Дуэль литераторов

История эта произошла давно. В те далекие времена, когда два раза в год, первого мая и седьмого ноября на Красной площади в Москве проходили обязательные военные парады, а потом площадь заполнялась колоннами жизнерадостных представителей трудовых коллективов.

Поведал мне эту, сколь поучительную, столь и забавную историю случайный попутчик, имени которого я теперь и не вспомню. Давайте назовем его Иваном Николаевичем.
Мы с ним делили купе в вагоне СВ в скором поезде «Москва – Ашхабад». Дорога была долгой и располагала к задушевным беседам, столь обычным в далекой дороге. Я следовал к месту прохождения службы после законного отпуска. Иван Николаевич, по приглашению Союза писателей Туркменистана, следовал на торжества, посвященные творчеству Берды Кербабаева, основоположника социалистического реализма в туркменской литературе.

Коснувшись темы морали и сохранения человеческого достоинства в нестандартных ситуациях, мы настолько углубились в эту тему, что понадобились иллюстрации и примеры из жизни. Я привел несколько примеров из армейских будней. А Иван Николаевич счел возможным поведать мне эту историю, свидетелем (а я посмею предположить, что и участником) которой он был. Фамилий и регалий он, естественно, не называл, хотя история эта приобрела в свое время широкую огласку и стала предметом публикации в одном из периодических изданий.
С тех пор лет прошло много, да и издания те не все читали. Посему я и рискнул взять на себя труд пересказать историю эту своими словами.

Дело было в одном из подмосковных домов творчества (то ли домов отдыха) литераторов, зимой снежной и морозной. Дом отдыха имел отношение к Союзу писателей, поэтому публика собралась там солидная, маститая, а потому известная всей стране.
По вечерам в творческой гостиной собирались почти все обитатели, что бы пообщаться и традиционно, после просмотра программы «Время», разойтись по номерам. Но в тот злополучный вечер в программе «Время», в каком-то негативном контексте, прозвучала фамилия Солженицына, взбудоражив собравшихся в гостиной.

Мэтры от литературы, покачивая седыми головами, слегка прошлись по творчеству писателя. Содержания его произведений и изложенных им фактов не касались. В основном доставалось отсутствию художественного вкуса и явным признакам бездарности автора. Особенно выделялся Анатолий Федосеевич Тодос, маститый литературный критик, которому сидящие ближе к нему, лишь поддакивали.
Молодежь, то есть те, кому небыло сорока, по понятным причинам, отмалчивалась. Формально, никто из них не читал Солженицына. А потому не мог вслух судить о его творчестве. По крайней мере – не в этой гостиной. Ну, в самом деле, где в те годы его можно было причитать, кроме, как в «самиздате»? И кто в этом добровольно признается?

Совершенно неожиданно Нина Ивановна, или как ее все тут величали – Ниночка - моложавая и обаятельная женщина, работавшая в редакции то ли «Мурзилки», то ли в «Веселых картинках», но уже известная своими чудесными и многочисленными сценариями к популярным детским фильмам, поинтересовалась:
- Анатолий Федосеевич, а вы сами-то читали Солженицына?
Почувствовав подвох, Тодос обернулся к ней, и, выигрывая паузу, спросил:
- Вы что это имеете в виду, Нина Ивановна?
- Я, Анатолий Федосеевич, интересуюсь, читали ли вы Солженицына? А если да, то подскажите где?
Тодос замялся, ощутив, что в гостиной стало тихо. Литературных критиков всех недолюбливали. Но Тодоса нелюбили особенно. А многие и побаивались, потому с интересом ожидали, как он выкрутится.
- Ну, где же, Ниночка, я его мог прочитать? Он ведь у нас не издавался.
- Как же вы, известный литературный критик, беретесь судить о произведениях автора, которого не читали? Могу ли я предположить, что этим принципом в своем творчестве вы руководствуетесь постоянно?
Раздался хохот. Смеялись все, включая убеленных сединой мэтров.
Тодос опешил. Возмущенно оглядываясь, он вскочил на ноги и, подбежав к Нине Ивановне, выкрикнул ей в лицо:
- Как вы смеете? Вы выскочка, и такая же бездарность, как ваш Солженицын!
- Ну почему это он мой, он скорее ваш! Не я же берусь судить о его творчестве. А вы, наверное, читали его, да не признаетесь, где?
- Дурррра набитая, - прорычал в сердцах Тодос, - мне, между прочим,  наша партия указывает, что читать, а что нет! И кто талантливый писатель, а кто нет!
-А обозвать меня бездарностью вам тоже партия указала?
Тодос, как рыба на берегу, несколько секунд разевал рот, что-то силясь сказать. Но потом, резко повернувшись к Ниночке спиной, направился к выходу из гостиной. В дверях ему перегородил дорогу Сергей Акимчук, литературный редактор одной из молодежных газет.
- Анатолий Федосеевич, потрудитесь извиниться перед женщиной. Вы ее оскорбили, поскольку ваши слова не имеют ничего общего с литературной критикой.
- И не подумаю! Уйдите прочь, молодой человек! – выкрикнул Тодос, отталкивая Сергея. Тот, несмотря на свой большой рост, легко подался, пропуская критика.
На несколько минут в гостиной воцарилась тишина. Все поворотились в сторону самого старшего из присутствующих. Старшего, как по возрасту, так и по положению в Союзе писателей. Он сидел молча, задумчиво рассматривая кончики свих туфель. Заметив общее к себе внимание, мэтр хлопнул себя по коленям, и, вставая молвил, как бы оправдывая Тодоса:
- Вы же все знаете горячность Анатолия Федосеевича. Я полагаю, что к утру он остынет и извинится перед Ниночкой. Я поговорю с ним. А сейчас давайте расходиться. Отдыхать пора….
Расходились небольшими группками по интересам, оживлено обсуждая случившееся. Большинство из свидетелей инцидента склонялось к мысли, что Тодос вряд ли станет извиняться пред Ниночкой. Он и не таких маститых авторов разделывал в центральной прессе «под-орех», не выбирая эпитетов. Но даже когда «генеральная линия» в отношении этих авторов резко изменялась, Тодос никогда не извинялся.

