Немоляхи. Глава 2

        [Воспоминания Василия Ивановича Маслова (1871-1952) «Немоляхи» записаны в
        1937 году его сыном – писателем Ильёй Васильевичем Масловым (1910-1992)]


Глава 2
    

     О смерти отца можно рассказать подробнее. Я хорошо помню, как его хоронили. Было это осенью, после обмолота хлебов. Старшие братья, Варлаам и Андрей, были уже отделены от нас, жили самостоятельно. А Иван только что вернулся со службы. Служил он в солдатах семь лет и дослужился до унтер-офицера. Пришёл в военной форме, с погонами. В селе это всех ослепило.

     Когда в тот трагический вечер отца принесли в дом, он только смотрел на всех мутными серыми глазами, силился что-то сказать, но не мог. Перепуганная мать уложила его и послала Егора и меня за старшими братьями. Вскоре пришли Варлаам, Иван и Андрей. С ними были и жёны — Матрёна, Евдокия и Христина. Евдокия сразу бросилась к отцу, упала перед кроватью на колени и заплакала. Матрёна и Христина стали поодаль, бледные, испуганные. Варлаам сел на табуретку у кровати и стал расспрашивать отца, что с ним случилось. Но отец молчал. В глазах у него стояли слёзы. Мать закрылась платком и плакала. До самого утра никто в доме глаз не сомкнул.

     Только начало рассветать, а народу уже набилась полная передняя. Среди собравшихся шли разные толки. Одни говорили, что его, наверное, перепугала ведьма, другие, что, скорее всего, ребята озорники натравили на него собак, третьи, что он перепил водки и поэтому заболел. Слушая эти рассказы, Матрёна и Христина молчали. Потом народ стал расходиться. В доме остались несколько старух в помощь матери.
     Вечером отцу стало хуже. Усилился жар. Пришёл Иван, живший у тестя, и остался на ночь сидеть у постели отца.

     Мать беспокоило то обстоятельство, что в течение года отец ни разу не был в церкви, не исповедовался и не причащался. Если умрёт, будет много неприятностей. Она и говорит Ивану:
     — Сходил бы ты, сынок, к отцу Григорию. Попросил бы его исповедать и причастить отца. Грех великий будет нам, ежели он помрёт без покаяния...
     Иван посидел, подумал.
     — Мамка, а если мы лошадь запряжём и съездим? Ведь всё равно батюшку везти надобно, если он согласится.
     — Ну что ж, поезжайте на лошади.
     — Василий, поедем со мной.
     Я побежал запрягать лошадь. Была тёмная ночь. Лил холодный дождь. Под ногами ничего не было видно. Пока я запрягал коня, весь промок.

     Приезжаем к попу. Жил он на площади у церкви, в большом деревянном доме на каменном фундаменте. Ограда высокая, плотная, ворота тесовые, на запоре. Из закрытых ставен пробивается свет. В доме слышим: музыка, песни.
     Когда-то Иван служил у попа в работниках и знал все ходы и выходы. Постучал в крайнее окно, где жила прислуга. Прошло немного времени, кто-то вышел на крыльцо. Залаяла собака, загремела цепь.
     — Кто? — спросил женский голос.
     — Это мы, тётя Маша, открой.
     Узнав по голосу Ивана, стряпуха откликнулась:
     — А-а, Ваня, давно ты не был у нас, соколик. Проходи. А это кто с тобой?
     — Братишка.
     Она впустила нас в дом, на кухню. Предупредила, что у хозяев сегодня именины, сошлись и съехались гости.
     — А у нас отец при смерти, мы за батюшкой приехали. Как же быть?
     — Едва ли он приедет, сказала Маша. Я доложу, вы уж сами байте с ним.
     Мы остались на кухне, где на столах горами лежала немытая посуда, объедки пирогов, кипел и пофыркивал паром самовар. Из комнат доносились весёлые песни.

