Побег

- Жорж, она здесь!

Георгий Быстров медленно расстегивал пальто. Пальцы не слушались. Дышал он громко, с хрипами. Мучила одышка. Как же все-таки импульсивна его жена! была бы она чуточку поспокойнее, помягче, может быть. Что стало с нами? Где зеленый свет мечтаний, голубые дали юности? Где скрипки и олеандры, и ущербный абрис луны? Все это неправдоподобно: эти бокалы, эти скрипки, этот эгоизм молодости, и даже сами воспоминания неправдоподобны о прошедших, уснувших годах, словно все было однажды, в другой жизни и не с нами.
Жорж, надо же! Он недовольно поморщился. Когда-то «легкое обаяние буржуа» Тамары сводило его с ума. Теперь же осталась одна досада; досада на себя, на приближающуюся старость, на суетливую капризность жены. Воспоминания. Хмельной дурман, яркая вспышка, игра в прятки с самим собой - вот что такое воспоминания, живущие в моем мозгу и давно истлевшие в словах. Он справился с последней пуговицей.

- Говорю тебе, она приехала.

- Кто «она»?

Тамара всплеснула руками, возмущенно воскликнула:

- Не понимаю тебя, Жорж! Я уже полчаса толкую об этой женщине, о жене твоего единственного сына, а ты спрашиваешь «кто»! На твоем месте, я бы ...

-Хорошо, хорошо, - он потер переносицу; отсыревший шарф неприятно покалывал шею, Георгий его снял.

- Приехала Марина, и поэтому переполох в доме?

- Марина! Приехала одна, затащила чемоданы в гостиную. Со мной - ни полслова. И тут же улизнула. Главное - на машине Вадима!

Часы в гостиной пробили семь. Ветер усилился, пошел дождь. Сразу потемнело. Как я устал. Зеленый свет мечтаний. Город, тихо плывущий в электрическом свете, в мерном гуле автомобилей. Скоро время ужина.

Георгий глубоко вздохнул.

- А где же Вадим? Ты у нее спросила?

- Говорю тебе, она совсем со мной не разговаривала. Даже поздоровалась сквозь зубы, словно одолжение сделала.

Тамара поджала губы. Георгий прошел в гостиную, она - за ним. У стены, возле хрупкой этажерки орехового дерева, стояла пара коричневых чемоданов.

- Вот! Полюбуйся! - воскликнула Тамара.

В комнате стало неуютно, казалось, здесь поселилось беспокойство, недосказанность; чемоданы... что тут особенного? Но вещи эти были похожи на брошенных животных, крик о помощи, инициал ужаса. Георгий почувствовал смутную тревогу.
Тамара мерила шагами комнату; казалось, мало пространства для нее. Она нервно теребила пояс халата. Георгий подумал, какие белые у нее пальцы.

- Что это может значить, Жорж?

Глаза ее потухли и казались глубокими и неживыми, вытравленные перекисью завитые волосы свисали на плечи, и во всем ее облике было что-то потертое, потускневшее, что-то, от чего больно сжалось сердце Георгия. Пожалуй, ему придется отвечать на этот вопрос. Он знал, она терпеть не могла неопределенности.

Дождь усилился и тысячами кулачков стучал в окно. Георгий вздрогнул. Сердце, подумал он. Как оно чувствительно, как оно готово отозваться на это горячее, сосущее чувство ностальгии. Блуждающие огоньки прошлого, приливы и отливы уставшей крови, мистическое, солоноватое «ничто»...

- Не знаю, Тамара. Не стоит гадать. Что бы мы с тобой ни придумали - все окажется не так. Разумнее подождать Марину, она все объяснит. Думаю, все разрешится простым и тривиальным образом, не беспокойся.

Но сам беспокоился все сильней. Тамара присела в угол дивана, рядом с ним; он бережно погладил ее плечи.

- Где наша молодость, Тамара?

Он почувствовал ее раздражение; сложив руки на коленях, она ссутулилась, слегка подавшись вперед, и посмотрела на Георгия. Лицо ее было усеяно мелкими морщинками, меж бровей и у крыльев носа залегли глубокие складки; глаза ее были широко раскрыты, в них, как и тридцать лет назад, плескалась бирюза; в мягком свете гостиной она была похожа на старую ослабевшую львицу, уставшую, но еще не утратившую царственной
осанки. Она долго сидела молча. Георгий не знал, о чем она думала, слышала
ли она его.  Он лишь чувствовал, что надвигающиеся холода подавляют его, и тоска осени, подобно сумеркам за окном, затопляет его и вот-вот захлестнет совсем.

