Расширение контактов

"О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;
Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,
Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,
Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый…"

Гомер, "Одиссея"


Дванов поднял крестам свою руку,
чтобы они передали его сочувствие мертвым в могилы.

Андрей Платонов, "Чевенгур"

 


       1. Ольга

       Ольга умерла.
       В субботу.
       Погибла.
       Александр все никак не мог в это поверить. В субботу, в шестом часу вечера, ему позвонил отец Ольги Виктор Михайлович и сказал, что маршрутка, в которой она ехала, разбилась. Все погибли, кроме шофера. Голос Виктора Михайловича был не дрожащим и не плачущим, а каким-то холодным, чуть ли ни спокойным, так показалось Александру. Виктор Михайлович еще немного помолчал, потом глубоко вздохнул и добавил: "Вот так вот..." Александр молчал, не потому, что не знал, что сказать, а потому что физически не мог ничего выговорить, язык не поворачивался. Отец Ольги, поняв это, сам прервал соединение.
       Александр выронил мобильник из рук и сел на пол прихожей - он только что пришел домой и еще даже не успел снять туфли. В голове стучало: "Ехала в маршрутке... Разбилась... Ехала в маршрутке... Разбилась..." Он не мог в это поверить. Первая реакция была именно такой - не боль, не мысль о том, что ее больше с ним не будет, а просто подозрение, что его обманывают - может быть, это глупый розыгрыш, или - он спит и ему это снится? Александр не верил, что Ольга имеет отношение к смерти, а смерть - к Ольге. Смерть всегда ходит с другими. Но не с ним, Александром, и не с теми, кто ему близок. Смерть всегда проходит мимо. Смерти, в определенном смысле, нет.
      А здесь выяснялось, что смерть есть. Вот она, смерть - маршрутка. Вот она, смерть - дагестанец, водитель маршрутки. Вот она, смерть, - тридцать два рубля за проезд на тот свет. Вот она, смерть, - воздух, которым она в тот момент дышала. Вот она, смерть, - люди, с которыми она ехала.
     Ольга уже мертва. Она не шевелится. Не дышит. Ее тело изуродовано. Ее мобильник не отвечает. Ее мобильник не отвечает. Ее мобильник не отвечает. И никогда не ответит. "А, может быть, ответит?" - почему-то подумал Александр. Он схватил свой телефон и привычно отыскал ее номер, который всегда был "рядом" - во "входящих" и "исходящих". Нажал на "вызов". Подключение. И вдруг - ответ. Кто-то нажал на кнопку.
         - Алё? - спросил Александр таким голосом, словно он звонил на тот свет и стеснялся, что кого-то побеспокоил.
         Ему ответил незнакомый мужской голос:
         - Алё?
         "Что это за мужик?", подумал Александр и в нем даже шевельнулось ревнивое подозрение - не нашла ли Ольга себе другого, вот этого, и не соврала ли ему через отца о своей смерти, - чтобы бросить его? Эта мысль, как ни странно, обрадовала Александра, какая-никакая, а жизнь продолжалась.
        Он произнес, голосом, готовым сорваться в гнев, но еще нейтральным:
        - Алё? Кто это?
        И вдруг там ответили:
        - А, Саша, это ты звонишь...
        Александр понял, что он говорит не с незнакомым мужчиной, а с Виктором Михайловичем и что все его надежды - на то, что Ольга просто хотела обмануть его, на то, что она жива и здорова, - рухнули. И что он сходит с ума.
        - Это Вы, Виктор Михайлович?
        - Да, я. Следователи отдали мне ее мобильник.
       - Ясно, - машинально ответил Александр.
      - Ты как, Саша? - в голосе Ольгиного отца было неподдельное участие. Александр удивился, каким же крепким тот был мужиком - единственная дочь погибла, тут в самый раз - пойти и удавиться, а он находил в себе силы задавать такие вопросы.
       - Ничего, Виктор Михайлович. Хреново.
       - Может, ты к нам придешь, Саша?
       Наверное, это было бы правильно. Наверное, так было бы лучше - и для них, и для него. И вообще. Александр это понимал, но ничего не мог поделать с собой - ему абсолютно ничего не хотелось. Не хотелось выходить на улицу. Не хотелось видеть людей. Жить не хотелось.
        - Простите меня, Виктор Михайлович, я лучше к Вам завтра подойду.
        Но он не подошел и завтра. И послезавтра. Он смог выйти из дома только на ее похороны.

