Дом Который...

ДЕТСКАЯ

Сначала Его не было. Я был одинок. Очень. Конечно, была моя мама. И папа тоже был. А еще брат и сестренка. Но все  же я был одинок. И даже думал иногда, а вдруг это не мои папа и мама. Вдруг меня перепутали с кем-то. Допустим, в роддоме. Я же не дома родился, не здесь. А как их различают там, маленьких… Я не знаю.

Тогда получается, что, возможно, они не мои родители. Не родные. Вот, как любят по-настоящему? Я тоже не знаю. И  не могу проверить, любят ли они меня взаправду. Может, мне стоит умереть, и тогда я точно узнаю, как они меня любят.

Только вот братишку и сестренку жалко. Они же маленькие, не знают, что я не родной, и любят меня по-настоящему. И я не могу их напугать, так просто взять и умереть. Потому что, кто тогда будет играть с ними, когда уйдут родители. А они, наверное, ненастоящие  мои папа и мама. Потому что так сильно ругаются, кричат и не замечают меня. Я же старший, я большой, я знаю, что когда любят, никогда не ругаются. Наверное, я не их сын, если они так ссорятся. Почему они ругаются, может, потому что я чужой? Может, они меня где-то нашли и теперь боятся мне это сказать. Боятся, что я вырасту, узнаю правду и тоже стану их ругать.

Но я не буду с ними ругаться. И я уже совсем большой. Могу забрать из садика братика и сестренку. И могу привезти их на салазках. И не боюсь собак. Я их всегда прогоняю, потому что сестренка у меня маленькая и очень боится собак. Ее даже возили показывать в другую больницу, далеко.

Садик тоже далеко, но я могу быстро добежать и забрать их домой. Сначала я скатываюсь с нашей горы на санках. И качусь по дороге почти до моста, до самой речки. После магазина поворачиваю. И бегу мимо старой аптеки, где пахнет лекарствами, прямо к садику. Только в одном месте я останавливаюсь и смотрю вверх по улице. Там живет Он. Это большой белый дом с высокими башнями. И мне сказали, что там живет Бог. Он старый и все знает.

И когда я вырасту, я пойду к Богу и скажу ему: «Здравствуй, это я, Господи…» Ты же меня знаешь, ты же меня помнишь… Ты же видел, что я не плакал, даже когда папа с мамой ругались. Из-за меня, наверное. Потому,  что тогда они бы догадались, что я нехороший, если я плачу. Ведь хорошие мальчики не плачут. И я тогда не плакал. Никогда не плакал. Мне легче было умереть, Господи… И я совсем разучился плакать, Господи…

И когда я узнал, что жена мне изменила, я не мог плакать, Господи. Значит, она была не настоящая, раз я тогда не плакал. Потому что я любил ее и никогда с ней не ругался. А разве можно изменить, когда тебя любят? Это я, Господи…

Ты молчишь, ты меня не помнишь, не знаешь меня. Не хочешь знать. А я же тебе верил. Это я, Господи, мальчик, который никогда не плакал… Значит, ты тоже не настоящий, Господи… Что я тебе-то сделал, что ты молчишь… Я старший, и я все смогу… Так говорил мне мой отец.  Только не мешай мне. Подожди, Господи…

… Теперь они стали старые, очень старые, мои родители. И все еще по-прежнему ссорятся и спорят. Не прерывай их, Господи. Пусть поговорят. Они еще не все друг дружке сказали, наверное. А я еще совсем с ними не говорил по-настоящему. Мне надо им сказать. Пока они еще  живы. Что-то очень важное. И моему брату, и сестре моей. И другим сестрам и братьям. Самое главное. Побереги их, Господи… Сказать, что я их всех люблю. Пусть они никогда не плачут. Можно, я за них буду плакать…  Я так давно не плакал. Я устал без слез, Господи… Ты только не мешай мне. Отойди, Господи…

Я хочу плакать, мама…


ГОСТИНАЯ


…Сдавать кровь всегда немножко боязно. По-моему, только мой отец не боялся. Он сдавал кровь 30, или 40, или 50 раз. Заслуженный донор СССР. Или Почетный. Наверное, все же почетный, это не считалось заслугой. Я знал, что кровь он сдавал во имя нашей мамы, которая едва не умерла на операционном столе. Хорошо, что для нее тогда нашлась   в запасе кровь. А может, отец даже вида крови боялся. Я помню, он никогда не брался резать кур, не то, чтоб свиней колоть.

