офицеров, а после войны, вместе с другими крупными судами, они стали собственностью нашего государства. Теперь его имя было «Ильич», и он совсем недавно прибыл после капитального ремонта к порту приписки. Мне, никогда не видевшему морских пассажирских судов, внутренняя отделка ресторана, баров и многочисленных холлов, казалась очень красивой. Позолота, картины, внутреннее убранство кают, а также вместительная кают-компания,  своего рода корабельный клуб, были отделаны на совесть. Корпус судна был клепанным, и шесть рядов заклепок соединяли наложенные внахлест 8мм. листы прочной стали.
Даже на первый взгляд было видно, что все на этом корабле  сделано надежно и продуманно. «Все же умеют немцы делать продукцию», - не совсем патриотично подумал я про себя.
    - Как себя чувствует Алексей? – прокричал я на ухо Валерию. Тот, поправив очки, неопределенно махнул рукой.
     Наш отход из родного порта, по русской бесшабашной традиции, не обошелся без казуса. Еще там, стоя на земле в ожидании посадки, мы сбросились и купили водки, много водки. На судне она дорогая, объяснил нам питерский товарищ, имеющий опыт морских путешествий, а потому не стоит зря тратиться, переплачивая в два раза. Тем более, дорога дальняя, знакомств и разговоров будет много,  а как, разрешите вас спросить, обойтись без выпивки-то? Все должно быть «по-людски», и мы русские люди, а не какие-то эфиопы или французы.
        Нас, офицеров запаса из Елизово, сопровождал майор Николай Иванович, невысокий полноватый мужчина, лет сорока. Согласно приказу министра обороны, офицеры запаса Камчатки, Чукотки, Магаданской и Амурской областей, а также Приморского края, направлялись на двухмесячные офицерские сборы на советско-китайскую границу, где должна быть сформирована, как нам сообщили по большому секрету, танковая армия. Как выяснилось уже потом, по приезду к месту нашей дислокации, в село Троицкое, мы, семьдесят пять замполитов танковых рот, должны пройти переподготовку, в базирующемся там танковом полку, и в других пунктах Приморья.
    Нас расселили по каютам второго класса, которые находились на уровне верхней палубы, по четыре человека в каждой. Сели за стол, а Николай Иванович, наш майор, по-отечески пожелал нам счастливого пути и скорейшего возвращения домой. Советско-китайские отношения в ту пору, были довольно трудными, и даже можно прямо сказать, непредсказуемы. Как бы мы, молодые в ту пору мужики, не «хорохорились», но в глубине души было тревожно. Очень резко, дружеские, даже, сердечные отношения между нашими народами, сменились враждебными, злобными выходками со стороны китайских «товарищей». Казалось, что еще совсем недавно в ходу была популярная песня:, «Москва- Пекин, Москва – Пекин! Идут, идут вперед народы…». И вот итог. Драки в поездах и на приграничных станциях, кровопролитные бои на острове Даманском и в других местах, вызывали в нашем народе тревогу и смутное  предчувствие беды. А, мы-то, четыре замполита ехали как раз туда, на Ханку!
     Ну, а пока, мы сидели в каюте, выпивали на «посошок», шутили. Выпив еще по одной стопке, майор поднялся, а я пошел его проводить до трапа. Еще одно рукопожатие и Николай Иванович уже на пристани, а матросы начали подъем трапа. Два буксира, начали медленно отводить наше судно от причальной стенки. Теплоход нехотя отходил от приютившей его пристани, малочисленные провожающие махали приветственно руками.
Зайдя в каюту, я сообщил:
   - Все, господа офицеры! Поехали. Идите, и посмотрите в последний раз на город.
   - Как поехали? Куда…?- сорвался с места один из присутствующих, ударившись головой об верхнюю полку.
   -  Как провожают пароходы, совсем не так, как поезда…- пытался пропеть я, но все уже выскочили из каюты, а следом за ними, почувствовав неладное, выскочил и я. Первое, что я там увидел, как два дюжих матроса держали за руки нашего компаньона, который пытался вырваться, а боцман открывал железную дверь в какую-то кладовку, куда его потом и водворили.
    - Ребята? Что случилось-то? Объясните, пожалуйста!
Все от меня отмахивались, а вахтенный начальник сердито сказал:
    - Все вопросы к капитану, а сейчас прошу покинуть палубу и разойтись по каютам. «Кина не будет пока, а опосля увидите»,- не очень дружелюбно пообещал начальник.
 Валерий и Рудольф побежали к капитану, а мы пошли в каюту. Корабль наш уже вытащили из «ковша» на чистую воду, буксиры круто развернулись и, деловито рыхля за кормой воду, пошли по своим делам, басовито прогудев на прощанье.
    - Слушай, парни? А, что происходит-то? – опять спросил я у мужиков, оставшихся в каюте.
    - Что, что! Жопа, вот что. Леха-то провожал Валерку и Рудика. Засиделся и нас не предупредил. Мы думали он один из «наших». А, ты тоже не мог его вместе с майором «сплавить». Хотя, откуда ты мог знать!
Он у них, у Валерки и Рудольфа, начальник. Начальник финотдела обкома комсомола!
   - Да, дела! Ну, и что теперь будет? –  озадаченный  услышанным, поинтересовался я.
   - А, хрен ее знает, что будет, - пробурчал Анищенко, срывая зубами пробку с бутылки. – Придут мужики и расскажут, что и как.
Мы еще не успели выпить, как в каюту вошли Валерий, Рудольф и Алексей. Потеснились, сели молча. Обхватив голову руками, чуть-чуть покачиваясь из стороны в сторону, сидел Алексей. Мы тоже замерли со стаканами в руках, не зная, что предпринять.
    - У меня же, мужики, ключи от сейфа, а в нем грамоты, призы и первомайские подарки нашим детям…! Вот угораздило, так угораздило! – дрожащим голосом проговорил Алексей.  – Нет, надо же быть таким «дебилом», чтобы сотворить такое!  Кто мне теперь поверит, что я не был пьян, как поросенок, и не валялся под кроватью в каюте! О…о!
    - Ладно, ребята, давайте выпьем сначала, а потом я скажу, - вступил в разговор Александр Семенов, на вид самый старший из нас. Как потом мы узнали, он работал начальником цеха на судоверфи.
    -  Во-первых. Тебя, Алексей, видел капитан. Если он мужик, а не «маргарин», может подтвердить, что ты был трезв. Во- вторых:- подарки и грамоты. Я, уверен, что есть дубликаты ключей, и сейф откроют. Ничего страшного здесь нет. И третий момент. Нужно отбить телеграмму, и, желательно, поподробней объяснить в ней сложившеюся ситуацию. И не падай духом, это самое главное. В жизни все может случиться. Потом, по прошествии какого-то времени, сам будешь смеяться. А, сейчас, давай пригуби. Поехали!
        От его деловитой, неторопливой речи, и солидного внешнего вида, всем стало легко, люди одобрительно загудели. Алексей, казалось, посветлел лицом, и отчаянно махнув рукой, выпил. Прошло напряжение первых минут, и Валера Шевченко рассказал, что встретили они здесь на судне бывшего обкомовского работника, который в данное время служит первым помощником капитана «Ильича», и он помог «разрулить» ситуацию. Проезд Алексея нужно оплатить до Владивостока, а телеграмму дадут позднее. Еще он рассказал, что лоцманского сопровождения не было, и «ссадить» Леху на лоцманский катер, возможности не было. Вот так и «пошлепали» мы, во Владик, везя на борту случайного пассажира, который вместо первомайских праздников, зажигательных речей и вручения грамот, томился в каюте, деля одноместную койку со своим подчиненным,    мучаясь от приступов морской болезни,  и своего непредсказуемого будущего.
    - Пойду-ка я в ресторан, и принесу мужикам «борщица»? – сказал я Валерию, когда изрядно замерзнув, мы вернулись в каюту. Валерий тоже изъявил желание сходить со мной. Он окончательно оправился от болезни, лицо на ветру порозовело, а нос покраснел.  Наши коллеги, «партизаны», с позеленевшими лицами лежали, и, судя по всему, даже не пытались принять вертикальное положение. Мы открыли окно, (в каюте второго класса иллюминаторов нет), проветрили каюту, и пошли в ресторан. Не так-то просто при боковой качке, пройти по многочисленным коридорам огромного корабля, держа в руках поднос с четырьмя чашками жидкости. Правда, в подносах сделаны отверстия, куда заходит чашка, а это, естественно, упрощало доставку борща в каюту. Когда мы вернулись из ресторана, в  каюте было очень прохладно, доносился вой ветра и стук капель по настилу палубы. Приведя все в порядок, силком, другого слова не подобрать, заставили ребят подняться и поесть.  Народа на судне было мало. В ресторане всегда было пусто, поэтому готовили пищу отлично, по-домашнему. Горячий, вкусный борщ сделал свое дело. Ребята пошли мыться и чистить зубы, брились. Защитники рубежей нашей родины, «партизаны», постепенно приходили в «боевую» готовность. Постепенно зашевелились ребята из других кают. Если наша каюта была чисто «замполитской», то наши соседи готовились на командиров танковых взводов, и во Владивостоке наши пути с ними расходились. Они тоже потихоньку стали выходить  на палубу, чтобы проветриться на свежем морском воздухе, посмотреть на огромные волны, причину их «болезного» состояния. Гулял на палубе и Алексей. По его виду и поведению, можно было судить, что он смирился с уготованной ему судьбой. Конечно, карьера «комсомольского бога» в данное время закончилась, но «своих» обкомовская команда просто так не бросит. Лом и лопата, как инструмент перевоспитания, ему явно не грозили, но урок этот запомнится Лехе надолго.
     Пошли третьи сутки. Шторм постепенно утихал, и волны были уже не такими огромными и страшными.
 Заметно расширилась линия горизонта. Справа по борту, четко проступали синеватые зубцы Курильских островов, к которым мы постепенно прижимались. Здесь, на этих островах, как говориться «У черта на куличках», живут люди, наши люди. Эта часть нашей страны, наша родина. Сколько крови было пролито за эти унылые и мрачные гористые зубцы?  Где-то здесь, из холодной воды, торчит остров Шумшу, который в августе сорок пятого освобождали от японцев наши моряки и солдаты. К штурму этого хорошо укрепленного острова, наши военные не были особенно подготовлены. Не было мощной авиационной поддержки, не было и военных кораблей с мощной артиллерией, способной подавить огневые точки противника. Старые десантные корабли и другие суденышки с десантом, были отличной мишенью для  подготовленного к штурму неприятеля. Даже прорвавшись через шквальный огонь японской артиллерии, наши корабли не могли близко подойти к берегу, а поэтому, на глубокой воде, обвешанные оружием и снаряжением, люди просто тонули, так и не сумев добраться до берега. Людские потери до сих пор никто не подсчитал, да и подсчитывать, по-видимому, никто не собирается. Были и герои, да и как без них обойтись. Их имена начертаны на скромных обелисках в Питере и Елизово. В честь их названы улицы и школы, и народ наш помнит славных своих сынов.
   К концу  третьих суток, шторм «утихомирился», подул теплый ветерок, на западе, сквозь редкие тучи, проглядывало солнце. Теплоход наш, «Ильич», все еще плавно, с носа на корму, покачивался, словно не замечая окончания шторма. Гуляли по палубе люди, измученные морской болезнью, бодро звучала музыка. По радио сообщили о предстоящем концерте, который будет представлен силами судового коллектива. Концерт понравился всем присутствующим, так как исполнение концертных номеров было очень даже профессиональным. Особенно хорош был инструментальный ансамбль. И что удивительно! Все артисты были членами экипажа корабля. Был тут и судовой электрик, и сварщик, и штурман, а также девушки из обслуги и ресторана.
     Первого Мая мы проходили Сунгарский пролив. С зеленоватым отливом вода Японского моря, без единой морщинки на поверхности, словно застыла, и только форштевень нашего корабля, беспокоил изумрудно-зеленое покрывало морской глади, гоня впереди себя волну. Проплывали мимо нас небольшие рыболовные шхуны, с красноглазым японским флагом, в отдалении от нас, встречным курсом, шел большой пароход, наверное, танкер, с мазутом для Камчатки.
