Тука

                Моему мужу Николаю, с любовью и признательностью



В сумерках, когда воздух приобретает смутное свечение в глубине комнат, мягко поглощая все, как туман, она снова была здесь. Разлом в ее психике затягивался, еще был шанс вернуться в повседневную реальность. Она молода. У нее внешность инопланетянки, и всерьез сорванная крыша.

Филипп ходил по комнате из угла в угол, заложив руки за спину. Волочился пояс его халата, неопрятные шлепанцы сваливались с ног. Она сидела напротив окна неподвижно, в тонком платье, узкие щиколотки виднелись из-под черных кружев. Волосы гладко причесаны, собраны на затылке в узел, на виске вопросительный знак непослушной пряди.

Ветер шевелит шторы. шуршат листы бумаги, разложенные на столе. Филипп с осторожностью осьминога приблизился.

- Запиши, - говорит он. -  Если женщина вас не любит, что вам мешает любить ее по-прежнему?

Она послушно записала. Гелевая ручка выскользнула из пальцев и покатилась к краю стола. Она замерла в ожидании новой фразы. Ее лицо растворялось в сумраке, как в серной кислоте.

Зашумел дождь. Там, в слоях потока, болтала и плескалась стая дельфинов. Подумав, нырнула под кожу. Итак, она ждала продолжения, но Филипп молчал. Потом сел за компьютер, уронил голову на руки. Скорбный инициал отразился в темном мониторе.

- Слушай, - сказал он, - сегодня что-то случилось. Я сидел здесь. Мне было плохо. Я не мог писать. Мысли путались. Я реально ощущал свое ничтожество. Вдруг в дверь постучали. Я подошел и открыл. На пороге стояла очень красивая женщина. В глазах ее была такая пустота, такая жуть…

- Замолчи! Замолчи, я знаю, что ты скажешь.

- Не надо! – Филипп развернулся к ней всем телом; халат разметался, как плащ инквизитора, в расстегнутой рубашке виднелась впалая гладкая грудь. – Ничего не говори. Меня нужно только слушать. Они… они…

- Сейчас ты скажешь, что виноваты во всем они. Что они нас выпили, что мы пусты.

- Да! Они все извратили, все испортили! Уничтожили любовь!

- А ты вспомни, вспомни, как я любила тебя, и что было потом.

- Стой! Все это было потом. А сегодня, сегодня она вошла ко мне, вот сюда, села на этот стул, вот на этот, где сидишь сейчас ты. Я не знал, что делать, что сказать. Сбегал на кухню, принес стакан воды. Выпей, - сказал я. Она взяла стакан, посмотрела на свет. Какая тоска, какое одиночество, Тука! Я стою на развалинах, я уже и сейчас мало что помню из своих прошлых лет.

- Филипп…

- Не надо ничего говорить. Надо только молчать и слушать.

- В конечном итоге, тебе наплевать на действительность!

- Она что-то говорила, я все пытался запомнить. Голос убегал, как песок сквозь пальцы, как часы изящной поденки. Потом она ушла. Как такое возможно?

- Кто это был?

- Ты.

Она, наконец, посмотрела на Филиппа. Сумерки сгустились, поплыли темные сферы, приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть его лицо.

- Тука, скажи мне вот что, ты смогла бы меня убить?

- Нет. – Она достала носовой платок и стала вытирать губы. – А ты – меня?

- Нет! Никогда. Никогда.

И по поспешности ответа она понимает – мог бы. Она стискивает кулак, так что ногти впиваются в ладонь. Она не отказывает себе в удовольствии бросить:

- Врешь.

- Тука, но ведь мы друзья. Что бы там ни было, мы останемся друзьями, правда?

Она провела мизинцем по губам.

Маленькая девочка с лицом акулы,
Маленькая девочка с лицом акулы,
До боли обнимает уставшие плечи,
Изредка снимая с улыбки паутину.

Пылающие ели с любовью
Баюкают белку в тлеющей чаще.
На камышовых полянах танцует бедный монстр,
С трудом удерживая слезы в печальных глазах.   

Маленькая девочка с мозгом лягушки,
Маленькая девочка с инстинктами пираньи
Снимает с глаз часы и вешает на веточку
Засохшего дерева, слушая, как кров соломой шелестит.

- Это обо мне?

- Нет. О тебе я пишу другие стихи.
- Ты почитаешь их?

Филипп покачал головой.

- Почему?

Он встал, сделал два шага к ней, мучаясь, заглянул в лицо. Тука вскочила, прижалась к нему животом и грудью.

- Смотри, на губах больше нет помады. Поцелуй меня, - сказала она.