- Не знаю, - сказала, наконец, Тамара, положив сухую ладонь ему на колено. - Я могла бы рассказать тебе сотни историй о нас, но не хочу. К чему эти отжившие воспоминания? Я гоню их. Ничего не нужно брать с собой, особенно когда прожито полвека, и чувствуешь,
что пора найти спокойную гавань, и жить настоящим - это создает иллюзию устойчивости. Что еще остается в нашем возрасте? Воспоминания же хороши летним вечером, где-нибудь  в сельском доме, на террасе с видом в сад, тонущем в тумане, на   лужайку, которая в сумерках лиловеет, а потом становится серебристой от росы, и есть бутылка водки.
 Воспоминания... Когда заходит солнце, водка в стакане кажется темной, и приходит тихая радость - вот когда хороши мечты о прошлом.

- А разве можно радоваться в одиночку?

- Нет. Для этого всегда нужен еще кто-то.

- Вот видишь. Поэтому я и не верю тебе. К тому же, ты всегда ненавидела такие вечера, а разве времена изменились?

- Безусловно, нет, - сухо ответила она и пошла к двери.

Георгий встал. На улице прогрохотал грузовик, лязгая цепями. В деревянных рамках задребезжали стекла - на стенах висели цветные фото Триумфальной арки и утреннего Парижа в серебристой дымке, снятого с Эйфелевой башни; города развратного и ленивого, города для беспечных влюбленных, где можно сидеть за столиком у края тротуара и потягивать «вуврэ», кормить с руки голубей, и ощущать, как в тебе крепнет чувство. Город, где старые цветочницы предлагают влюбленным фиалки, а уличный скрипач, положив у ног шляпу, играет «Парле муа д амур».

Ветер усилился, рваные облака опустились ниже и понеслись быстрее. Порыв ветра швырнул в стекло пригоршню холодных брызг. Георгий отпрянул от окна и задернул шторы. В комнате как будто потеплело. Он обернулся и увидел Тамару. Лицо ее было совсем белым, черты стерлись - тревога захлестнула ее. Она взглянула на чемоданы и быстро перевела глаза на мужа.
 
- Ты хоть посмотрел, что в них?


***


Женщина быстро шла наискосок от площади Лермонтова. Ветер едва не срывал с ее головы шляпу, то и дело, отбрасывая на лицо пряди спутанных волос. Ее длинное, цвета терракоты, пальто было забрызгано грязью. Казалось, она ничего не замечала; низко наклонив голову, шла, сжимая в правом кармане ключи от машины и жетон, что вложил в ее ладонь тот здоровяк на автостоянке. Ей вслед, сверху, от старого города, от Ямщины, низвергались мутные потоки, делая тротуар скользким, ненадежным, закручиваясь водоворотами у канализационных стоков.

А западнее, на холме, где истлевал и разрушался дневной свет, чернели шпили Детинца.
Двадцатитрехлетняя начинающая журналистка, она уже успела побывать замужем и пройти курс лечения у психиатра. Господин Иванов был благодарным слушателем. Он понимающе кивал, делал пометки в блокноте, задавал вопросы интимным бархатным баритоном, и как-то незаметно приобрел загородный дом на деньги отца своей пациентки, в то время как она сосредоточенно рассказывала о переживаниях позднего детства.

Для Марины все закончилось как нельзя лучше. Она избавилась от своих фобий и занялась работой.

Незадолго до рождества Марина должна была сделать репортаж о фортепианном концерте. И вот тут - то она наткнулась на Вадима, на непреодолимую стену его мужского обаяния и эгоизма. Вадим был талантливый музыкант, нет, он был гений. Карусель завертелась. Все старания господина Иванова оказались тщетны.

Через три месяца Марина стала женой музыканта. Оба испытывали страсть друг к другу, но никто не желал пойти на уступки другому, отказаться от своего образа жизни, от своих привычек. Они были странной парой. Подолгу не виделись, потом бросали все дела, и в каком-нибудь отеле сутки напролет терзали друг друга, соединяясь в единую плоть. Они были настолько близки, насколько могут быть близки два человека, две разные планеты, и ни один по настоящему не знал другого, каждый существовал в своем во веки тайном мире. Им как будто нравились ожоги встреч. Марина еще не подозревала, что ее супруг сам нуждается в психиатре. Это выглядело сущим бредом, но жить по - другому они не смогли бы. Так пролетело два года.