     На следующий день, в полдень, мы пришли во Владивосток. По узкому коридору бухты Золотой Рог, поддерживаемые двумя буксирами, мы на своем огромном теплоходе, въехали, казалось», прямо в улицы города. Владивосток, окруженный со всех сторон горами, расположился со всех сторон бухты, густо заставленных большими и маленькими судами и суденышками, среди которых выделялись своими стройными очертаниями, корабли военно-морского флота. В честь праздника, на кораблях  от легкого ветерка колыхались флаги расцвечивания. Было очень тепло. Легко, по летнему одетые люди, гуляли по празднично украшенному городу, а возле железнодорожного вокзала, построенного в стиле русского зодчества, блестя на солнце трубами, играл оркестр. 
   Сдав свои нехитрые пожитки в камеру хранения, мы пошли гулять по городу, приобретя перед этим билеты до станции нашего назначения.  Валера поехал провожать в аэропорт своего незадачливого коллегу. Пришлось оплатить Алексею свой незапланированный вояж до Владивостока, и еще покупать билет на самолет до Петропавловска. Хорошо, что у Валерки были деньги. После сборов он уезжал в отпуск на родину, в Ленинград. Зашли в краеведческий музей, и были шокированы увиденным. На стендах лежали личные вещи солдат и офицеров, убитых в ходе боев на Даманском. Окровавленный китель старшего лейтенанта Бубенина, солдатские ремни, распоротые штыками, «видно так добивали раненых», простреленная в упор каска. Тут же лежали бутылки из под водки, которую для «храбрости» пили китайские солдаты перед провокацией. Все увиденное в музее, не знаю как на кого, а на меня подействовало угнетающе. Невольно задаешь себе вопрос, а что еще может произойти в дальнейшем?  «Какого черта мы поперлись в этот музей, накануне поездки, как раз в те края, где это все произошло»,- спрашивал каждый сам себя, выходя из музея.               
     Вечером мы сели в поезд и тронулись к месту нашей службы, а именно в село Троицкое, расположенное недалеко от советско-китайской границы на берегу озера Ханка.
    На следующий день в полдень, наш поезд остановился возле блок-поста, в довольно пустынном месте. Голые, безлесные холмы окружали это место со всех сторон. Будка путевого обходчика, две избушки с сараями и штабелем сложенных шпал, на котором сидел и курил мужик, вот и все, что мы здесь увидели. Мужик этот, путевой обходчик, рассказал, как пройти в часть, показав при этом, кратчайший путь через танковый полигон. Пройдя небольшой взлобок, изрытый танковыми гусеницами, потом по улице военного городка, мы подошли к воротам части, украшенных красными звездами. Из караульной будки вышел сержант и, не требуя документов, показал нам, как пройти в штаб полка. Сразу бросилось в глаза то, что за порядком в полку следят. Дорожки посыпаны красноватой дресвой, все, что нужно покрашено и побелено. Возле штаба, через определенные промежутки, стоят щиты, с изречениями из воинских уставов. Мы все когда-то служили, и все это нам знакомо. Когда сдали документы, то дежурный офицер, принявший нас, попросил подождать майора Кузьмичева, который будет нашим непосредственным  начальником, и он введет нас в курс дела, пообещал дежурный.
    - Майор Кузьмичев. Начальник сборов офицеров запаса. Николай Иванович,- бодро, даже весело представился офицер, невысокого роста, пухлощекий, отдаленно похожий на артиста Евгения Леонова. Защитная гимнастерка плотно обтягивала небольшое «пузцо», но выглядел он молодцевато, глаза весело блестели, и сам он был настроен доброжелательно и сразу же располагал к себе.
      - Сейчас я введу вас в курс дела, покажу место проживания…
   -- Нет! – смеясь говорил майор, - в гостинице вы жить не будете, а будите вы спать на свежем воздухе, в условиях, как у нас говорят в армии, приближенных к боевым! Короче говоря, в палатках. Место нам отведено, и все что нужно, ну может не совсем все, приготовлено. Дальше.  Палатки вы поставите сами, а для этого к вам прикреплен сержант…
    -- Кстати, вот и он. Зовут его Серега. Как там, сержант дела? Все нормально! Вот и хорошо. А теперь, за мной. По дороге, и там, на месте, все уточним.
      Мы пошли за нашим начальником и сержантом Серегой, которые привели нас на широкую площадку за оградой полка, которая располагалась на обрывистом берегу озера Ханка. Из-за низкой облачности и пелены тумана или дымки, противоположный берег не просматривался. Лежали кучей настилы, колья и свернутые в рулон палатки.
    - Вы, значит, с Камчатки? Хорошо! Самые дальние, приехали первыми.
    --Итак, камчадалы? Ставьте себе палатку. Серега вам поможет, и можете идти на вещевой склад за обмундированием. Вечерком я забегу вас попроведать. К слову сказать. Я командир танкового батальона кадрированного полка. Что это такое, вам объяснять не надо.               
     Говорил майор, Кузьмичев Николай Иванович, хорошо поставленным, командирским голосом, четко и внятно. Чувствовалась в нём, в этом низкорослом, пузатеньком человеке, напористость и сила воли. «Этот майор всегда настоит на своем, военная «косточка»,- решили мы, и не ошиблись.  Палатку мы поставили быстро, а Сергей нам показал вещевой склад, где мы получили вещевое имущество. Старшина, неразговорчивый здоровяк, с усами, которые скобкой опускались на квадратный подбородок, выдал нам все, что положено, а потом высыпал на стол из мешка кучу мятых офицерских погон времен Великой отечественной. На наше недовольное роптание по этому поводу, никак не отреагировал. Напоследок достал из коробки горсть зеленых звездочек, высыпав их кому-то в пилотку. Наши смутные надежды на то, что нас оденут во что-то офицерское, не оправдались.
      Сергей привез и расстелил в палатке наши постели, аккуратно заправив их синими солдатскими одеялами. По старой  армейской привычке, начали пришивать подворотнички. Сержант Серега сидел тут же, скупо отвечая на наши расспросы, а характеризовать наших будущих командиров, уклончиво отказался. «Сами скоро узнаете», плутовато улыбался сержант
    - Ну, а сельпо тут есть?  Где, скажем, можно купить винца, а? – спросили мы
    - Не-е. Этого тут нет. Глухо с этим делом, как в танке!
    - Да, мужики, попали мы в дыру. Застряли, как  говорят, в «овчинном рукаве».
    - Срочную службу проходил я в Приморье. Возле Уссурийска, - начал рассказывать я.
Хотелось мне попасть на запад, Европу посмотреть, я сам – то из Иркутска, но не вышло. Много парней моего призыва служили в Германии, в Австрии и, на худой конец, в Польше. Да, пусть даже, где нибудь в Смоленске, или в Тамбове, без разницы. Нет, привезли сюда. Глупость какая-то была. Иначе не назовешь. С Дальнего Востока везут служить на запад, а с запада везут сюда. В чем дело, я лично, до сих пор, не пойму?
     - Где, где, а глупостей в нашей армии хватает,- вздохнув, сказал Семенов               
Договорить он не успел. Откинув полотно, в палатку влез до пояса офицер с погонами подполковника, громко матюкаясь.
         - Вы что, бл…, курилку тут устроили. А, ну вышли из палатки, и построились! Вы, что палатку решили сжечь, мудаки? Она четыреста рублей стоит! Пошевеливайтесь быстро!               
 Мы немного опешили, и натянув гимнастерки, в трусах и сапогах на босу ногу, вылезли из палатки. Худощавый подполковник, продолжая яростно материться, нервно размахивал рукой перед нашими лицами. «Видок» у нас был довольно комичный. Четыре мужика в трусах и гимнастерках, походили на пленных, приговоренных к расстрелу. В студии имени Грекова, по-моему, есть картина с подобным сюжетом. Поток брани прервал, как всегда рассудительный и невероятно спокойный, Семенов Александр. Пытаясь застегнуть верхнюю пуговицу гимнастерки, он спокойно, не повышая голоса, спросил офицера:
    - Вы не могли бы представиться, а нам узнать, от кого мы слышим оскорбления?
    - Я командир полка, подполковник Смирнов.
    - А я лейтенант запаса Семенов. Там, у себя дома, я работаю на судоверфи начальником цеха. У меня такая привычка. Утром, придя на работу, я сначала здороваюсь с людьми, и если нахожу недостатки, то делаю им замечания, не прибегая к мату. Ругань, а тем более мат, самое последнее дело, особенно при общении с подчиненными…
Странное  дело, но офицер как-то сразу успокоился, поправил на плече портупею, и уже вполне спокойно, сказал:
     - Тут у нас, на днях, солдаты-запасники, спалили по пьянке две палатки, вот я и не выдержал. Я извиняюсь, но курить в палатках, запрещаю. Будет отведено место для курения, и майор Кузьмичев это приказание  получит.
     - Товарищ подполковник? Нам хотелось бы узнать, где мы сегодня можем поужинать? – опять заговорил Семенов.
     -  Объясняю. Дня два или три, вы будете питаться в солдатской столовой, но по нормам установленных для офицеров запаса. Потом, когда помещение, которое мы устраиваем для вашей столовой   будет готово, будете питаться отдельно. Все ясно? Хорошо, больше вопросов нет. Ваш непосредственный начальник, майор Кузьмичев. Да, вот еще что. Еще раз извините, за то, что накричал. Нервы, знаете ли.
На этом наше знакомство с командиром полка Смирновым, закончилось. Начало нашей военной службы назвать позитивным, язык не поворачивался. По истечению некоторого времени, мало-мальски освоившись со службой, мы придем к печальному выводу: армейские порядки изменились, причем очень существенно, а самое главное, не в лучшую сторону. Неуважительное отношение к подчиненному, оскорбительная брань и унижения человека, наблюдались нами повсюду и являлись, чуть ли не нормой поведения. И в наше время, во время прохождения срочной службы в пятидесятых годах, тоже не все было ладно, но все же не так явно и вульгарно. Об этих изменениях в армии мы поговорим позже и попробуем дать им оценку.
            Вскоре, группами и поодиночке, стали прибывать другие офицеры запаса. Первыми были парни из Амурской области, два директора школы,  райкомовский работник, ветеринар, агроном и зоотехник. Им повезло, и они поселились в нашей палатке, остальные прибывшие «партизаны», взялись за установку своих палаток. На следующий день прибыли люди из Магадана и Чукотки, а последними, приморцы.