2. Александр   

        Александру Шевелеву было тридцать пять лет, он жил в столице N одного из северо-западных регионов, по провинциальным меркам, в довольно большом городе. Отец ушел из семьи, когда Саше было лет семь, и теперь жил в другом городе, за двести с лишним километров отсюда. Александр с ним почти не общался - так, созванивались по праздникам, приезжал он к отцу крайне редко. У того уже была другая семья и другие дети, контакт с ними всегда был формальным. Все комплексовали, и никто не хотел преодолевать барьеры. А закрыться, сделать вид, что барьеров никаких и нет вовсе - было проще всего.
       Мать жила с Александром, пока не вышла на пенсию, после чего уехала в деревню недалеко от N, в большой старый деревянный дом, доставшийся от ее отца. Женщиной она была решительной и грубоватой, она всю жизнь проработала на N-м заводе и даже сделала там небольшую карьеру. Сына воспитывала в "ежовых рукавицах", всегда хотела сделать из него "настоящего мужика", из-за чего, естественно, он таковым и не вышел. Тем не менее, надо отдать ей должное - у матери хватило уважения к себе и к Саше, чтобы не висеть над ним и после его двадцатипятилетия. Да и в городе она жить не хотела. Однако она регулярно приезжала или требовала сына к себе в деревню, и эти требования тот неукоснительно выполнял. 
       Александр вырос другим человеком, не таким, как ожидали отец и мать. Он нарушил традицию семьи Шевелевых, в которой мужчины почти всегда шли в ПТУ, а потом - на завод. Александр, к стыду матери, не был рукастым - это выяснилось рано, когда ему было уже лет тринадцать. Мать с ужасом обнаружила, что он не ломает игрушки и не пытается их собирать. Зато он делал другое - постоянно читал. В итоге, после школы он поступил в местный университет на исторический. Его мать была против, но перечить ему не стала, она тихонько посмеивалась над затеей сына и была уверена, что он через полгода уйдет из университета и поступит в родное для Шевелевых ПТУ. И все встанет на свои места. Хорошо еще, думала она, что его в армию по здоровью не призвали (с одной стороны, для нее это было хорошо, с другой - это был еще один досадный показатель немужественности сына).
       Однако мать ошиблась - Александр не ушел из университета ни на первом, ни на последующих курсах и благополучно доучился на "пятерки" и "четверки". Мать поняла, что ее безграничная власть над сыном кончилась; Александр тоже это понял, хотя, может быть, и не так быстро, как она. Отношения между ними навсегда изменились - она давала ему жить своей жизнью, влезая в нее со своими поучениями лишь иногда, просто потому, что это была единственная возможность близкого общения. Раз в месяц поругать. Александр слушал ее, кивал головой, всегда соглашался, но следовал ее советам крайне редко. 
       Шевелев не был худосочным оторванным от жизни ботаником-очкариком, над которым все смеются в школе и в университете. Он был "нормальным чуваком" - не только читал книги и готовился к экзаменам, но и раз в неделю, а то и больше, весь вечер сидел в баре со своими друзьями, заводил небезрезультатные интрижки со студентками со своего и с других курсов, ходил в кино и в только появившиеся в его время ночные клубы. 
       Получив диплом, он пошел было работать учителем истории в местную школу, но не продержался там и года. Деньги были смешными, а вот работа - очень даже серьезной. Пометавшись несколько месяцев, попробовав себя здесь и там, Шевелев принял решение - он забил на все и уехал в Петербург, на платные курсы английского языка. Вернувшись, поступил работать репетитором в одну очень крупную фирму. Деньги были хорошие - такие деньги не снились не только его отцу и матери, но и многим бывшим однокурсникам (некоторые из которых работали даже охранниками в книжных магазинах).   
       Так прошло десять лет. За это время Шевелев сделал в оставленной матерью квартире евроремонт и купил (в кредит) "тоёту", что, конечно, резко повысило его авторитет среди друзей, подруг и родственников. При этом Александр отчетливо понял, что работать всю жизнь репетитором, шесть дней в неделю (а, если надо, - и семь) он не хочет. Чего же он хочет - было ему непонятно. Одно время он поставил себе цель выучиться на юриста, чтобы потом работать в западной фирме (благо, язык он знал хорошо) и получать бешеные бабки. И он действительно проучился один год, но потом ушел из университета, так как денег не хватило. Через пару лет после этого Александр решил, что в будущем оставит свое репетиторство ради науки и преподавания и поступил на исторический в аспирантуру. В ней он проучился три года и уже подходило время защищать кандидатскую, но он все тянул, сомневался, - его ли это путь, и стоит ли оставлять достойный кусок хлеба ради нищенской ставки доцента.

       Была еще одна сторона его жизни, в свою очередь, добавлявшая неопределенности. Это - женщины. Вернее, не женщины, а отсутствие жены и детей. Физиологически у Шевелева никаких проблем не было - его "донжуанский список" был открыт еще в одиннадцатом классе. Девушки, а потом - женщины, у Александра были. Разные были отношения – и на одну ночь, и не на один год. Но брака почему-то не было. Почему? Бог его знает. Возможно, здесь сказалось почти безотцовское детство Шевелева. Возможно, его относительное благополучие, которым он не хотел ни с кем делиться. Друзья женились, рожали детей, растили их, - а Шевелев все сторожил свое одиночество. Поначалу, осознавая эту разницу, он радовался, - что он не несет это ярмо, не кладет всю свою жизнь ради семьи, не вертится, как белка в колесе, между семьей и работой... Потом он радоваться перестал и начал понимать, что у него в жизни нет чего-то очень важного, что есть у других. И что, несмотря на все недостатки, жить с женой и детьми - все-таки, счастье, что бы он ни говорил и как бы ни оправдывал себя раньше. 
         А потом - он испугался. Испугался сильно. Это произошло, когда ему исполнился тридцать один год. Через месяц после дня рождения он подумал, что ему уже за тридцать, что он до сих пор не женился и уже не женится никогда. Он всю жизнь будет работать репетитором, и сидеть в своей квартире. В этот момент Александр заплакал - чего не было с ним уже много лет. Ему вдруг стало до смерти жалко себя и всю свою жизнь. "Что я сделал? - спрашивал он себя, глотая слезы, - Чего я добился? Ничего. Абсолютно ничего. Деньги? Квартира? Машина? Кому это на хер всё нужно?!" 
         Так он жил дальше - в отчаянии и страхе, в постоянных мыслях о том, что он ничего не добился и что семейного счастья ему уже никогда не видать. Он даже не пытался - сил не хватало - взять себя в руки, попробовать познакомится с какой-нибудь женщиной не для секса, а для серьезных отношений. Разговоры на эту тему с матерью и друзьями только раздражали его, и он отмахивался от них руками. Александр погрузился в беспробудное одиночество - алкоголь, иногда даже травка, телевизор и Интернет, реже - книги, - при этом он прекрасно понимал, что позорно бежит от самого себя и что его ждет катастрофа. Работа теперь не вызывала ничего, кроме ненависти. 

