Дневник Моего Героя. Нигерия 1

Дневник Моего Героя. Нигерия 1

С Нигерии, пожалуй, и начинается моя вторая половина жизни. Когда я туда намылился, мне было почти тридцать семь, многие из моих коллег уже защитились, некоторые получили доцентство, кое-кто выскочил на заведование кафедрой. Мой бывший руководитель уверенно пер на защиту докторской, вокруг подрастало новое поколение преподавателей. Всем, кто имел со мной дело, было ясно, что, как ученый я не состоялся. Да и в других отношениях, тоже похвастать было нечем.
Дом, при всем его внешнем благополучии (благодаря стараниям жены!), разваливался прямо на глазах у всех. Подточены были сами устои — семью нам с Л., как мы ни старались, сколотить не удалось (плохо, значит, старались). Надо было разводиться и начинать новую жизнь или просто начинать новую жизнь, не разводясь. Надо было что-то делать, а главное, надо было решиться на что-то! Тут, ведь, смелость нужна была. А смелым я никогда не был.
В Москву меня никто не провожал. Отчим был в больнице, мать дома — «на стугероне», Л. с сыном на юге: у нее, ведь, тоже отпуск раз в году. Никто, так никто, может, так оно и лучше: без лишних хлопот и разговоров...
В поезде, правда, стало как-то не по себе. Долго стоял у окна и глядел, как пролетают мимо темные перелески, лощинки, овраги, поросшие мелким кустарником. Все такое безмолвное, «под покровом ночи», как в немом фильме. В голове мелькнуло: вот бы сейчас нырнуть туда, в эту темень,  как в омут с головой, найти там какую-нибудь теплую норку, забиться в нее, свернуться калачиком и затихнуть, заснуть,... а утром проснуться и ничего нет: ты снова дома и все тебе рады...
В Москве накатились новые приступы страха: не заболеть бы, не сорвалось бы. Потом приехала Л., прямо с юга, загорелая, посвежевшая, красивая… и совершенно чужая (может, она и не ко мне тогда приехала: ведь мы остановились у наших асуанских друзей). Потом — Шереметьево, слезы на лице жены, на мгновение мы опять, как когда-то, самые близкие и родные друг другу, а в следующее мгновение ее фигурка уже далеко, за огромными стеклами вокзала, вот она машет мне рукой на прощание...
Задраивается дверь салона и сразу наползает страх, аэрофобия, который меня всегда мучает при взлете и посадке. Вообще говоря, с выездом за кордон у меня связаны два ощущения. Одно «при переходе границы»: тут меня охватывает необыкновенная окрыленность и легкость, как будто тяжелые цепи спадают. Сейчас это чувство трудно понять: люди ездят куда угодно и как угодно, но тогда... это была, как потайная дверь в театре Папы Карло. Смотришь на людей, оставшихся там, за барьером и тебя просто аспирает от радости: все — проскочил. А другое — боязнь высоты. Садишься в кресло, и начинается мандраж. Последнее время (как мне кажется) я научился успокаивать себя кришнаитской мантрой, которая вдруг, сама собой, возникает в голове в критические моменты: харе кришна, харе кришна... А раньше чего только на пробовал: и отче наш читал, и Господи помилуй, и даже пытался гипнотизировать себя, повторяя бесконечное количество раз буддийское Ом мани падме ом, или просто входил в ступор, принимая мысленно позу смерти... Помогало плохо. Стоило взглянуть в иллюминатор, где по крылу периодически пробегала судорога, и страх возвращался...
В этот раз летел, в общей сложности, десять часов, с посадками в Вене и Триполи. Страшно почему-то было лететь над Средиземным морем: пароходики внизу такие маленькие, словно букашки в тарелке с медом... На мое счастье соседом оказался какой-то высокопоставленный чиновник из Москвы (летел с инспекцией на строительство). Он на мне опробовал свой английский и я с удовольствием помогал ему. Со своей стороны, он мне рассказал кое-что о контракте...