   Вся наша команда была разбита на три взвода. Командиром первого взвода назначили меня, а старшим всей команды, лейтенанта Семенова Александра Васильевича. «Старшой», так стали называть мы его. Наша палатка стала штабной, этаким «партизанским» штабом. Здесь находилось расписание занятий, график дежурства, сюда постоянно заходил наш «командующий», майор Кузьмичев. Надо прямо сказать, что нашему присутствию на этих сборах, не особенно были рады, и смотрели на нас, как на излишнюю обузу. Как на родственников, приехавших из деревни в город, да так и задержавшись здесь, по своей деревенской наивности, на неопределенное время. Если первое время занятия проходили по плану, то через две недели все пошло через «пень и колоду», тем более, что полк готовился к окружным учениям, ждали со дня на день, приезда министра обороны Гречко, так что возиться с «партизанами» было особенно некогда. Нас это обстоятельство не особенно расстраивало. Мы были предоставлены сами себе. Заядлые рыбаки ходили рыбачить, а парни из Владивостока, обнаглев, по несколько дней куда-то отлучались по своим делам. Однажды мы поехали в Камень-Рыболов, районный центр Ханкайского района. Постояли у памятника шестнадцати воинов, погибших в недавнем конфликте с китайцами, и похороненных здесь в братской могиле. После зашли в ресторан «Лотос», и по большому блату, благодаря шустрому инженеру из Владивостока, уроженцу этих мест, достали несколько бутылок перцовки, выпили за упокой души убиенных воинов. Районный центр, Камень-Рыболов, представлял из себя, в то время, большой поселок, как и тысячи других районных центров нашей страны. На центральной площади стояло здание райсовета, и вполне естественно, здание райкома партии. Был кинотеатр и Дом культуры, а с недавнего времени на площади появились обелиски, под которыми покоились погибшие. Судя по фамилиям, погибшие были татарской национальности, или башкирской. Уже при нас, в Турьем Роге, который стоит  на советско-китайской границе, произошел обмен погибшими воинами между нашими и китайцами. Мы передали им китайского солдата, а они нам нашего солдата, бурята по национальности. Горько об этом сейчас говорить, но труп нашего парня был изуродован до неузнаваемости. Можете себе представить наше душевное состояние, когда мы молча стояли у памятника погибшим, фанерные бока которых, еще не обсохли от краски. В погожий день, с высокого берега озера, видны дымящиеся трубы цементного завода города Спасск- Дальнего, а где-то там, недалеко, изуродованный снарядами и политый кровью наших бойцов, злополучный остров, остров, который стал для этих ребят последним в их жизни. Наверное, тогда, в далеком шестьдесят девятом, появилась первая «трещина» в фундаменте наших взаимоотношений со странами народной демократии. Правда, до этих событий, в пятьдесят шестом в Венгрии, а в шестьдесят восьмом в Чехословакии, тоже были столкновения, была кровь наших солдат, и не малая, но это все выдавалась за происки наших врагов, пытающихся вернуть эти страны в «загнивающий» капитализм, вопреки воли этих народов. Всерьез эти официальные заявления нашего правительства никто не воспринимал, а наши штатные политические обозреватели (Юрий Жуков, Зорин, Шишлин, Арбатов, Г.Боровик и др.), в Девятой студии телевидения, с азартом «гнобили» проклятый капитализм, ведущий свои несчастные народы к погибели. Попозднее к ним присоединился несостоявшийся биолог Познер, который по «мосту», переброшенному через Атлантику, пытался убедить своего заокеанского оппонента Фила Донахью, в прелестях развитого социализма. Правда потом, исходя из ситуации, господин, товарищ Познер, изменил свои политические пристрастия, и недолго думая, свой журналистский «тулуп», вывернул шерстью наружу, и, объявив себя «человеком мира», (от скромности он не помрет) – начал поругивать коммунистов! Ну, что поделаешь, жить-то надо, и желательно, хорошо. «Хочешь жить, умей вертеться, - проговорил, придя в себя еврей,   когда его вытащили из под трамвая». Рассказывали в то время такой анекдот шутники.
           Резкое, враждебное отношение Китая к Советскому Союзу, неприкрытая угроза войны со стороны китайского руководства, вызывала у нас тревогу. Нашим вероятным противником в это время, был Китай. Вот он, рядом. Огромный по численности  населения, и непредсказуемый по поведению. Китайский военный округ, штаб которого находился в Харбине, (город уже был переименован) мог выставить против нас, а, скорее всего, двинуть против нас, четыреста пятьдесят тысяч солдат и офицеров!
Представляете? Впрочем, цифры эти ни кем не проверены, и можно допустить, что это просто слухи. Но, слухи-то со зловещим оттенком! Вот он, Харбин – то, рядом, а эта огромная армия направлена против Приморья. В наших штабах, наверняка, уже готовы, или готовятся карты направлений ударов! Или может быть так, как в анекдоте, который нам однажды рассказал майор Кузьмичев. На вопрос командира, взяли ли офицеры карты,   дружно ответили: так точно, по две колоды! Головной боли нашим военачальникам прибавилось, а солдаты – запасники, прибывшие в одно время с нами в кадрированный полк, (помните, наш Николай Иванович Кузьмичев, там командир батальона) занимаются усиленно расконсервацией тяжелыхе танков ИС (Иосиф Сталин). После приведения их в боевую готовность, они в срочном порядке отправляются на укрепление границы, некоторые своим ходом. Граница – то, вот она, рядом!
     На душе у нас было тревожно, но в полку все шло по плану, и каких-то заметных усилий в жизни солдат и офицеров, мы не наблюдали Правда, чаще гудели танковые моторы, все чаще проводились парковые дни. Боевые машины снимались с колодок, над парком синеватой кисеей висел дымок выхлопных газов. Еще у майора Кузьмичева, до его отъезда в командировку за пополнением, мы интересовались о месте замполита в бою. В каком танке замполит  должен находиться, ведь боевой расчет укомплектован, а мест свободных там не предвидится? Майор, с присущим ему юмором, отвечал на наши вопросы очень просто.
      - Место замполита в бою, боевым Уставом не определено. Значит, он должен поспевать везде, - и смеясь, добавлял. – Ну, раз такое положение имеет место быть, то лучше всего вам находиться при кухне!
А потом, посерьезнев, продолжал, покуривая «беломорину».
       - Статистика Великой отечественной войны, говорит: - командиры взводов, политруки, а ныне замполиты, живут на войне три дня, вернее жили. Командир роты – неделю. Мне, как командиру батальона, отмерено чуток поболе… Вот так, орлы! Переживать, я думаю, не стоит. Все в руце божией.
Много говорили о танках, и их применении в современном бою, о том, что противотанковая защита в наше время, делает танк очень уязвимой мишенью, особенно в городе.
        - И все же я не жалею, что я стал танкистом! – оживленно, даже весело, говорил Николай Иванович, похлопывая по столу ладонью.
         - Притчу, мужики, слышали о том, кто, где служит. Слышали, конечно, но я повторюсь, чтобы вас взбодрить после того, что вы тут услышали. Так вот. Умный – в артиллерии, богатый – в кавалерии, пьяница – на флоте, а дурак – в пехоте! Поняли?
А что такое танкист? То-то же! Он и артиллерист, и кавалерист! Ему, танкисту, есть на чем ездить, - и хитро засмеявшись, подмигнув одним глазом, добавил:
          - И трофеи есть куда складывать. На войне, парни, все бывает.         
   Жизнь офицеров и их семей в гарнизоне была серой и невыразительной. Череда серых будней тянулась день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Особенно плохо чувствовали себя молодые офицеры, которым некуда было сходить после службы, чем-то занять себя, а самое главное: они были лишены женского общества. На мой взгляд, сугубо гражданского человека, в армии в настоящее время, нет романтики военной службы. Казарма, парк, плац, комната на четверых в общаге, одни и те же лица, и пустота, беспросветная пустота. Легко можно представить себе молодого человека, который из шумного города, изобилующего местами для проведения досуга, скопления молодежи и развлечений, которые так любит молодое поколение во все времена, приехать в этот далекий гарнизон, хорошо осознавая, что выбраться отсюда ему придется не скоро.
     Далеким сном покажется ему сейчас то время, когда он, сверкая новенькими лейтенантскими погонами, с двумя «путеводными» звездочками на них, придерживая  левой рукой офицерский кортик, символ офицерской чести, шел по главной улице города, посматривая мимоходом на свое отражение в витринах магазинов. Из того, таинственного зазеркалья смотрел на лейтенанта, статный, молодой военный, в безукоризненно пошитой форме, с тонкой талией и широкой грудью, на которой, пока еще в одиночестве, поблескивал свежей эмалью офицерский «ромбик». Самые красивые девчата города засматривались на тебя, а ты, как и любой нормальный парень, смущался, потел затянутый мундиром и новым своим положением. Все чаще, отойдя в сторонку, снимал с головы фуражку, окованную по краям козырька золотыми дубовыми листьями, и протирал платочком ее нутро. Вечером, со своими друзьями лейтенантами, ты пойдешь на танцы в городской парк, будешь танцевать с красивыми молодыми студентками, угощать их мороженным, расплачиваясь деньгами из нового хрустящего бумажника, «лопатника», купленного перед этим. На вокзале, перед отъездом домой на побывку, с новым коричневым чемоданом, точно таким же, как и у твоих товарищей, ты с ними распрощаешься, скорей всего навсегда. Дома, если только ты приехал в родное село, не сразу признают в бравом военном, Кольку или Ваньку соседского, который несколько лет назад, худеньким скромным пареньком уехал куда-то учиться, да и ты тоже не всех вспомнишь. Вот только родные тебя сразу разглядят. Уткнувшись лицом в грудь, поглаживая нежными руками твою голову, тихонько заплачет мать, потом отец крепко обнимет тебя, и хлопнув по спине своей костистой ладонью, прижмется к погону головой с повлажневшими глазами. Вечером придут соседи, а потом и горластые, веселые друзья детства. Будете потом сидеть на бревне за калиткой, слушать деревенские новости, расспрашивать о жизни своих одноклассников. Подойдут и одноклассницы, в сопровождении своих детей, которые, цепляясь за материнские юбки, будут смотреть на незнакомого дядю, и по подсказке своих мам, пряча лицо в материнские колена, смущенно говорить «спасибо», за подаренную дядей шоколадку. Подойдет старенькая учительница, которую по манере поведения и одежде, уже трудно отличить от деревенских женщин. По старой школьной привычке, вы встанете со своих мест, и будете почтительно, с уважением, слушать ее, стараясь не дышать в ее сторону густым винным запахом.
Из открытого окна дома вскоре послышатся песни, да еще в перерывах голос отца, который с гордостью, а от выпитого вина хвастливо, говорил:
        - Этот парень у меня, в деда пошел. Такой же «башковитый».
Потом будут проводы, или на шумном вокзале, или на небольшом полустанке, у всех по- разному. В хромовых, начищенных до зеркального блеска сапогах и в новенькой, поскрипывающей портупее, предающей тебе значительный вид, ты поедешь туда, куда тебя отправила родина. Когда ты снова придешь сюда, вот к этим, родным тебе людям, которые пришли тебя провожать? Неизвестно. С матерью ты простишься дома, а отец поедет с тобой к поезду. Перед тем как тебе сесть в поезд, отец вытащит из внутреннего кармана сюртучка, «четушку» заранее припасенной водки, стаканы, и  еще горячий домашний пирожок, ловко ногтем сковырнет пробку, а потом также ловко разольет ее по стаканам. «На посошок, - скажет отец осипшим голосом, - Приезжай, сынок, не забывай нас». Прижмешься и ты к щетинистой щеке отца, обнимая его за худенькие, но такие родные плечи, а потом, выглядывая из вагонного окна, еще будешь видеть его, такого маленького и такого родного.
       Будешь вспоминать этот день всегда, где бы ты не находился, но со временем картинки прошлого померкнут, кое-что забудется в сутолоке служебных буден.  Взвод, которым поставят тебя командовать, будет состоять из разных по характеру и воспитанию восемнадцатилетних парней, совсем не намного моложе тебя по возрасту, еще не совсем понимающих, как и зачем они сюда попали. Из этой, безликой, на первый взгляд, массы, ты быстро выделишь лидеров, шустрых и нагловатых солдат, и робких, неуклюжих, и как будто вечно чем-то напуганных, новичков.
Постепенно придет опыт общения с подчиненными, исчезнет неловкость в исполнении своих командирских обязанностей, окрепнет голос, и рутина военной службы притупит твой первоначальный азарт. По опыту старших товарищей, все чаще и чаще ты будешь поручать дело воспитания подчиненных сержантам, реже появляться в казарме, не замечать синяков и ссадин на лицах молодых солдат, не пытаясь выяснить причину их возникновения. Естественно, будут и успехи по службе. На погоне твоем появится еще одна звездочка, будет и повышение по должности, а потом, крепко укрепившись в своей службе, будешь с уверенностью ждать дальнейшего продвижения. Следуя примеру старших товарищей, с подчиненными ты будешь разговаривать грубовато, больше всего матом, может быть, даже еще не осознавая противозаконности этих поступков. Офицерская честь, качество, присущая каждому члену офицерского сообщества на протяжении многих веков нашей истории, уйдет на второй план. Оскорбить подчиненного, человека зависимого от тебя, хорошо при этом понимая, что он не может тебе ответить на твои оскорбления – подло, не по - мужски. Раскаиваться ты в этом не будешь, да и окружающие тебя товарищи по службе не упрекнут. Все чаще и чаще, по поводу и без, будешь заглядывать в рюмку, пресловутому «лекарству» от всех бед и горьких рассуждений о смысле жизни. Начнутся конфликты в семье, бытовая неустроенность. Беда большинства молодых офицерских жён: - невозможность найти работу по специальности, а то и просто отсутствие всякой работы. Проблемы нарастали, как снежный ком. Приезжая в отпуск в родные края, все чаще и чаще ты завидовал своим сверстникам, которые жили, казалось тебе, более наполненной жизнью, были успешнее тебя, и более уверенными в своем будущем. Их дети ходили в музыкальные школы и другие кружки по интересам, а жёны их, занимались любимым делом. Опять надо было возвращаться в свою, уже опостылевшую часть, с явной неохотой ходить на службу, и все больше пропадать с товарищами за бутылкой. Избегая службы, все больше и больше начинаешь полагаться на сержантов, которые по своему усмотрению злоупотребляли властью, которую ты им так легкомысленно доверил. Неограниченная,  власть, делала некоторых сержантов деспотами, высокомерными и жестокими. Избиения и издевательства подчиненных, даже со смертельными  исходами, стали со временем обычным делом. Дело дошло до создания в стране Комитета женщин, спасающих своих сыновей от произвола в армии. Участились случаи дезертирства, даже не одиночного, а группового, а что самое страшное, это самовольное оставление части с оружием в руках.