Кровь берут быстро. Чик чем-то остреньким по кончику пальца, и готово. Но готовятся к этому долго: пока посадят на стульчик, пока выберут палец, причем всегда один и тот же, пока протрут его спиртом, пока, позвякивая, возьмут ту иголочку, похожую на мини-скальпель. Не всякий выдержит! А я не возражал, когда женщина-врач предложила мне сдать кровь. Симпатичная такая женщина, еще молодая. Наверное, не замужем. Или развелась. Но детей у нее точно не было. Я отчего-то это сразу почувствовал. Вид у нее был такой – бездетный. Может, со здоровьем были какие-то проблемы, что нельзя рожать. Или мужчину подходящего не нашла, не встретила.

Или вдруг у нее какая-то особая группа крови, что она не от каждого может родить. Не зря же она в таком кабинете работает, где кровь берут на анализ. Вот она и уговорила меня сдавать кровь. Поначалу я не возражал: надо так надо, почему бы и нет. Да она и не спрашивала: просто, давайте возьмем у вас кровь. Вот пожалуй и всё, что она сказала. И вышла куда-то. Наверное, по делам. В поликлинике они всё время туда-сюда ходят, в белых халатах. Причем им нравится разговаривать через головы ожидающих, как будто ты уже умер. Я был еще жив, и медсестра готовилась взять у меня кровь.

Пока я ждал, она болтала. Сказала, что мужчины стали бояться сдавать кровь. Всё чаще отказываются, даже сбегают. При виде капли крови. А бояться нечего, если что, у них тут и кушетка есть за занавесочкой, чтобы отлежаться. Ну, если кто без сознания свалится. Она отдернула белые шторки и показала лежак с холодной темно-зеленой искусственной кожей. Мне стало не по себе. Для чего им моя кровь? Она предложила скинуть пиджак, засучить рукав. Правый или левый, не помню. Но меня напугало, что надо было оставить ботинки. У меня же чистая обувь! Но нельзя в процедурную входить в ботинках. Без ботинок мне стало страшно.

Так ночью бывает: идешь себе запоздало в незнакомом месте и не боишься. Ничего такого, подумаешь – темно. Чего тут бояться. Но стоит где-то споткнуться, и пропала твоя уверенность. Напрочь вылетела, как будто на том месте осталась, где ты запнулся. Глядишь, и луна тут какая-то не такая. Чужая. Потусторонняя. Вот и я: пока был в ботинках, ничего не опасался. Наверное, потому что в ботинках всегда можно сделать ноги. А она продолжает талдычить, мол, почти все мужчины убежали. Испугались сдавать кровь. Что они тут с чужой кровью делают, пьют, что ли? Для чего нужна она им?

…В общем, ушел я оттуда. Выскочил в чужих ботинках. Может, оно и к лучшему: гляжу, а на улице почему-то сплошная грязь. Так по грязи и потопал к друзьям, то есть к одному товарищу. Мы с ним в параллельных классах когда-то учились. С тех пор я его не видел, но зачем-то пошел. Он потом на моей однокласснице еще женился, на Гале. Теперь они вместе жили, а я у них никогда не был. Может, потому и пошел. Вон сколько лет прошло! Мой отец уже два года как умер.

Притопал я к ним в чужих грязных ботинках, но разуваться не стал. Да и у них вокруг не больно чтоб чисто. Доски половые даже, вроде, некрашеные. Как-то серо вокруг, сумрачно, как в полутьме. Неужели уже стемнело? Вон и в углу кто-то лежит полураздетый, то есть спина голая. Он лицом вниз лежит, прямо на полу. А на полу лежать холодно. Сказали, что не пьяный. Горе у него, жена умерла. Прямо в больнице, от обильного кровотечения. Врачи ничего не смогли сделать. А он ее страшно любил.