Оказывается, был тендер на строительство нефтепродуктопровода и наши выиграли его. Предстояло проложить трубу (закупаемую в Японии: у нас таких труб не производили) из порта Варри на юге Нигерии по побережью Атлантики до Лагоса, и вверх, вглубь континента до Ибадана и выше. У нигерийцев с транспортировкой нефти и ее продуктов — огромные проблемы: из-за отсутствия трубы они не могут сбыть столько нефти, сколько хотелось бы. Кроме нас в строительстве сети трубопроводов участвуют еще американцы и итальянцы. Вообще, в Нигерии орудуют все крупнейшие нефтяные компании мира: все, кому не лень, здесь делают деньги, и притом немалые. У нас единственное преимущество — мы, ведь, крупнейший поставщик оружия... Так и летели мы, за разговорами и вместе с ними летело время.
Перед Лагосом попали в страшнейшую грозу. Здесь уже было не до разговоров: самолет кидало как щепку в потоке воды, беспрерывно вспыхивали молнии, освещая на мгновение черноту небес. Мне показалось, что мы падаем. Вот и конец, думал я, и душа уходила в пятки. ... И вот, наконец, земля под ногами, пусть чужая, но твердая...
Сидим в ожидании конца таможенного контроля, сидим час, сидим второй. Таможенников в основном интересует наш груз для стройки: груда ящиков и мешков. У одного из вновь прибывших  они обнаруживают огромные запасы круп: гречу, пшено, рис...
- Вы думаете, в Нигерии нет злаков, - спрашивают его черные через переводчика (вот она, работенка-то наша!) и сами же  отвечают:  - У нас все есть. А потом с насмешливым видом начинают сыпать из пакетов на стол гречу, потом  туда же пшено, потом снова гречу, потом рис, и все в одну кучу... «И зачем это они везут все сюда»,  задаю я себе вопрос, и тут мне вспоминается Асуан и наш спец, который ходил на работу в дирекцию в сандалиях на голую ногу, вызывая возмущение местных ИТР: экономил на носках...
К нам подходят двое наших из местного начальства: один — пузан, другой — огромный детина моего возраста с несколько оплывшей физиономией и брезгливо оттопыренной нижней губой.
- Вот наш новый переводчик, рекомендую, - насмешливо разглядывая меня, произносит пузан. Я с готовностью приподнимаюсь, но они не делают никакого движения в мою сторону, просто разглядывают меня, как музейный экспонат. Потом высокий (как оказалось, гендиректор строительства) произносит вяло:
- Ну, что ж: не молодой и не свежий.
И не удостоив меня больше своим вниманием, они проплывают мимо.
Наконец, багаж наш у нас в руках (редкая удача!) и мы устало бредем сквозь ночное марево (на улице + 25) к автобусам. Дико хочется спать, Куда нас повезут, мы не знаем, Мы вообще ничего не знаем, нам никто ничего не говорит. Едем долго и нудно по ночным улицам города, потом выезжаем за его пределы, в сплошную темень, в тропическую ночь. Через три часа, когда уже начинает светать, прибываем в Ибадан, в 200 км от Лагоса. Здесь, оказывается, есть место для ночлега. Подъезжаем к вилле, стучим, в дверях появляются заспанные россияне, впускают нас, расставляют раскладушки и молча уходят досыпать. Время около шести по местному времени, Кое-кто решает отметить приезд, раскладывает закуску, а я валюсь на раскладушку и забываюсь тяжелым сном. У меня все равно ничего с собой нет.
Весь следующий день я болтаюсь без дела и без места. Выясняется, что с жильем здесь большие проблемы: снимать очень дорого, а строительная площадка еще «в проекте». «Так что придется потерпеть...». Переезжаю на нашу «виллу» в 40 км от Лагоса (даже не в Лагосе, мелькает в голове со страхом). Местечко так себе, деревня, как деревня. Называется Икороду… Вилла — квадратный двухэтажный дом с лоджиями по всем фасадам — стоит прямо у шоссе неподалеку от дома, в котором живет «начальство». Меня подселяют к двум специалистам. Один — главный механик, мне с ним предстоит прожить бок о бок аж целых восемь месяцев, но я этого еще не знаю — высокий интеллигентного вида с повелительным взглядом, лысеющий (теперь уже лысый, если вообще жив еще) мужик (похоже, еврей). Другой — ворчливый с бегающими глазками и нервическим тиком мужчина — нач. отдела кадров, но уже бывший: похоже, не сработался и его поперли. Он тут же, не стесняясь нас, обрушивает поток ругательств в адрес гендиректора и вообще всего, что тут творится («я еще им покажу, я их всех на чистую воду выведу»). Он здесь всего пару месяцев, но уже «на вылет»: заболел малярией, потом пошли осложнения... Мы все молча выслушиваем, без комментариев. Вот только сообщение о малярии, которая «косит здесь всех подряд», и о том, что надо принимать таблетки каждый день все время, пока ты здесь, и то без гарантии и что они на печень, да и на все остальное тоже, действуют, повергает нас в уныние.