Филипп отстранился. Она сорвала с его плеч халат. Он в который раз залюбовался ее профилем. Раскрытая ладонь заскользила по ее спине. Тука прогнулась. Он поймал ее руку и стиснул ледяную кисть. Она смотрела на него с ненавистью. Сама ушла и злится на него за это.

Они танцевали танго, сшибая стулья в темноте. Музыка звучала в мыслях. И в эти минуты, впрочем, как и всегда, Филипп знал, что она чужая, что Тука никогда не станет по-настоящему его Тукой.

- Ты останешься на ночь?

Приближение, рывок, ее бедро коснулось его ноги, пальцы легли на плечо. Профиль. Поворот.

- Нет.

Линия подбородка, выпуклые губы, прямой нос. Как такая красота может творить зло? А сколько зла причинил он ей! Вся штука в том, что они теперь квиты… это абсолютная истина.

- Ты не хочешь остаться со мной?

- Не знаю. Наверное, нет.

- И куда ты пойдешь?

- Ну, загляну к Тимо.

- Какого хрена тебе там надо?

- Не груби, Филипп. Ты уже почти научился собой владеть. Если и дальше так пойдет, тебе, возможно, удастся избежать психушки.

- Это говоришь мне ты?

- А почему нет? Все прозрачно, Филипп, все прошло перед моими глазами. Я оказалась сильнее тебя. Мне удалось спрыгнуть, а ты увяз прочно. Кайф, кайф… О, господи! Да и не в кайфе дело, не в нем! Ты уже восьмой месяц не выходишь из квартиры. А ты хоть знаешь, что за это время было два суицида и два передозняка. А?  Нет?

Она оттолкнула Филиппа, и он повалился на диван. У него перехватывает дыхание. Он начал обо всем догадываться, он чувствует затаенную угрозу.

- Пин лечится, тоже хочет соскочить. Аркадий подался в церковь. Марусю закрыли. Я никого не хочу знать. Ты во всем виноват. Ты столкнул меня лбом со всей этой мразью. Если бы не ты, не поперли бы меня из института.

Она схватила с дивана кофту и быстро вышла.

- Тука!

Он вскочил, рванулся за ней, потом подбежал к окну, увидел, как она под дождем ловит такси.

- Тука! Тука! Тука!!! Ту-ка-а-а! – кричал он, как помешанный.

Город купался, бесился, ветер обрывал майскую зелень. Почему он поступил так с Тукой, почему сам наполнил для нее шприц? Этого никто никогда не поймет. Он сам – тоже.

Завтра оконные стекла будут прозрачны. Можно будет лежать, и смотреть, как лучи преломляются, будто в холодной воде. Два передозняка.

- Тука! – крикнул он в последний раз в грозовую тьму.

Вытянул из пачки сигарету, со вздохом выпустил дым. К чертовой матери. Надоело.

- Катись ты, - сказал он уже спокойно.

***


Мы повстречались однажды вечером. Шел дождь. Улицы заполнились зонтами, матово блестевшими в городском освещении. Скользили мерцающие стада машин, их перевернутые двойники дрожали в мокром асфальте. Перпендикуляр дождя пересекал параллели зажженных фар. Экзотика городской жизни.

Я сидел в маленьком стеклянном баре на Зеленой улице, пил пиво и ждал, пока кончится дождь.

Посетителей было немного, - как сейчас помню, был вечер понедельника, - и, как на грех, ни одного знакомого. Было спокойно и скучно. Играла музыка, по стеклу стекала вода. В мокром окне, откуда была видна растекающаяся цветистая улица, на меня вдруг пахнуло Сочи, сухим воздухом съемного дома, к которому примешивался сентиментальный запах розы, - что я не терпел, -  голубой шарфик на спинке кровати, забытый ею, собирающейся впопыхах, когда она бросила меня.

Я все еще вспоминал о ней, правда, уже совсем редко и без эмоций, разве что с иронией и легкой грустью. Звали ее Ниной. Она была совершенно безответственной, взбалмошной женщиной. Состояла в браке с каким-то питерским чиновником. Считалось, что он ничего не знает о ее романах. Я в этом сомневался. Думается, он не только знал, но и умело направлял бесхитростную Нину, извлекая для себя кое-какую выгоду.

Еще тело ее не успевало привыкнуть к ласкам нового любовника, а она уже оставляла его, при этом каждый раз искренне переживая разрыв. В этом было что-то болезненное. После, когда я не видел Нину достаточно долго, мне казалось, что я понял главное. Скорее всего, Нина страдала скрытой формой шизофрении.

