Разрушили

     Белоокое солнце забрезжило холодным рассветом короткой зимней оттепели. Несколько дней сыпал колючий снег, примерзая к замшелым крышам домов полупустой деревеньки. Но со вчерашнего дня потеплевшее солнце развесило по ветхим крышам мутноватые ледяные сосульки, распугивая домашних воробьев неожиданным перезвоном капели в привычной деревенской тишине. Наступившее утро своей солнечной синевой обещало очередному дню короткое возвращение осеннего тепла.    

       Тимофеевна, привычно кряхтя, затопила недавно подбеленную печь, и по старому дому сразу же густо потянулся запах древесной смолы и свежей извести. Накормив кур, она подслеповато огляделась во дворе и обрадовалась – утренний морозец пока крепко держал с осени подмерзшую землю.
   - Не развезло, слава Богу, - сказала старуха, прислушиваясь к журчавшей реке, которая все никак не хотела успокаиваться на зиму.

      Уже почти месяц, как выпал первый снег, а возле разрушенного моста под водой, нет-нет, да и зазвонит затопленный колокол от старой церквушки. Обычно, зимой во льду он на время умолкает. Но в этот раз крепкие морозы запаздывали, и сильное течение каждый день сбивало тонкий лед возле поросшего лесом берега, где давно немым укором стояла полуразрушенная церковь.

    Пестрая кошка Мура зашла с Тимофеевной со двора в избу погреться у натопленной печки.
 - Некогда мне с тобой сегодня кошарничать, я в церковь с соседкой собралась, - привычно заговорила с кошкой Тимофеевна, наливая ей в плошку свежего молока. Затем она ловко поставила в печь чугунок с картошкой и стала одеваться. Достав из потемневшего комода праздничный теплый платок, старуха погладила рукой старые фотографии всех своих, бережно наклеенные на деревянную крышку сундука, в котором когда-то привезла в избу к мужу свое приданное. Она вздохнула обо всех ушедших в мир иной из их большой дружной семьи и почему-то вдруг вспомнила, как сама белобрысой девчонкой со своей бабкой ходила в деревенскую церквушку.

Церковь тогда красавица была, старыми плотниками топором срубленная, и колокол от знатных мастеров - на всю округу звон был, пока в войну немец не разбомбил церквушку. От самой деревни тоже почти не осталось домов. Молодой народ поразбежался на большие стройки, да и старики почти все вслед детей в удобные квартиры переехала. Пришли другие времена, и в районе новый собор отстроили. Однако теперь вряд ли уже кто вслушивается в смысл назиданий, записанных для поучения чад божих. А бабка Тимофеевны еще со старых времен Святое Писание помнила и частенько, как сказку, нараспев, детворе рассказывала. Однако сама Тимофеевна так за всю свою долгую жизнь и не научилась Писанию, только нескольким молитвам, все больше Пресвятой Богородице.

      Старуха расправила на голове пуховый платок, посмотревшись в стекло на иконе, и со вздохом перекрестилась. Старые ходики на стене мерно отстукивали очередной белый день простой людской жизни. Присев на скамью передохнуть, Тимофеевна немного призадумалась, пытаясь вспомнить особенный голос своей бабки, певучий такой был. Ни у кого больше такого певучего не слышала.

«А и собрал Господь учеников своих, и научал их апостолами быть. И сказал им: жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою». И потом, с безутешной тоской, она голосно так у иконы скорбно приговаривала в молитве: «Раз-ру-ши-ли!” А сама Тимофеевна, еще девчонка, со страхом теребя свои тоненькие косички, все порывалась расспросить сердобольную бабушку о Господнем страдании, однако так и не осмелилась.   

   - Пора, Тимофеевна, наши уже все отмолились, - хромая с молодости соседка тихо вошла в избу. Хозяйка вздрогнула на ее громнкий оклик и подвинула подруге стул с высокой спинкой. 
   - Сейчас пойдем, только чугунок с картошкой из печи приберу. Сегодня за деда своего хочу в церквушке свечку поставить, за упокой души его. Еще с осени-то свечу приберегла.
 - Бедолашная ты моя, теперь совсем одна-одиношенька и все за упокой  молишься. А я вот сегодня за здравие моих правнучков хочу просить Бога, чтобы домой благополучно к весне со службы вернулись.

   - Вернутся твои робяты, наш Господь любит двойняшек. Они ведь вам от него в награду за их прадедов, что на войне с клятым фашистом остались.
   - Да, но деды-то ихние тута, в своей деревне любили жить, всего шесть дворов теперь после переселения и осталось. Молодые все, вона где. В городе живут, вдали от нас. Как росли правнуки, я и не видела вовсе. - Привычно пожаловалась ей соседка:

   - Поторопись, Тимофеевна. Пора в церквушку, потом у печи управишься. Сегодня дед Ткач с утра мосток подбил и сказал, что опора до обеда, авось, и выдержит. Слышишь, как река бурлит, все грозится на нас. Видать, что не хочет слабому морозцу покоряться!
 - Да, у кого ноги-то еще ходят, то в новую церковь в район молиться поехали. Красиво, видать. На праздник там с хоровым пением службу правят.
 - А я вот от своего погоста никак к новому не могу идти. Не молится мне у него.   

 - Да, и мне только тута и молится. Хоть от нашего Господа в церквушке одни глаза скорбные остались, но такие родные, нашими слезами намоленные за долгую бабью долю.
 - Пойдем скорее, Тимофеевна, колокол-то из-под воды, слышала, сколько уже раз звонил? Знать, вода в реке к берегу бежит. И помолиться от души не успеем, быстро снесет опору. Наш дед Ткач старый совсем. Ну, какой уже с него плотник?

 - А и впрямь, ну какой с ткача плотник! - Привычно усмехнулась Тимофеевна. - Пойдем помалу, подружка.
    На церковный праздник зимнее солнце расстаралось, растрезвонилось капелью с оживших старых крыш. И неугомонная река расшумелась некстати, как будто дразня старух, что скоро опять подмоет прогнивший мосток. А они, так чинно ступая, привычно поддерживая друг друга, медленно проходят над грозной водой, бережно прижимая к себе белые узелки. Пришли, перекрестились, поклонившись до земли. Пошептали о своем привычном Пресвятой Богородице, помолчали и повздыхали, тихо вспоминая отшумевшее.

 - А служивые, что? Пишут тебе робяты, не забывают? - Громко спросила Тимофеевна, стараясь перебить гудящую быструю речку.
 - Теперь-то со службы пишут. Командир, может быть, у них хороший, строгий. Видать, приказывает не забывать старых. Недавно спрашивали в письме, как тут у нас в деревне. Звонит ли еще колокол на дне реки. Знать, помнят-то, что колокол так и не подняли. А я им и написала – звонит еще. Река-то у нас быстрая, вот он и звонит, звонит, родимые.


10.01.2011 г.