      Вот так и зарождалась, а потом расцвела «пышным цветом» в нашей армии: «дедовщина». Была ли «дедовщина» в наше время, то есть в пятидесятые годы? Я говорю прямо. Не было! Были, конечно, отдельные случаи неуставных отношений, но они, как правило, жестко пресекались. Приходили в войска секретные приказы, (я, естественно, как секретчик, был с ними знаком) где прямо говорилось об неуставных отношениях, и мерах по их устранению. В приказах говорилось, о категорическом запрете применения наказания рядового и сержантского состава, после отбоя. Для очистки общественных туалетов нанимать рабочих из гражданского населения. Категорически запрещалось такое наказание, как набивание карманов брюк песком, с последующим их зашиванием. Это унизительное наказание, по мысли его авторов, должно было отучить солдата держать руки в карманах брюк. Было такое циничное наказание, как мытье лестниц снизу вверх, похороны после отбоя «окурка», найденного в казарме. В этом случае, весь взвод, положив на простынь злополучный окурок, должен был «придать» его земле, в километрах пяти от казармы. Фантазии по выбору наказаний у младших командиров, было хоть отбавляй. Не хочу обидеть «незалежную» Украину, там у меня много родственников и друзей, но самыми «службистыми» в армии, были представители этого славянского государства. В армии так и говорили: -  «Хохол без лычки, как справка без печати». Этот феномен до сих пор не разгадан, и ждет своих Костомаровых и Карамзиных
Были в тех секретных приказах описаны случаи, когда оскорбленный незаслуженно солдат, доведенный издевательствами до крайней точки, при разводе караула расстрелял из автомата ППШ старшину, «всадив» в его тело пятьдесят четыре патрона. К сожалению, было и такое.
Во всяком случае, то, что твориться сейчас в армии, не было, хотя нужно отметить, что уважение новобранцев к старослужащим, естественно было, и все работы, особенно тяжелые и грязные, ложились на плечи молодых солдат, а те хорошо понимали такой расклад и знали:- это явление временное.
 Издевательств в солдатской среде не было, кроме единичных случаев, а если таковые случались, их ждал дисбат (дисциплинарный батальон). Кто там побывал, говорили со страхом: - лучше тюрьма.
        Примерный распорядок этого воспитательного учреждения, придуманного нашими военачальниками. Подъем – 6.00, 30 минут физзарядка, при любой погоде, без гимнастерки. После завтрака, изучение Уставов Советской армии до 8ч. 45 мин., строевая подготовка, в 9.00 – развод на работы. (В дисбате, под г. Уссурийском, дисбатовцы делали кирпичи. Норма должна быть выполнена, иначе – карцер). В 13 ч. – обед (полчаса).
До 14 часов – изучение уставов Советской Армии. С 14.00 до 19.00 – работа. С 20.00 до 21.00 – строевая подготовка, затем изучение уставов Советской Армии, прогулка (пробежка перед сном) , 22.00 – отбой. Чтобы не пугать слабонервных, о питании говорить не буду. Про форму. Гимнастерка и шаровары – ядовито зеленого цвета, такая же пилотка без звездочки, брезентовый (солдаты его называли утепленным) ремень без бляхи, с пряжкой, ботинки с обмотками.  При освобождении из дисбата, несчастному выдавались «глаженые» сапоги, то есть сшитые из двух голенищ  сапог.(Делалось это так. Наружные части голенища двух сапог сшивались, а внутренние, протертые на щиколотках, - выбрасывались. На пару  «глаженых сапог», таким образом, уходило четыре сапога).
    На этом «воспитательный» процесс не заканчивался. После дисбата, солдат обязан был дослужить положенный ему срок, так как нахождение в дисбате в этот срок не входило. Некоторые командиры, не все, конечно, демобилизовали бывших преступников, которые, судя по их лицам с зеленоватым оттенком, и испуганными, отрешенными от всего мирского глазами, встали на путь исправления. Смотреть на них, когда они прибывали в часть, было жутковато. Эта зеленая, режущая глаза униформа, «глаженые», с потрепанными головками сапоги, и какая то «скукоженная», по- холопски согнутая фигурка, невольно заставляла нас отводить в сторону глаза и чувствовать себя виноватыми, перед этим подобием советского солдата. Да, чего, чего, а «перевоспитывать» людей, нарушившим закон, у нас умеют. Некоторые из нас, старослужащих, помнили его нормальным, веселым малым, младшим сержантом, (пишу о конкретном случае в нашей части) который делал не только «склёпку и подъем винтом» на перекладине, но и пытался крутить «солнце». Оживет, бедолага, или нет?- думали мы со состраданием. Оживет, уверенно говорили оптимисты, очухается через годик, или два.
     Глядя вот на такой, ярко зеленый «экспонат», вряд ли кто из «служилых» подумает о неуставных отношениях, этой самой  «дедовщине». Во-первых – комсомол: во- вторых, офицерский состав. Что он из себя в то время представлял. Это офицеры- фронтовики. Подавляющее образование – семь классов и командирские курсы в лучшем случае. Даже многие замполиты не имели среднего образования. Это я говорю абсолютно достоверно, так как служил «секретчиком», и личные дела офицеров части, кроме командира, хранились у меня в «секретке». Все они не имели гражданской специальности, так как были призваны в армию восемнадцатилетними парнями, и прослужив в армии по десять и более лет, надеялись, и не без основания, дослужить  до пенсии, которая должна была подойти к ним через год, шесть месяцев, и даже меньше. Но, не тут-то было. По приказу Министра обороны, товарища Жукова, в связи с сокращением армии, сначала на  1 мил. 200 тыс. человек, а вскоре на 650 тыс. – эти несчастные офицеры, иначе я их ни как назвать не могу, были безжалостно уволены. Они еще, бедные, на что-то надеялись, думали, наверное, авось пронесет? Нет, не пронесло. Возраст у них был далеко за тридцать, звание в большинстве своем, старлей, должность – командир взвода. Вечный взводный, и ни какого продвижения по службе.
Было, над чем подумать человеку, который уходил в новую, незнакомую ему жизнь.
В одно мгновение менялись для него и его семьи, и статус и качество жизни. Понимая, что это не положено и наказуемо, они, виновато смущаясь передо мной, простым солдатом, приходили в «секретку», и просили показать их личное дело. Вздыхали, когда видели в этом деле, что-то не лестное про себя (было и такое, и даже суд офицерской чести), и, конечно же, не хотели, чтобы оно, «это самое», здесь находилось. И «оно» переставало там быть, и я до сих пор не стыжусь этой проделки. Впрочем, едва ли личное дело офицера, могло, этому офицеру, на гражданке понадобиться. Старший лейтенант Фирсов, мой взводный, опрятный, симпатичный человек, сказал мне накануне отъезда, что ему стыдно ехать в родное село. Ведь до этого, приезжая к родным в гости, в офицерской форме, с красивой, городской женой, с двумя ухоженными дочками, был гордостью всей его многочисленной родни. «Мне теперь, только в подпаски впору идти», - горько жаловался он мне, отводя, потемневшие от горя глаза, в сторону. Мне до сих пор жаль тех офицеров, наших первых командиров. Что с ними стало, одному богу известно. Как так могло произойти, что пройдя всю войну, испытав на своей собственной «шкуре», все тяготы и лишения военного лихолетья, оказаться лишним в этой жизни, и, в конечном счете, выброшенным на обочину за ненадобностью. Вместо них приедут другие офицеры, молодые, образованные, самоуверенные. Эти уже не будут так держаться за службу, как их предшественники, отлично сознавая, что, оставив службу по своей воле, или по другим причинам, они найдут себе применение на гражданке. Многие из них, вкусив все «прелести» унылой гарнизонной жизни, разочаруются раз и навсегда, в выбранной ими по молодости военной профессии. Не всем это дано, не всем!  Ведь каждый человек имеет право на счастье, а счастье, как сказал один мудрый человек, - это когда утром тебе хочется идти на работу, а вечером хочется идти домой. А еще хотелось бы романтики, романтики военной службы!
      Что же такое романтика военной службы? Чем она так привлекает молодых людей на протяжении всей нашей истории? Прежде всего – это военной формой. Посмотрите, с какой завистью смотрят на суворовцев пацаны! Штаны с лампасами, погоны, фуражка с кокардой! А про внешний вид гусара, впору сочинять поэму! Один кивер и расшитая венгерка, небрежно спадающая с плеча, чего стоят. А форма военного моряка, хоть матроса, хоть офицера. Про кортик и говорить не будем, но если представить на минуту, как сойдя на берег, желательно где-то на юге, а еще лучше в тропиках, в белоснежной форме, в фуражке с «крабом», и кортиком в золоченных ножнах, который с приятной тяжестью тревожит твою ногу, напоминая тебе о твоем достоинстве.
     Военная романтика, это прежде всего, движение, и уж, конечно, не сидение в казармах.
Это далекие переходы, встречи военных с местным населением, это палаточные городки, разбитые где-то на окраине села, полевая кухня и труба горниста на утренней заре. А концерт полкового оркестра для сельчан! Дорого все это сейчас стоит, очень дорого, но необходимое дело в целях патриотического воспитания населения!
    Помню эпизод из своего детства. Где-то под вечер жители нашего рудника услышали звуки оркестра. И стар, и млад, как говорится, высыпали на улицу, ни понимая, что происходит?  По центральной улице, вздымая пыль, двигался кавалерийский полк. Впереди на красивых конях ехали командиры, за ними знаменосец с ассистентами, и уже потом, сверкая трубами в лучах заходящего солнца, ехали музыканты полкового оркестра.
Эскадрон за эскадроном мимо нас проходили молодцеватые кавалеристы,  весело поглядывая на встречающих их людей, и прикладывая руки к козырькам фуражек, весело поглядывали на девушек и молодых женщин.
     Полк остановился на окраине поселка возле речки. Поили коней,  раздевшись , плескались в воде, смывая походную пыль. Задымили походные кухни. После ужина снова заиграл отдохнувший оркестр. Крутились среди военных вездесущие ребятишки, рассматривали оружие, трогали амуницию. Просили кавалеристов показать клинки, что те и делали, к неописуемому восторгу пацанов. Угостили их и ужином. В одну чашку на двоих, повар в белом колпаке и фартуке, половником на длинной ручке, черпал из огромного котла вкусную пшенную кашу с мясом, ловко накладывал ее в миску, а некоторым, чересчур, вертлявым, как бы случайно, мазал половником нос. Смеялся своей шутке веселый, краснощекий повар, смеялись стоящие рядом красноармейцы, визжала от хохота и сама ребятня. Потом был еще  чай, с ломтем вкусного армейского хлеба и кусочком сахара. Окончательно освоившись после сытного ужина, ребята старались изо всех сил угодить красноармейцам. Таскали к лошадям торбы с овсом, вырывая их друг у друга, подтаскивали колья для крепления палаток, таскали из речки воду. Поблескивая рубиновыми треугольниками в петлицах, ходили строгие младшие командиры, проверяя работу. Возле одной, поставленной самой первой палатки, о чем-то беседуя, стояли командир полка, его заместитель и директор рудника с главным инженером. Они тоже с улыбкой поглядывали на добровольных помощников. Снова заиграл оркестр, наполняя звуками вальса долину речки, кое где уже накрытую блеклым вечерним туманом  На отдельной полянке были организованы танцы, куда стесняясь, кучками подходили поселковые принаряженные девчата и парни. Нехотя прозвучал сигнал горниста, напомнив об отбое, обиженно умолк оркестр. Полк строился на вечернюю поверку.