Тука – я потом узнал ее имя, - вошла в бар совершенно промокшая. С волос стекала вода, на лице сверкали капли. Не глядя ни на кого, поздоровалась с барменом и заказала выпить.

- Как дела, Тука?

- Ничего нового.

- Долго же ты добиралась сюда. – Он с усмешкой протянул ей полосатое махровое полотенце. Она вынула шпильки из прически и принялась вытирать волосы. – Ну и погода! Льет, как из ведра. Ты шла пешком?

- Нет, на такси.

Он с сомнением покачал головой. она и бровью не повела.

Хозяин ставит перед ней спрайт и соточку водки. Склоняется к самому уху Туки и возвращается к вчерашней теме.

- Ты приведешь его сюда?

- Кого?

- Малыша Арно.

- Я больше не общаюсь с ним и с его чертями. С какой стати я стану посредником, Тимо? У тебя есть его телефоны. Вызвони его сам, Тимо.

- Черт! Эти номера не обслуживаются. Он сменил симки. – Тимо кладет в чистую пепельницу банкноту. – Ну, так что?

- Я же сказала: не вижусь с Малышом.

- Подумаешь, причина!

- Тимо, ты не понял. Мне все это не интересно вообще. Я хочу по-другому.

- Да? А почему тогда ты здесь?

- А что, нельзя?

Туке ясно, куда клонит Тимо. Он думает, что она блефует, выпендривается. Вчера он просил ее о том же. Малыш Арно. Кажется, он нужен всем, но не ей, не ей. Вчера они зашли чертовски далеко, кажется, Тука сболтнула лишнего. Это с ней случается, если она начинает психовать. С такими нервами жить трудно, держать себя в руках еще трудней.

- Твое здоровье.

Тимо только хмыкнул.

Да, наверное, не стоило заходить сегодня сюда. И вообще, пора менять маршруты. Было так-то и так-то, потом она решила исправить, потому что было плохо, а должно быть хорошо. все на самом деле просто. Правда, кое-кто не верит. Теперь-то ты с нами, раз уж попала в эту обойму. Так, кажется, сказал Тимо, а может, Малыш Арно или Проповедник, царство ему небесное. А может, так считает Филипп?

- Ты давно видела Филиппа?

- Нет, а что?

- Да так, разговор есть к нему.

Она констатирует:

- Деловой ты какой, Тимо. Ко всем у тебя разговор.

- Ну, так что Филипп?

- А что? Сидит в своей берлоге. Писать пытается, писатель. – Тука улыбнулась. – Только ни хрена у этого говнюка не выйдет.

- Почему? У него хорошее образование.

- Угу, образование есть. Ума вот только нет.

Он плеснул еще водки. Она выпила.

- Ты же любила его.

- Любила…

Все вокруг сливается, мир трещит по швам, превращается в воющий, жуткий хаос. Монотонный голос Тимо гипнотизирует, его прищуренные глаза как две воронки, откуда вопит смертельный ужас. Уйти бы отсюда.

Вчера она едва не поссорилась с Тимо, а этого делать не следует. Тимо только с виду спокойный, а на самом деле такой же припадочный, как и все они. Ее ошибка в том, что она слишком самонадеянна. Тогда, четыре года назад, она все приняла за игру, не хотела понять, что, изменяя маршрут, нужно быть предельно осторожной. Поиграла и влипла по самые уши, попала в трудные условия.

Вот уже полгода, как она решила изменить жизнь, и ни фига не получается. Да, полный абзац.

- Повторить?

- Нет, спасибо. Мне пора.

- Ну, так ты приведешь Малыша? Скажи: да.

- Нет.

Почему его голос кажется ей угрожающим? У него с Арно, видать, что-то произошло. Деньги. Бизнес. Ничего личного.

- Мне пора, прощай.

- Нет уж, постой!

- Клянусь, я не знаю его номера. Клянусь тебе.

- Тука, существует такая вещь, как долги. Ты еще не забыла об этом?

- Ты не прав, Тимо, дружище. Зачем ты так? Ты же знаешь, мы были друзьями. А если я все-таки скажу Малышу, как ты со мной обошелся, как думаешь, ему это понравится?

- Тука!

- До свидания, Тимо.

Я смотрел на нее, слышал обрывки разговора. Мне не нравилось, что этот конопатый бармен с носом, похожим на набухшую каплю, так пренебрежительно держит себя с ней. Но, коль скоро она поддерживает разговор, значит, есть на то веские причины.

Я смотрел и понимал, что со мной что-то происходит. Был даже момент, когда я мог бы поклясться, что влюблен в эту девушку. Бог его знает, повлияли ли мысли о Нине или это затянувшийся дождь смывал границу между явью т миром моего воображения. Сердце мое распухало, я боялся, что она уйдет.