         Но однажды - Шевелеву шел уже тридцать пятый год - произошло чудо. Это чудо, наверное, было родом из голливудского фильма или из дешевой попсовой песенки. "Любовь приходит лишь когда не думаешь о ней" (безграмотная, кстати, строчка). Он встретил Ольгу. Самое смешное, что он встретил ее благодаря матери - поехал к ней по ее очередному требованию летом, в июле, и как-то лежал на пляже у местной неширокой речки. Рядом, метрах в трех от него, впереди, сидела на небольшом купальном коврике девушка - сидела, смотрела на воду. Он сразу обратил на нее внимание. Еще бы не обратить - красивая, стройная, худая, в оранжевом купальнике. Девушка согнула спину, и Шевелев увидел выступившие маленькие позвонки. Волосы у нее были светло-рыжие, забранные в короткую косичку. Она казалась легкой и светлой, как солнечный зайчик. 
        Шевелев напрягся всем телом. Ему показалось, что сама судьба дает ему шанс, что этот шанс единственный и другого не будет никогда. Если он сейчас с ней не познакомится, то ему вообще не нужно жить дальше. Касса судьбы закроется. Разум говорил ему, что не стоит торопиться, что он еще даже не видел ее лица (и других частей тела, которые тоже важны), но Александр его почему-то не послушал. Он боялся, что эта девушка исчезнет, улетит, убежит.
        Он громко и внятно, как будто это были последние слова в его жизни, произнес:
        - Здравствуйте, мы, кажется, с Вами незнакомы?
        Аргументация Шевелева была убийственной - можно подумать, что все, сидящие на пляже, были его братьями и сестрами.   
        Девушка обернулась. Разум Шевелева с облегчением выдохнул - лицо тоже было красивым, а грудь - вполне приличной. Но всего этого, как ни странно, Александр как будто и не видел. По-настоящему он видел только ее глаза - большие, голубого цвета, смотревшие на него внимательно, с интересом. Глаза из другого мира. Глаза из другой жизни. Он чувствовал на себе прикосновение этих глаз.
        Они познакомились.
 
        Ольга ворвалась в его жизнь как метеор, и разрушила ее без остатка. А Шевелев только радовался, словно освобожденный зэк, уже давно оставивший всякую надежду. В тот жаркий день на деревенском пляже его сердце снова забилось - после долгого, многолетнего перерыва. Он влюбился - это было глупо, банально и, в то же время, как-то чудесно. Вся любовь, которая копилась в нем за последние годы и не направлялась никуда, кроме, может быть, его самого, вдруг забила диким фонтаном посреди улицы. И накрыла его с головой. Счастье как будто проходило мимо и вдруг, заметив его, село рядом и осталось навсегда. Без просьб, без вымаливаний и без поисков - просто так.   
        Шевелев не мог поверить и даже боялся думать о том, что Ольга была именно тем человеком, который был ему нужен и которого он ждал всю жизнь, хотя и не искал, потому что боялся не найти. Это было поразительно, но совпадение было абсолютным. Словно где-то, в неизвестном ему потаенном месте, работал завод по производству людей с некоей индивидуальной подгонкой, в частности, к нему, Александру Шевелеву.
         С одной стороны, Ольга была писаной красавицей - у нее было узкое лицо, маленький рот с чуть припухлыми губами, прямые щеки, тонкий нос и широкий открытый лоб, чем-то она напоминала Нефертити. С другой стороны - она не была "пэтэушницей", матом не ругалась, книги читала, причем не только любовные и детективные романы, но и даже Мураками. Наконец, с третьей стороны, она не была конченой интеллектуалкой, совсем нет, - нормальный человек, умеющий получать удовольствие от жизни. Но это и хорошо, иначе она оттолкнула бы Шевелева. Двадцать семь лет. Жила в том же городе, что и он (тогда в деревню она приехала в гости к своей подруге). Работала менеджером по рекламе в одной торговой фирме. 
         Однако все эти описания не дают общей картины, того образа, который родился в сердце Шевелева. Если описывать этот образ одним словом, то это, наверное, будет свет. Она стала для него светом, звездой, которая прикоснулась к нему и которая говорила с ним. Когда Ольга приходила к нему в гости, то общее течение жизни словно останавливалось для Шевелева. С ней все становилось легко и просто, - не было пережитого в последние годы дикого одиночества, не было скучной работы, не было сомнений и метаний по поводу своего будущего. Ольга словно стерла всю его жизнь, и остался только белый лист, на котором можно было написать все новое. Разговор с Ольгой - просто так, ни о чем - был как отпущение грехов, прогулка с ней - как переход в другую реальность. Такого человека он не встречал никогда. Из-за этого отношения к ней почти как к святой Шевелев первое время даже боялся заниматься с ней сексом, думал - она станет для него просто женщиной, с которой он спит. Удивительно, но и этого не произошло. Даже в сексе она оставалась для него светлой.
          Счастья становилось слишком много. От такого его количества можно было и умереть. Год после их знакомства пролетел как одно мгновение. Это было мгновение свиданий, телефонных звонков и электронных писем, безумных SMS-ок, незаправленных постелей и любви, бьющей через край. И над всем этим для Шевелева возвышался ее образ, ее лицо, ее взгляд - глубокий, внимательный, казалось, постоянно сопровождающий его, ставший его жизнью и судьбой. Желание пожениться возникло у обоих еще в марте. Родители - и его, и ее - были не против, наоборот, всеми руками за. Решили подождать до сентября. Впрочем, для самих себя они уже были женаты, уже соединились навеки.