…Смотрю, а это мой отец. Я его по спине узнал, по худой очень.


СПАЛЬНЯ

Я давно не был на море. Так давно, что забыл его запах. Потому что запах моря в Шарм-эль-Шейхе ощутимее раньше, чем шорох волн. Раньше, чем увидишь само море.

...А во сне я плавал в море. Плавал так легко и самозабвенно, как никогда не плавал в жизни. Не могу сказать, что я плавал как рыба. Нет. Я наслаждался купанием, скорее, как дельфин. Одновременно у меня не было чувства одиночества. Скучного чувства одинокого человека. Впрочем, я был человеком, купающимся в море. И я чувствовал, что я не одинок. Как будто меня любила и ждала на берегу девушка, и я это чувствовал и был бесконечно рад. Был настолько рад, что от счастья бултыхался в море, и не мог придумать, что я еще могу сделать. А что еще можно сделать от счастья? Не утопиться же.

И вот я купался в море и наслаждался счастьем. Такой вот бессмысленный сон. Где ничего не было, кроме меня и моря. И полного ощущения счастья. Как будто засыпаешь маленьким у мамы на коленях. Только я этого не помню. А у мамы спросить не удобно. Впрочем, а вдруг и она не помнит? Неудобно получится.

 А она наверняка не помнит. Она же у меня старенькая. И помнит она совсем не то, что я помню. Почему? Как будто мы жили в разное время. А в  море моем времени не было. Я даже не знаю, то был день, или, скажем, вечер. Потому что я чувствовал влагу, ощущал ее кожей, и не знал сколько времени. Ты счастлив, пока не знаешь время. И я наслаждался морем. Плавал, нырял, кувыркался в воде, и мне было очень хорошо. Мне было очень приятно.

Но не так приятно, как если бы я наслаждался с девушкой. Поэтому я плавал, купался и помнил, что меня любит девушка. Когда тебя любит девушка, ты становишься другим. Ты меняешься от ощущения счастья, становишься другим человеком. Живешь как во сне. Потому что в любви можно тоже купаться. Или плавать. Или нырять. В том сне я наслаждался морем. Возможно, я был влюблен. В девушку, которую даже не могу представить. Купался в море, которого не было. Помню лишь струйки воды по коже, пузырьки воздуха, бьющие в глаза, и полное ощущение счастья. Я задыхался от счастья.

... Я приехал в Шарм- аль - Шейх с ожиданием такого счастья. Любви и счастья. На море были большие пароходы, плывущие по кромке горизонта. На пляже были девушки, ожидающие любви. Было все то, что нужно для счастья. Кроме самого счастья. Я был дельфином, выброшенным на берег. Я был сумасшедшим дельфином, выбросившимся на берег. Потому что мне нравилось море, где я плавал. Но не было чувства свободы, чувства полета и ощущения ожидающего счастья. Я просто плавал и плавал. Вперед и назад, вдоль берега и поперек, нырял в воду и смотрел на берег.

Может, я не туда смотрел? Не в ту сторону? Не в сторону моря, не на линию горизонта. Может, опять, как в детстве, надо ожидать счастья где-то за горизонтом?

Но как же тот сон, где я настолько растворился в воде, что не хотелось просыпаться. Как же то купание, похожее на полет в невесомости, когда единственное, что я знал, было, что меня любят. Меня просто любят. И я сам был капелькой любви.

Тот сон не вернуть. И нет мне счастья на этом море. Но меня все-таки бесконечно любят. Моя старенькая мама, и моя всегда младшая сестра. И мой брат, и мой сын. И они переживают, когда я уезжаю на море. А я, неверный, забываю о них там, на далеком берегу. Где слабо шевелится волна, а дни становятся зыбкими и бесконечными, как зимние вечера в деревне.

...А я плыву по лунной дорожке и никуда не могу уплыть. Потому что от себя не уплывешь. Даже во сне. Во сне я ни разу не тонул. А я бы хотел утонуть и проснуться на коленях у матери. Маленьким-маленьким. Как точка.

Чтобы забыть все слова.