Объясняя что-то бармену, она обернулась и посмотрела на меня. В баре сидело еще несколько мужчин, но посмотрела она на меня. Да ниспошлется мне сегодня милость!

Я не верующий человек, нет, но что-то со мной тогда случилось. Я заметил, как дрогнули ее брови.

Потом она говорила, что всегда любила меня, только не знала об этом, и что в этот вечер мы должны были встретиться, а если бы этого не произошло, она покончила бы с собой. Я еще не знал, что слова ее ничего не значат, что она просто любит слушать себя, что одна из личин, когда-либо примеряемых ею – Робиндранад Тагор, а утром она зачастую не помнит, что делала вчера. Блажен неведающий. 

Она говорила, что прежде у нее был парень, Филипп. Но это от отчаяния, потому что она искала меня так долго.

Наше знакомство началось в тот момент, когда Тука вошла в бар, неся за собой шлейф запахов города, светоотражающий водяной бисер в волосах, послевкусие чужих поцелуев на коже. Покачиваясь, она подошла к моему столику и села на диван.

- Платье совсем промокло, а мне добираться на другой конец города, - просто сказала она.

Я вызвал по мобильному такси. Мы распахнули дверь, ночные улицы, как доберманы, легли у наших ног.  Кружилась ночь в колье из дождя. В машине было тепло, запах эвкалипта улетучивался в приоткрытое окно, пел Дима Билан. Тука уснула на моем плече, а я думал о том, что мне это лишь снится.

***


Вот так началась моя новая жизнь. Любовь накрыла меня, как цунами, и я уже не мог выбраться наружу, не мог стать прежним. Я уже не принадлежал себе.

Моя возлюбленная стала миром, в котором только я и мог существовать.

Моя возлюбленная вышла из дождя и сама была как дождь – непостоянная, вечно изменяющаяся. Яркие губы, как болезненно-жгучий разрез на теле. Кровь, сладкая, как мед.

Порой она бывала далека от меня. Мне казалось, что я ее теряю, что она уходит от меня, как слабый блуждающий свет, и я уже боялся навсегда потерять ее. Потом она возвращалась, смотрела мне в глаза своими серыми, мерцающими. Она смотрела в мои глаза, забиралась все глубже внутрь моего сознания, внутрь самой моей сущности, и я понимал, насколько зависим от нее.

До нее у меня, конечно, были женщины, даже несколько длительных связей. Меня поражала доступность женщин. Может быть, мне просто везло, не знаю. Хотя я не прикладывал к этому особых усилий.

Явилась Тука, и все изменилось, раз и навсегда – как лезвием по венам.

Тука любила рисовать. Ее посещали странные фантазии, какие-то видения. Каждый раз, показывая что-либо новое, она пристально смотрела на меня – понимаю ли я? Я не понимал. Но ее песчаные равнины, сухие ветра древних гор звали меня и рвали на части.

Казалось, когда-то, в иной жизни, я бывал в тех местах, в пейзажах без солнца, где лишь одиночество, где растут и падают кресты.

- Нравится? – тревожно спрашивала она.

- Нравится.

Помнишь, как пришло холодное лето?
Как взорвали небо, опустили глаза,
Как смеялись реки, а потом затянулись льдом,
И звезды, как звери, смотрели из облаков.
Магнитные поля. Сюрреализм.
Магнитные поля. Жатва.
Морщины капают с лиц.
Солнце вернется когда-нибудь. Завтра.

- Что ты делаешь?

- Объясняю тебе то, о чем ты думаешь, то, что нарисовано здесь.

Спуститесь с небес. Будьте лучше нас! О, господи. Наверное, она ведьма.


***

Тука стояла у окна и смотрела, как сгущается сумрак. Все краски становились мягче, уже состояли из одних полутонов с махровым пастельным исподом.

- Драконы танцуют на стенах…

- Романтично, милый. Я вижу только огонек твоей сигареты.

Ее улыбки не видно. Она улыбается стеклу, а, может быть – своему прошлому.

Отголоски хрустальных стен,
Вспышки молний, горячий лед.
Злое эхо пустынных гор,
Дивный ветер седых высот.
Танцы линий древних пещер.
Влажный зной поцелуев немых…

Сумерки сгущаются. Силуэт Туки чернеет на фоне окна и растворяется в нем, концентрируясь в моем сознании. Я – дом на ветру. Птица прочертила яркую звенящую линию. В пепельнице медленно тлеют сигареты: моя и ее – со следами красной помады.