- Пейте джин, - сообщает он нам, доставая из-под кровати плоскую бутылку с желтой наклейкой, - это единственное, что помогает, - и не предложив нам, наливает себе в стакан.
«Да, пожалуй, Асуан, по сравнению с этим, был райским местечком», делаю я свой первый вывод.
Вечером мое первое задание: еду переводчиком в порт на разгрузку техники, прибывшей с сухогрузом «Максим Литвинов». Говорят, ему повезло: стоял на рейде всего 40 дней, а многие суда, стоят, по слухам, по несколько недель, а то и  месяцев.
По дороге делаем остановку.
- Будешь пальмуху, - спрашивает меня старшой, - гони найру.
Я вежливо отказываюсь, да и денег у меня нет: еще не выдали. Все остальные скидываются «по найре» и старшой исчезает в темноте нигерийской ночи. Через пару минут он возвращается в компании негра с огромной корзиной, уставленной темными длинными бутылками. Вручив ему деньги, он раздает всем по бутылке.
- Без этого здесь нельзя, - назидательно сообщает он мне, откупоривая бутылку и делая глоток. - Попробуй?
Я делаю глоток. Маслянистая, отдающая мылом и эфирными маслами жидкость обжигает рот. На вкус — типичная сивуха.
- Ну, как?
Я пожимаю плечами.
- Вроде ничего.
- Ее надо пить всю сразу, - поясняет он, - на следующий день — чистый уксус.
«Да и сейчас, тоже, не боржом», мысленно комментирую я.
- А главное, всего найра, - продолжает старшой, выдавливая апельсин себе в рот. - Виски-то кусается.
Еще не доезжая до места, мое первое испытание на профессионализм, и первая неудача. Сколько их еще будет! В воротах в порт в наш пазик заскакивает негр.
- Уич ваф! - кричит он нам, - Уич ваф?
- Чего ему надо? - спрашивает меня старшой. А я ничего понять не могу.
- Не знаю, что такое «ваф», никогда такого слова не слышал.
- Наверно, насчет причала, - откликается кто-то из нутра пазика.  - Скажи, что сикс.
- Сикс, - повторяю я механически, и тут до меня доходит: это же «воф», а не «ваф», что означает «верфь» по-английски! - Сикс воф! - говорю я ему, и негр исчезает. Да, опростоволосился.
- Ничего, привыкнешь, - успокаивает меня старшой, - здесь все переводяги по первопутку путаются.
Огромный Лагосский порт ночью — словно театр в момент спектакля. С одной стороны темный зал, здесь громоздятся здания складов и горы разгруженных контейнеров, с другой, у стенки — громады сухогрузов, расцвеченные огнями прожекторов. Здесь, как на сцене, кипит жизнь. На нашем  корабле сгружают наши, советские, КРАЗы и бульдозеры. Ни один из разгруженных КРАЗов не заводится: все аккумуляторы сели во время перехода в Лагос. Где-то достают аккумулятор и так, проходя от машины к машине, заводят всю партию КРАЗов. Дым на весь порт. Наконец, наша колонна трогается с места и с ревом выкатывает за ворота порта. Пару раз в пути останавливаемся — глохнут моторы, — и каждый раз опять одна и та же церемония завода с помощью единственного целого аккумулятора, ну, и мата, конечно. Утром я в изнеможении валюсь на койку, не обращая внимание на ворчание потревоженных «сокамерников».
Так, вот, и началась моя нигерийская эпопея. Надо было привыкать к своему положению «шестерки», на все готового служки при «господах». Начались и первые сюрпризы акклиматизации. Таскаясь каждый день на машинах и резко меняя температуру (из холодной комнаты в жару и наоборот), я быстро простудился (впрочем, не я один: здесь все через это прошли). С каждым днем становилось хуже: слабость, температура 35°, «проливной» насморк, потливость, головные боли, а потом, к тому же, радикулит: не могу залезть в машину. Доктор, которому я показался, ничего не нашел, и, вроде, даже как-то засомневался, не сачкую ли я, но потом смилостивился и дал витамины и бюллетень на три дня. Это была неплохая передышка. Днем, когда все разъезжались по объектам, можно было посидеть в тени навеса на крыше, наблюдая за движением машин по шоссе, или послоняться по двору: за пределы виллы удаляться не рекомендовалось. Или просто лечь «в койку» и не двигаться...