          Никто не думал, что до сентября Ольга не доживет.

3. Похороны 

          Церемония была назначена на понедельник. Как Шевелев дожил до этого понедельника - он и сам не знал. После разговора с Виктором Михайловичем он выключил мобильник, бросил его на буфет, снял туфли и перешел из прихожей в комнату. Стояла жуткая июльская жара. Он подошел к огромному кондиционеру и нажал на кнопку. Струя холодного воздуха дунула Шевелеву в лицо. Он сел на пол, на дорогой шведский палас светло-серого цвета. Потом лег на спину. 
          В этом месте и в этой позе Шевелев провел почти все время до утра понедельника. Только иногда он вставал, чтобы сходить в туалет и попить воды (есть не хотелось). Спал по ночам три-четыре часа. Он был в каком-то трудноописуемом трансе. Словно его выключили. Смерть Ольги была настолько неожиданной, настолько невероятной, настолько нелепой, что он не мог ни думать об этой смерти, ни плакать, ни даже испытывать страдание. Ему казалось, что он умер вместе с Ольгой и уже находился в потустороннем мире. Александр не мог позволить себе всего обычного в таких случаях траурного набора - нервного хождения по квартире, проливания слез над фотографиями, разговоров с самим собой, проклятий в адрес бога и судьбы, алкоголя. Все это было для него невозможно. Он просто исчез, превратился в ноль. 
         Но, несмотря на все это, он странным образом "пробудился" в пять утра в понедельник и вспомнил, что ему нужно идти на похороны. И стал собираться. Перед выходом он посмотрел на себя в зеркало - высокий, статный, широкий в плечах брюнет с красивым слегка темноватым лицом, на котором можно было увидеть крупный нос, широкие губы и карие глаза. На нем великолепно сидел черный двубортный костюм. Все, кажется, было на месте, все, как раньше, но, в то же время, чего-то в его облике не хватало. Словно это был не он сам, а его потерявшаяся тень. И еще - глаза стали другими. Остановившимися.   
          Ровно в десять часов Александр приехал в N-ий морг. Там его ждали друзья и родственники Ольги. Он со всеми поздоровался, выразил соболезнования и, в свою очередь, выслушал их. Отошел в сторону. Все смотрели на него как-то странно. Как будто боялись, не сошел ли он с ума. Все это происходило в зале для прощания, в котором выставили несколько тел в гробах на возвышениях, в том числе и тело Ольги. Александр, наконец, посмотрел на него (сначала, когда только вошел, глянул мельком). Она была совсем не изуродована - так, по крайней мере, ему показалось. (Позднее Виктор Михайлович рассказал ему, что у Ольги от удара была полностью раздавлена грудная клетка, отчего и наступила смерть). Ее лицо было как живым, словно она просто уснула и сейчас проснется. Он стоял, не двигаясь, и смотрел на нее. Он не мог заплакать, не мог вспомнить их счастье, потому что все это означало бы, что она умерла. А она не умерла.   
            Из этого своего транса Шевелев не выходил еще долго. Все, что происходило за это время, - он видел и слышал, даже участвовал в этом, но сознание его было выключенным. И все вокруг это понимали. Гроб с Ольгой закрыли и погрузили (Шевелев тоже его нес) в микроавтобус, поехали в центральный N-кий собор. Отпевали ее минут сорок - Александр, как и в морге, стоял недалеко, смотрел на Ольгу стеклянными неплачущими глазами и ждал, когда она, наконец, встанет из гроба. Потом гроб снова подняли и погрузили в микроавтобус. Приехали на кладбище - оно было большим, довольно ухоженным вокруг центральных аллей и заброшенным у небольших дорожек и тропинок. Здесь и там росли высокие липы и дубы.
            До будущей Ольгиной могилы процессия - всего было человек двадцать - дошла за полчаса. Молодые ребята, в том числе и Шевелев, аккуратно поставили гроб на железную ограду чужой соседней могилы. В огромной свежей яме стояли с лопатами могильщики - выгоревшие на солнце мужики лет по пятьдесят. Рядом с ямой высилась гора желто-оранжевого песка. Было жарко. Виктор Михайлович, вытирая платком мокрый от пота затылок, обратился ко всем: "Ну что, дорогие мои… вы можете теперь проститься с нашей Оленькой..." Он заплакал. Все стали подходить к гробу, с которого сняли крышку, и целовать Ольгу в лоб. Поцеловал ее - одним из последних - и Шевелев. Но он снова ничего "такого" не почувствовал - да, он ее поцеловал, что здесь такого? Он же всегда это делал. 
            Прощание закончилось. Возникла пауза. Родственники и друзья неловко толкались между могилами, молчали, поглядывали друг на друга. Наконец, Виктор Михайлович с тревогой посмотрел на мать Ольги, рыдавшую и неотходившую от гроба, и тихо произнес: "Ну что, будем закапывать?"
            Только услышав эту фразу, Шевелев вдруг понял, что Ольга умерла. Что она закончилась и что ее больше не будет. Никогда. Что этот формальный поцелуй в лобик был последним. Что все, что происходит, - не спектакль, не игра, как ему казалось до этого, и Ольга после этой игры не встанет из гроба и не отправится к нему домой - пить чай и вино, заниматься любовью.
              Любовью... Он любит ее... Он никого в жизни так не любил... Так зачем же тогда он ведет себя, как предатель? Зачем притворяется перед собой и другими, что она еще жива? Почему он не может простить ей того, что она умерла, как будто она в этом виновата? Простить ей то счастье, которое она ему подарила и отняла, лишив вместе с ним всего, что у него было в этой жизни? Неужели он не понимает, что, не признавая ее смерти, он отрекается от любви? Признать любовь - значит, признать смерть.
               "Подождите... Подождите, Виктор Михайлович..." - раздался хриплый голос Шевелева среди общей тишины. Все на него посмотрели - Александр плакал, лицо его покраснело, крупные слезы скатывались по щекам. Виктор Михайлович, уже поднявший было крышку гроба, снова опустил ее на землю. Шевелев неуклюже подбежал к гробу - перед ним лежала Ольга. На этот раз она была мертва. Но странно, мертвой она показалась ему более настоящей, чем раньше. Родные губы и глаза, родной лоб. Воспоминания нахлынули на него. Шевелев заплакал еще больше - в голос, не стесняясь никого - и кинулся ее целовать. Лицо Ольги было холодным, но ему было все равно. Иногда ему даже казалось, что она отвечала на его поцелуи чуть заметным движением своих губ. Да, он любил ее, и он любит ее, и он не знает, сможет ли пережить ее смерть. Вдруг Шевелев почувствовал, что кто-то обнял его сзади. Он повернул голову - это была мать Ольги. Женщина плакала, вытирая слезы платком, и молча смотрела ему в глаза.