Я обнял Туку. От нее пахло яблоками, бергамотом, с финальными аккордами ванили. Она пленительна, умеет носить мужские ароматы так же, как мужские рубашки и галстуки. Я позволял ей брать мои духи, сходил с ума от того, как осторожно они звучат на ее коже.

Я повернул ее к себе, взял лицо в ладони, ощутил всю нежность ее губ, мягкость языка. Я поднял ее на руки и отнес в постель. Она легла, послушная и незащищенная, запрокинув голову. Я целовал ее лицо, шею, плечи, пленительные холмы груди. Я был как в бреду, не принадлежал себе. Целовал ее маленькие твердые соски и, губами и руками – ниже. Тука глубоко вздохнула. Я разделся и быстро овладел ею.

Я несла в ладонях воду,
Но она утекла, затопив Атлантиду.
Ты открыл мне замерзшие звезды
И крик испаряющихся скал.
Ты так нежно меня целовал, а я…
Вслед за солнцем ушел день,
А за ним – крысиные стада.

Медленно плыл под стеклянную гору
Забытый дождь.
На дымящихся болотах миоцена
Муравейник оплакивал свою королеву.
Зацветшие пруды таили злобу,
Древние планеты превращались в споры.

Метрономический ритм танца любви.
Я люблю тебя. Твое тело и душу.
Я люблю тебя. Что еще тебе нужно?
Вслед за дождем пошел снег,
А за ним – я.
Вниз, за пределы забвения, за пределы забвения.




Дни проходили. Прозрачные, заполненные ее голосом, запахом, пластикой, ее рисунками. Заполненные ею. Когда она уходила, я терял себя. Не мог есть, спать, работать, думал о ней.

Стоял жгучий июльский полдень. Солнце растекалось на шафранном небе от зенита до опаленных горизонтов. Пыльная зелень шевелилась, играя пятнами неба и жидкими ртутными бликами.

Тука сидела у реки, на краю берега, что резко обрывался и ступеньками уходил под воду. Течение здесь было стремительное, то в одном, то в другом месте закручивались воронки. Она бросала в воду желтые кувшинки, одну за другой, и смотрела, как их уносят волны.

- Я не люблю желтые цвети, - пояснила она.

Бегущая вода угрожающе урчала. Зов реки здесь был слышнее. Я подкрался, обхватил ее за плечи и слегка толкнул. Тело ее мгновенно напряглось, пальцы вцепились в траву. Она обернулась, в глазах ее промелькнул испуг, потом они потемнели, как греческие амфоры,  наполнившись гневом.

- Дурак! – крикнула Тука.

Руки ее сжались в кулаки. Она поднялась и быстро пошла прочь. Ее независимость бесила меня, но я преклонялся перед этой девушкой. Я побежал за ней следом. А что еще мне оставалось делать?

- Тука, прости, я идиот. Это была глупая шутка. Прости, я не хотел, не хотел пугать тебя.

Тука остановилась. Я едва не налетел на нее. Она медленно повернулась на пятках и зло посмотрела на меня.

- Я не испугалась. С чего ты взял? Я хочу тебе кое-что подарить. Пошли.

Она направилась к старым тополям, где под резной тенью крон спали камни мягкой мышиной масти. Я следовал за ней, как паж, не отрывая взгляда от сверкающих стразов ее плетеного узорного ремня.

- Все начинается с нас и замыкается на нас. В этом мире существуем только мы с тобой, - говорила Тука. – Планета давно перенаселена, но это только видимость. На самом деле, мы – одни.

Я машинально закурил сигарету, чтобы хоть чем-то занять себя. У Туки сложный характер, но особенно поражала меня одна деталь: абсолютная замкнутость на себе, при этом – готовность принимать мир во всей полноте, мир, куда допущены немногие, где она царствует.

Странная поэма о боге и его судье. Легенда за пределами мира, а внутри прозрачного мира – явь. Трансформация звездного сна.

Тука прильнула ко мне, и я принял ее дар.

Я уже не мог без нее жить. Через два месяца Тука стала моей женой.

***


Была примерно половина седьмого – дождь давно перестал, огни уже не растекались сырыми акварельными пятнами, - когда пришла Тука. Устало расстегнула молнию на сапоге. Я снял с нее куртку, разул ее. Так ничего и не сказав мне, она пошла в ванную.

Я вернулся на кухню вконец опустошенный, и видел перед собой лишь освещенное окно, за которым стеной вставал осенний мрак. Все последние дни были только попыткой укрыться от этой минуты. Я ведь действительно не хотел копаться в е прошлом, считая себя не вправе делать это. Быть может, она приняла это за трусость, не знаю. Кое-что она рассказала сама, этого хватило сверх меры.