Марина несколько часов кряду бродила по городу. Дождь несколько раз начинался и переставал, и в короткие перерывы на улицы высыпала неторопливая воскресная толпа, образуя живую гудящую массу.

Женщина выбилась из сил. Взгляд ее наткнулся на вывеску. Это оказалось кафе.
 
Несколько ступенек вверх, белая лакированная дверь, столики в мягком свете, окутанный пеленой табачного дыма игорный зал сбоку. Слышались мужской смех, обрывки разговоров, стук шаров. Марина устроилась за столиком у стены, откуда ей удобно было наблюдать за игроками. Музыка не заглушала звуков, она витала где-то под потолком, добавляя к заурядному гулу необходимые акценты.

Марина встрепенулась, когда официант поставил перед ней кофе и бутылку кагора.

- Я это заказывала?

Официант вскинул правую бровь и невозмутимо ответил:

- Да, мадам.

- Вот как. Тогда принесите еще сигареты.

- Какие?

- Мальборо. Белую пачку.

Марина рассматривала игорный зал. У нее родилось ощущение, будто все происходящее там - кусок жизни, выхваченной из прошлого. Интерьер был подобран со вкусом, а ля послевоенные годы. Матерчатые абажуры низко нависали над столами, концентрируя свет на зеленом сукне. Игроки, примеривая кий для удара, наклонялись, будто ныряя в глубокий колодец света, ударяли и снова растворялись в тени, за плавучими островами дыма.  Ее внимание привлек парень, чей высокий голос она услышала от самых дверей. Он играл легко, отпускал шутки, подначивал партнеров и от души веселился.

- От двух бортов в угол! Эх, папаша! Еще по сотенке скатаем?

Шары один за другим летели в сетки.

Вот он снова оказался в полосе
света, Марина рассмотрела узкое смуглое лицо, тонкие запястья и янтарную запонку на манжете. Парень исподлобья взглянул на нее, рассмеялся и тряхнул головой.



***

Это была идея Вадима. Они не виделись почти четыре месяца. Вадим
разъезжал с концертами по югу России - и вот теперь ему хотелось побыть с женой. Он пригласил ее в поездку, которая должна была стать увеселительной; она знала, что все замкнется на отелях и казино, но отказать не решилась. Так и вышло. Вадим не вылезал из подвальчиков в стиле модерн и мрачно шутил, что когда-нибудь его оставят без штанов.

Марина уже сожалела, что поехала с ним, она часто слонялась в одиночестве по коридорам отеля, или в роскошном туалете, игнорируя восторг мужчин, играла в покер по - маленькой.
Бывало, после парочки коктейлей она садилась за руль красной альфа-Ромео и носилась по улицам. Дважды ее штрафовали за превышение, и один раз пришлось заночевать в участке. Она была глубоко неудовлетворена собой и будто нарочно искала неприятностей. В тот раз Вадим оказался на высоте. Он примчался в полицию в распахнутом пальто, сбившемся шарфе, учинил скандал, все больше распалялся, кому-то звонил, но выволок - таки ее из участка на свет божий. Как она хохотала! В конце концов, она поняла, что вновь стоит на пороге нервного срыва.

Вадим веселился напропалую. Часто за полночь притаскивал в номер толпу странного вида молодых людей, и каких-то девиц. Марина пыталась остановить его, он шутил, но в интонации чувствовалось раздражение. Она все больше пила, все больше мрачнела. Она понимала, что эта канитель добром не кончится, но так и не заставила себя уехать.


***


Парень передал кий грузному мужчине в сером костюме и прямиком направился к ее столику.

- Никак, я вам понадобился? Очень уж пристально вы на меня глядите.

Марина растерялась. Он стоял перед ней, развязно улыбаясь, и ей было
неловко оттого, что она смотрит на него снизу вверх. Он вынул из кармана Союз, сунул сигарету в рот и небрежно бросил пачку на столик.

- Играешь на деньги?

Он пожал плечами.

- Так ведь это только сопляки играют на шелобаны, а настоящие игроки - на интерес. А вы что ж, тоже катаете?

Марина покачала головой. Она осознала вдруг, что стоит перед великой истиной. Весь ужас случившегося, вся боль, которую она, щадя себя, пускала внутрь осторожно, порциями, точными дозировками, в одночасье обрушилась на нее, как левиафан, грозя утопить в своем чреве. Она боялась надвигающейся ночи, одиночества и воспоминаний, толпящихся за ее спиной. Она ждала  спасения в чем угодно, в ком угодно, ее терзали горечь и чувство утраты чего-то, что она искала, но так и не сумела обрести.