    На следующий день состоялись показательные выступления конников. Сначала была джигитовка. На полном скаку, соскочив на землю и держась рукой за луку седла, всадник моментально взлетал на коня. Со стороны все казалось таким легким делом, но это только казалось. Затем началась рубка лозы. На полном скаку, сверкая на солнце шашкой, конник пролетая между двумя рядами лозин, рубил их справа и слева. Трое суток, ожидая понтонную переправу, полк простоял в поселке. Вся жизнь поселка в эти дни была связана с жизнью полка. Каждый вечер играл духовой оркестр, а луг, где проходили танцы, был вытоптан до земли. Прослышав об этом, к вечеру подходила молодежь с отдаленных сел, и даже после отбоя, долго еще по долине слышались песни, играла гармошка, навевая своими звуками любовные страдания.               
    На четвертый день, после обеда, полк снова выступал в поход. Снова заиграл оркестр, по-эскадронно, цокая сотнями подкованных копыт, полк покидал наш поселок. Побрякивала, поправляемая амуниция, поскрипывали седла, поблескивали на солнце эфесы шашек, а ладные, красивые кавалеристы, опустив на подбородок ремешки фуражек, покачиваясь в седлах и улыбаясь, проплывали по улице. Казалось нам, маленьким ребятишкам, что от нас увозили праздник. Мы долго, стоя на пригорке, махали им руками, пока полевые кухни, со свернутыми набок дымовыми трубами, не скрылись в дорожной пыли. Это был 1938 год.
    Что ждало впереди этих молодых ребят? А впереди были безводные степи Халхин-Гола, финские леса и линия Маннергейма, полчища немецких танков под Москвой и Курском. Там, на снегу, почерневшем от разрывов снарядов, развернувшись лавой и с шашками наголо, будут они бросаться на танки, понимая в глубине души глупость этой затеи. Ведь еще первая мировая война, дала понять военным стратегам, что век лихих кавалерийских атак закончился, раз и навсегда.
А пока страна пела песни, да какие песни! Пожалуй, самые запоминающие из них, были про кавалеристов:
                Среди зноя и пыли,
                Мы с Буденным ходили,
                На рысях, на большие дела,
                Помнят польские паны,
                Помнят псы- атаманы,
                Конармейские наши клинки!

    Наша жизнь на сборах шла своим чередом. После подъема, бежали по крутому спуску к  озеру, затянутому по утрам голубоватым туманом, весело фыркая, умывались в пока еще холодноватой воде. «Чукчи», так мы сразу окрестили ребят с Чукотки, даже пытались плавать. Пытаясь заманить нас в воду, они ходили на «посаженках», ныряли, сверкая белыми, не загоревшими на солнце ягодицами, и орали на все озеро. Кто-то из озорников прятал у них трусы, а так как на берег они прибегали только в них, то назад им приходилось бежать, прикрыв щепотью свой «грех». Смеху было во всем лагере до самого завтрака, а все это озорство напоминало нам пионерский лагерь. 
    Одним из самых запоминающих событий на сборах, был день Победы. Так получилось, что один из «партизан», лейтенант Шкиль., не принимал присяги. Офицерское звание присвоили, а про присягу забыли. Такие казусы иногда случались.                Для принятия присяги нужно построить весь полк, и это событие совпало с днем Победы. После принятия Шкилем. присяги, весь полк прошел мимо Знамени полка, мимо трибуны с командирами, и семьями военнослужащих. Мы, «партизаны», не ударили в грязь лицом. Прошли ладно, чеканя шаг и держа равнение. Позже, командир полка нас похвалил, и не только за строевую часть, а за исполнение песни, которую к этому событию должна быть исполнена каждой ротой полка. Кем-то, из наших, была предложена песня:  « Скажи-ка дядя, ведь не даром, Москва спалё…Москва спалённая пожаром? Францу…Французу отдана!...»
Песня вызвала оживление и улыбки у присутствующих на празднике людей. Может, и в самом деле, было смешно смотреть на некоторых, довольно солидных мужиков, у которых гимнастерка едва сходилась на животе, верхние пуговицы не застегивались, но, несмотря на эти недостатки, они старательно, по старой солдатской привычке, печатали шаг и держали равнение. Я сам, как командир первого взвода, идя впереди роты, следом за майором Кузьмичевым и лейтенантом Семеновым, держа руку «под козырек», чувствовал, как тряслись мои щеки и, что- то ёкало «во внутрях». Великая сила строй, он сплачивает солдат, делает их единым целым и воодушевляет на выполнение боевых задач.
    - Командир полка, остался нами доволен. Песня ему особенно понравилась, - говорил в нашей «штабной» палатке майор Кузьмичев, довольно улыбаясь, – Надо же, говорит, всего за неделю сумели подготовиться! Молодцы!
Нам, «молодцам», тоже приятно это было слушать, а еще приятнее было то, что не подвели своего старшего командира, а похвала командира полка для майора Кузьмичева, была не лишней.
    - Так, господа офицеры? Ставлю боевую задачу, - проговорил майор командирским голосом
Мы все, находящиеся в палатке, «шутейно», заранее угадав мысль майора, вскочили с лежанок и встали по стойке смирно.
    -  Двум офицерам немедленно продвинуться на 12 километров на северо-восток, в районный центр Камень – Рыболов, и проявив настойчивость и солдатскую смекалку, приобрести энное количество спиртного, чтобы достойно отметить день Победы, святой для нас праздник, а также большое, не побоюсь этого слова, событие в жизни лейтенанта Шкиля. Наша армия, стала сегодня больше на одного человека! Лейтенант Шкиль, замполит танковой  роты, я поздравляю вас с этим знаменательным событием в вашей жизни.
     - Служу Советскому Союзу. Готов выполнить любое задание командования!
     - Отлично. Подберите себе помощника, и срочно выезжайте в пункт назначения. Время вам дается 3 часа. Об исполнении доложить. Транспортом будете обеспечены. Выполняйте!
Весело посмеиваясь, быстро собрали деньги, подобрали подходящий чемоданчик, майор, Шкиль, и еще один товарищ, пошли в сторону полка. Из  других палаток тоже пошли посыльные, и, скорее всего, в тот же пункт назначения.
    В первые дни пребывания в палатках, нас, если честно сказать, довольно серьезно беспокоило то обстоятельство, что, находясь на самом берегу озера, совсем близко от границы с Китаем, которая проходила по воде озера Ханки.  «Диверсанты перережут нас , как поросят»,- тревожились мы, - надо бы какой-то пост организовывать». Майор Кузьмичев разделил с нами наши опасения. Где-то на третьи сутки нашего пребывания, берег уже патрулировали два вооруженных наряда, по три человека в каждом. В касках, с гранатами на поясе, с двумя подсумками с рожками, патрули вселили в нас спокойствие. Эта мера предосторожности была не лишней.
       «Этот день Победы…». Да, этот день Победы я запомнил надолго. Один лейтенант, приморец, съездил к своей сестре в Турий Рог, это совсем рядом, и привез оттуда четыре сазана. Решили варить уху, сазанью. Мне не приходилось ее кушать, но отзывы об этой ухе, были самые лучшие. Варить уху приказано было мне, как представителю рыбного цеха страны. Трое других камчадалов отказались, боясь ответственности, а Александр Семенов не мог, так как в данное время был начальником, и не «царское это дело!»… Пришлось мне. Серега принес эмалированное ведро, картошки, лаврушки, стакан риса, перец, а Николай Иванович, пучок укропа. Все шло как по «маслу», и я уже предвкушал тот град похвал, который я услышу от своих товарищей по оружию. В самый последний момент, когда в ведро с ароматной, наваристой ухой, я бросил лаврушку и укроп, Денисов, здоровенный рыжий мужик из Благовещенска, который тут появился как «черт из табакерки», без моего разрешения «сыпанул» в ведро с ухой, целую пачку черного перца! «Ё-ка-ла ма- манэ!». У меня волосы стали дыбом. Я еще успел собрать часть перца с поверхности, но, увы…
      - Ты что натворил, дубина? Меня же расстреляют перед строем! Иди в «сознанку» и бери вину на себя, козел!
     В конечном счете, праздничный ужин удался на славу. «Боевое» задание по доставке спиртосодержащей жидкости было выполнено с оценкой «отлично», стол был сервирован хорошо, а ведро ухи было съедено полностью, даже, несмотря на то, что перца в ней было чересчур многовато. Замечания по этому поводу в мой адрес были. От избытка перца пот выступал на лбу, но я был реабилитирован. В веселой, непринужденной обстановке, «травили» анекдоты, рассказывали о смешных случаев из своей жизни, слушали майора Николая Ивановича, который за свою военную службы побывал во многих местах страны,
и даже служил в Германии. В этой праздничной атмосфере, среди этих веселых ребят и нашего боевого командира, я подумал: - если, не дай бог, случится с нами какая-то напасть, вроде острова Даманского, то я желал бы только одного, - быть рядом с этими ребятами. Кого-то другого рядом с собой я не представлял. Даже рыжий, веснусщатый верзила Денисов, который так варварски подорвал мою «поварскую» репутацию, не казался мне  таким рыжим, и все хотелось извиниться перед ним за грубость с моей стороны.
     Первые две-три недели занятия с нами, «партизанами», проводились регулярно, и сказать, что они нас радовали, было бы большой «натяжкой». На танкодроме проводились стрельбы. Стреляли по движущимся и неподвижным мишеням из «вкладышей» винтовочными патронами, установленной в танковой башне, которая покачивалась, имитируя движение машины. Упражнение сложное, и все же общая оценка была три с плюсом. Неплохо на первый случай, сказал, подводя итоги стрельб, майор Кузьмичев. С радостью ждали занятия по вождению танка. Среди нас были танкисты, но очень мало. Подавляющее число офицеров запаса, которым надлежало стать после этих сборов замполитами танковых рот, танки видели на военных парадах, в кинофильмах, а, лично я, еще на Комсомольской площади в Питере, и в городском парке в Иркутске.
     Мне вождение очень понравилось, и только одно жалко, маловато. Хотелось бы мне, на этой, легко управляемой машине, которая мягко и плавно покачиваясь на неровностях дороги, послушной в управлении как «легковушка», проехать километров сто, а может и двести. Будь моя воля, я «рванул» бы на танке в те места под Ворошиловым- Уссурийском, так он тогда назывался, где когда-то, в далеком пятьдесят четвертом, я начинал свою военную службу. Хотелось бы посмотреть, что стало с моей частью, с селом, где эта часть стояла.
   Естественно, что я представлял себя в этом случае, по меньшей мере, командиром танковой роты. Свои десять, или двенадцать боевых машин, покрытых рыжей дорожной пылью, я бы поставил на краю села. В комбинезоне и танковом шлеме, не спеша, вылез бы из люка, и, поправив на боку пистолет и офицерскую сумку, строгим командирским взглядом обозрел всю колону. На бегу, поправляя амуницию, ко мне уже бежали бы с рапортами командиры взводов, явно побаиваясь меня за допущенные при движении ошибки. Вылезали из машин танкисты. Откуда не возьмись, появились бы деревенские мальчишки, по-хозяйски, не спрашивая разрешения, лезли на танки, повисали на орудийных стволах. Солдаты радостно смеялись, что-то объясняли, а ребятишки просили танкистов показать пистолеты. А еще может быть, совхозный бригадир, проникнувшись отеческой заботой о воинах, вспомнив свою военную службу, привезет на телеге молока во флягах, творога и сметаны, и краснощекая доярка, вкусно пахнущая молоком и домашним уютом, лукаво улыбаясь, будет угощать смущенных танкистов, с далекого детства знакомой и любимой «вкуснятиной».
    Но реальность такова, что на вождение танка отводилось не больше пятнадцати минут, еще пятнадцать нужно было проехать командиром танка, и столько же заряжающим. Все.
Были еще стрельбы из автомата и пистолета, потом еще один раз только из пистолета, и на этом огневая подготовка закончилась.