Эта первая пара недель была самой тяжелой и в моральном отношении. Стало ясно, что, приехав сюда, я совершил очередную глупость. Во-первых, все вокруг тут чужое, и совершенно ненужное тебе в твоей жизни. Все эти надменные физиономии начальников, которые тебя в упор не видят, насмешливые взгляды спецов, которыми они окидывают тебя в ответ на мои наивные вопросы, тупые рожи работяг — зачем мне все это? И потом, все это скопище черных вокруг: рахитичные младенцы, роющиеся в кучах мусора, пацаны в рваных майках и шортах с их неизменной просьбой на устах «Mister, I want some bread», женщины в цыганских юбках и невообразимого вида платках, скрывающих их голые причудливой формы черепа, покрытые короткой мерлушковой порослью волос. А чего стоят эти таинственные болезни, подстерегающие нас, белых, на каждом шагу, эта жуткая кормежка, — щи, котлеты с рожками, а на третье компот, — это постоянное отсутствие воды на вилле: ее привозят раз в день и хватает только на первые два часа... Потом, когда через месяц получил первую зарплату, стало легче: жизнь стала обретать какой-то смысл.
Кроме меня, на вилле обретались еще две переводчицы, обе из Москвы. Одна, с гладкой прической и страстным взглядом красивых — еврейских(?) — глаз, была, видать, тертой бабой: уже на второй неделе закрутила роман с каким-то шоферюгой лет на пятнадцать ее моложе. Другая, тоже не первой молодости (как оказалось, она была всего на год младше меня) и с виду весьма неказистая, вела себя очень скромно  и никого к себе не подпускала. Впрочем, на нее никто и не посягался: уж больно странной у нее была внешность. Она была вся какая-то угловатая: уже не девочка, но еще не женщина. Как позже выяснилось, наши друзья-англичане прозвали ее «афро» за прическу в этом стиле. Она так начесывала волосы;что вся  голова ее была похожа на пушистый темный одуванчик. Я попытался познакомиться с ними поближе, но успеха не имел: свой брат переводчик у них не котировался.
Из спецов все были, в основном, москвичи. Жили они вместе и других к себе не подпускали. У меня было с ними завязалось знакомство на почве обучения языку, но после двух-трех занятий наше общество распалось: на учебу времени явно не хватало. Кромк того, начались мои регулярные поездки в Лагос. По контракту, наша сторона обязалась закупать «мелочевку» в Нигерии. Сюда входило все, начиная от лекарств и кончая всякими гайками и шурупами. Авторемонтникам закупали сверкающие никелем шведские комплекты автоключей, сварщикам электроды фирмы Бош  и прекрасные сварочные аппараты, электрикам арматуру, которую они в Союзе в глаза не видели, радистам — рации фирмы «Моторола». Чего только наши спецы не утянули с собой домой. Я и то привез какие-то скоросшиватели...