Она говорила, что хочет все забыть, изменить свою жизнь, и я верил ей. Но последнее время что-то пошло не так, было что-то чужое, и я чувствовал это. Пришла пора все выяснить, и это нужно было сделать сегодня.

Хлопнула дверь ванной. Я бросился в прихожую. Она вымыла волосы и с тюрбаном на голове, небрежно подпоясавшись, неторопливо прошла мимо меня.

- Тука, - позвал я.

- Что? – она обернулась и скользнула по мне взглядом.

- Тука, где ты была?

- Это допрос?

- Ну, что ты. Но, послушай, Тука, тебя долго не было.

-  Разве?

- Я замучился ждать.

- Денис, милый, все это глупости. Сущая ерунда. Я пришла, видишь? Куда я денусь, подумай сам.

- Так, где же ты была, Тука?

- Гуляла.

Тука зажгла газ и смотрела на голубые дрожащие язычки. Как-то она сказала, что это похоже на плывущего осьминога. Я поставил чайник.

- Тука, скажи, - начал я. – А твои знакомые, они не…

- Что мои знакомые?

- Ничего. Давай поедим. Ты голодная? Я ничего не ел.

- А я тебя спрашиваю – что мои знакомые?

О, господи. Как разговаривать с ней, если она в таком настроении? Я налил чая, хотел, было, насыпать сахара, но ложечка предательски зацепилась за край сахарницы, и весь этот сладкий иней вывалился на стол.

- Черт! Черт!

- Не нужно, оставь. Ты слышишь, Денис? Слышишь?!

- Подожди, я уберу.

- Нет, нет, нет, оставь!

Тука вскочила и стала суетливо смахивать сахар ладонью на пол.

- Что с тобой, Тука?

Она поспешно отвернулась, но я успел заметить в ее глазах слезы. Черты лица заострились, изменив ее облик. Сейчас я увидел это особенно ясно. Изменения начались недавно, я даже не смог бы сказать, когда именно. Красивая, независимая, со сдержанной ироничной улыбкой на губах и откинутыми со лба темными волосами, - этой девушки не было рядом. Вместо нее спиной ко мне стояла женщина, в глазах которой, стоит ей обернуться, я увижу что-то, чему пока не знаю названия.

- Тука, у тебя какие-то неприятности? – осторожно спросил я.

Она не хотела отвечать ни да, ни нет. Она просто молчала и только сделала слабый жест рукой. Мне больше не о чем было ее спрашивать.

Она так верит себе, что когда-то была мальчиком, который поднял гранит, чтобы увидеть рыбу, спящую на дне ирреального моря. Миг – как вечность. Трансформация вечера и – стоп, постоянство памяти.

Неужели она ничего не расскажет? И я ровным счетом ничего не узнаю, я, ее муж? Ведь были же в ее глазах слезы, я ясно видел это.

- Денис, милый, - сказала Тука. – Беги от меня. Спасайся. Беги, пока ты еще чего-то стоишь. Забудь обо всем, Денис, что было между нами и опасайся возвратиться. Тихо, милый, тихо, ничего не говори. – Она закрыла мой рот ладонью. – Не верь мне, Денис, ни одному моему слову. Потому что я не та, кого ты любишь, теперь я знаю это точно.

- Тука, опомнись. Что за ерунду ты несешь?

- Я не знаю, как объяснить тебе, Денис, но ты ошибся. Все это время ты смотрел не туда. Я плохая. Прости.

Меня прошиб холодный пот. Я совсем не знал, что делать, как остановить этот поток слов. А остановить было необходимо, потому как, я знал – еще немного, и она скажет главное. Я страшился этого.

Я тяжело дышал, мысли путались, я готов был оглохнуть, ослепнуть, да что угодно, лишь бы не видеть его жестокого лица.

Эта женщина непредсказуема. Поначалу, просыпаясь среди сбитых простыней, глядя во тьму, чувствуя локоть Туки подле себя, я размышлял, была ли в ее жизни страсть. Никогда не знаешь, что она сделает в следующую минуту. Когда такие женщины попадают в криминал, становится по-настоящему страшно. Им незнакома элементарная жалость, вертят людьми, как хотят.

- Денис, тебе просто не повезло. Так бывает. Тебе нужна другая женщина, без заморочек, с которой все будет ясно и понятно. А я… Я люблю тебя и ненавижу одновременно. Я способна убить тебя, а потом всю жизнь носить по тебе траур.