     Где-то в начале июня состоялось открытие офицерского кафе. Это событие для полка было очень важным и долгожданным. Все же высшее начальство думало над тем, как скрасить жизнь офицеров далекого гарнизона. Осознали, что все человеческое не чуждо и простому офицеру, заброшенному не по своей воле на окраину огромной страны, вдали от цивилизации и разнообразия городской жизни.
        Мы, «партизаны», используя свое территориальное  преимущество, кафе находилось рядом с нашими палатками, «проникли» в кафе раньше полковых офицеров, «оккупировали» все столики, абсолютно, не  оставив свободных мест. Истинные «хозяева» этого очага досуга, были в шоке. Вмешался командир полка, и довольно вежливо, сдерживая себя, предложил потесниться.
Мы, конечно, не возражали. Быстро притащили доски, сдвинули столы в четыре ряда, оставив небольшие проходы, доски положили на стулья и все нормально разместились. Через час приехали гости: - четыре офицера-пограничника. Пограничники в это время были героями, впрочем, народ всегда их уважал, и это  понятно. Им всегда, на протяжении всей истории нашей страны, приходилось первыми сталкиваться с врагами, и всегда они показывали примеры героизма и мужества. Командир и высшие офицеры полка, а также гости-пограничники, сидели в отдельном кабинете. В это время мы все были одной, дружной семьей. Некоторая «натянутость» первых минут вечера, улетучилась. Нашлись земляки, а начальник клуба, майор, угостил нас вкуснейшим вяленым сазаном, жаль только, что принес он его мало. По окончанию вечера помогли сесть гостям в машину, так как   «погранцы» были очень «задумчивы», и сразу было видно, что «посидели» они в гостях хорошо.
       Дня через два произошло еще одно событие, которое мы все восприняли без радости, даже с грустью. Майор Кузьмичев Николай Иванович, добродушный и веселый наш начальник, был командирован на запад за пополнением. Жалко нам было майора, так как знали, что больше наши с ним пути не пересекутся, и не будем мы знать, присвоят или не присвоят ему подполковника?
       Иногда, сидя в нашей «штабной» палатке, позволив себе расстегнуть две верхних пуговицы гимнастерки, хитровато поблескивая глазами и, склонив на бок голову с короткой стрижкой, он, посмеиваясь, говорил нам:
      - Как бы они там не крутили,- при этом его толстенький, как сосиска палец, указывал наверх, - все же мне подполковника дадут! Не могут не дать! – уверенно хлопал он по столу кулаком. В этот момент он особенно походил на Евгения Леонова.
      - Товарищ майор? А как насчет полковника? Есть шанс?
      - Не-е-е, мужики. Этого мне не видать, как своих «ухов». «Академиев» не кончал. Да я и не «потею». По «Сеньке шапка, по едреной матери колпак!».
     И у меня, и у ребят, было ощущение какой-то утраты, что не скажешь про самого Николая Ивановича. Он преобразился на глазах, и мы поняли, что он соскучился по настоящей работе, ответственность, а это действительно была ответственность, воодушевила его. Мы верили, что наш комбат, майор, механик-водитель первого класса, Николай Иванович Кузьмичев, выполнит задание командования на отлично. Вспомнили рассказ Николая Ивановича, о событии, которое произошло в Германии, где он проходил службу еще молодым человеком. Его часть передислоцировалась в другой населенный пункт, или просто направлялась по железной дороге в район учений, на одном из танков не был закреплен «погон» башни. При движении состава, ствол пушки развернуло, и встречный поезд врезался в этот ствол. Эшелон сошел с рельс, было много раненых и погибших. Раненый Кузьмичев, выбрался из исковерканной теплушки, превозмогая боль, сделал все возможное для организации помощи пострадавшим солдатам и офицерам. Этот его поступок был командирами отмечен. Широкой огласке хода не дали, так как дело это, имело политическую подоплеку. На парадном мундире майора Кузьмичева, мы видели 9 Мая орден Красной звезды, а за что он был вручен, узнать не успели. Даром ордена не дают, но,  как говорят в народе: - За Богом молитва, а за царем служба, не пропадает!
    Вместо Кузьмичева, нашим начальником стал капитан Березин. Вообще-то он был замполитом наших сборов, но заходил к нам только на политбеседы, ну а так как народ наш в политике был подкован не хуже капитана, а может и, где-то получше, то чтобы не попасть впросак, не «опростоволоситься», к политбеседам не стремился. Надо сказать, что этим своим качеством, нам он очень понравился. При Кузьмичеве, капитан Березин держался, как мы заметили, в «тени», не высовывался, да и отношения между ними были «прохладными». Кузьмичев, казалось, не замечал капитана. Может быть, сказывалась вечная неприязнь строевых командиров к комиссарам? Как у Чапаева с Фурмановым?
     Капитан Березин был высоким, красивым мужчиной. Всегда аккуратно одетый, чисто выбритый и ухоженный. Он, в отличие от майора, гимнастерку не носил, всегда ходил в кителе, а если приходил в сапогах, то всегда был при ремне и портупеи. Ходили слухи, что есть у него в Москве высокие покровители, а здесь он отрабатывает некоторый срок, своего рода ценз, который впоследствии будет учтен при его дальнейшем, карьерном росте. С этими слухами нельзя было не  согласиться.
    Командирская работа Березину пришлась по вкусу. Не приходилось замполиту раньше реально командовать, тем более ротой. Командирский «зуд» захватил его полностью, и уже вечером, после отъезда майора Кузьмичева, он отдал приказ ходить в столовую строем. Это означало, что нужно было обогнуть угол полкового забора, выйти на улицу, и почти с другого угла, пройти мимо штаба в столовую. Почти всегда, проходя мимо штаба, встречали командира полка, а это значит, нужно было перейти на строевой шаг, и, держа равнение в шеренгах, опустив руки по швам, пройти мимо командира. Что-то оскорбительное усматривали мы в этой процедуре, хотя она и предусмотрена уставом. Это мы  «оттоптали», когда служили в армии, но сейчас, сорокалетним мужикам, к тому же офицерам, заниматься «шагистикой», как молодым солдатам- новобранцам, было очень обидно. Раньше, до этого нововведения, в столовую мы ходили через калитку, ведущую к музвзводу и вещевому складу, и было очень удобно, тем более, что столовая была от палаток в тридцати метрах. Пробовали поговорить с новым начальником, но он проигнорировал наши претензии, как необоснованные. Кроме утренних и вечерних построений, он ввел и построения в течение дня, чего раньше не было. Особенно не понравилось это местным офицерам запаса, которые, надо честно признать, часто оставляли место сборов. Ему нравились его «командирство», и понимая, что он формально прав, хотел видеть в нас солдат- первогодков, запуганных и послушных. Будучи человеком недалеким, но чрезмерно самовлюбленным, Березин наслаждался своей, неожиданно свалившейся на него, властью. Говорить о капитане Березине не хочется, к тому же буквально через неделю своего «правления», он куда-то пропал, и дальнейшая судьба его нам неизвестна. Говорили, что он в командировке, но нам это было неинтересно.
     Полк в это время, вместе с зенитно – артиллерийским полком, базирующимся рядом, был на учениях. Перед этим полк посетил министр обороны, Маршал советского Союза Гречко. Представляете, какие страхи испытывало командование обеих полков, и какая была суматоха. А тут еще дошли слухи, что в Уссурийске министр «дал разгон» местным генералам. Они, видите ли, явились на учения одетыми не по уставу, то есть в повседневной форме, в ботинках, без ремней и портупей. Пришлось срочно доставлять недостающую амуницию на вертолете, и с трудом примерять на свои тучные животы, поясные ремни, с ограниченным числом дырок. Разжиревшим на генеральских харчах начальникам, учения сразу не «заладились». Ремни –то, в СССР    изготавливаются на определенный  «пузообъем»!  Министр соизволил отобедать с офицерами в столовой, при чем, первое и второе съел очень быстро, коньяк в количестве шести бутылок, остался нетронутым, а окружающая министра «челядь», постеснялась, а, скорее всего, просто побоялась, предложить высокому гостю, «ахнуть» по стопке, другой. Потом начпрод полка долго ломал «бошку», куда это зелье списать, но, наверное, списал, и не такую мелочевку списывали. Через двадцать, с небольшим лет, скорее всего, сынки тех генералов, в лихие девяностые будут списывать крейсера и подводные лодки, танки и самолеты, и за копейки продавать на гвозди в Китай и Южную Корею. Подумать о таком неслыханном казнокрадстве, и разбазаривании военного имущества в ту пору, в голову нам не приходило, да и не могло прийти.
     Лето давно вступило в свои права, покрылись зеленью холмы и овраги, которые нас окружали, радовали глаз молоденькой листвой редкие в этих местах березки и ветлы. Ребятишки целыми днями плескались в озере, стирали свое обмундирование солдаты. Тут же, с берега ловили рыбешку, другие рыбаки, более опытные, уходили подальше. Мы, «партизаны» были представлены сами себе. Кто-то рыбачил, кто-то читал, а я, вместе с Валерой Шевченко, занялся наскальной «живописью». Попробую объяснить. Дело в том, что берег Ханки, представляет из себя, довольно крутой, каменистый обрыв. Прибрежная линия усыпана камнями, а сами стены обрыва представляют собой ровные поверхности, разной величины. Мы обратили внимание на огромную плоскую, как стол, скалу, размером примерно, шесть на шесть метров и высотой метров десять. «Нарисовать бы, что- нибудь, на этой скале?»- подумал я про себя, но Валера, словно угадав мои мысли, сказал:
    - Тут бы очень смотрелся портрет Ленина. Ну, этот, съездовский.
    - Да, смотрелся бы хорошо, - согласился я с ним.
    - Давай, попробуем? – подначил меня Валера.- Ты же, вроде рисуешь? Шаржи      например.
    - Шаржи-то любой может, а тут все серьезно должно быть. Приспособления какие-то нужны… Веревки, лестница, краска, наконец.
    - Давай, думай. Делать нам нечего, а тут глядишь, и время быстрей пойдет, - загорелся в Валерке комсомольский задор. Не зря парень в обкоме комсомола работает. Решили: будем делать. Если что, то и Рудольф поможет. Рудольф тоже комсомольский работник.
     За два дня сделали лестницу, достали веревки в хозвзводе, и там же банку белил и кисти. Зубило и кувалдочку, одолжили в автопарке, а в комнате политпросвещения, портрет Ленина. Надо сказать, что идеей этой мы загорелись, как пацаны. Среди своих сослуживцев, боясь насмешек, о своей затее не распространялись. От нашего лагеря скала находилась примерно в восьмистах метрах, поэтому решили добираться до объекта водой.
С трудом, преодолевая усыпанное большими камнями дно, лестницу и веревки доставили на место. Рудольф тоже помогал, но энтузиазма особого к нашей затее не испытывал. Было очень жарко, так как с одной стороны огромная стена, с другой, заросли тальника и ольхи. Особенно жарко было работать на лестнице с зубилом и молотком, выбивая нарисованный мелом контур. Пробивая в скале верхнюю часть рисунка, Валерка чуть не «загремел», но спасли веревки, которыми были привязаны лестница и Валера. На третий день, самая тяжелая и опасная часть работы, была закончена. Я обводил белилами верх нашего «произведения», а Валерка с маленькой лестницы, зубилом и молотком, «штробил» низ. Сейчас дело пошло быстрее, так как удары наносились более мощно, без страха сорваться с высоты. Через неделю все было закончено. Мы работой своей остались довольны. Особенно хорошо смотрелся наш наскальный рисунок, если отплыть от берега на некоторое расстояние. До этого, пока мы делали рисунок, на вопрос ребят, где мы так испачкались в краске, мы с Валеркой молчали, отшучивались, но сейчас решили похвастаться. По разному отреагировали «замполиты, политруки, а по- старому, комиссары…». Если сказать одним словом, равнодушно в своем большинстве. Но, к счастью, все кто сходил и посмотрел, даже похвалили нас.
    Потом, много лет спустя, встретил в Елизово на автостанции таксиста, который узнал меня. Я тоже его вспомнил. Он служил в то время в полку поваром, приходил к нам в палатку поговорить с земляками. Фотографировал нас у той скалы, обещал привезти фото, но что- то не получилось.