Вот я и ездил со всеми нашими «закупщиками»  по фирмам, магазинам, складам... Языка среди наших почти никто не знал, так что за каждой гайкой ездили с переводчиком, т.е. со мной. И так каждый день, то на рафике, то на уазике, то на ладе или санитарной машине. Ездить мне нравилось, по дороге можно было увидеть много чего интересного. Многое и узнавалось, конечно, по Индонезии и Асуану. Это была все  та же колониальная культура: те же свежевыбеленные «казенные» дома,  те же лавчонки, доверху набитые всякой всячиной, те же развалы старья на тротуарах улиц, те же блошиные рынки — «ряды» — с их бесконечными рядами японской, но редко, а в основном, тайваньской и гонконговской радиоаппаратуры (предмет вожделения наших спецов), белья, стиральных порошков, туалетной бумаги. Лагос поразил меня своими лагунами, вторгающимися в город наподобие петербургских рек и каналов, только пошире, повольнее, и лихо закрученной эстакадой шоссейки, взметнувшейся вверх над прибрежной частью города.  Приятно было катить по этому бетонному корыту, нажимая на газ и с завистью поглядывая на пежо, тойоты и датсуны, легко обгоняющие нашу неказистую ладу или натужно ревущий уазик. По одну сторону корыта мимо проплывают красные черепичные крыши старого города, по другую,  куда ни кинешь взгляд, — широченный простор лагуны. Но вот беда — добраться до этого чуда немецкого строительного гения было невероятно трудно: в город с нашей стороны вела всего одна дорога, по которой днем и ночью неслись бензовозы, доверху груженые фуры и масса всяких других машин. Перед въездом в город все они скапливались, как в горлышке бутылки, застревая там на целые часы. Подъезжаешь к концу такой колбасы из автомашин, растянувшейся на пару километров, и начинается великое стояние, или «трафик» по-ихнему. (Трафик по-английски означает, в частности,  уличное  движение, а вот «трафик джем», это и есть пробка. Но из последнего выражения отбросили «джем», что собственно и передает «затор», и оставили  первый компонент, придав ему значение «пробка». Стоишь, ждешь, чертыхаешься с непривычки, с нетерпением выглядываешь из машины, ищешь лазейку, чтобы объехать, наконец, влезаешь куда-нибудь между здоровенных бензовозов или фур, постепенно обрастаешь с двух сторон машинами и все — считай на пару часов засел. Потом выясняется, что где-то впереди поперек шоссе легла на бок какая-нибудь длиннющая фура, перегородив дорогу. Пока наладят объезд, пока то да се... Вот и стоишь, вернее движешься вперед толчками, как паралитик: вокруг шум,  гвалт, пыль столбом, а над всем этим сборищем палящее солнце в зените. Между машинами снуют торговцы. Торгуют здесь всем: запчастями для автомобиля, кока-колой, пивом, копченой рыбой, скрученной в кольца, резиновыми ковриками, сигаретами, крысиным ядом, китайскими фонариками, газетами и порнографическими журналами, арахисом и орехами кешью в бутылках из-под виски, «пальмухой» в темных бутылках, которые женщины носят на голове в огромных ведрах. Чего здесь только не носят на голове! Можно подумать, что голова у местного населения для этого и создана. Носят целые ларьки, набитые всякой всячиной — тут и рубашки вперемежку с сигаретами и обувь, и огромные груды темных очков в металлической оправе. Однажды, смотрю: у обочины стоят две пожилых, тощих нигерийки и у каждой на голове по старой швейной машинке «Зингер».
Как-то мы попали в «трафик» в районе лагосской свалки. Стоим. Вокруг необозримое море бочек, скелетов раскуроченных машин, груды железа, строительного мусора... Смотрю: то тут, то там из-под всего этого дерьма начинают вылезать жуткого вида негры, — ободранные, в лохмотьях, волосы спутаны в толстые грязно-желтые колбаски, у баб за спинами копошатся дети, — и вся эта армия медленно, но верно движется на нас. В рядах автомобилистов начинается паника, в гудках начинают превалировать истерические ноты, одна за другой машины выдираются из колонны и кто куда по проселочным дорогам, а то и просто по полю. Трафик вмиг рассосался, и мы тоже рванули подальше от этого места... А я сидел и думал: «Боже мой! Только потому, что ты родился здесь, а не где-нибудь в Москве или Нью-Йорке, ты обречен на такое!...».
Вообще, надо сказать, эти поездки за пределы нашей стройплощадки для меня всегда были делом желанным. Приятно было, устроившись рядом с водителем в уютной ладе или, пусть даже примостившись у носилок в салоне «скорой помощи», нестись куда-то, ни о чем не думая, любуясь пробегающим мимо пейзажем, наслаждаясь тишиной.
После целого ряда пертурбаций, меня оставили в Дирекции, которая находилась здесь же на стройплощадке, т.е. при начальстве. Нельзя сказать, чтобы я был этим очень доволен. Мне хотелось куда-нибудь в город — Лагос или Ибадан, — поближе к «цивилизации», — но там все места были забиты «своими». С другой стороны, я был рад, что не попал в какую-нибудь глухомань «на трассе» (мне это пришлось отведать позднее). «Трассовики» жили в железных вагончиках, или «балках», как они их называли, выезжая каждый день на трассу, где варилась и укладывалась «труба». Условия жизни были суровыми, по моим представлениям, хотя для них они были теми же самыми, что и в  Союзе — где-нибудь в Нижне-Вартовске или Ухте — разве что по-жарче. Там не было ни душа, ни кино, обед привозили на трассу в жестяных кастрюлях. Зато полная свобода! Начальство к ним редко заглядывало, а те, кто приезжал, на многое смотрели сквозь пальцы. Главное, чтоб не пили на работе...