На следующее утро в зале столовой, праздничном от утреннего зимнего солнца, проникшего в окна, было шумно. Обычно литераторы завтракали в тишине, тихо переговариваясь, но сегодня было шумно. Нет, они не вчерашний инцидент обсуждали. Они обсуждали нечто новое, с нетерпением ожидая появления Тодоса. Тот запаздывал на завтрак. Наконец Тодос появился. Неспешно, с видом римского сенатора, он вплыл в зал и, кивнув всем величаво головой, направился к своему столу. Анатолий Федосеевич не усмотрел ничего необычного в том, что все повернулись и посмотрели с любопытством на вошедшего.
Сидевшие с ним за одним столом наблюдали молча, как тот заправляет салфетку, передвигает приборы, намазывает маслом хлеб.
Наконец один из них не выдержал:
- Анатолий Федосеевич, ну как ты это оцениваешь?
- О чем это ты? О вчерашнем? Да я уже и думать забыл. Подумаешь – дерзкая девчонка!
- Да я не о вчерашнем. Ты утром сегодня в окно выглядывал?
- А что там необычного? Снег, солнце, зимний сад в снегу.
- Сходил бы, из своего номера в окно выглянул…
- Это что, так важно, что я должен прервать завтрак?
- Думаю, да…
Тодос оглянулся на зал. Все обитатели дома отдыха оставались за столами, с интересом поглядывая в их сторону. Тут он понял, что пропустил что-то важное. Стянув с себя салфетку и бросив ее на стол, Тодос направился к себе в номер, на второй этаж.

Выглянув в окно, он несколько секунд рассматривал что-то под окном. Затем, грохнув кулаком по подоконнику и выругавшись, Тодос рванул вниз.
В зале столовой все продолжали оставаться на своих местах.
Вбежав в зал столовой, Тодос буквально взревел:
- Кто? Кто посмел это сделать?!

Этим утром обитатели второго этажа дома отдыха, чьи окна выходили на солнечную сторону, проснувшись, походили к окнам. Потягиваясь и разминаясь, они радовались столь редкому зимнему солнышку. Перед ними открывалась великолепная картина. На горизонте зеленел полоской хвойный лес. Искрилось поле дивной чистотой снежного наста. Под окнами, ершась щетинкам инея, дремали фруктовые деревья, ожидая весны. А под самыми окнами, на девственной белизне снега, полукругом опоясывая две ямки от человеческих ног, красовалась надпись, каллиграфически сложенная из больших букв ядовито-желтого цвета: «ТОДОС   ХАМ»!

Сия надпись, каллиграфически выполненная на белом снегу способом, не вызывающим сомнений, тем утром никого не оставила равнодушным. Даже, как мы успели заметить, самого Тодоса. Он требовал немедленного расследования для выяснения личности «писателя», и не скрывал намерения потребовать сатисфакции.