    - К вашей скале, - сообщил Виктор, так звали того солдата, - водят школьников, когда их принимают в пионеры.   
    -  Цветы возлагают, подкрашивают. Здорово вы придумали!
А я подумал, как жаль, что Валера Шевченко уехал на материкик, и я не смогу его порадовать.
      Кто-то, прочитав эти строчки, подумает о том, что я, и Валерий Шевченко, были коммунистами, фанатично преданные идее построения коммунизма в нашей стране. Нет, не были. Мы были такими, какими были все. Иллюзии по построению коммунистического «рая», уже давно улетучились из сознания большинства членов партии. Еще никто не думал, даже не смел думать тогда, что коммунистической идеологии, и самой партии, остаётся просуществовать всего каких- то двадцать лет. Превратившись в министерство агитации и пропаганды, заполненная до невообразимых размеров начальниками и чиновниками, партия перестала быть рабочей партией, какой она должна по идее быть. Рабочие – коммунисты  оказались в меньшинстве и потеряли свою руководящую роль. Все парткомы, райкомы, горкомы и обкомы формировались только из руководителей. Как правило, в партком предприятия назначали, иначе не назовешь, одного, двух рабочих. Отбор был тщательным. Первое требование,- это трезвенник. Второе,- послушный, бесконфликтный человек с ограниченным кругозором. Все остальные места в парткомах занимали начальники. Обязательно в парткоме должен быть руководитель предприятия, в то время как главный инженер, был членом завкома. Ясно, что ни о какой критике не могло быть и разговора, особенно критики высшего звена. Скажите, как можно вести нелицеприятные разговоры на бюро, вскрывать недостатки, и даже хищения, когда они, эти члены «бюры», вчера сидели в бане за бутылкой водки, или отдыхали в другом месте, с хорошим застольем и приятным окружением! Разве можно было ожидать от таких парткомов, объективной партийной оценки работы руководства? Нет, конечно, и это устраивало партийных «деятелей» того времени любого калибра. Постоянно ссылаясь на труды Ленина в своих докладах и многочисленных партийных материалах, эти деятели на самом деле игнорировали его конкретные указания по строительству социалистического государства. В своей книге «Государство и революция», В.И. Ленин прямо говорил о том, что работу «конторщиков», (так он называл инженерно –технических работников, и, наверное, чиновников), должны контролировать рабочие, в лице ее партийных органов. Зарплата «конторщиков», говорил Ленин, не должна превышать зарплаты рабочего средней квалификации. Тут надо честно признаться, этот принцип оплаты труда в советское время соблюдался, но только на бумаге. Кроме основной зарплаты, начальство получало и другие денежные вознаграждения, в виде бонусов. Проконтролировать эти «узаконенные», халявные доплаты, превышающие основную зарплату в несколько раз, было невозможно ни тогда, ни тем более, сейчас. Мы, рядовые члены партии, естественно, думали и рассуждали о сложившейся в партии обстановке, но только между собой, в узком кругу, на кухне. КПСС должна быть альтернатива, рассуждал я со своими друзьями, еще живя в Иркутске.
   Однажды, на дне рождения моего друга Александра Малышева, после приличного возлияния, разговор, как и следовало ожидать, перекинулся на политические темы. Тут же, не долго думая, «создали» партию, и конечно же, партию нового типа. Придумали ей название:ТПСС (Трудовая партия Советского Союза). Генсеком избрали меня, а почему, я до сих пор не пойму.  Александру, инженеру по образованию, умному обаятельному человеку, в случае победы на выборах нашей партии, единогласно предлагалась должность председателя Правительства. Смеялись, делили должности, потом за эти должности выпивали, закусывали холодцом с очень задиристой, как наши разговоры, горчицей.  Михаилу Петровичу, фронтовику и постоянному члену завкома, дали пост председателя ВЦСПС.  Он, правда, немного покуражился, но потом все же согласился. (Квартира в Москве в высотном здании, в сравнении с  нынешней «хрущевкой», взяла верх.)  Ленька Бровкин, отличный баянист, но в отличие от нас очень равнодушный к политике человек, спал, положив голову на баян, но разбуженный нашими жаркими дебатами, приподнял ее от баяна, посмотрел на нас всех, и сказал:
   - Вы тут доп….сь, гляжу!  Не пришлось бы вам, места на нарах делить. Ну, вас на хрен, пошел я спать.
 Да, за такие разговоры в то время, по головке не погладили бы. Это, конечно, было озорство, такой шутовской сценарий, сочиненный по ходу выпившими мужиками, и какого –то конкретного продолжения он не имел, и иметь не мог.
Хороший баянист был Леня Бровкин, (не путать с киношным, однофамильцы). На любой гулянке, он весь вечер играл на баяне, подпевал, не позволяя себе выпить даже стопки водки. В разгар застолья, он становился на табуретку, и стоя на ней, дирижировал компанией, запевая самые популярные в это время песни.
     Я, и мои друзья в то время были молодыми коммунистами, а до этого очень активными комсомольцами. Все мы были членами комитета комсомола, и даже членами райкома и горкома (разумеется, в разное время). Нас многое настораживало в политической жизни страны. Не только настораживала, но и прямо возмущало нас, не партийное, как тогда говорили, поведение партийных и хозяйственных руководителей, злоупотребления своим служебным положением. Например, сын первого секретаря горкома, потехи ради, стрелял из окна своей квартиры по прохожим из «мелкашки», и даже одного человека ранил. Будучи человеком честным и открытым, секретарь вынужден был подать заявление об отставке, и уехать из города. Другой высокопоставленный чиновник, заместитель председателя горсовета, катаясь в пьяной компании на «Волге» в пригородном селе, сбил учителя школы, возвращающегося с покоса на велосипеде. Сам председатель был уличен в браконьерстве в заказнике, да еще с боевой, незарегистрированной винтовкой. Таких случаев было очень много, еще больше скрывалось, но самое страшное, - оставалось безнаказанным. Нам было уже по двадцать восемь лет, комсомольский возраст заканчивался, и нам настойчиво стали предлагать вступить в партию. Что там не говори, а все мы были активными комсомольцами. Я, как член комитета комсомола завода и райкома, возглавлял «Комсомольский прожектор», где, не взирая на лица и должности, «вскрывал» заводские недостатки, вывешивая у проходной рисунки на плакатах с комментариями в стихах. Кое-кто морщился, жаловались в партком и дирекцию, но на нас не давили. Стали добиваться права решения жилищных вопросов, распределения в детские сады и путевки в санатории, рассматривая их с привлечением молодежи. То есть, не треугольник (дирекция, партком и завком), а четырехугольника. «Угол» нам не отвели. После резких высказываниях на комсомольских собраниях, Бориса Васильева, нашего неустрашимого и сильного комсорга, не рекомендовали на следующий срок комсоргом. Взяли самоотвод и мы, Борисовы единомышленники, но в это время мы уже были в партии. Стать коммунистом для меня был делом не простым, да и для моих товарищей тоже. После долгих раздумий решили: вступаем. С нашим приходом в партию, самоуверенно думали мы, работа первичной организации оживится. Энергия, молодой задор, это те качества, которыми вы обладаете, и нужны  сейчас, увещевали нас старшие партийные товарищи. Ну, что же, подумал я, попробуем. Уж, мы то дадим прикурить, «едрена вошь»! (Блажен, кто верует)
    А служба наша подходила к концу. Была ли польза от этих сборов, задавали мы порой такой вопрос друг другу. Сейчас, осмысливая то время, я думаю, была. Мы многое узнали о современной военной службе. Сравнивали свою срочную службу с нынешней, и сравнение были не в пользу нынешней. Прежде всего: - отношения между солдатом и офицером, а также отношения между солдатами. Наши офицеры, прошедшие войну, и не имеющие достаточного образования, о чем я писал выше, чтобы доказать свою состоятельность перед вышестоящем начальством, старались, и это чисто по- человечески понятно. Всеми правдами и неправдами хотели дослужить  до своей пенсии, старались поддерживать дисциплину  и боевую готовность в своих подразделениях изо всех сил. Они днями и ночами находились в казарме, в буквальном смысле этого слова. Обращение с подчиненными было строгим, но справедливым. Обращались к солдатам и сержантам только на «Вы».  Воинские уставы и наставления они знали как «отче наш», и требовали от подчиненных, неукоснительного их исполнения. И, в самом деле, как тогдашнему офицеру не знать Уставы армейской службы, когда он, десять и более лет, «оттрубил» в армии в качестве взводного? Я не хочу, чтобы о том офицере – фронтовике подумали, как о каком-то малограмотном и небольшого ума человеке, этаком, служаке, с ограниченным кругозором. Нет, нет и еще раз нет! Они прекрасно знали свое дело, отлично разбирались в материальной  части вверенной им. Но, самое главное это то, что они знали солдата. Будучи очень тонкими психологами, они знали чем «дышит» его подчиненный, о чем думает, и что он может сделать в данный момент. Они были все членами партии, еще даже некоторые с войны, политически грамотными, иначе не могло быть, людьми. Пропустив за годы службы через свои руки сотни солдат, они сразу же находили в новобранце слабые стороны, и быстро их искореняли.
   Эти офицеры многое сделали для нашей армии, тем более в трудный послевоенный период. Несмотря на послевоенные трудности переживаемые нашим народом, когда даже солдат не имели возможности обуть в сапоги, и они вынуждены были ходить в ботинках с обмотками, эти люди высоко несли честь офицера Советской Армии. Всегда подтянутые, аккуратно одетые, они подавали пример нам, солдатам. На спортивных снарядах делали то, что нам и не снилось. Отлично работали на перекладине, шустро, держа ноги «углом» поднимались по канату, лихо перелетали через «коня». Личным примером они воспитывали своих подчиненных. Вспомнил один случай, который пришлось нам наблюдать уже здесь, в полку, и еще раз убедиться в могучей силе личного примера, продемонстрированного одним офицером.
    Дожидаясь обеда, мы стояли возле спортплощадки, где молоденький лейтенант со своим взводом отрабатывал упражнение с «конем». Трудное упражнение, нечего не скажешь. Вроде бы все, с горем пополам, перепрыгнули через эту «кобылу», а у одного солдатика, малорослого и щупленького пацаненка, ничего не получалось. Пот катился по его безбородому личику, красные пятна смущения покрыли его лицо. Ему, действительно, было страшно и обидно от насмешек его безжалостных товарищей, от безуспешных попыток преодолеть эту проклятую «скотину», которая не хотела ему подчиниться. Нам тоже было жалко парнишку, и, конечно, от всей души, мы ему подсказывали, как выполнить упражнение, но только «крякали» от очередной его неудачи. Все без пользы!  И здесь появился командир первого батальона, подполковник. Ростом он был под метр девяносто, и весил не меньше  восьми пудов.
    - Ну, что сынок, не получается?- обратился он подходя к солдату, который в длиной, почти до колен гимнастерке, в шароварах, которые были ему велики, без ремня, обреченно склонив, стриженную голову, стоял возле снаряда. Отдав папку подбежавшему лейтенанту, подполковник встал на исходную позицию, плюнул на ладони, подмигнул окружающим его людям, сказал:
     - В твои годы, мужик, я этого «мерина» на одной левой делал. Ну, попробую сейчас!
Утробно «ухнув», он ловко разбежался, и как - то легко, даже красиво, перемахнул через снаряд. Конь не ожидал такой перегрузки, скрипнул своими деревянными «потрохами», задние ноги его оторвались от земли, точно он хотел ими лягнуть подполковника, а передние копыта ушли в песок. Из карманов кителя на песок полетели ручки, записная книжка и ключи, которые подбежавшие солдаты быстро собрали и передали хозяину.
    - Вот так, вот! А, ты дурочка боялась, даже юбка не помялась! – сострил подполковник, явно довольный впечатлением, который он произвел на всех нас.
    - Становись к снаряду! Приготовился? Собери свою волю в кулак, и главное»! Не ссы, солдат! Пошёл!
И солдат перепрыгнул, и пусть не совсем чисто, но перепрыгнул, немного задев мотней шаровар конец снаряда.