На стройплощадке я поселился с главным механиком Сергеем Ивановичем,  тем самым, с которым меня свела судьба с первых дней моего приезда  в Нигерию.  Нам дали комнату в бараке, построенном для начальства и ИТР, и это тоже, судя по всему, было редкой удачей. Комнатушка была на двоих со своим собственным душем (правда, воду привозили раз в день). Серг. Ив. был мужик властный, и любил по любому поводу  качать права, видимо считая, что его здесь недооценивают. На меня поначалу смотрел свысока, как специалист на переводягу и как член КПСС на б\п. Это был высокий мужчина лет пятидесяти пяти, весьма интеллигентной внешности: крупный орлиный нос и пронзительный взгляд черных выразительных глаз. Видимо, прожив всю жизнь за широкой спиной супруги, делать он ничего не умел, да и не хотел, взвалив все заботы по хозяйству на мои хрупкие плечи. Зато мог достать практически все. Приносил домой продукты со склада, какие-нибудь там резиновые коврики, лишнюю смену белья. Одним словом, добытчик. Однажды притащил домой  медицинский автоклав из нержавейки.
- Будем мясо жарить, - важно произнес он в ответ на мой недоумевающий взгляд. И действительно, очень хорошо даже тушили мясо и жарили папайю, которая здесь шла заместо картошки. Вначале мы не знали, как это делать. Папайи было вокруг навалом, она росла прямо у барака, но есть ее можно было только в зрелом виде, а это бывало не часто. Потом кто-то из трассовиков подсказал, как надо делать. Голь на выдумки хитра! Опять же экономия. Берешь незрелую, жесткую как репа, папайю, чистишь ее с превеликим трудом, нарезаешь кусочками, и на сковородку (т.е. в автоклав, в нашем случае). Через десять минут открываешь, готово: на сковородке жареная картошка!
С Серг. Ив. мы много поездили по фирмам. Все ему чего-нибудь не хватало: то молотков, то гвоздей. Однажды, помню, поехали в американскую компанию «Катерпиллер», которая выпускает прекрасные бульдозеры, не хуже (а может и лучше: чем черт не шутит), чем японские «Комацу». А наши бульдозера оказались никудышними: быстро выходили из строя, проще говоря, ломались, и все тут. Вот и решил Серг, Ив.: а нельзя ли приспособить запчасти от «Катерпиллеров» к нашим  машинам? И на этом сэкономить. Ну и поехали выяснять на фирму. Поехали на ладе: Серг. Ив., его зам по комплектации и я. Ну, и шофер, конечно. Приехали. Встретили нас радушно: все же свой человек — белый, хоть и советский, — напоили кофеем, но помочь не смогли. Не те госты у вас, говорят, да и вообще, где это видано, чтобы на русском бульдозере стояли американские детали: не положено! Ну, нет, так нет: нам главное —в ыяснить, доложить начальству, а там как получится. Садимся в машину, Гена выруливает задом на улицу, мы себе сидим, обмениваемся впечатлениями (говорит, в основном, Серг. Ив., а мы поддакиваем). Вдруг слышим: впереди шум, гвалт, навстречу нам бегут негры, машут руками, а впереди — полицейский со своей палкой.  Оказывается: не заметили знак одностороннего движения (он валялся тут же в канаве) и нарушили правила. Надо было сделать разворот, а мы попятились. Полицейский, без лишних разговоров, к нам:
- Пожалуйте ваши права, господа.
Ну, нет: права просто так отдавать  никак нельзя, потому что отдашь права и их поминай как звали. Значит, надо найры выкладывать — минимум  десять, — а у нас, ведь,  каждая найра на счету: копим на “Волги.”
- Давай, - шепчет мне  Серг. Ив., - выручай . Это же твоя работа.
