Тело- телесное - тельце...

Словообразование можно было бы и продолжить, но  настойчивое мяукание Роськи  звало в тот мир, где от неё всё-таки что-то зависело.
Она подумала об этой зависмости как о приказе – встать и пойти.
Да, встать и пойти к нему, уже орущему таким голосом, что соседи думают о ней как о живодёрке.
– Встать и пойти, - это она говорит уже громко, сосредотачиваясь для первого движения тела.
Тело не подчиняется, оно  давно уже живёт отдельно от неё .
 Живёт там,   куда её приказ, просьба, мольба  идут всё дольше и дольше. 
Боль увеличивает расстояние , неизвестная ей сила заглушает  приказы, просьбы, мольбы о простом движении рукой, ногой, головой...
Она уже начинает думать, что наступит тот день, когда тело  совсем не услышит её, не поймёт и замрёт в оглушающей глубине паралича.
Она  размышляет ещё мгновение и меняет приказ на мольбу, на просьбу:
- Встать, пожалуйста, иди, Роська заждался, - слова прозвучали  убедительно, ласково и требовательно.
- Могу,  я могу быть разной, - мелькнуло в голове  радостным  всплеском.
- У меня же есть силы для переживаний, - она уже обсуждала с собой только что возникшее  движение чувства, которое  доставило ей столько  радости.
Она ещё раз позвала кота,-  нет, не тем испуганно – напряжённым голосом, а другим, возникшем в ней от  мгновенной радости, вдруг ставшей силой  нового чувства. .
Роська откликнулся молчанием, а потом и появлением  .
Нет, явлением – лукавая морда  в молоке.
 Это он умудрился опрокинуть банку, стоявшую на столе.
 Она собиралась...
Не важно, что она собиралась.
Важно, что он пришёл и уже трётся о её руку – виноватый,  просящий прощения.
Напряжение в теле заметно ослабло.
Она почувствовала это и попыталась пошевелить рукой.
Получилось.
– Страх сковал её, - она уже шутила над собой,  освобождаясь от  утреннего оцепенения  всё-таки родного тела.
Вдруг вспомнилась Фаина Раневская, которая как-то говорила о том, что самое главное для старого человека – встать утром.  Она даже услышала её  голос.
- Встану, встаю, - она острожно начала делать свою кроватную ( она называла её привилигированной ) гимнастику, возвращая своему телу его  назначение.
Прощённый  кот давно уже пристроился за её подушкой  и даже начал похрапывать, подрагивая во сне лапами.
Она ещё не видела его, но обязательно увидит.
Обязательно.
- У меня ещё много дней и дел впереди, - она уже планировала  их, медленно – медленно поднимаясь  с  постели.
Ей было всего двяности три года, она  давно ничего и никого не боялась, но тело...
Она уже  сидела на кровати, спустив ноги на коврик. Острожно  подняла руку, чтобы поправить волосы :
- Тело, телесное, тельце, такое вот  стариковское дельце, такая вот  интересность- стариковская наша телесность...
Она распутывала   волосы  и перебирала слова и словечки, которые приходили и уходили, оставляя на  её губах  улыбку.