     - Давай еще один разок. Вот так, уже лучше. Давай еще попробуй. Очень хорошо, молодец!
     -  Подойди сюда, солдат. Фамилия? Петров? Иванов, Сидоров, Петров. Знаменитые русские фамилии, и героев среди вас очень много. Ты не посрамил своей фамилии, и сегодня проявил героизм. Уничтожил в себе труса. Молодец» Объявляю тебе благодарность. Лейтенант, слышишь?  С этого дня, рядовой Петров, ты обязан каждый день объезжать этого деревянного «мерина», понял? Выполняй.
   Отойдя в сторонку с лейтенантом, подполковник, о чем строго с тем говорил, а потому, как лейтенант стоял по стойке «смирно», мы догадались: беседа была не из приятных, и скорей всего о личном примере офицера на занятиях. Лично мне этот рядовой эпизод из жизни полка, врезался очень ярко в мою память. Только так, может быть, в несколько грубоватой форме, ни в коем случае не задевая личного достоинства подчиненного, можно «вдохнуть» в жизнь солдата- новобранца, уверенность и возможность показать себя мужчиной. Ведь, по сути, солдатик этот, еще ребенок, правда, большой ребенок. Еще недавно он жил в семье, дружил со своими сверстниками, и может быть, был в их среде лидером, самодостаточным  человеком. И вот его вырвали из этой среды, родной и домашней, и бросили сюда, в армию. Армия – жесткий организм и прижиться в этом организме безболезненно, удается не каждому. Как сейчас вижу фигуру огромного офицера, и маленького низкорослого солдатика в распущенной, явно не по росту, гимнастерке, с пылающим от смущения или  бессилия, лицом. По отечески мудро, и в то же время жестко, своим личным примером, этот замечательный командир, заставил парня поверить в себя, а самое главное, показать сослуживцам, что он не «рохля», и если надо, он покажет себя не хуже других. С восхищением и улыбками смотрели  солдаты на своего батальонного командира, и поняли в этот момент: - их командир, их «батя», самый лучший человек на этом свете. Именно с этого момента они уже знали, что по его приказу они пойдут туда, куда он прикажет, и будут уверены: раз «батя» приказал, значит так и надо.
   В палатке мы долго обсуждали этот случай на спортплощадке, и потом еще один, который произошел примерно на этом же месте, только немного позже. Мы только что пообедали, и дожидаясь построения, толпились возле курилки. Проходивший мимо нас старший лейтенант, остановил трех солдат, которые с ведрами и кистями шли подбеливать деревья. По какому поводу он устроил им разнос, мы не поняли, и только слышали отборный мат, который «сыпался» на головы провинившихся. По гимнастеркам, которые топорщились под поясным ремнем, по штанам, которые свисали на голенища сапог, да и по всему виду, испуганному, и какому – то потерянному и обреченному, мы поняли, что это новобранцы. Понурив головы, они стояли перед разбушевавшимся офицером. Что- то, унизительное и пошлое, происходило на наших глазах. По команде офицера, а это был старший лейтенант, солдаты развернулись и пошли в обратную сторону. Один из них нес ведро с побелкой, а два других солдата, несли кисти из рогожной мочалы. Первым из нас, кто не выдержал этого хамства, был Денисов, учитель по образованию и директор школы из Амурской области. Высокий рыжий Денисов, поправив на лысеющей голове пилотку, подойдя к офицеру, довольно сурово, спросил:
   - Слышали мы, как вы разговариваете с подчиненными. Вам не стыдно за это хамство?
   - А, ты, кто такой? – грубо, с вызовом, вопросом на вопрос, сказал Денисову старлей.
   - Вообще – то, я учитель, ну а ты…
 Денисов потер ладонью шею, и обернулся к нам, как бы прося о помощи. Поблескивая на солнце очками, в разговор вступил Валера Шевченко.
   - Послушай, старший лейтенант? Нас всех возмутило твое хамское отношение к подчиненным, поэтому я, и мои товарищи офицеры, этот поступок, позорящий честь советского офицера, считаем недопустимым. Мы сделаем все возможное, чтобы твое поведение стало предметом обсуждения партийной организации полка. К тому же вы пьяны, - переходя на официальный тон, проговорил Валерий. Работник обкома комсомола Валерий Шевченко знал, как вести себя в подобных ситуациях.
    -… И как после такого свинства, с униженным и оскорбленным солдатом идти в бой?
     Лично я, не решился бы это сделать.
    - Вы, ребята, тут без году неделю, в наших делах мало что соображаете, а уже лезете в не свое дело, - сопротивлялся старший лейтенант, но было видно, что он немного растерялся, топтался на месте, оглядывался по сторонам, ища поддержки у своих сослуживцев, а их не было видно.
     - Мне за вас очень стыдно, и я думаю, что мы, в самом деле, этот вопрос в стороне не оставим, - снова заговорил Денисов, и, обойдя офицера, пошел к палаткам. Мы тоже двинулись за ним. С офицером остались Валерий Шевченко и Рудольф. Позже, придя в палатку, Валера сел со вздохом на лежанку, протер платочком свои очки, устало проговорил:
       - Извинялся лейтенантик-то. Погорячился, говорит, парни. С женой, вроде, не клеится, уехала на днях во Владик к родителям. По службе тоже «нелады». Все одно к одному, вот он и сорвался. Врет, наверное, мерзавец? – решил Валера.
    Пошел небольшой дождик, нежно шелестя по крыше палатки, темные, с белесовыми разводами облака, наплывали со стороны озера, а небольшой ветерок осторожно, словно что –то нащупывая, шевелил листву деревьев. Денисов, со вздохом повернулся на спину, потом сел, и, пригладив остатки волос на лысине, глухо проговорил:
    - Не идет из ума у меня сегодняшний инцидент. Вот недавно мы все видели, как командир батальона совершил на наших глазах чудо! Воскресил человека, вдохнул в солдата уверенность. С точки зрения педагогики, это выглядело безукоризненно. Как этот офицер вырос в глазах этих, подчиненных ему по службе людей за какие-то минуты. И вот вам этот сегодняшний пример.
    - Все что происходит в гражданском обществе, - и хорошее, и, к сожалению плохое, проецируется на армию. В одном котле кипим со всем обществом, а поэтому и пожинаем плоды этого «варева», - продолжал Денисов, закуривая. Дождь усилился. По брезенту палатки сильнее «забарабанила» вода. Ветер своими порывами, то сжимал палатку, то пытался раздуть ее и оторвать от земли. Стало темно, а кое- где,  на стыках появилась вода, которая капала на наши постели. По старой солдатской привычке, в местах протечки, с наружной стороны палатки накладывали листы бумаги, прижимая их к полотну, и это спасало от капели. Серега принес и зажег «летучую мышь».
     - Летом такое часто здесь происходит, - доложил нам Серега, и осторожно выглянув из палатки, посмотрел наружу.
     -  Ручьи огромные со стороны полка. Хорошо, что я палатки обкопал и площадку для строя. Вот этот овраг в прошлом году за два дня промыло. Глубина метров пять, не меньше
    Разговаривать не хотелось, и некоторое время сидели молча. Дождь внезапно кончился, но ветер продолжался. Выглянуло солнце среди обрывков клубящихся облаков, рыжие потоки воды, покрытые желтоватой пеной и мусором, с шумом стекали в овраг и неслись среди его обрывистых берегов к озеру. По озеру катились волны с белыми барашками по гребню
   После ужина сели играть в карты, а я с Валеркой в шахматы. Игра у нас состояла из двенадцати партий и шла с переменным успехом. Я на этот раз проиграл, в счете повел Валерий. Недовольный результатом, я собирал шахматы, а довольный Валерка старательно рисовал в блокноте против моей фамилии нолик. Ну, игра есть игра, утешал я себя, еще отыграюсь.
     - Ты давно читал «Поединок» Куприна? - внезапно спросил Валерий меня.
     - Да, уже и не помню когда. Но, в принципе, это произведение помню хорошо. Я, вообще считаю, что это лучшая книга писателя. Надо собраться, да еще раз ее прочитать.
     - А, я недавно ее прочитал, перед приездом сюда. И ты знаешь, что удивительно. Мало что изменилось в нашей армии с тех пор. Главное, что я для себя отметил, это события,  описанные в повести, по времени конец девятнадцатого и начало двадцатого века, происходят в отдаленном гарнизоне, вроде нашего. Если сказать честно, то жизнь тех офицеров, в том числе и поручика Ромашева, была более интересной. Стояли они в небольшом городишке, по- моему на границе с Польшей.  Свободные вечера проводили в офицерском собрании, а общение с полковыми дамами скрашивало серый быт молодых офицеров, дисциплинировало и настраивало их на самосовершенствование. Они и водку-то пили лишь тогда, когда не было достаточно денег, а так, пожалуйста, вино.
     При каждом офицере был денщик. У Ромашева был татарин Гасан, помнишь?
    - Да, жизнь у тех офицеров, надо честно признаться, была интересней, - пришлось мне согласиться с Валерием. Ведь именно в то время было запрещено мордобитие и унижение солдат. Среди передовых офицеров подобные выходки находили суровое осуждение и это понятно. К тому времени большая часть офицерского корпуса состояла из выходцев уже не дворянского происхождения, а простого народа. Взять, к примеру, того же генерала Деникина или адмирала Макарова. Они понимали, что идти в бой с озлобленным, оскорбленным солдатом, мало хорошего. Только уважение, только человеческие отношения могут сплотить в единое целое армейский коллектив любой численности.
     В это время, - продолжил я разговор, - были разрешены поединки между офицерами. Я думаю, что эта мера предохраняла офицеров- простолюдинов, от заносчивых и амбициозных офицеров дворянского происхождения. Это уравнивало их в правах, а офицеру – дворянину стоило подумать, как вести себя в обществе. Офицерская честь была для всех одна, как и служба на благо России.
     Наша служба, неожиданно для всех  нас, закончилась на неделю раньше. Я уже раньше говорил, что наше пребывание в полку, полковое начальство особо не радовало, да и это понятно. К чему лишние заботы, когда своих забот хватает. На нас смотрели, как на гостей, которые засиделись до поздней ночи, или как на дочь- перестарку, засидевшуюся в девках. В гарнизоне проводились мероприятия по празднованию годовщины образования полка. В гарнизонном доме офицеров, кроме официальной части, намечался концерт артистов приморской филармонии, танцы и даже буфет. Впрочем, эта часть программы была обставлена с большой секретностью и особенно не рекламировалась.
    На этом вечере все шло своим ходом. Буфет, как это не странно работал, и те, кто был «пошустрее», сумели воспользоваться его услугами в полной мере. Во время танцев, которые сопровождались полковым оркестром, полковые дамы были «нарасхват», а некоторые офицеры из числа «партизан», чересчур увлеклись местными красавицами, что естественно не понравилось некоторым полковым офицерам. Вспыхнула ссора, переросшая в драку. С обеих сторон были пострадавшие, о чем свидетельствовали синяки и некоторые припухлости на лицах драчунов. Четыре офицера провели остаток праздничного вечера на нарах гарнизонной гауптвахты, а утром «партизанский» отряд был построен, где нам было сообщено об окончании сборов. Конфликт между драчунами был разрешен примирением сторон, а нам было предложено к концу дня покинуть расположение полка, получив перед этим документы и по двадцать четыре рубля деньгами на «душу». «Хорошо все, что хорошо кончается!». Ночью мы сели в поезд и поехали в столицу Приморья. Прощай Троицк, прощай полк, прощай озеро Ханка!
    Сейчас я думаю о том, а надо было бы проводить эти сборы в Приморье, или все это можно было провести на местах? Этот вопрос мы обсуждали еще находясь в Троицком, но к единому мнению так и не пришли. На Камчатке – можно было организовать сборы в Чапаевской дивизии, думали мы, камчадалы. То же самое можно было сделать и в других регионах. И в Амурской области, и в Хабаровском крае и, наконец, в Приморье, но в конце концов решили, - сборы в Приморье были организованы из соображений тогдашней международной обстановки. И это было продуманным шагом. Слишком натянутыми и сложными были в то время отношения между Китаем и Советским Союзом. Нужно было быть готовым ко всему.