                Потом Ольгу закопали. Шевелев все так же рыдал и даже пытался помешать, когда гроб опускали в могилу на длинных красных лентах. Виктор Михайлович схватил его сзади за руки и оттащил. Тот обессилено упал на деревянную скамейку и схватился руками за голову, прижав ее к коленям. Ольга уходила от него навсегда. Изменить было ничего нельзя. Он уже не рыдал, а мычал, словно ему вырвали язык. Друзья подходили к нему и, положив руку на плечо, пытались успокоить. Безрезультатно.
                Начались поминки. Они начались на кладбище и продолжились у Ольги дома. Пережив стресс, гости с удовольствием выпивали и закусывали. Шевелев тоже пил. Теперь он уже не отгораживался от людей - и от самой жизни - в своей боли, не делал вид, что ничего не произошло, теперь рана была открыта, и поэтому все, что ему оставалось, - говорить и пить. Гости произносили тосты, родители слушали их, благодарили и плакали. Шевелев наливал себе полные рюмки водки и каждый раз выпивал их стоя. Уже ближе к вечеру он и сам захотел было сказать слово об Ольге, но, все-таки, удержался - слишком страшно было снова впасть в оцепенение или в истерику. Он не был уверен, выдержит ли, если скажет, что любил Ольгу, и что будет помнить о ней всегда.
                Около двенадцати ночи гости начали расходиться. Александр тоже поднялся с дивана, на котором сидел. Встав, он почувствовал, что выпил довольно много. Координация движений была нарушена, хотя на ногах он держался. Шевелев подошел к матери Ольги, убиравшей со стола, и, еле ворочая языком, сказал ей какие-то теплые слова. Потом подошел к Виктору Михайловичу. Тот, тоже всё выслушав и поблагодарив за то, что Саша пришел на похороны, сказал: "Слушай, может, у нас останешься?" Шевелев замотал головой: "Нет... Нет, спасибо, я домой поеду". Отец Ольги не настаивал, но сказал, что, по крайней мере, проводит его и поможет поймать машину. 
                Через полчаса Шевелев ехал в старой "девятке" по ночному N. Было прохладно и темно. В голове гудело от выпитой водки. "Вот мы и похоронили нашу Оленьку..." - подумал Александр и тихо заплакал. И вдруг - словно по наваждению - машина свернула на очередном перекрестке и поехала мимо кладбища. Сердце Шевелева защемило от боли. "Бедная, бедная Оленька... Закопали мы тебя в землю, забыли, а сами - нажрались..." Он заплакал еще сильнее. Внезапно ему в голову пришла странная мысль. Сомневаться в ней не приходилось - рассудок был отключен, да и терять Шевелеву было уже нечего. Он сказал водителю, седому мужчине лет сорока: "Остановите здесь... Пожалуйста..." Тот удивился: "Здесь? Вы же хотели на Липецкой?" - "Нет-нет, мне нужно здесь". Водитель посмотрел на него через зеркало заднего вида и остановил машину. Шевелев вышел.