     Вместо попа из дверей вышла толстая старуха с раскрасневшимся жирным лицом. Это была попадья. Вытирая платком лоб, щёки, она сказала:
     — Батюшка не может поехать. Не может. Идите с богом.
     Что нам оставалось делать? Повернули оглобли домой. Мать — в слёзы. Посылает нас второй раз. Наказывает, чтобы мы, во что бы то ни стало, привезли батюшку, так как отцу стало хуже. Едем второй раз. А у самих на сердце кошки скребут. Иван ругает погоду, грязь, лошадь, что она плохо идёт. А дело совсем не в погоде и лошади.
     Снова стучимся в окно. Снова нас впускают в дом. Выходит теперь сам поп, Григорий Вершинский. Я несколько раз видел его в церкви и на улице, облачённого в рясу, но в домашней обстановке впервые. Высокий и толстый, пудов в двенадцать весом, он был одет в широкий чёрный костюм. Распахнув обе створки двери, он едва протиснулся в них, остановился и строго спросил:
     — Кому я тут понадобился?
     Услышав этот вопрос, Иван словно перед своим командиром, щёлкнул каблуком, вытянулся в струнку и отдал честь.
     — Нам, ваше степенство, батюшка-отец Григорий Иванович!
     — В чём дело? Зачем по ночам шляетесь? Ни себе, ни людям не даёте покоя...
     — Отец плохой, батюшка, а то бы мы...
     — Ну и что ж, что плохой? А я — руки под него подложу что ли?
     — Хотя не руки... А причастить, батюшка, надо бы...
     — А он исповедовался в этом году?
     — Не знаю, батюшка.
     — А как же я причащать его буду? Ты подумал своей головой? И вообще, он Божий храм стал забывать. Когда он был последний раз в церкви?
     — Я не ведаю, батюшка. Я только со службы пришёл...
     — А мать твоя, кажется, кулугурка? В Божий храм только по большим праздникам ходит?
     Иван молчал. Поп давай срамить родителей, укорять их в том, что они плохо посещают церковь, стращать карами на том свете. Наконец сказал, что к таким непослушникам не поедет, хотя бы они жаловались архиерею. Хлопнул дверью и ушёл. Мы стояли у порога как оплёванные. Приезжаем домой... А отец уже помер.
     — Что нам теперя будет, — причитает мать. — Он же помер без покаяния... Да на кого он нас, сиротинок, покинул!

     Отца обмыли и положили на стол. Две старухи остались ночевать. Иван ушёл домой. Утром сошлись все снохи. Пришёл Иван и Варлаам с детьми. Андрей всё время был занят делами: привёл плотников делать гроб и деревянный крест, послал мужиков копать могилу.

     Мать снова посылает Ивана к попу. Больше некого. Варлаам всё равно не пошёл бы к священнику. Он не любил ходить с просьбами и поклонами. На этот раз Иван пошёл один. Надел унтер-офицерский мундир. Приходит. Поп только поднялся с постели, хотя время было к обеду. Сидит на кухне и пьёт огуречный рассол. Увидев военного, он приподнялся, но когда узнал, что это его бывший работник, любезно заулыбался, начал шутить:
     — Фу ты, тебя совсем не узнаешь! Настоящий генерал! А ну, повернись! Браво, браво! Коня бы тебе ещё — совсем Георгий Победоносец. Зело похвально.
     Иван прервал его:
     — Вчерась, батюшка, наш отец помер...
     Поп удивился:
     — Да ну? Не болевши, помер?
     И тут же размашисто перекрестился:
     — Царство небесное рабу Божьему. Славный был человек. Работяга и умник. И опять же — выпить был не дурак. Все мы, однако, не без греха. Я частенько ставил его в пример другим мужикам. Вот, глаголю, как надобно хозяйство вести, учитесь у Шкалика, Ивана Семёновича... Сколько у отца-то лошадок запрягается? А коровёнок? И бычки есть? 

     Иван отвечал на все вопросы и думал: не зря батюшка интересуется, ведь отец помер без покаяния, следовательно, поп имеет право отказаться служить панихиду, тогда придётся ему «золотить» руку, просить дать «глухую» исповедь. А с «глухой» исповедью было много канители, требовалось разрешение благочинного. А чтобы получить это разрешение, надо срочно ехать в город.

     Так оно и вышло. Поп сказал, что разговор на эту тему он желает вести только с самой Авдотьей Андреевной. Привезли мать. В горнице, при закрытых дверях, они вели недолгую беседу. Мать вышла с заплаканными глазами. Тут же была послана подвода в город с запиской попа. К вечеру посланец наш, Иван, вернулся с разрешением церковного начальства.

     В престольный праздник, Михайлов день, приносились дары на Божий храм. Нам пришлось заналыгать полуторагодовалого бычка и отвести к церкви, привязать к ограде. Отец Григорий знал, что это за «глухую» исповедь.

     *****
 
     Продолжение воспоминаний в главе 3: http://www.proza.ru/2011/01/11/1767