Я не слушал больше. Голос Туки долетал до меня глухим уханьем. Я слышал только, как бьется мое сердце.

***


Сегодня Филипп долго гулял в парке. Сентябрь уже посетил этот город. Его визит был отмечен золотом листвы и россыпью диамантов на траве в туманные утра. Филипп ходил по дорожкам, заложив руки в карманы, и размышлял, или ему так казалось. Мысли его, как и глаза, не могли остановиться ни на чем.

Потом Филипп пошел домой, в свою пыльную комнату, заваленную бумагами. Уже несколько дней он не включал компьютер. Он знал, какие послания должны прийти на его ящик, и тянул время. Он суетливо ходил по комнате, дотрагивался до предметов, включил телевизор, побродил по каналам, швырнул пульт на подушку.

Поехал к Тимо. Там он долго сидел за столиком лицом к окну, где плавно и неотвратимо рождался вечер, сыпал мелкий дождик, лишая предметы четких очертаний, словно между Филиппом и Зеленой улицей поставили тонированное стекло.

Мысли его вернулись к Туке. Он стал задумываться над тем, что сделал с ней, насколько был неправ. Испортил девчонке жизнь, ни больше, ни меньше. Нет, такие мысли он не вызывал специально, он не извращенец. Мысли просто время от времени приходили, а с ними – чувство вины.

Может ли человек, соприкоснувшийся с криминальным бизнесом, жить, как сотни тысяч обывателей, вернуться в мир размеренного быта? Возможно ли это в принципе? Видит бог, Филипп пытался, но, наконец, сказал себе: нет. Попав в эту среду, ты становишься другим, совершенно другим человеком.

Год назад он узнал о том, что болен СПИДом. Вот и пришло время собирать камни. Это расплата за многое, за Туку. Хотел ведь остановиться, но поздно понял. Деньги не пахнут, да? Чушь, они пахнут кровью, потом и фекалиями.

Он долго ничего не говорил Туке. Тогда они еще были близки. Она о чем-то догадывалась, а когда задала вопрос в лоб, у него не хватило сил солгать. Больше всего он боялся ее жалости. Но Тука осталась верной себе. Она назвала Филиппа подлецом и ушла. 

Тука, ты – гений.

В туалетной комнате Филипп умылся, взглянул на свое отражение. Уже давно он не доволен собой. Бледное лицо, круги под глазами, жесткий взгляд. Пригладил волосы, подтянул ремень, ощупав в кармане пистолет. Дружки не отпустят его, нет. Тем хуже для него. А впрочем, какая разница. Плохо только то, что Тука вновь напомнила о себе.

Филипп горько улыбнулся. Она слишком красивая для тебя. Ей нужна другая жизнь. А – ты? Что ты можешь дать ей? Несостоявшийся писатель, стихи и прозу которого никто не печатает, уголовник, парень, который балуется наркотой. Она вышла замуж за этого Дениса, и слава богу. Почему бы ей ни жить по-людски?

Он неспеша закурил. Свежий воздух приятно освежал лицо, по небу низко шли тучи петербургской серой масти, масти старого серебра. Вспомнились ему кольца света, ясное голубое небо с повисшими мерцающими облачками на западе, теплый ветер, ее прохладная рука, утяжеленная перстнем с темным ограненным стеклом вместо камня.

Наверное, подобные минуты и ценятся больше всего в жизни. Я рад, что это все-таки было, подумал Филипп. Он закурил вторую сигарету и почувствовал себя хорошо.

Вчера Тука снова была у него. Зачем-то перебирала бумаги на столе, руки ее то оказывались в пыльном солнечном луче, то убегали в тень. На пальце матово светилось обручальное кольцо. Она сделала неосторожное движение, и толстые папки, лежавшие на краю, с грохотом обрушились вниз, разлетелись листы, как белые чайки над марсовой гладью Дали.

Филипп обернулся. Тука выглядела потерянной, она посмотрела на него и сразу отвела глаза. В комнате пахло пылью. Кремовая роза увядала в синей стеклянной вазе, та роза, которую он подарил ей четыре дня назад, и которую она забыла, уходя.

- Тука, ты далеко. Все время бродишь в своих мирах, которых мне не постичь. Я чувствую себя изгоем, инфузорией рядом с тобой, а я этого не хочу. Я ведь давно понял, что ты сильнее меня. Не хочу зависеть от женщины, даже от такой прекрасной, как ты. Ты рождена для счастья, Тука. Я очень виноват перед тобой.

- Я живу в тумане, я не принадлежу себе, - отвечала она.

Тука стала тенью. Вот она была, и вот ее нет. Как такое возможно?