4. Кладбище

                Оно стояло перед ним, раскинувшись в обе стороны, молчаливое, шумевшее листвой, отгороженное невысоким забором, темное, беспросветное. Шевелев смотрел на него, пьяно переступая с ноги на ногу, засунув руки в карманы брюк (пиджак и белый ворот рубашки были небрежно расстегнуты). Тишина. Александру казалось, что кладбище разговаривает с ним и шепчет, что ему, кладбищу, совершенно неважно, что этот человек собирается сделать, оно готово к любому повороту событий.
                Постояв так минуту и, наконец, преодолев нашедший вдруг на него страх (который его немного отрезвил), Шевелев подпрыгнул и зацепился руками и ногами за железную ограду - громко крякнул, перебрасывая свое тяжелое тело через вершину, и спрыгнул вниз, на тропинку. Потом он замер, оглядываясь вокруг. Впрочем, это было бессмысленно, потому что видимость - благодаря дорожным фонарям - простиралась лишь метров на пять. Могилы, кресты, скамейки, ограды, деревья, утопающие в почти победившей темноте. Шум ветра, отмеряющий жизнь и смерть всего существующего.
                "Да, страшновато здесь", подумал Шевелев. Но от своего проекта он отказываться не хотел - он решил во что бы то ни стало найти могилу Ольги, поговорить с ней. Ему казалось, что они, живые, предали ее, закопав в землю и совершив все необходимые ритуалы, и что она, его бедная любимая девочка, теперь лежит там и гниет в холоде и одиночестве. Страх перед ночным кладбищем и (это, наверное, главное) страх от самой мысли о том, что он делает нечто, что не принято у нормальных людей (а, следовательно, будет наказано, если не людьми, то богами), - все это было, но не перевешивало любви к Ольге. И это было странно и радостно для Шевелева. Словно их любовь - даже после ее смерти - делала его другой личностью, а, вернее, делала его личностью. Ведь в своей жизни до Ольги он не мог бы себе представить, что окажется ночью на кладбище, это было абсолютно нереально.
                Шевелев двинулся вперед по тропинке. Он правильно решил, что она, в конце концов, должна вывести его к центру кладбища, а сориентироваться, стоя в этом центре, где находится могила Ольги, было уже проще. 
                Он шел не спеша, оглядываясь пьяными глазами по сторонам, словно сомнамбула, ноги его не слушались, заплетались, неуклюже проваливались в неровности тропы. Кусты, торчавшие из-за оград, карябали руки и лицо. Могилы, ограды, тишина. Могилы, ограды, тишина. Могилы, ограды, тишина. Этот ряд длился до бесконечности. Казалось, что тропинка никуда его не выведет. Что, попав на Кладбище, он оказался в другом мире, с другими законами, что этот мир намного сильнее его, и что Шевелев никогда не сможет подчинить его своим жалким человеческим целям. Кладбище неотрывно следило за ним, пряталось за его спиной, возмущенно шумело ветром в кронах деревьев, путало ему след (хотя что здесь путать-то - тропинка как тропинка). А Шевелев все убегал от него, отгораживался, прятался, не хотел заглянуть ему в глаза. Хотя в какой-то момент у него возникло смутное, смешанное со страхом, желание остановиться и оглянуться вокруг, посмотреть Кладбищу в глаза. Но Шевелев ему не поддавался, понимая, что, если он это сделает, то останется здесь навсегда, раствориться в Кладбище и в его тяжелом дыхании.
                И вдруг - впереди показался какой-то свет. Шевелев замер на месте и присмотрелся. Шагах в двадцати от него горел костер, он горел почти на "его" тропе, точнее, чуть-чуть в стороне. У костра кто-то сидел. Обстановка вокруг, освещаемая этим слабым пламенем, терявшимся из виду за кустами, была все той же - ограды и кресты, иногда - деревья. Не самая заросшая часть кладбища. Шевелев и испугался, и обрадовался. Наконец-то, он нашел хоть кого-то живого в этом мертвом царстве, наваждение Кладбища пропало. Но - кого именно он нашел? Надежда встретить порядочных людей в таком месте и в такое время была равна нулю. Что делать? Сердце учащенно забилось (все-таки, живых он испугался больше, чем мертвых). Пойти вперед, как ни в чем ни бывало, словно он совершал свой обычный ночной моцион по кладбищу? Или - рвануть от греха подальше в сторону от тропы и обойти ночных посидельцев? Или - побежать назад, к уже далекой ограде, позорно струсив? Неужели?!
                Однако Шевелев не стал рассуждать долго - возможно, здесь сказалось то, что алкоголь, несмотря на всю экстремальность его поведения в последние часы, все еще не выветрился из него окончательно. Мужество проявила если не душа Александра, то его тело - оно само двинулось вперед, спокойно, уверенно, как на последний бой. И Шевелев, сам дивясь своему героизму, вынужден был пойти за ним следом.
                Костер с каждым шагом приближался, кусты расступались... В голове у Шевелева неслись трусливые мысли: "В конце концов, просто скажу им, что я сегодня похоронил любимую женщину, предложу выпить, если у них есть... Что они, не люди, что ли?" Так он шел и цеплялся за эти жалкие мысли. Между тем, картина становилась все отчетливее. У небольшого костра, разложенного справа от тропы, на пустом и несколько возвышающемся месте, сидели трое. Но вот только - что это были за трое, понять было сложно. От этого страх Шевелева только усиливался. Они сидели на валявшихся бревнах, все трое чем-то напоминали средневековых монахов, потому что были одеты в длинные, кажется, серого цвета, плащи с капюшонами, накинутыми на головы. 
                Тем не менее, Александр, приближаясь, мог рассмотреть лица и руки тех двоих, которые сидели к нему лицом и боком. Тот, кто сидел лицом, на удивление Шевелева, оказался... женщиной, довольно молодой, лет под тридцать, с большими карими глазами и вьющимися черными локонами, ниспадавшими почти до плеч. Тот, что сидел боком, был мужчиной среднего возраста, насколько можно было понять, толстый, с широким заплывшим лицом и маленькими глазками. Казалось, это были обычные люди, но, в то же время, глубинной и вдруг обнаружившейся интуицией Шевелев почему-то подумал, что они - не такие, как все люди, а совсем другие. Лица их были бледными, а глаза - остановившимися, словно мертвыми.  "Монахи" посмотрели на него странно - без особого интереса, с легкими улыбками на губах, словно они все про него знали. Почему-то мысли о том, что перед ним - преступники, которые в лучшем случае изобьют его до полусмерти и ограбят, а в худшем, - убьют, исчезли. Нет, им он был не нужен.
                Александр по инерции приближался к костру и, наконец, остановился вплотную рядом с ним. А что еще было делать? Какая-то неведомая сила остановила его, словно магнит железку. В этот момент на него посмотрел третий, тот, что до этого все время был к нему спиной, - это был худощавый пожилой мужчина, со скуластым лицом, на котором росла черная жиденькая бородка. Взгляд его был цепким, острым, на губах - усмешка. Самое интересное, что его руки, в отличие от остальных, не были пустыми, он держал в них журнальчик с кроссвордом и маленький обгрызенный карандаш.
                Вдруг старик громко и резко, но не агрессивно, а этаким запанибратским тоном, произнес:
                - Ну что - живой?
                Шевелев не понял смысл вопроса. К тому же, он сильно испугался. Ответил по инерции:
                - Живой.
                Старик все так же смотрел на него своими ядовитыми глазами:
                - Похоронил кого-то?
                - Да, - Александр машинально вспомнил про Ольгу.
                - Кого, если не секрет?
                - Невесту.
                Собеседник не унимался:
                - Нажрался в хлам на поминках и решил по пьяни проведать покойницу?
                - Да.
                - Где могилка - знаешь?
                Шевелев соврал (с этими лучше было не связываться):
                - Знаю.
                - Ну и иди, - старик махнул рукой в ту сторону, в которую шел Александр.
                Тон этого человека был настолько уверенным, а страх Шевелева от всей этой мистики - настолько огромным, что он, не задумываясь, пошел дальше. Ноги опять понесли его сами. Но, отойдя от костра шагов на пять, он вдруг сам их остановил. Что-то непонятное было с этими людьми, что-то такое, что он должен был выяснить. И только тогда отправиться  к своей цели. Он вернулся к костру. Снова посмотрел на них. Старик по-прежнему улыбался, а женщина и толстяк, на удивление Шевелева, сидели уже почему-то с закрытыми глазами, как будто они уснули.
                Александр стоял молча, подбирая слова, вернее, справляясь с волнением. Старик ждал его вопроса. Наконец, Шевелев сказал:
                - А... вы здесь... - что?
                - Мы? - быстро подхватил тот, - а мы уже умерли, сынок. 
                Шевелев побледнел от страха. Да, интуиция его не обманула, они были не такими, как все. Они были мертвыми.