Я выхожу из машины и начинаю, как обычно в таких случаях, разводить «турусы на колесах»,  что мы, мол, русские, советские, большие ваши друзья и где-то , по большому счету, братья. Говорю, а сам вижу — эффект обратный: его темная морда становится каменной. Оказывается, он из тех, кому русские не братья, а  совсем наоборот. У него, видите-ли, семью в отделившейся Биафре расстреляли — нашим оружием.
- Права, - говорит, -давай.
Я, понятно, перевожу. Делать нечего, Гена вытаскивает из-под зеркальца права, смотрит на Серг. Ив. Тот, темнея лицом, достает из бумажника смятую десятку, сует ему и Гена вкладывает ее в права. Полицейский берет права и вытряхивает десятку на землю, и она тут же исчезает в руке какого-то черномазого заморыша. Десяточка-то тютю, а дела нету. Полицай долго рассматривает фото на правах, потом упирается каменным взглядом в шофера.
- Не он, - говорит он мне, указывая на Гену и на фото в документе.
Вот, тебе и на! А мы думали, они нас не различаю. Так, по крайней мере, нам говорили, выдавая права в Дирекции. Шоферов-то у нас не одна сотня, а прав, может быть, по одному на каждого десятого, вот и ездим, по одним и тем же. И до сих пор сходило с рук.
- За правами придете в суд, - сообщает нам полицай, - а машину я отгоню в участок.
И он указывает нам палкой на выход.  Лицо Серг. Ив. багровеет. Чтоб его, белого человека, да еще из СССР, какой-то негрило из машины попросил! Он кидает бешеный от злости взгляд на меня, считая меня во всем виноватым, и я чувствую, что моя душа уходит в пятки. Краем глаза я вижу, что к нам со стороны «Катерпиллера» направляются двое черных — охранник и женщина.
- Ты понимаешь, что ты сделал, - злобным шопотом свистит мне в ухо Серг. Ив., - если дело дойдет до суда, с нас сдерут, по меньшей мере, сто найр, да еще машину разденут.
Я это и сам понимаю, но причем тут я! Я, ведь, всего, лишь, переводчик! Черные подходят к нам, начинают бить друг друга по рукам, целуются, что-то со смехом несут друг другу на йоруба, женщина по-дружески похлопывает полицая по спине и целует в щеку. Оказывается, она его родственница. После разговора подходит ко мне и тихо мне так говорит:
- Проси его, - говорит,  - проси, да побыстрее, пока не ушел.
- Я и так прошу, - отвечаю, - но он ни в какую, даже деньги не взял.
- Не так ты просишь, - говорит женщина, - не так просить надо.
- А как? - недоумеваю я.
- КАК? А вот как, - и она показывает головой вниз. - Целуй землю.
Я просто ушам своим не верю. Что бы я у негра в ногах валялся?!
- Вы представляете, что они хотят, - перехожу я на милый сердцу русский. - Что б я ему кланялся!
Я жду реакции негодования, но со стороны Серг. Ив. — только каменное молчание. Перед глазами у меня всплывают сцены, которые я частенько наблюдал на дороге во время «трафиков». Полицейский, подойдя к проштрафившемуся водителю, показывает ему палкой выйти из машины,  — какого-нибудь там фургона или огромного «Мака». Тот вываливается из кабины и без промедления бухается ему в ноги, делая вид (а, может, и вправду, стараясь), что хочет поцеловать его пыльные сапоги. Полицейский, выждав паузу, протягивает по спине нарушителя пару раз палкой и удаляется, а водитель, как ни в чем не бывало, отряхнувшись, взбирается в кабину и нажимает на газ. Я умоляюще складываю руки на груди и смотрю на нее. Слезы навертываются мне на глаза. Немая пауза длится несколько секунд, после чего женщина поворачивается к полицейскому и, смеясь и показывая на меня, говорит ему что-то. Потом показывает на здание фирмы, где на балконе маячит фигура принимавшего нас американца.
- Ну, ладно, - говорит мне полицай, не глядя на меня. - Благодари мою сестру. Я только ради нее это делаю. И проваливайте отсюда.
Швырнув права нам в кабину, он поворачивается и идет в компании охранника и женщины в сторону «Катерпиллера». Проезжая мимо здания фирмы, мы видим, как американец бросает ему с балкона бумажку, которая очень смахивает на нигерийскую банкноту. Но это уже не наше дело.