***

Уже третий день Тука сама не своя. Я пытаюсь с ней поговорить, вызвать на откровенность, предлагаю свою помощь. Она только молчит, либо отнекивается. Между нами вырастает китайская стена, я прямо кожей чувствую это, а вокруг - такая тишина, словно ничего не имеет значения. Я с ужасом гоню эти мысли, но что я могу сделать, что? Тука отворачивается от меня, а я даже не понимаю причины.

К коробку из-под снега посадить слоненка
И кормить печеньем, качаясь на качелях.
Что такое тайна?
Танцевать с драконом, закрывая глаза
Влажными руками.
А потом, сползая на карниз,
Улыбаясь, наблюдать лунный стриптиз,
И звонить по телефону всем,
Кто давно уже пьян и спит,
И видит сны о том, что можно
В коробку из-под снега  посадить слоненка
И кормить печеньем, качаясь на качелях…
Что такое тайна?
Игры вечером.
Наша с тобой тайна – игры вечером.

Наконец, Тука сказала мне, что с ней происходит. Она беременна уже пять недель. Но ребенка не хочет. Твердит, что сейчас и речи быть не может о ребенке. Я думал это все, но оказалось, что это лишь часть правды.

Тука сильно изменилась, часто плачет, говорит, что из-за меня ей приходится так страдать.

Вчера я возвращался домой из офиса. Дождь только что перестал, тучи плотно обложили небо, пронеслась стая каких-то птиц. Я взглянул на наши окна и остолбенел. Тука стояла на подоконнике, руки ее были опущены. Она ни за что не держалась!

- Тука, не надо, подожди меня, - прошептал я и побежал к подъезду.

Кабина лифта была кем-то занята. Я понесся вверх по лестнице. Сердце выпрыгивало, я ронял ключи, руки дрожали. Наконец, я очутился в квартире и увидел ее.

- Тука, - тихо сказал я. – Слезай с окна. Все будет хорошо, обещаю.

Она медленно обернулась.

- Дай мне руку.

Я сделал шаг, вытянув руки, готовый в любой момент поймать ее. Она наклонилась ко мне. Я снял ее с подоконника, прижал к себе.

- Господи, Тука, что ты делаешь…

- Ничего не говори, Денис. Ты захочешь объяснений, а я не смогу дать их.

- Не отталкивай меня, прошу, Делай, что хочешь, смейся, мучай меня, только не бросай туда, где нет тебя. Не покидай меня.

Она лишь пристально смотрела на голубоватые плафоны светильника, того же цвета, что и небо Каира, где мы никогда не будем.


***

Через четыре месяца я пришел к ней в следственный изолятор. Уже стояла зима, но снег еще не ложился, порой падал сырыми хлопьями и тут же таял. Воздух был таким влажным, что становилось трудно дышать. По дороге я забрел в кафе, пропустил рюмочку для того только, чтобы взбодриться.

Эти заведения странным образом схожи меж собой: все та же длинная стойка, те же высокие вертящиеся табуреты, приглушенный свет. На мгновение мне показалось, что я сижу у Тимо, в том баре, где мы с Тукой встретились. Но это было не так, и я ясно осознавал это.

У меня был вид очень усталого человека. Я все еще любил Туку. Мне было наплевать, что она там натворила, просто девочка попала в трудные условия. Я добился передач, я нанял лучшего адвоката, а она… она  все отвергла. Ей ничего не нужно от меня, от жизни, ей решительно все равно, что будет потом. 

Я виноват перед ней. Я узнал слишком поздно, что она снова подсела на героин. Именно поэтому она не захотела иметь ребенка. Возможно, Тука ждала от меня помощи, а я был слеп, оправдывая ее срывы дурным характером.

Она снова стала встречаться с Филиппом, вернулась к прежней жизни. Не знаю, чья это была идея – ограбить магазин, это и не важно теперь. На наркотики нужны деньги. Помнится, она говорила, что Филипп сам торговал этой дрянью, потом пытался завязать, задолжал крупную сумму.

Все получилось очень глупо. Шел третий месяц моего одиночества. Вот, я сижу в пустой комнате, из окна которой видна часть улицы, зеленый забор, проезжают машины, плывут тени прохожих. Сейчас ее приведут. Я скажу ей: “привет”.

Я не виню ее ни в чем. Теперь я знаю больше, чем до знакомства с ней. Такие, как она, уже не могут жить нормальной жизнью.

Лязгнула дверь. Медленно открывается. Только мужчина может любить по-настоящему. Елена Зотова. Для меня она навсегда останется Тукой. Моей Тукой.


Сафоново, 2002 год.