                5. Мертвые

                Как на это можно было реагировать? Как можно было реагировать пьяному живому человеку, стоящему ночью посреди кладбища, на слова некоего существа пенсионного возраста, что он и другие, сидящие за костром, - мертвые? Заметим при этом, что Шевелев, будучи человеком прогрессивным, весьма скептически относился к идее загробной жизни. Но, в то же время, находясь здесь и сейчас, он действительно видел перед собой мертвых. Ему не нужно было это доказывать. И - здесь и сейчас - он принял это. Как он потом будет объясняться со своим разумом - было неважно. Соврет что-нибудь. Что это, возможно, был алкогольный бред, или - бред человека, сходящего с ума от горя, или сон... Но упустить такой момент он не мог - не с каждым ведь человеком заговаривает мертвец, - нет, не мог, даже ценой своей жизни, или - ценой разрушения всей своей личности (а что, если завтра он окажется в сумасшедшем доме?).
                Александр смотрел на старика. Тот отвечал своим ухмыляющимся взглядом - мол, прекрасно знаю, что ты, "сынок", сейчас думаешь. Не ты, мол, первый, не ты - последний. Шевелев почувствовал, как страх и шок внутри него немного отступили. Взял себя в руки, насколько это было возможно. "В конце концов, они на меня не кидаются, не пьют мою кровь, - он даже усмехнулся, вспомнив голливудские триллеры, - А, может, - потом набросятся? - подумал еще немного, - да нет, вряд ли..." Наконец, он вздохнул и продолжил разговор. Будь что будет – мертвые, так мертвые… 
                Прежде всего, он указал левой рукой на женщину и толстяка: 
                - А что... - с ними? 
                - А что? - старик скользнул глазами по своим товарищам, - а-а-а... - заметил и он, - да они просто отключились. Такое с нами бывает. И со мной тоже.
                - Ясно... А как вообще вам, мертвым, живется?
                Вопрос был абсурдным, впрочем, не более абсурдным, чем сама ситуация.
                - Как живется? Запомни, сынок, мертвым всегда хреново. Я бы сказал по-другому, - не "хреново", а - ... сам понимаешь, но я ругался матом, пока был жив, а сейчас - даже и желания-то нет. Вот видишь - что это за жизнь? 
                Шевелев не понимал - по его представлениям, жизнь за гробом была очень интересной и насыщенной - кто-то горел в аду, кто-то - ликовал в раю. Правда, сам он во все это не верил, но - раз такое дело, может, и здесь он жестоко ошибался? 
                - Но - как же так? Что-то ведь с вами происходит?
                Мертвец недоуменно вскинул плечи, да так высоко, что чуть ни прижал их к щекам:
                - Да ничего не происходит, совсем ничего... Вот, видишь, - он поднял руку с газетой, показывая ее живому, - Ты знаешь, сколько мы разгадываем этот кроссворд? - Шевелев помотал головой, а старик, прежде чем самому ответить на свой вопрос, округлил глаза, - десять лет. 
                - Сколько? - не поверил Александр.
                - Десять лет, - твердил старик, довольный произведенным эффектом, - и мы его до сих пор не разгадали. Вот, сегодня - полночи сидели, и что? Мы не отгадали не только слова, а даже одной буквы! А потом еще и ты пришел, - он по-доброму улыбнулся.
                Шевелев ответил ему тем же. Старик, задумчиво глядя на пламя, продолжал:
                - В чем наша мертвяцкая жизнь? Днем лежим в гробу, как проклятые. Тесно. Душно. Зимой - так холодно, что кости стучат об гробовую доску, - Шевелев вздрогнул, - Летом - невыносимая жара, а еще - черви. Черви. Мы превращаемся в червей. Вот и вся наша жизнь, вот так-то.
                - А ночью?
                - Ночью вылезаем. Да и то не все.
                - А кто?
                Он снова пожал плечами:
                - Бог его знает. Кто-то - может, кто-то - нет. То ли самые сильные, то ли самые слабые. Вылезаем - а что толку? Ходим как призраки по кладбищу. Да мы и есть призраки, если ты успел заметить...
                - По кладбищу?
                - Да. За него мы выйти не можем.
                Старик глубоко вздохнул. После такого монолога Шевелеву было неудобно приставать к нему со своими "живыми" вопросами, но он, все-таки, не удержался:
                - А как же бог? Как же рай и ад?
                Мертвец поглядел на него и зло засмеялся:
                - Ты что, сынок?! Неужели ты веришь в эти поповские сказки? Нет здесь ни бога, ни рая, ни ада.
                - А вы?
                - А мы... Как бы это сказать, по-вашему, поумнее, мы - энергетические остатки когда-то живших людей. Да, мы есть. Я есть. Но... что такое вообще "есть"? Вот ты - есть, и я - есть. Но, блин, твоё "есть" на порядок, на неизмеримый порядок больше, чем мое "есть". Твое "есть" - глыба. Моё - песчинка. Понимаешь?
                Шевелев закивал головой, хотя был уверен, что не понял старика, но, главное, - он запомнил его слова на всю свою жизнь.
                - А самое страшное, - продолжал тот, - что глыба превращается в песчинку - в одно... грёбаное... мгновение... Вы, живые, не знаете, что такое жизнь. Она у вас есть, но вы ее не знаете, вы не держите ее в руках. А мы, мертвые, знаем, что такое жизнь, но у нас ее нет, у нас - огрызок жизни, - эти слова он уже произносил совсем не так, как раньше, с усмешкой, а буквально с остервенением, - несправедливо, правда? Бессмысленно? Безумно? А ты говоришь, мать твою, - бог! Что же это за бог такой, а?!
                Голос его становился все более угрожающим. А глаза - вперились в бедного Шевелева, как железный крюк, до крови, до кости... Александр вдруг почувствовал, что старик сейчас наброситься на него. Он отпрянул всем телом... Но... горящие глаза мертвеца вдруг захлопнулись, словно у него кончились батарейки. "Песчинка..." - подумал Александр, переводя дыхание. 