Во всем происходящем чувствовалось нечто двусмысленное, но Марина была слишком подавлена, чтобы придерживаться приличий. Официант поставил перед парнем высокий узкий стакан; мужчины весело перемигнулись, вероятно, они были давно знакомы. Парень ухватил бутылку и плеснул себе кагора. Он сидел, вальяжно откинувшись на стуле.
 
- Я не прочь потанцевать с такой красоткой.

- Я не хочу танцевать.

- Тогда тяпнем по маленькой?

- Нет.

Парень потянулся к Марине. По его темным, классически зачесанным волосам, пробежала цепочка бликов от огоньков, подсвечивающих бар.

- Чего же вы хотите, мадам?

Музыка смолкла, слышался шорох магнитофонной ленты, шаги, стук шаров, звон бокалов; Марина ощущала терпкую смесь запахов юноши: духи, сигареты, молодая кожа. И в глазах его было столько его самого, что она едва не задохнулась.

- Ночь.


***


Теперь Марине представлялось, что трагедия произошла давным-давно, хотя шли только первые сутки.

Марина пыталась увести Вадима в номер, но это не входило в его планы. Она настаивала, он рассвирепел. В конце концов, они поссорились. Марина приняла снотворное и легла в постель.

В четверть шестого ей позвонили.

Портье деликатно постучал в номер и проводил ее к телефону. Звонили из полиции. В километре от предместья разбился фольсваген. Трое пассажиров погибли. Марину пригласили на опознание. Через двадцать минут она была в морге, дрожащая, с кругами под глазами. Она издали взглянула на обезображенное тело Вадима и потеряла сознание.


***


Уже во второй раз Марина подумала, что не ошиблась. Мальчик держался верно. Он сидел рядом, отчужденно отвернувшись к окну, не считая нужным развлекать даму. Иногда, поворачивая к нему лицо, она различала в его профильном зеркальном глазу отражения проносящихся витрин. В такси было темно. Два разных аромата духов смешивались и мягко щекотали ноздри.

Такси скользило к отелю.

В номере, не зажигая света, не произнеся ни слова, они катались по постели, остервенело срывая друг с друга одежду, причиняя друг другу боль, питаясь друг другом  и испивая до дна, один стремился обладать другим глубже и полнее, чем это дано человеку.

Марина плакала в его объятиях, как плакала однажды - всего однажды! - в объятиях мужа. И эти потоки очищали ее, давая простор ее жизненным силам.


***


Машина родителей Вадима появилась в тот момент, когда Марина надевала платье и раскуривала первую сигарету. Площадь Смирнова лежала в тусклых утренних огнях, сеял мелкий дождик, почти незаметный, похожий на туман, но крыши и капоты запаркованных машин были совсем мокрые; зазвенели трамваи, склеенная дождем толпа уже спешила через перекресток.

Марина смотрела, как из машины выходит Георгий Иванович, и не спеша, идет к парадному, за ним семенит Тамара Павловна. Вероятно, они не спали ночь, разыскивая ее по всем отелям. Супруги заметно осунулись, Марина впервые подумала о них, как о стариках.

Она повернулась к кровати. Ее гость еще спал. Она коснулась его волос, смуглого, в испарине лба.

Идя к двери, Марина со странной грустью подумала, что так и не узнает имени этого мальчика. И все-таки обернулась. Он сидел в постели, опершись на руку, и весело ей подмигнул; она потихоньку прикрыла за собой дверь. В соседнем номере прибиралась горничная и брызгала освежителем.  Запахло лавандой. Марина пошла к лестнице. Красная дорожка заглушала шаги.

В холле Марина появилась уже полностью одетая, в шляпе, перчатках, с надменным выражением на лице.

- Будьте так любезны, - обратилась она к портье. - Отошлите моему гостю кофе и булочки.- И припечатала к конторке банкноту.

Старики расположились в креслах под чахлой пальмой. При появлении Марины Тамара Павловна вскочила. Марина с тяжелым сердцем направилась к ним, мимо портье, коридорных, господина с громадным чемоданом.

- Где мой сын? Что ты с ним сделала? - закричала Тамара.

Присутствующие с интересом обернулись. Голос Тамары звенел в лопнувшей тишине:

- Почему она не отвечает, Жорж? Заставь же ее!

Марина все шла и шла к этим людям, и никак не могла преодолеть расстояние, потому что их уже разделяли тоска и молчание.



Сафоново, 14.01.2004