Способ нанесения надписи на снежный наст был всем однозначно понятен. Этот факт исключал женскую половину обитателей дома отдыха. Поэтому самый старший литератор после завтрака собрал в гостиной только мужскую половину отдыхающих.
В первом ряду сидел мрачный Тодос. Остальные, расположившись группками, переговаривались. Естественно, обсуждались вечерние и утренние события, столь оживившие однообразные будни дома отдыха. Сергей Акимчук одиноко примостился в заднем ряду.
- Итак, дорогие коллеги, кто это сделал? – без обиняков задал вопрос аудитории старший литератор.
Аудитория загудела, засуетилась. Все, улыбаясь, вертели головами, понимая, что виновник где-то рядом.
- Я! – громко сказал Акимчук, поднявшись со своего места.
- А я, вот, и не сомневался, что это его работа,- вскочил Тодос. – Теперь пусть извинится при всех! Пусть пойдет и собственноручно затопчет эту надпись.
- «Собственнножно»! – выкрикнул кто-то, на ходу придумывая новое слово. Окружающие одобрительно хохотнули, оценив шутку.
- И не подумаю, - отозвался Акимчук. - Вы вчера женщину оскорбили, и отказались извиняться.
Аудитория зашумела, явно разделяясь на два лагеря.
- Тише, товарищи! – поднялся со своего места старший литератор. – Анатолий Федосеевич, я предлагаю компромисс: вы извинитесь перед Ниной Николаевной, а Сергей пойдет, и уничтожит следы своих ночных прогулок. И будем считать инцидент на этом исчерпанным.
- Я принципиально не согласен, - вскричал Тодос, - я требую сатисфакции.
- И как же вы себе это представляете, Анатолий Федосеевич? – полюбопытствовал старший литератор, – пойдете, и тем же способом оформите оскорбительную надпись в адрес Акимчука?
Раздался одобрительный смех. Аудитория принялась оживленно обсуждать возможные варианты развития событий.
Тодос поднялся со своего места, и, повернувшись в сторону Сергея Акимчука, предложил:
- Все гораздо проще. Я признаю, что вчера был неправ. И я готов принести при всех свои извинения Нине Николаевне за оскорбление, которое ей нанес. Еще раз подчеркиваю, что я принесу свои извинения тем же способом, что и нанес. То есть, словами. Но и Акимчук пусть принесет мне свои «письменные» извинения. То есть, пусть при всех напишет на снегу - «Тодос, извините» - тем же способом!
Даже бывалый старший литератор, откинувшись на спинку стула, изумленно посмотрел на Тодоса. Аудитория так же молчала, представляя последствия такого компромисса для Сереги Акимчука. Никто и предположить не мог, что всегда прямолинейный критик Тодос способен на столь тонкую и изощренную месть. Все участливо повернулись в сторону Акимчука.
Акимчук молчал, обдумывая предложение оппонента.
- Я согласен! – как гром прозвучало в тишине гостиной, - но у меня есть встречное условие.
Он поднялся со своего места, и продолжил:
- Я сейчас приглашу сюда Нину Николаевну, и вы немедленно, при всех, принесете ей свои извинения. А после обеда мы все соберемся в саду, и я, тем же способом на снегу, принесу свои извинения вам, Анатолий Федосеевич.
Раздались одобрительные аплодисменты….
Сергей быстренько сходил за изумленной Ниночкой, и ей, в присутствии десятка свидетелей, маститый и авторитетный, беспощадный и бескомпромиссный Тодос лично принес извинения. И даже руку поцеловал.
Этот необычный случай еще долго вспоминала литературная общественность, понемногу забывая обстоятельства, тому предшествующие.

После обеда дом отдыха напоминал взбудораженный улей. Тихий час отменился сам собой. Персонал дома отдыха так же был «в теме». Большинство обитателей предвкушали незабываемое зрелище. Наиболее рассудительные, по одному и группами, посещали Тодоса. Они пытались отговорить критика от такой сатисфакции. Взывали и к партийной совести, и к его житейской мудрости.
Но тот бескомпромиссно стоял на своем, утверждая, что эту распущенную молодежь надо учить их же методами…

В назначенное время добровольные секунданты и многочисленные болельщики собрались в означенном месте, а именно под окнами Тодоса. В окнах виднелись лица женской половины отдыхающих. Они теснились у окон, оживленно обсуждая особенности письменного прибора, которым Сергей наносил надпись на снегу.
Публика оживилась, заметив Тодоса. Тот, при полном параде, в добротном пальто и пыжиковой шапке, важно шествовал к месту событий, сопровождаемый несколькими приспешниками.

Все притихли, когда появился Сергей. Высокий, спортивно подтянутый, в легкой курточке - он не зря был предметом вожделения всей женской половины дома отдыха.
В руке он нес нечто, укрытое от взоров полотенцем.
Подойдя под окна номера Тодоса, Сергей неспешно затоптал им же сделанную надпись.
Затем, заняв удобную позицию на глазах у изумленной публики, он сдернул с руки полотенце, и, держа на весу большой заварной чайник, дымящейся на морозе струей крепко заваренного зеленого чая, начал каллиграфически выводить надпись на снегу:

-«Т О Д О С,   И З В И Н И Т Е!»