6. Рождение 

                Не прошло и секунды, как Шевелев бросился наутек от проклятого костра. Он бежал быстро. Именно в этот момент все остатки алкоголя полностью исчезли из его организма. Могилы, кресты и ограды проносились мимо него с бешеной скоростью. Только теперь он понимал, что такое настоящий страх - он испытывал его сейчас, не тогда, когда шел по ночному кладбищу, и даже не тогда, когда понял, что его собеседники - призраки, а лишь когда почувствовал, что был на грани того, чтобы расстаться с жизнью. Романтический героизм во имя любви к Ольге куда-то исчез. После разговора со стариком он вдруг ясно и отчетливо понял, что единственное, что у него есть, - жизнь. Что эта жизнь - принадлежит ему и только ему. Она не принадлежит его отцу, не принадлежит его матери, она не принадлежит даже... даже... Ольге, хотя ему и было страшно об этом подумать. Да, только ему. В этом, может быть, заключается единственная ценность жизни. В этом - великое счастье и великое горе. Вот что он не мог понять все эти тридцать пять лет. Он всегда жил так, словно его жизнь ему не принадлежала. Он не жил. И Ольга, может быть, показала ему выход из этой тюрьмы, но - не вывела из нее. Потому что по-настоящему освободиться может только сам заключенный. 
                Александр несся, безжалостно сминая кусты и цветы, иногда кощунственно перескакивая через чужие могилы, он несся, и кричал, кричал на все долбанное заваленное мертвяками кладбище, громко, дико вопил. Это был крик страха, ужаса от того, что он пережил и, в то же время, - радости, новой нарождающейся жизни. Это был крик при родах. 
                В столь вожделенный им центр кладбища он выбежал за считанные минуты. На миг замер, огляделся по сторонам, понял, где главные ворота, и побежал к ним. А вот если бы он помедлил хотя бы мгновение, и присмотрелся к той аллее, которая вела от перекрестка вправо, то увидел бы вдали смутные очертания женской фигуры, которая смотрела на него и медленно приближалась. Как раз в тех местах, где днем закопали Ольгу. Но она уже не дождалась бы его. От Шевелева на кладбищенской дороге осталась лишь пыль.
                Город N, уже на грани рассвета, встречал безумного мужчину в приличном черном костюме, который бежал по пустым улицам и вопил: "А-А-А-А-А-А-А-А-А!" Люди просыпались от его крика и посылали проклятия утреннему сумасшедшему.
                А мертвые так и лежали в своих могилах, дрожа от холода и одиночества.

31 июля - 7 августа 2010 года,
Колтуши